Самоха написал роман.
В определенных кругах, где вершиной литературного творчества считается бессмертное "C одесского кичмана сбежали два уркана", Cамоха был более известен как Сева-Самэц. Именно так - через "э".
Большинство добропорядочных граждан знали Самоху как Всеволода Петровича Самохина, лидера думской фракции "Единый национальный фронт "Рось".
Ну а мы всегда звали его Самохой. Мы - тесно спаянная группка друзей, коих объединяют годы и годы, проведенные в одном классе, многие литры выпитых дешевых горячительных напитков и не один десяток ****ей, оттраханных на остро пахнущих потом и спермой кроватях.
Итак, Cамоха написал роман. Может быть, вселилась в Севу неупокоенная душа неизданного и всеми забытого графомана. Может быть, захотелось Севе донести до широких народных масс историю своего трудного становления - от шпаны с двумя зоновскими ходками до депутата Государственной Думы....Не знаю. Но душным майским вечером, когда на Питер свалилась тридцатиградусная жара - вопреки всем синоптическим прогнозам - в моей квартире в Озерках раздался звонок, и жизнерадостный бас проорал в трубку, заставляя телефонную мембрану содрогаться в судорогах:
- Здоров, Арик!
После десятка фраз, половина из которых начиналась стандартным "а помнишь!!!!...", Сева посерьезнел и сообщил почти сурово:
- Есть дело.
От Севиного тона мне стало слегка нехорошо, и резко захотелось в сортир. Самохины дела могли быть из тех, где самым веским аргументом служил контрольный выстрел в голову. Мне моя голова была дорога. Однако, отвертеться от настойчивого предложения друга детства было невозможно. Совершенно безапелляционно Сева назначил мне встречу через три часа в холле "Прибалтийской".
- Форма одежды какая? Парадная или можно по простому?
- Со мной тебя хоть в кальсонах пустят, - коротко хохотнул Сева, - Скромно, но со вкусом. Устроит?
Севин вкус с моим не совсем совпадал. В основном, из-за разных возможностей его реализации. Так что я достал из шкафа свой "выходной костюм", купленый во времена оные в дьюти фри (пиджак тут же вернул на вешалку, прикинув, что даже в кондиционированном зале имею полную возможность взмокнуть), рубашку с коротким рукавом, натер бархоткой ботинки и неспешно привел себя в порядок.
Хорошо, что Сева догадался встретить меня у входа. Хрен бы меня внутрь пропустили - вход исключительно для гостей и путанок. Высокомерно кивнув швейцару с цепким взглядом, Самоха обнял меня за плечи руководящей дланью и подтолкнул внутрь.
Столик был заказан и сервирован. Мы выпили водочки под осетринку и экзотические салатики, потом еще водочки под икорку и буженинку, потом еще водочки...Сева болтал о пустяках, а я все никак не мог опьянеть до такой степени, чтобы самохины дела показались мне ерундовиной. Впрочем, о делах он пока что молчал - видимо, размышляя - стоит ли меня в них посвящать. Наконец, отяжелевший и благодушный от съеденного и выпитого, я решил сам форсировать события.
- Ну так что у тебя за дела?
Самоха набычился, явно занервничал, отер потную шею платком и сурово взглянул на меня. Сердце мое ухнуло вниз и стукнуло где-то в районе солнечного сплетения. Стать киллером было выше моих сил.
- Я написал роман, - интимным шепотом сообщил мне Сева. - Я хочу, чтобы ты этим занялся.
Я глупо хихикнул и прикрыл рот ладонью. Обижать Севу в мои планы не входило.
- Роман? Почему я? - понять Севину логику я пока не мог.
- У меня есть для этого целых три, - Самоха помахал перед моим носом растопыренной пятерней, - целых три причины. Во-первых, ты мой давний друг. Во-вторых, ты еврей, а вы все хитрожопые. В-третьих, ты рекламщик и знаешь, что и как надо делать.
Я подавился кофе.
- Сева!!! Какой я рекламщик? Ты с дуба упал?
- Ты работаешь в рекламной фирме, - веско сказал Сева.
- Мы щиты делаем для рекламных постеров! Сева! Щиты!!!! Ты не по адресу обратился!
- Значится так, - Сева щелкнул пальцами, не обращая на мои слова ни малейшего внимания, - Сейчас я тебе дам папку. Прочитаешь. Составишь план - как это дело раскрутить. Представишь мне на обсуждение. Фирму свою бросай - я плачу лучше. Квартиру в Москве я тебе подыскал. Не центр, но и недалеко от меня. Таскаться в Питер к тебе я не могу. Вот мобильник. Зарегистрирован на мое имя и оплачен на месяц вперед. Потом переоформим. Вот тебе на расходы. Здесь полтыщи зелени. На гардеробчик там, на переезд. Это не аванс, это так...подарок. Зарплату обговорим - не пожалеешь. Помощники депутатов не бедствуют. Арик, ты просто не имеешь права отказаться!
Я ухватил из Севиной пачки сигарету и затянулся:
- Сева. Давай рассуждать логично. Ты у нас кто? Лидер национального фронта. И как ты себе представляешь меня в своих помощниках? Всеволод Петрович Самохин и Арон Моисеевич Кац. Сева, ты дюбнулся. Или отсидел мозги на заседаниях своей партии. Ты растеряешь весь свой электорат. Вон, даже твои охранники не понимают, чего ради ты со мной тут беседуешь. Что говорить о каком-нибудь гегемоне Васе, который виновником всех своих бед видит жидомасонов и конкретного еврея-начальника цеха?
Самоха встал из-за стола, давая понять, что разговор закончен.
- Позвонишь. Читай роман. Все остальное не твоя забота, Арик.
Севкин роман представлял из себя дикую мешанину когда-то прочитанных книг о пиратах и инопланетянах, миллионосерийных мыльных опер, современных российских боевиков и стенограмм партийных заседаний фронта "Рось". Главный герой, в котором без труда угадывался сам Сева, спасал мир от кровожадных чудовищ и покорял неотразимых красавиц одним взглядом. Он разыскивал давно забытые клады, дрался за них насмерть с потомками Дрейков и Морганов и рассуждал о возрождении Российской Империи, торжественно вручая найденное и отбитое у негодяев золото благодарному Президенту страны. Герой постоянно боролся с коварными замыслами врагов и неизменно побеждал. Короче....я ржал всю ночь, и единственной моей мыслью было - не разбудить случайно соседей. Избавиться от своего словарного запаса, щедро обогащенного терминологией нуворишей и разбавленного уголовным жаргоном, Cева, разумеется, был не в состоянии. Поэтому и герой, и его оппоненты - независимо от того, были они из ЦРУ, Моссада или с Марса - выражались приблизительно одинаково. Ну, например, так: "Ну ты, чмо парашное, бросай волыну на землю, чисто конкретно, бля". Cудя по отсутствию опечаток и по тому, что сам текст был ближе к разговорной речи, чем к литературному тексту, Cамоха диктовал свой роман, а не печатал его сам. Этим объяснялось, например, что на тридцатой странице герой сражался с меркурианцем по имени Ыйху, а на тридцать шестой Ыйху превращался вдруг в Олгоя. На восьмидесятой странице у очередной любимой женщины глаза были "лисьи, темно-карие", а тремя страницами дальше "она нежно смотрела на него, и в ее глазах голубело небо". Постельные сцены Сева выписывал с особой тщательностью. Я в глубине души пожалел того, кому пришлось воспроизводить на бумаге бесконечные "бутоны нежной страсти" и "неземные оргазмы".
Под утро я понял, что, раз уж Севка выбрал меня литагентом-рекламщиком, мне придется привести этот бред в пристойную форму. Ну как минимум, поправить все разночтения. Я отзвонился своему новому патрону, сообщил что я готов взяться за его роман, но потребуется правка и совместная работа. Сева дал добро, и я отправился брать расчет в своей рекламно-столярно-щитовой фирме.
В Москву я приехал через две недели, после утряхивания и перетряхивания питерских дел. Как и на любого провинциала, даже попадающего в столицу в сотый раз, город произвел на меня оглушающее впечатление. Не хочу обижать Питер - для меня он тоже был неродным, осел я в северной столице после института. Но и после десятка лет жизни в промышленном мегаполисе сохранился во мне некий страх, присущий жителям крохотных городков перед проспектами, площадями и высотками. Я глазел на столичное великолепие из окна севиной "Ауди", дерзко рассекавшей неопрятые ряды отечественных "Жигулей" и "Москвичей" всех моделей.
Моя новая квартирка была ничего себе, хотя и пахла еще лаком, обойным клеем и столяркой. Зато новенький холодильник стараниями Севы был забит под завязку, бар отражал зеркальными стенками батареи импортных бутылок, и в кухне я радостно вскрыл чрево блоку "Davidoff".
Один из охранников Самохи быстренько сервировал столик, мы с Севой упали в кресла, взяли в руки по стопочке и выпили "за успех", после чего я приступил к делу.
- Скажи мне, милый друг мой, чего ради ты написал этот роман? Не из праздного любопытства интересуюсь. Бабки у тебя есть и немалые. Слава народная тоже - чай, фронт "национальный". Власть? Наше родное Колмогорово принадлежит тебе с потрохами - от фабрик-заводов-газет-пароходов до казино-публичных домов-валютных обменников. Чего такого взалкала твоя неугомонная душа, что ты сотворил этот шедевр?
И вот тут Сева смутился. В последний раз я видел его смущенным, когда в шестом классе мы задумали мерятся ***ми, Сева приволок из дома штангенциркуль, и мы тщательно все перемеряли вдоль и поперек, и в диаметре, и в объеме, и в стоячем виде, и в лежачем. По всем параметрам я оказался впереди. Сева не поверил и потребовал независимой экспертизы. Экспертом согласилась стать Вика из параллельного "шестого в". Почему не кто-то из наших друзей? Очень просто - Самоха полагал, что в этом случае объективности не будет, ибо почти вся наша команда либо опасалась севиных кулаков, либо списывала у меня домашнее задание. Вика являлась абсолютно нейтральным человеком, к тому же она была страшно некрасивой. Она выполнила роль арбитра на все сто, подтвердив мой приоритет в хуевом деле. В награду мы честно попытались ее оттрахать, но в силу неопытности только устали. Пришлось отдать Вике в качестве приза бусы из искусственного жемчуга, которые мой отец купил маме где-то в Баку. Неделю я стойко врал, что понятия не имею, куда эти бусы могли подеваться. Потом, благодаря Вике же, правда выплыла наружу вместе с результатами соревнований. Никогда не забуду севиных пламенеющих ушей, когда завуч поинтересовалась - кто же из нас выиграл. Ну это так...к слову.
Итак, Сева смутился. Он торопливо выпил вторую стопку, кинул в рот хрусткий маринованный огурчик и промычал что-то неопределенное.
- Сева! Я не просто так спрашиваю.
Самоха поставил стопку на столик и стал серьезным до невозможности.
- Арон. Ты задумывался когда-нибудь - что мы оставим нашим потомкам? Какое духовное наследие? Деньги, слава, власть - это все преходящее. Идея - вот смысл и цель нашей жизни. И-де-я!
- В пророки метишь, Сева? Или прямиком в Спасители?
- Зря говоришь! - Сева стукнул кулаком по полировке, и стопки отозвались нежным звоном. - Вам никогда не понять нашей идеи! Никто из чужеземцев ее не понимал и не понимает! Только истинно русская душа способна оценить! Широту! Охват! Тебе-то что, вы себя тысячелетиями называете богоизбранными! А мы, россы, что? Дерьмо собачье?
- Cева, - Я успокаивающе похлопал его по бицепсу, - Ты не на митинге, Сева. Я все понял. У меня в кейсе блокнот с исправлениями. Ну всяких там... несуразностей. Ты не переживай - стиль и прочее я не трогал. Я даже тебе совет дам - хороший и бесплатный. Хочешь?
Он посмотрел на меня глазами ребенка, ждущего похвалы и пряника.
- Возьми Библию. И перед каждой главой вставь стих. Наугад. В который палец ткнется. Для таинственности и вообще...Сейчас так модно делать. У тебя есть Библия?
Я видел - он загорелся идеей. Оловянноглазый охранник был отправлен к Севе домой за Библией ("одна нога здесь, другая тоже здесь!!"). Мы еще выпили, за мой приезд, за Севино вдохновение, за великую Россию, я слегка поплыл - водка плюс дорога плюс столичные впечатления. Когда охранник приволок Книгу, мне уже было все до фонаря.
- Давай, Сева! Говори страницу и строчку сверху. Для первой главы.
Самоха наморщил лоб и изрек:
- Сто пятая. Пятнадцатая строчка..
Я не знаю, от балды изрек Севка или его подтолкнуло что-то высшее. Я открыл нужное место и прочитал: "Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится".
- ****ь! - С чувством сказал Самоха и еще выпил, - Ты гений! Я всегда это говорил! Эпиграфом это!
Сева ушел от меня далеко заполночь, когда мы оба уже просто оказались без сил. Между делом он поведал мне историю написания своего шедевра. Севка писал роман полгода. Вскакивал утром, на ходу глотая завтрак, обдумывал до прихода секретарши сюжетные перипетии ("Аж припирало в животе, Арончик, сам охуевал - откуда во мне ЭТО"), диктовал по нескольку часов кряду, пока в горле не пересыхало от говорения ("Веришь - в натуре, все дела забросил, бля, партию, бля, по хую. Бывало, на митинге стою, а в голове - строчки вертятся и вертятся, вертятся и вертятся"). Законченый роман Сева отложил в сторонку и неделю пил по-черному, приходя в себя. Потом смотался в массажный кабинет, в сауну, привел себя в порядок и рванул за мной в Питер. Вот не было печали! Но я уже влез в этот поезд, обратной дороги не было, поэтому первым делом я решил найти художника, чьи рисунки могли бы украсить севину нетленку.
Я позвонил своей бывшей жене. Бэлка бросила меня почти сразу после того, как узнала, что я остался без работы. Не в щитовой моей конторе, а когда я вылетел пробкой из своего НИИ. Не хочу излишней жалости - уволили меня не за имя-фамилию-отчество, а за длинный и глупый язык. Но это к делу не относится. А вот что имело прямое отношение к делу, так это то, что Бэлла была замужем за модным современным поэтом, чей опыт в раскрутке и выживании в мире литераторов мог мне очень помочь.
- Ты? В Москве?
Да. Я в Москве. Не переживай, дорогая. Никаких матримониальных планов в отношении тебя у меня не имеется. Чисто деловая встреча. Где-нибудь неподалеку от меня. Иначе заблужусь и забомжую. В Измайлово я живу, в Измайлово. Нет, у меня дома не надо. И у тебя - не надо. Твой Ляпис-Трубецкой может неправильно понять. Шучу-шучу. На Кропоткинской. Понял. До встречи.
Бэлка выглядела на все сто. Даже на стопятьдесят. Что ни говори, а женщина не должна работать. Работающая женщина, даже если она начальник, даже если она бизнес-вумен, все равно напоминает бродячую кошку. Домашня женщина - это ооо! ДОМАШНЯЯ ЖЕНЩИНА! Маникюр, педикюр, тренажеры, бассейн и никакой тревоги в накрашенных глазах. За рулем Бэлка смотрелась. И за столиком кафе смотрелась. Я думаю, она смотрелась и на премьерах, и на фестивалях, и в постели.
- Хорошо выглядишь, малышка.
Она смерила меня взглядом, из чего я заключил, что я выгляжу плохо, поэтому продолжил:
- Можно подумать, ты жена не поэта, а современного бизнесмена. Поэты, обычно, нищеваты, а?
- Дурак ты, Кац, - она закурила и стряхнула пепел в блюдце, проигнорировав пепельницу. - Олежек модный поэт. А мода девушка капризная. Поэтому...
- Поэтому гонорары удачно вложены, - с готовностью подхватил я, - И приносят прибыль. Колбасный, например, заводик. Или свечной? Сейчас свечи вполне прибыльный товар. Православие ведь тоже в моде?
- Ты чего звонил? - Бэлла зло прищурилась. - Чего тебе надо, Кац?
Я вспомнил о своей миссии. Начинать со скандала - самое глупое. Я и правда дурак, если ревную эту драную крысу к ее нынешнему благополучному мужу. Впрочем, в постели она всегда была хороша. Там она была не крысой - там Бэлла превращалась в пантеру, в тигрицу, оставляя на моей спине длинные прочерки от ярко-красных ногтей, больше походивших на когти. Я уж и не припомню, сколько раз нам стучали в стенки соседи, разбуженные ее кошачьими воплями. И ей всегда было мало. Мы были женаты три года, но ни разу Бэлка не удовлетворилась до конца. Даже с новомодным фаллоимитатором ей было не в кайф. Утром она вставала злая от недотраха и цапалась со мной до моего ухода на работу. Пожалуй, модного поэта можно только пожалеть. При таком женином темпераменте мало ему должно оставаться времени для творчества. Хотя.. может быть, она просто меня не любила.
Я взял в ладонь ее тонкие пальчики и поднес к своим губам:
- Милая, не сердись. Я шучу - ты же знаешь, что шучу я обычно глупо. Ты выглядишь изумительно. Я даже влюбился в тебя по-новой.
Всегда она была падка на лесть, сколько я Бэллу помнил. Улыбнулась, милостиво погладила меня по щеке. Продолжи я в том же духе - вполне мог бы рассчитывать и на что-то большее. Бедный Ляпис-Трубецкой...
- Ну так что за дела привели тебя в Москву? Уж всяко не желание меня увидеть, не ври, Кац.
- Лапочка моя, дела делами, но ты первая, кому я позвонил. Оцени!
Она таяла, как мороженое в розетке: Да, у нее по субботам собирается общество. Что-то типа литературного салона. Люди искусства. Ну и прочие, интересные. Разумеется, я могу тоже придти. С Самохиным? Фу, этот грубьян...хотя. Да, конечно же, он личность. Но его антисемитская партия - это фу. Он не будет грубить? Прелестный человек в личном общении? Кац, я тебе не верю. Друг детства? Врешь, мерзавец. На одной парте? Списывал? Кац, ты меня заинтриговал. Я не подозревала о твоих связях. В субботу. Да, к трем. Проспект Вернадского. Ах, ты помнишь адрес? Кац, я тоже все помню. Все-все-все. Не надо. Не надо. Ты настойчивый негодяй, Арончик. Ну хорошо. Ну поехали. Заодно посмотрю, где ты тут в Москве обосновался....
Что вам сказать, господа. Я произвел впечатление. И даже больше. Моя кровать после ухода Бэлки напоминала Куликово поле. О поле, поле...кто тебя ...мммм...заляпал. Все-таки западная техника - это западная техника, и "Индезит" - это фирма, а "Ариэль" - отстирывает все в лучшем виде.
Я позвонил Самохе и сообщил, что в эту суботу у нас литературное пати, так сказать, культурный сэйшн, что бы был в лучшем виде - трезвый и воспитанный. Матом не ругаться, вести себя скромно и не напоминать, что он депутат, а все остальные - шваль подзаборная. Севка восторженно взвыл и пообещал мне все на свете.
До субботы я успел сделать еще пару важных дел. С помощью той же Бэллы ("Кац, негодяй, ты таааак вырос. В том самом плане. У меня все болит, может быть, повторим при случае?") я отыскал художника. Неизвестный, начинающий, разумеется, сидящий на голодном пайке. Я смотался к нему в мастерскую и посмотрел работы. Владик не пытался изображать из себя маэстро, искательно заглядывал мне в глаза и поминутно спрашивал: "ну как?"
- Ну как?
- Гениально!
Ничего гениального в его работах не было. Он явно подражал в манере письма Валеджо, но это было именно то, что надо. Я, не торгуясь, купил пару небольших картин - одну себе, одну Севке в офис - за сотню баксов и сообщил Владику, что готов заключить с ним контракт на оформление романа, который обещает стать бестселлером сезона. Все - от макета обложки до картинок внутри. Владик на пять минут потерял дар речи. Он бестолково упаковывал выбранные мной картины в бумагу, то и дело ронял на пол моток веревки и вообще чувствовалось, что о подобной удаче он не мечтал. Я созвонился с Самохой, оставил очумевшему Владику свой номер - и домашний, и мобильника, забрал картинки и поехал в офис к Севке. Толкаясь в метро, я твердо решил потребовать у своего патрона машину. Хотя бы во временное пользование. Иначе я рисковал большую часть времени потратить на разъезды по столице.
Картина Севке понравилась. Он вообще мало чего в этом деле понимал, поэтому вид обнаженной красавицы в объятиях ощеривщегося дракона произвел на Самоху впечатление. Настолько большое, что я без слов получил в свое распоряжение "фольксваген-поло" с трехлетней доверенностью. После чего мы с Севой отправились к хозяину издательства "Посейдон".
Виктор Янович Ставракос, давным-давно осевший в столице грек, толстый, лысый и орлиноносый, принял нас в своем кабинете, напоминавшем океанариум. По стенам были развешаны рыбацкие сети с присобаченными к ним ракушками, рыбками и водорослями. Аквариум в полстены с мерцающими серебром дискусами размером с блюдце и всевозможной рыбной мелочью. Макет рыбацкой шхуны чуть ли не в полную величину на низком стеллаже. Зеленоватый свет и затемненные окна. Бирюзовый палас и письменный прибор из малахита на столе красного - или черного? - дерева. Все должно было сообщать посетителям о рыбацко-прибрежном происхождении хозяина одного из крупнейших столичных издательств. К сожалению, посетители убеждались исключительно в отсутствии вкуса у Ставракоса и в наличии у него же немаленького состояния. Впрочем, Самоха мало чем отличался от Виктора Яновича в этом смысле. По Севкиному оценивающему взгляду я понял, что в ближайшее время он заведет себе пираний. Или комнатных акул.
Я знал Ставракоса еще с тех давних пор, когда Виктор Янович вместе с моим папашкой держали консервный завод и коптильный цех и проворачивали аферы с черной икрой и осетровыми балыками. Времена те минули безвозвратно, папашка мой осел в Штатах с третьей женой, а Ставракос переквалифицировался из подпольного миллионера в легального бизнесмена. "Посейдон" был вполне модным издательством, печатались тут корифеи современной литературы, логотип на обложке, изображавший бородатого дядьку с трезубцем, считался достаточно престижным. Я очень надеялся, что Виктор Янович по старой памяти не погонит нас взашей с романом, а как раз поможет это дело протолкнуть.
Ставракос обрадовался встрече. Ставракос выслушал нас. Ставракос удивился.
- Арончик. Портфель издательства сформирован как минимум на полгода. Куда я втисну этот ваш..."Иди и возьми"? Это надо быть полным профаном, чтобы думать, будто бы отправить в печать элементарно простое дело. И тираж. Какой вам нужен тираж? А где гарантия, что издание окупится? Вы же своих денег ...не вкладываете?
Это был намек. Слишком прозрачный, чтобы его можно было пропустить мимо ушей.
- Вкладываем! - Решительно сказал я. - Виктор Яныч! Посчитай навскидку затраты на...ну хотя бы пятитысячный тираж. Половина наша. Промоушен обеспечим. Да ты и сам в этом деле не новичок. Рекламные листочки в метро, хотя бы, чай у нас Сева не неизвестный Вася из деревни Поперхнухино. Фронт "Рось" - это звучит гордо, а?
Короче, мы договорились. Я пообещался через неделю представить Ставракосу окончательный вариант романа - со всеми авторскими правками. Виктор Янович, со своей стороны, должен был сделать расчет затрат на издание и найти местечко в своем портфеле. Хотя бы на исходе этого полугодия.
- Сделает? - Спросил меня Самоха, когда мы уже сидели в машине.
Весь визит к Ставракосу он отмалчивался, глазел по сторонам и иногда наступал мне на ногу, когда я начинал строить грандиозные планы в стиле незабвенного товарища Бендера
- Сееева! Ну ты что? Сделает, конечно. Что ему пять тысяч тираж? В "Посейдоне" такие суммы крутятся - как говорится, вам и не снилось. Ты хоть в каталоги издательства загляни любопытства ради. Акунин, Маринина, Лимонов, Хмелевская, Перумов - не отдельными романами - собраниями. И тиражи - по пятьдесят тысяч, а не по пять. Короче, наша задача за неделю довести твой роман до ума и привезти его Ставракосу. Ну и оплатить обещанное.
- А сколько это будет - обещанное?
- Понятия не имею, - честно сказал я. - Но всяко меньше, чем стоила моя нынешняя квартира в Москве. Впрочем, мы можем посчитать приблизительно. Средняя цена одной книги на рынке - полтинник. Допустим, что себестоимость - ну...двадцать пять рублей. Перемножай и дели на два. Ибо расходы мы договорились нести пополам. И учти - это будет наверняка завышенная сумма.
Севка достал калькулятор и начал тискать кнопочки. Через две минуты он объявил:
- Шестьдесят две тысячи.
- Ну вот. А теперь раздели на тридцать. Получишь сумму в баксах.
- Бля....- От избытка чувств других слов у Самохи не нашлось.
- Так что у тебя попутные расходы будут больше, чем ты затратишь на издание.
- Да я в сто раз больше могу потратить!
- Только Ставракосу об этом не говори, - засмеялся я. - А то он тебе представит счет...И не забудь - завтра мы идем на пати. Это, разумеется, не президентский прием, но произвести впечатление нам надо.
Бэлла встретила нас разодетая под японку - в черном шелковом кимоно, расшитом невиданными цветами, с высокой прической, из которой торчали длинные черные спицы. Самоха вручил хозяйке дома орхидею, нежно-розовую, словно восковую, и галантно поцеловал даме запястье. Бэлка мило улыбнулась и пригласила нас войти.
Бывшая коммуналка была перепланирована в трехкомнатную квартиру. В огромном салоне в беспорядке были раскиданы мягкие пуфики и стояли диванчики. На стеклянном столике толпились фужеры и напитки, там же на подносе расположились крохотные бутербродики - закуска а ля фуршет. Несмотря на открытые окна, в салоне было не продохнуть от табачного дыма.
Муж Бэлки - модный поэт Олежек - напомнил мне угря, выдавленного подростком. Он был белес до альбиносости, жирная кожа лоснилась, тощие ноги обтягивали резиновые джинсы.
Нас с Севкой представили обществу. Были тут модные поэты, модные прозаики, модные режиссеры и модные сценаристы. Модные художники, модные скульпторы, модные кутюрье. Наше внимание было обращено на хилую девицу, сидевшую на подоконнике, закинув ногу на ногу, с бутылкой пива в руке. На ее дряблых икрах даже сквозь колготки просвечивали страшные вздутые вены. "Наша Сапфо" - шепнула мне Бэлка. Обретался в одном из углов начинающий художник Владик - сидел на корточках, посасывая пустую трубочку, смотрел преданно. В салоне орали, поминая имена известных, облизывая их словно "Чупа-чупс", плевали друг в друга липкой розовой слюной.
- Бродский! Что такое этот ваш Бродский? Попал в струю!
- Шемякин! Да это примитивизм в чистом виде! Дали? Символ буржуазного загнивания!
- Ха-ха. А я ему говорю - кто будет ЭТО носить? В кокошнике и в трамвай? Слава, говорю, ты безнадежно провинциален!
- Разъезжает по Ниццам, по Америкам. Гран-при ему подавай, Оскара ему подавай. А вот хрен ему в жопу, а не "оскара"!
На кухне пили водку, в ванной трахались, в сортире блевали. Все они были так же далеки от настоящего искусства, как я - простой среднестатистический Арон Кац - был далек от грядущего Мошиаха. Это был второй эшелон, третий, десятый - вдруг ставшие известными однодневки, ошалевшие от своей случайной славы, жрущие в три горла то, что свалилось с неба - в надежде нажраться этим впрок, чтобы хватило надолго - тиражей, гонораров, доступных девочек-поклонниц - всего-всего-всего.
И в этом гомоне вдруг послышался мне голос великого Мастера, шепчущего над своим бессмертным романом:
- О боги, яду мне, яду....
Но принесли водку.
А Самоха вписался. Он шутил с "московской Сапфо", пил на брудершафт с Олежеком-поэтом, похлопывал по спинам парочку безвозрастных моделей-гомиков и вообще чувствовал себя, как рыба в воде. К нему подходили, у него интересовались проектами новых законов и оценкой экономической ситуации. Время от времени рядом с ним вскипала и плескалась на стены дискуссия о месте новой интеллигенции в современном обществе. Новые русские. Новые интеллигенты. Новое общество....
Я вспомнил вдруг одного из учителей нашей школы в Колмогорово. Он преподавал математику и внешне напоминал Дмитрия Лихачева - седой, высокий, всегда подтянутый, в галстуке и в костюме. Поговаривали, что он бывший диссидент. Как-то раз занесло меня после уроков в школу - уж не помню, зачем. В актовом зале горел свет и оттуда доносились звуки рояля. Я прокрался поближе. Денис Григорьевич читал в пустом зале стихи и время от времени опускал руки на клавиши.
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой иx пламенно-чудесной,
Когда иx приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенныx ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
Он заметил меня нескоро, а я сидел в самом конце зала, завороженный музыкой, сплетающейся с поэзией в единое целое. Денис Григорьевич спустился со сцены, подошел ко мне и положил руку на плечо:
- Понравилось?
Я нашел силы только кивнуть.
-Это Тютчев. И Рахманинов. Иногда я устраиваю такой маленький праздник для себя. Если хочешь - приходи.
Но я больше не пришел. Хотя та музыка звучала во мне очень долго. Когда Денис Григорьевич умер, на похоронах его вдова сказала мне - к тому времени я уже учился в десятом классе:
- Он стал математиком, потому что не мог больше быть поэтом.
- Почему не мог? - Глупо спросил я.
- Потому что поэт - это ответственность перед обществом. За свое слово. А Денис был слабым человеком.
И она заплакала.
От Бэлки мы ушли в пятом часу утра. Надо сказать, я порядком набрался. А Севка был как огурчик и всю дорогу восторгался "обществом". Впрочем, я понимал его. Все эти модные личности были сродни Самохе - из грязи в князи. Только не говорите, что я сноб. Ничем я от этой швали, в общем-то, не отличался и сам. Поэтому и хотелось мне открыть окно в машине и выблевать все то дерьмо, которого я нахлебался на этом пати.
Где-то на Тверской я задремал. А проснулся, когда мы вдруг затряслись по проселочной дороге. Светало. Мимо мелькнул указатель - "Переделкино".
- Сева, мы где? - Язык еле ворочался во рту, и я ощущал непреодолимую потребность отлить....ээээ...накипевшее.
- Дачка у меня тут. Прикупил в прошлом году у наследничков одного бывшего-советского-популярного.
"Дачка" оказалась солидным трехэтажным строением с садом, двухметровым забором, злющим волкодавом на цепи и всеми удобствами. Я первым делом с наслаждением воспользовался достижениями финской сантехники, влил в себя поллитра холодного швепса и только потом рухнул на хрустящую чистым бельем кровать.
Воскресенье встретило меня дождем и запахом кофе. Судя по часам, было уже далеко за полдень. Вставать было лениво, но очень хотелось перекусить и поправить гудящую от вчерашнего загула голову. Я со стонами поднял себя с кровати, умылся, натянул брюки и выполз в гостиную. Севка сидел - по-простому, в стеганом халате и тренировочных штанах - и уминал нечто, от чего я почувствовал себя оголодавшим.
Сева сделал приглашающий жест, я не стал кокетничать и присоединился к трапезе.
- А хорошо живут депутаты, - этими словами я встретил чашечку кофе и блюдо с пирожными на закуску.
- Или! - Подтвердил Севка, опрокидывая в рот рюмку коньяку.
- Теперь я понимаю, почему тебя потянуло написать роман. Тут же призраки, небось, толпами ходят. Пастернаки там, Чуковские.
Севка хохотнул:
- Сейчас одна девочка придет. Хорошая девочка, порядочная. Она мой роман печатала. Ты с ней поработаешь над исправлениями, которые наметил. Короче, поживете здесь с недельку - до встречи со Ставракосом. Пусть тебе призраки помогут.
Девочка оказалась именно девочкой. Лет ей было около двадцати двух-двадцати трех. Она носила очки с толстыми линзами, отчего ее лицо выглядело беззащитным, и длинный "конский хвост", перетянутый резинкой. Звали ее Диана. Я сразу понял, что она не во вкусе Севки - он любил длинноногих сисястых баб с порочными глазами. Впрочем, наши с ним вкусы в чем-то совпадали - я ведь не зря в свое время женился на Бэлке. Но Диана просто покорила меня. Самохи она стеснялась, большей частью помалкивала, строчила по клавишам с дикой скоростью . А вот когда мы оставались одни - ее прорывало на беседы о литературе и искусстве. Я не очень хороший собеседник, но зато я умею слушать. Так или иначе, но уже через день мы с Ди - так я ее стал называть - спали в одной постели. Она была неопытна, тороплива, застенчива (хотя все же не девочка), и именно эта неопытность заставляла меня чувствовать себя первооткрывателем. Мы вставали поздно, немного работали, потом опять падали в кровать до ужина, потом снова работали, потом опять кидались в спальню...Ну что вам сказать. Я влюбился в нее по уши и совершенно серьезно подумывал завязать, наконец, со своей холостой жизнью.
Севка появился как и обещал - в конце недели. Мы к тому времени поправили все ляпы, слегка переделали откровенные сцены на очень откровенные (тут сказались наши кувырки в постели - нам хотелось описать то, что мы испытывали с Ди, на бумаге), вставили куда надо строки из Библии...все получилось в лучшем виде. Роман приобрел определенную порнушность и философскую глубину. Разумеется, для тех, кто о философии слышал краем уха.
Уезжая в Москву, я тепло простился с Дианой. Я был близок к тому, чтобы сделать ей предложение, но решил немного отложить это важное дело. Хотя бы для проверки наших чувств. Так или иначе, мы с ней уже не потеряемся.
Московская квартира встретила меня гостиничным неуютом. Не хватало тут женской руки, не хватало. Я походил с тряпкой, повытирал пыль, потом мне это надоело, и я позвонил Владику.
Он примчался ко мне с готовыми эскизами. Я полистал папку, снисходительно похвалил зардевшегося художника и сказал, что рисунки великолепны, но никуда не годятся. Эскизы Владик оставил у меня, а взамен получил еще пятьдесят баксов и экземпляр романа. Я втолковал ему, что рисунки должны быть по теме, а не от балды. Впрочем, один эскиз вполне мог служить макетом для обложки. Владик клятвенно пообещал сделать все за ближайшую неделю.
В понедельник мы с Самохой отправились к Ставракосу. Самоха вручил ему отпечатанный экземпляр романа для прочтения. Мы еще пообсуждали вероятные расходы. Сумма, которую нам назвал Старвакос, превышала расчетную раз в десять. Я сильно подозревал, что в конечном итоге Севке придется оплатить все издание. Правда, справделивости ради надо сказать, что и тираж был увеличен в три раза - до пятнадцати тысяч экземпляров.
Из дома я позвонил Бэлке. Выслушав ее щебетание по поводу меня, негодного, пропавшего на неделю с лишним, я рассыпался в извинениях и похвалах ее пати. Получив приглашение явиться на следующее, я отговорился делами, но попросил ее свести меня с парой критиков. Надо было готовить почву для выхода романа - а без прессы это сделать было совершенно невозможно.
Исаак Глайдер работал в "Московской культуре", собирался эмигрировать в ближайшее время в Израиль и был известен в определенных кругах своими политическими взглядами. Разумеется, произраильскими. Он тоже готовил себе почву - для работы в тамошней прессе, совершенно искренне выискивая везде, где только можно, происки антисемитов и раздувая их до неимоверных размеров. Подозреваю, что у него было слегка не в порядке с головой.
Мы встретились в кафе на Арбате. Глайдер явился в темных очках, объясняя это определенной конспирацией.
- Вы понимаете, Арон. Они меня преследуют. Я же раскрываю их планы. Этого не прощают. Вы меня понимаете, Арон?
Я его понимал. Я ему сочувствовал. Я сам был ярым противником любого национализма. Конечно, молодчики распоясались. Баркашевцы, росовцы, "Память" - вот враги каждого еврея. Они мечтают загнать нас в лагеря. Они мечтают снова отправить нас в гетто. Знаете, Изя, мне как раз попал в руки один роман. Планируется, что он выйдет в этом году. Это просто манифест, да-да, манифест националистов. Я бы сказал - это современный "Майн кампф".
Я был себе противен, но надо было отрабатывать гонорар. Глайдер был идеальным помощником. Он должен был раздуть скандал вокруг Севкиного творения до определенного уровня. О романе должны были заговорить до его выхода. Черный пиар - да еще исходивший от националиста - это был беспроигрышный вариант. Глайдер увез с собой копию, пообещав позвонить мне после ознакомления и поделиться впечатлениями. Но определенный настрой я ему создал.
Сергей Малеев был полной противоположностью Глайдеру. Существовала некоторая опасность, что он откажется со мной разговаривать - Малеев был известен своим антисемитизмом. Но когда я представился школьным другом Всеволода Самохина...Сергей Викторович почел, так сказать, за честь.
С Малеевым мы встретились в "Праге". В отличие от Глайдера, Малеев пил водку, а не коньяк, и лошадиными дозами. Я сразу понял, что меня назавтра замучает похмелье, но отставать не имел права. Надо было постараться заинтересовать Малеева романом до того момента, когда мы неминуемо перешли бы на сакраментальное "ты меня уважаешь".
Я заговорил о романе между первым и вторым графинами. Я ударился в воспоминания босоногого детства. Я расписывал свои трогательные отношения с Севой - лучшим другом всех обиженных нашего двора. Я вспоминал его рыцарское отношение к девочкам. Я... короче, я врал напропалую, потому как если и были обиженные в нашем дворе в Колмогорово, улица Зои Космодемьянской, дом 3, то как раз Севкой. И девочки уважались им исключительно до темного подъезда, где можно было прижать их к облупленной стенке и запустить наглую лапу в трусы. Но эти подробности были известны нам с Самохой, да паре самых близких приятелей. Главным было то, что рыцарь и защитник обиженных Сева Самохин написал роман, в котором собирался защищать всех обиженных и уважать всех достойных. Разумеется, не относящихся к наглым инородцам. Себя-то я к инородцам тоже не относил. Воспитан на русской культуре, ни слова на идише и иврите не понимаю, всегда восхищался русским характером и вообще...Люблю Родину-мать и не странной, а верной любовью. И Всеволода Петровича люблю как родного - старшего - брата. Потому и готов дать Малееву роман своего друга, памятуя о том, что Сергей Викторович тоже русский человек, и, несомненно, оценит подвижничество истинного патриота, народного депутата, лидера фракции и прочая, прочая, прочая...
Уповал я на то, что из всего бреда, который я нес под "Столичную", запомнит Малеев - как в знаменитом сериале про Максим Максимыча фон Штирлица - последнюю фразу. Ну и теплилась во мне надежда, что не забудет пьяный в дупель критик свой экземпляр романа в такси.
Через несколько дней объявился Ставракос и предложил встретиться, но без Севки и в неофициальной обстановке. Я с тоской подумал, что сопьюсь, пока буду работать на Самоху, и согласился. К счастью, Ставракос не пил.
- Извини, Арон, в рот не беру.
Мы сидели у меня дома, наслаждались хорошим кофе и разговаривали "за жизнь". Виктор Янович вспоминал их общие с моим папашкой аферы, расспрашивал, что я поделывал после отъезда из Колмогорова, сетовал на мафиозность современного бизнеса. По моему глубокому убеждению, тут он переигрывал - от папахена я знал, что уж кто-кто, а Ставракос не последним человеком был в криминальной Москве. Но свои знания я предпочитал держать при себе, уж всяко не стоило уличать Виктора Яновича в маленькой неискренности.
Когда кофе остыл, сигареты переполнили пепельницу, а за окном стало темнеть, Ставракос перешел к делу.
- Арон, роман я напечатаю. Сигнальный тираж выйдет в конце ноября, основной - в третьей декаде декабря. Как ты сам понимаешь, cвоих денег я в эту авантюру не вложу.
- Да, я по смете понял.
- Если роман пойдет - будем разговаривать дальше. Я только хочу понять - тебе какая корысть в этом безобразии?
Я пожал плечами. Сам себе я все еще не мог ответить на этот вопрос. И тем более объяснить это кому-то постороннему.
- Он мой друг. Вообще-то.
Ставракос досадливо сморщился:
- Арик, ну что за сентиментальная чушь.
- Он мне хорошо платит. Квартиру купил вот эту. Машина там, зарплата обалденная. Это не маловажно же.
- Не маловажно. Но ведь не главное?
- Ну хорошо. Мне интересно попробовать раскрутить этот бред. Просто интересно.
- То есть тебе интересно, насколько реклама может задурить голову обывателю.
- Да, что-то в этом роде.
- А тебя не смущает, Арон, что таким образом ты оказываешь определенное влияние на современную культуру? На подрастающее поколение, в конце концов?
- С каких пор вас, Виктор Янович, стали волновать судьбы поколения? Мне как-то всегда казалось, что в приоритете у вас бизнес и финансы.
- Да вот, Арон, волнуют, как видишь.
- А Лимонова издаете.
- Ну Лимонова... Лимонов почти классик.
- Ну тогда и Гитлер классик.
- Что ты сравниваешь, Арон. Лимонов - это имя, в любом случае я не издаю его политические вещи. Я даже не включил в собрание его "Дневник неудачника".
- Ну "Иди и возьми" - это же из разряда сайнс фикшн.
- Но с идейным подтекстом, Арон, который очень легко просматривается. Тебе не пришло в голову, что и ты, и я попадаем в тот самый вражеский окоп с инородцами?
- Виктор Янович, ну не пойдут же после этого романа громить евреев или, скажем, армян.
- А ты можешь это гарантировать?
- В принципе, да. Современные молодежь и подростки книг не читают. Предпочитают телек и порножурналы. А лидеры молодежных организаций не читают фантастику.
- Эх...- Виктор Янович с кряхтеньем поднялся. - Не читают лидеры фантастику. Только ты не забывай, чье имя будет стоять на обложке. И это будет уже не просто фантастика. Ладно, собственно, все, что я хотел сказать, я сказал. Рисунки когда будут?
- Художник обещался в конце этой недели все подготовить.
- Ну что ж. Привезешь. Отберем нужное. Удачи, Арончик, удачи всем нам.
После разговора с Виктором Яновичем остался в душе неприятный осадок. Я и сам понимал, что влезаю в грязь по уши. Но сидел внутри какой-то азартный бес, тщеславный, который шептал мне, что прославить или провалить роман Самохи - в моих руках.
А вечером позвонила Ди. За всеми этими встречами, разговорами, проталкиваниями я совсем забыл о ней. То есть помнил, конечно, где-то в глубине души, но все откладывал и откладывал встречу. Наверное, боялся собственных чувств. Мой неудачный брак с Бэллой оказался неплохой прививкой против семейной жизни. Не хотелось мне вновь пускать в свою жизнь женщину - пусть даже ту, в которую я столь стремительно влюбился. Я опасался того, чего опасается всякий мужчина, привыкший к холостой жизни и обжегшийся на первом браке - что милая и сексуальная подружка через некоторое время после того, как сыграют марш Мендельсона, и хлопнут салютом бутылки с шампанским, превратится в мегеру, проверяющую карманы мужнина пиджака в поисках припрятанной на пиво сотни. Другое дело - ни к чему не обязывающие отношения любовников. Мой дом - моя крепость, ты можешь провести со мной ночь и день, и даже неделю, но права переставить мою мебель и переклеить мои обои ты не получишь.
Мы провели в постели пару суток, вылезая только перекусить и помыться. Оказывается, я здорово соскучился по Ди. Да и она по мне тоже. После ее ухода я почувствовал себя проколотой камерой от велосипеда - неопытная Ди умудрилась укатать меня, как Сивку крутые горки. Я решил завалиться и проспать до утра, но пропевший над ухом мобильник помешал моим планам.
Звонил Владик. Этот дурачок проглотил Севкин роман за пару часов и нарисовал кучу картинок. Мне очень хотелось послать его...до утра...но меня неправильно бы поняли - было еще совсем рано. Каких-то пять часов вечера. Иногда я становился себе противен из-за собственной обязательности, но пришлось назначить Владику встречу через час.
В этот раз картинки более-менее отражали содержание. В избытке присутствовали там полуобнаженные девы, палящие по македонски, мужественные герои, голыми руками удушающие драконов, клыкастые кони, запряженные в некие фантастические тачанки и всевозможной формы мечи, рассекающие врагов от шеи до паха. Ну и чудищ там тоже хватало - фантазия у Владика сработала на пять баллов. Я отобрал листов двадцать, позвонил Самохе, и мы с Владиком двинули на презентацию живописи.
Самоху проняло. Самоха расчувствовался. Он расцеловал Владика в обе щеки, обнял его за плечи и с гордостью сказал:
- Вот! Истинно русский человек! Он сразу все понял в моем романе, - И добавил, покосившись в мою сторону. - Не то что некоторые.
Я не счел нужным сразу сообщать патрону, что Владик на самом деле был прямым потомком Чингисхана и имел фамилию Рахматуллин. Так или иначе, прямо там мы подписали с нашим живописцем контракт на использование его рисунков в оформлении книги. Если Самоха и сконфузился, увидев, что Владик татарин, вида он, во всяком случае, не подал.
Постепенно все начинало вертеться само собой. В конце сентября сразу в двух литературных журналах вышли две статьи. Одна называлась "Уйти и не вернуться". В ней Исаак Глайдер громил российских неофашистов, которые с выходом романа "Иди и возьми" получат практическое руководство к действию. Следовательно, после Нового года следовало ожидать неминуемых погромов. Как честный сионист Глайдер призывал евреев города Москвы немедленно паковать чемоданы и отправляться в Землю Обетованную.
Вторая статья носила не менее патетический заголовок "Возрождение национального самосознания". Сергей Малеев на примере романа Всеволода Самохина доказывал, что в начале двадцать первого века росы, наконец-то, вспомнили о своих корнях и своей гордости, которую много веков безжалостно попирали всяческие инородцы - от татаромонголов и хазар до гнусных американцев и коварных евреев.
Завязалась трогательная дискуссия с письмами читателей, истерическими взвизгами возмущенной интеллигенции и мелкими хулиганскими выходками скинхедов в виде сожженной машины Исаака Глайдера и побитых стекол в китайском ресторанчике на Манежной. Причем четыре первых письма - по два в каждый журнал, но с прямо противоположными мнениями - написал я. Роман еще даже не набирался в типографии, а внимание читательской общественности уже было привлечено к разгоравшемуся скандалу.
В середине октября мы с Ди улетели на Майорку. Вообще-то я хотел посетить свое родное Колмогорово, но Ди хотелось на шикарный курорт. Море было потрясающе синим, солнце - потрясающе солнечным, а лобстер мне надоел к концу первой недели. Хотелось чего-то родного, например, яичницы с вареной колбасой. Впрочем, Ди мне призналась, что готовить она не умеет. К тому времени, как наш двухнедельный отпуск закончился, я уже понял, что Ди вообще мало что умеет. Вот поговорить о прекрасном - это да, тут у нее язычок работал на все сто. А в остальном - увы. Хотя нет, немного несправделиво. Еще кое-где она научилась работать языком - да так, что иногда у меня не оставалось сил выползти на завтрак. И все две недели я мучительно размышлял - делать ей предложение или нет. С одной стороны - умная и образованная жена, умеющая поддержать беседу, воспитанная, в меру симпатичная, если ее приодеть и накрасить. С другой - состояние зависимости женатого мужчины от настроения супруги и ее графика месячных и потенциально могущие появиться дети при полной неспособности жены вести какое-то хозяйство. Короче говоря, я опять ничего не сказал, а Ди разговоров о браке не заводила.
В День примирения и согласия (вот никогда не мог понять - кто с кем примирялся и соглашался в октябре семнадцатого года) часть коммуниство несла на демонстрации лозунги с портретами Севки и заголовком статьи Малеева. Демократы устроили митинг на Манежной. Там, наоборот, всячески клеймились мракобесы, подменяющие примитивным национализмом идеи капиталистического развития общества в русле общемировой цивилизации. Кто-то кинул бутылку, кто-то сорвал и растоптал плакат с самохиным фейсом...Драку разнимали несколько подразделений ОМОНа. О беспорядках передали в новостных программах. Всеволод Петрович дал небольшое интервью корреспондентам сразу четырех каналов - одного российского и трех московских. Обрисовал ситуацию в стране, обрушился на высокопоставленных негодяев, разворовывающих Отечество, скромно упомянул о своей книге. Во время интервью на Самоху резко наехала ангажированная мной дамочка из Бэлкиной тусовки околокультурных господ - она в лоб спросила Севку, что он хотел сказать своим романом. Всеволод Петрович мягко улыбнулся и посоветовал дождаться выхода книги:
- Мы с Вами поговорим, когда Вы ознакомитесь с моим произведением. Я расскажу Вам историю создания моей книги, и что меня толкнуло на это.
Сигнальный тираж был выкраден со склада издательства "Посейдон" холодной ноябрьской ночью. Злоумышленники точно знали, что и где искать. Пока доблестная вневедомственная охрана чесала яйца, они прошли прямиком туда, где сто экземпляров Самохиного романа отравляли воздух запахом свежей типографской краски, и на своих горбах вынесли упаковки с книгами. Приехавший наряд милиции застал огромный костер на заднем дворе склада, там уже догорал роман, обильно политый бензином. Спасти из огня удалось пару изрядно попорченных томиков. Дебаты в газетах разгорелись с новой силой. Кричали о пиаре, о провокации, о намереном уничтожении культурных ценностей, о тайном обществе борьбы с русской литературой. Самоха отмалчивался, удрученный трагедией. Начальник местного отделения милиции поклялся прислать наряд для охраны основного тиража и сопровождения его в магазины.
Я и сам не знал - кто выкрал сигнальный тираж. Машина пиара постепенно выходила из-под моего контроля, но меня не особо это беспокоило. Намного большее волнение вызывало во мне то, что Севка сел за новый роман. Ди пропадала у него целыми днями, включая выходные. Объяснить Самохе, что второй роман после первого печатать никто не возьмется, я не мог. У меня не было сомнений, что первый тираж раскупят до единой книги - наши тайные эмиссары старались вовсю. Что будет потом, какая волна критики обрушится на Севку, как он к этому отнесется...А этот идиот был уверен, что написал гениальную вещь. Уровня Достоевского или Толстого. И собирался писать еще и еще.
Нового Года я ждал, как смертник ждет прихода конвоя. Конечно, у меня была отмазка - Самоха просил рекламы, и я ее ему обеспечил. По полной программе. Газетные публикации, интервью, демонстрации и митинги - мне временами даже не верилось, что за этой шумихой стою я, скромный тихий Арон Кац. Самоха, разумеется, переживет свой позор - потеряет в электорате, подвергнется атаке соратников, метящих на его место, разгромной унизительной критике конкурентов, но все же выживет. А вот я могу исчезнуть так же тихо и незаметно, как и жил. Исчезнуть навсегда. Упокоиться где-нибудь в подмосковном лесочке под сенью кривых березок. Как-то не пришло мне в голову заранее подготовить себе запасной окоп в виде второго гражданства, например, государства Израиль. А сейчас уже поздно было рыпаться - времени не осталось совсем.
Утром после новогодней пьянки меня вырвал из сна звонок в дверь. Проклиная все на свете, я натянул штаны, прикрыл одеялом сладко спавшую Ди и поплелся открывать дверь. Ну правильно, кто еще мог явиться в девять утра, кроме непьющего Ставракоса?
Он стащил с себя роскошную шубу, бросил ее в кресло и сел на диван, отдуваясь и пыхтя.
- Кофе?
Ставракос неопределенно промычал в ответ.
Занимаясь кофеварением, я уныло размышлял, что привело Виктора Яновича ко мне в такую рань, да еще сразу после праздника. Мы немного перекусили, грек напряженно молчал, а я готовился к каким-то очень и очень крупным неприятностям.
- Арончик. Поскольку ты как бы литературный агент Всеволода Петровича, я пришел к тебе.
"Вот оно, - с тоской подумал я, - Началось, ****ь. Я так и знал."
- Наше издательство решило выпустить второе издание романа Всеволода Петровича и еще заключить контракт на другие романы, которые напишет господин Самохин. Условия самые лучшие.
Наверное, у меня было очень глупое выражение лица, потому что Ставракос тут же начал объяснять свое предложение.
- Понимаешь, Арон, мы получили сумасшедшее количество заказов на книгу. Из магазинов она исчезла за сутки. На лотках ее днем с огнем не найдешь. На моей памяти такого еще не было. Только по Москве и Московской области у нас за неделю набралось заказов почти на сто тысяч экземпляров. А еще регионы. А еще зарубеж.
- Они что, так клюнули на рекламу?
- Понятия не имею, - Ставракос встал и начал ходить по комнате. Половицы жалобно заскрипели под его весом. - Но часть из заказавших роман уже его получали. И уверены в том, что смогут реализовать втрое больший тираж. Ажиотажный спрос. Кстати, ты в курсе, что завтра пресс-конференция по поводу этого романа?
- Нет. Сева мне ничего не сказал.
- Понятно, - Ставракос вздохнул, - Короче говоря, передай господину Самохину мои предложения.
Я мог только ошарашенно кивнуть.
Залезая в теплую постель и пристраиваясь под бок Ди, я проворчал, что мне впору самому начать писать роман в стиле Шелли.
- Почему? - Сонно спросила моя голуба, просовывая свою мягкую ладошку мне между бедер.
- Потому что я ощущаю себя новым Франкенштейном, - ответил я, опрокидывая ее на спину.
Предложение Ставракоса Севка встретил сдержанно и с достоинством. Он даже пригласил меня на пресс-конференцию, дав понять, что ему будет приятно меня там видеть в качестве, так сказать, лучшего друга. В зале с журналистами, разумеется. С утра второго января мы с ним успели съездить в издательство и все там оформить. Контракт с "Посейдоном" заключался на три года. Расходы издательство брало на себя полностью. Пока Севка с Виктором Яновичем обсуждали детали договора, я разглядывал рыбок в аквариуме. Шныряли туда-сюда стайки неончиков. Дрались между собой бойцовые петушки. Лениво шевелили плавниками пучеглазые вуалехвосты. Мне пришло в голову, что очень все это напоминает нашу жизнь. Кто-то суетится, кто-то выясняет отношения с конкурентом, кто-то замер в ожидании очередной халявной кормежки. Картина мира явно была неполной в этих аквариумах. Не хватало хищников. Виктор Янович, похоже, жалел и любил своих рыбок. Нас бы кто пожалел...там...сверху...
Пресс-конференция прошла прекрасно. Самоха держался солидно, успех свой воспринимал не как само собой разумеющееся, а как результат напряженного труда и больших интеллектуальных усилий. Чей был вложен труд и кто приложил большие усилия, Всеволод Петрович тактично не уточнил. Известие о повторном тираже и грядущих новых романах вызвало у журналистов оживление, Самохе желали успехов, творческих озарений...Меня все еще мучило новогоднее похмелье и очень хотелось слинять домой, к Ди. Кажется, я все-таки созрел для повторной женитьбы.
После пресс-конференции в офисе у Самохи была очередная пьянка в узком кругу. Были приглашены Бэлла с мужем Олежеком, Виктор Янович Ставракос с молоденькой женой, парочка главных редакторов популярных изданий, несколько особо приближенных журналистов... Я бродил туда-сюда в одиночестве, где успевал - наливал, где мог - закусывал. Каждые полчаса звонил Ди и признавался ей в любви. Она смеялась и обещала родить мне мальчика и девочку.
Домой я поехал на метро. Слишком много было выпито у Севки, чтобы я рискнул сесть за руль.
В парке перед моим домом из темноты мне навстречу вышли трое. Три молодых поджарых парня в одинаковых черных куртках.
- Ну что, Франкенштейн? Поговорим? - один из парней слегка хлопнул себя по ладони тяжелой цепью. Полированные звенья блеснули в лунном свете.
"Этого не может быть, - успел подумать я, - Ди? Жучки в квартире? СЕВКА?..."
* * * *
Из сообщения пресс-службы ГУВД г.Москвы.
"В ночь со второго на третье января 20** года в районе парка Измайлово было обнаружено тело жителя города Санкт-Петербурга Каца Арона Моисеевича, тридцати трех лет, временно проживающего в Москве, не работающего. Свидетелей преступления просим обращаться по телефонам...."