Я люблю тебя, лодочник

Игорь Форест
Наш небольшой город раскинулся своими микрорайонами на пологой стороне Днепра – они были отделены друг от друга глубокими заливами. До Венеции городку было, конечно, далеко, однако, и здесь вода имела большое влияние на жизнь. Все наши радости и беды были так или иначе связаны с рекой. В ней мы купались с мая по октябрь, катались на льдинах в марте, на ее берегах познавали любовь, в ней мы иногда тонули - и в любви, и в реке.
И, как водится, в этой прибрежной романтике у нас был свой идол – лодочник, который жил в маленькой хижине неподалеку от наших новостроек. Человек, наделенный всем, чтобы стать идолом. Этакая смесь Гекельбери Финна и Капитана Блада, смесь беспечного хулиганства и природного благородства. Никто не знал, кто он по профессии и как он оказался в нашем городке. Его татуировки говорили о бурной и, по всей видимости, весьма грешной молодости. Взять хотя бы профиль женщины, который красовался у него на плече. Несмотря на возраст татуировки и недостатки в её исполнении, можно было догадаться о красоте этой девушки. Мы не сомневались, что за этим рисунком кроется какая-то романтическая история, однако, не решались расспрашивать. Сам же он никогда о себе не рассказывал. Рассказывал много, но о себе - никогда. И хотя в рассказах о себе Хосе не упоминал, у нас не было сомнений в том, что он был непосредственным участником всех этих событий. Пестрый образ лодочника довершался его именем – Хосе. Поговаривали, что он был одним из тех детей, которых вывезли из Испании в СССР во время гражданской войны перед нашей Отечественной.
Однажды Витька набрался смелости и спросили его об этом. Немного подумав и лукаво улыбнувшись, Хосе ответил, что сам не знает точно, так как этим именем его называли с детдомовских времен. А было ли имя результатом испанского происхождения или буйной фантазии фельдшера, который оформлял найденыша, никто не знает…
Наша 4-я школа находилась на противоположном берегу залива. Дождавшись переполненного автобуса, до нее можно было доехать минут за сорок. Уставший от жизни и разбитой дороги, автобус, скрипя, плелся вдоль всего берега залива.
Однако уже после пятого класса, заведя знакомство с Хосе, мы пользовались привилегированным положением, пересекая залив на его лодке. Несмотря на эволюционную прогрессивность автомобильного способа передвижения по отношению к весельному, до школы мы добирались в два раза быстрее. Что уж говорить об ощущениях: рыбный запах лодки Хосе нам нравился больше дизельного духа ЛАЗика. Мы действовали слаженнее экипажа большого судна. Заскочив в лодку, разбирали припасенные для такого случая железные кружки, и всю дорогу выгребали со дна лодки воду, которая просочилась за ночь сквозь тысячи мелких, как морщины, трещинок в днище и боках старой посудины. Это была своего рода плата за проезд.
Родители поначалу бурно возражали против странного лодочника и его бескорыстных услуг. Но они не могли ничего поделать против мальчишеского упрямства. Мы все равно в тайне поутру бежали мимо автобусной остановки к небольшому самодельному причалу в камышах. Со временем, взрослые привыкли к лодочнику. А после того, как Хосе, рискуя собой, вытащил зимой из-подо льда Ромку, мы больше не встречали возражений. Более того, некоторые родители сами повадились утром прыгать в лодку вместе с нами и сокращать дорогу к центру города.
Хосе был рад помочь всем. При этом ни о какой плате за проезд с ним говорить было нельзя. Принимался только натуральный обмен: со всей округи к нему в хибарку тащили ненужные после ремонта смесители, выброшенные шкафы и столы, сломанные табуретки и прочую домашнюю утварь. Хосе все умело чинил и половину из этого оставлял на автобусной остановке, где еще вполне пригодные вещи подбирали бережливые бабушки и предприимчивые алкоголики. Из остального Хосе обустраивал своё, вполне приемлемое даже во время зимы, жилище.
В этой хижине прошла, наверное, половина нашего детства. Мы часто учили там уроки и строгий Хосе не разрешал нам приближаться к удочкам, пока мы не сделаем все задания. В этой хижине Витька прятался от пьяного отчима. А Ромка, неожиданно к 16 годам ставший красавцем - от домогающихся его девиц из общаги молокозавода. Я... я не помню... я просто торчал там все свободное время.
Годы убегали быстрее воды в реке. Но нам казалось, что нет ничего более постоянного, чем наша беззаботная жизнь, никого более верного, чем Хосе и ничего более влиятельного, чем река. И наше мирное существование мог побеспокоить разве что окрик отца, разыскивающего своего «негідника» в половине двенадцатого в камышах…
Мы оканчивали школу и готовились разъехаться по разным концам тогда еще огромной страны. Несмотря на то, что в лодке нам уже было тесновато, Витька, Ромка и я продолжали каждое утро прибегать на пристань и, привычно хватаясь за кружки, скрести ими дно лодки до самого противоположного берега.
В ночь нашего выпускного вечера Хосе исчез. Придя после бессонной ночи к пристани, мы не нашли лодки. Все вещи были на месте. Дождавшись вечера, но, так и не дождавшись лодочника, мы побежали к Ромкиному отцу, который работал в милиции. Родители Ромки были обязаны Хосе жизнью своего сына и поиски велись так, словно речь шла не о бедном лодочнике, а об иностранном дипломате. Милиционеры, собаки, водолазы – все оказалось без толку. Нашли только лодку, притопленную в камышах в нескольких километрах вниз по течению.
Всё было за то, что Хосе утонул, а его тело унесло далеко вниз по Днепру. Другого объяснения никто найти не мог.
Накануне моего отъезда в Киев, мы собрались в хижине Хосе и ужасно напились. Такого никогда не было раньше. Лодочник не позволял нам пить у него. Едва держась на ногах, мы вышли к пристани. Луна с трудом пробивалась сквозь тучи. В руках у меня была недопитая бутылка водки. Все мы понимали, что надо что-то сказать, но никто не решался начать. Лишь Витька, на мгновение, протрезвев, неожиданно внятно как для пьяного подростка, сказал: «Я люблю тебя, лодочник!». Мы как завороженные повторили: «Я люблю тебя, лодочник!» и, хлюпая носами, прикончили остатки алкоголя.
..............................
С того дня прошло больше двадцати лет. Стыдно сказать, но после своего отъезда я ни разу не возвращался в свой городок. Мои родители скоро переехали в Киев, не оставив мне таким образом даже формального повода приехать в родной город. Первое время мы еще перезванивались с ребятами, но вскоре потеряли друг друга. Через десятых знакомых и случайно встретившихся одноклассников, долетали сведения о Ромке, который стал офицером, и теперь сидел в ракетной шахте где-то на Дальнем Востоке. О Витьке долго не было вообще слышно. Лишь года три назад, он дал о себе знать из Канады. Его голос в телефонной трубке знакомо картавил, удивляя меня сильным акцентом.
В отличие от реки, наша жизнь со временем все увеличивала скорость. Не успевал я оправиться от половодья, как наступала засуха. Я не познал большого счастья, впрочем, как и горя. При внешней успешности своей жизни, моя душа была похожа на лодку старика Хосе – вся в мелких трещинках, сквозь которые за бессонную ночь набирается тоска. У меня не было той кружки, которой можно было бы эту тоску вычерпать поутру. Когда тоска начала тянуть мою лодку на дно, я всё бросил и приехал в свой городок.
Поздно вечером я сидел на том месте, где раньше была пристань. Свет тысяч окон новостроек убивал ночь. Бутылка водки подходила к своей середине. Хижины давно не было. Да и вообще берег нельзя было узнать. Ничто не грело душу. Я вдруг понял, что приехал зря . Здесь тоже не было так необходимой мне «кружки».
И тут я поймал себя на мысли, что я, словно лодочник Хосе, не находил того, ради чего жить. Что хижина, о которой мечтали мальчишки, была всего лишь убогой клеткой, а вожделенная нами в детстве свобода Хосе – всего лишь одиночеством. Одиночеством, которое каждое утро мы выскребали кружками из его лодки. А когда этого некому было сделать…
«Я люблю тебя, лодочник…» – сказал я тихо в сторону реки и впервые после ночи окончания школы разрыдался.
Инстинкт самосохранения отключился.
Я плыл в темноту, не чувствуя холода весенней реки.
Постепенно хмель уходил.
Уходили и силы…
Я очнулся и, еще не открыв глаза, почувствовал тепло, которым обдавало меня с правой стороны. «Камин?» - удивился я. Приоткрыв глаза, я действительно увидел огонь, хотя в более привычном обрамлении – в полуметре от меня горел костер. У костра развешивал свои мокрые вещи какой-то старик. Пламя высвечивало на его плече контуры старой татуировки красивой девушки…