— А чего так непонятно написано?
— Не для понимания.
— А для чего??
— Для восприятия.
— А???
Из детства.
ВÉЛИ МИРУ.
Сверхмысли, выведенные из В.Хлебникова, что истек словес дерзти негою в лишь будетлянам нужи, а боли никому, и упокоился в годе пятом по в октябрь повороте в Новгородии Ручьях меж ели, сосни.
Итак, речь пойдет о перетаске сущего из двадцатовечия в растретьенную тысячелеть. Вне сомнени, тащение сущностного произойдет не без вмешения всех: сидень сложа мысли — не наше. Как никогда после удуши мысли, в которой все и вся обреталось двадцать восемь лет множенных на три поколени, хочется свободонови, и — самой. Мысли накопления пропасть. Всякой. И по Гегелю сплюсование мысли (м – одна мысль) м1 + м2 + м3 + м4 + … + мn = М (где М – отнюдь не мыслимая сумма, а сверхмысль), стремящаяся ввысь между лучами от точки доски вверх, вправо по М = м в степени n (переменная n — степень мощи мысли). Так что предвидится. Но должно помнить, что каждая поколень меняет устремление маятника ценностей на противоположное. Следовательно, 1917 ↑ (↑ - вознесени мыслей дерзателей) + 28 (время жизни поколени) = 1945 ↓ (↓ - сужень мыслей скопителей) + 28 = 1973 ↑ (время высших наших ракет) + 28 = 2001 ↓ (времь стяжать).
С 2001 г. — года еле теплящихся в нас наук, искусств, хозяйственностей — затевается восхождение, не опускаемо уже неразумью и не подчиняемо прежнего узаконью. Никакой навсегда закон не есть до безнадежи совершенство, ибо мир открыт и многое уносят ветры, множа новое. Наклоны мира ветрами всевеч меняются. Русь, пробившая себя штыком гражданской войны, чтоб навсегда обретаться в гордости правд, вполне отдышалась болью раздуми. Тогда разно до полмира за собой увлекла. Не прошло! Не чисто на крови сложилось. И бесстрашно шедшие в такую дремь жестокости забрели, что до единого притихли детьми истукана усатого. Тот только метил, кто повзрослее, — сожрать, битвы телами детей народов выигрывал. За железный занавес тех усадил, чтоб ни мышь словца не прокралась, двумя равногрозными ревами правил: «Полный вперед!» и «Ни с места!», — пока не издох. От такого у всех почти незанятые кишки с напрасными мозгами смешались, много кто в тупиках извитых потерян, а кто и вовсе в когтях одичани. Нужен из них прорыв — теперь от разума, и человечий — хватит крови. Большой взрыв хоть и в вершине нашего разумения, но не вечен — выше сбудется: уточнение вершин в бесконечи.
1. Что сейчас?
Мы — лесов, степей, гор, вод, домов, домишек, гибели заброшенных мест пространственность, сдичавшая голодом, холодом, бесприютом, смертию рядом, превратившая жизнь в беспробудь нищеты, отчаянья, пьянства и изверившаяся во всем тьмою спускаемых столицами неправд. Теми затеяна война новорусских туловищ. Те так изголодались по подгляданным заграниц роскошам, что ослепли на жизнь — ни трав сена не слышат, ни голода помоек не зрят, новизны дальше средств полезности волосам с тел зубами не ведают. Жажды туловищ вывести послушников корысти не детьми, так за теми лопаются. Все колена — беглецы кто куда: не удержать в тяжких добытях недвижи. Ход побоищ оголодавших за роскоши утопи скучен до череды застреленных по всем вещающим устройствам. Юродивые, и те, воюющих очередников разумнее: знают — за твердь намеренья убиваться можно, но убивать — никогда; и вот край России в издевке над собственною разуменью божествлением государств в безуми, вождящих до кровожади, пуповодящих в бреду, кумирствующих броско, богачествующих хитро, нужнецкой люди, всячей деньги, пышной несдвижи, и прочь их. То — живота лукавства и много силы земли уносят в горькое зря.
Через полоумь совместных тех обожаний беды стихий, войн, взаимоубийств у нас всегда еле слышны, и противление жизни для всех по пошлости еще тянется. Войны корыстей длят скучь воронья в уныни кладбищ. Есть места, где скопи теми и злобы, там верховодят подлости пуль, мин, ям с людьми. Что толку обжираться селам вонью выкупных баранов — за каждый лихо отстреленный палец глазницами всех замученных после стыть детям и женам мучителей в земляной сыри руин. Все законы кровавых враждеб — ничто воле жести судьбы.
Беды от божествлящих себя вседозволью всем и тем самим множатся. Зачарованные божествленьем в очерченном кругу удоби устоев пасутся, там скудно от высохших несъедобно денег. Те, что в кругу, едины мыслями и крокодилами денег вполне заглочены, головы уломали — во что еще вложить себя останки, но голодны навечно. Ненасыти их удобей велики есть, и устройство всех под себя для них высшее. Оголодавшая многоединь немало сотворить горазда, но никто из нее нового не творец — слишком всерьез все, и червяки их расчетов из-под земли ни ногой. Творят лишь одиночья света неунывники, пока единень поучает их мрачности. Нужна мысль тот круг прорвать! Сила мысли — очень обязана быть разумной, родной. Варварские плутовскими веерами бумажек в печатях совсем Россию заграбили и неумью подлостей много навредили всему, но сейчас как будто попряталися. Насовсем бы. Ские всем обрыдли, кроме горячо своих. Много всего увели от большого, и даже и Киев отпал, там оттуда ни слова по-русски вспомнить не могут, так отдельны. Разбежавшиеся теперь островами, обитаемыми дальними штатами, жить хотят, и вообще — Америкой только. Устанут родства не помнить — пришагают, коли худо будет. Нет уже, и не будет на земле островов. На всех Земной шар один, что очевидно, как то, что дожди Вавилоний теперь зеленятся в стеклах спутников, вне всякой его уже тягости. Из такого единства всех сутей выходит: тратить себя на охрану границ друг от друга — устарь людской неразуми. Хотя, если убрать уткнувшиеся в бумагоры удостоверий фуражки разграничников, поклонники своих государствий, сплочений, сообщий будут негодовать, так как играть привычками гордостей своих государств и сообществ нет разобщающего на отряды смысла. Писатели, деятели, герои — те уже общие. Вглубись в твердь сплочени Шекспир, Достоевский, Кастанеда — запутались бы в кирпичах сетей любви к своему. Ежедневными приказами солнца Единство всего Земли давно/упорно знаменует лазоревая высь. И утрами ее ликовалей запускается празднество будней. Его участники — жители Земли, уже единящиеся льющимися ясностью музыки потоками чистых истин. Всесоюз людей земли — вопрос только времени.
2. Прочь из бездны туманного мрака.
Помраченье России прямо пропорционально затмени от зельев, невери в труд от всяких напастей, поругани красоты женщин убогостью мужей, отбросом детей в неотврат жестокости, и обратно — терпению чести и пестованию всех-всех детей высшею мыслью. Так что числитель со знаменателя надобно стащить. В тоске безвери опустевает Россия от возвышенных в законы околесиц, от замученных лютой бездумию жизней, от слабоголовых, еле перебиравших ногами правителей, от при тех плутов, державших всех одной ржавевшей банкой союза. Шатает теперь Россию усталость. И в этакой-то роскоши невиданных просторий так себя изнеможить! Воистину, нету горше нелепи! Из смути Россия шлет лучи своих сведущих в науках обледневших людей по всему миру и принимает с Востоков и Югов усмугленных до неразличимости мужчин, не ведающих про высоты мысли ни звука, но чтящих законы выживания до зависти Дарвина и на жизнь цепких. Но несмотря ни на что, из наших земель вырываются самовышелеты, в ней появляются места, где прочно строят, вольно пашут, и — дышат. Вот-вот Россия начнет сама себя кормить, одевать — не обманом, но высшая мысль ее еще под запретом. Сообщь деятельствующих о ней ни слухом ни духом, но бежит ее, усердя побольше увлечь. Ни-ни влекомые с бегомыми рядом ни новой песни не сложат, ни картины завороженья не напишут, ни книги толковой не сочинят — устали тумана не изменят.
3. Мысль!
Множи мыслей нужна кропотливость отбора вершин. Всеобщая грамотейность, раздуваемая легкостью выведения текстов — всех достоянь теперь настолько, что не горящая когда-то рукописность, если не потонет в безбрежи борзописи, то надолго будет под пеной. Всплывание той обильно легко. За ней только редкой зоркости глаз ухватит суть читаемого, смотримого, слышимого. Честность кинуть пену в ненужь, а не в представление — головомой. В отборе высей важны не мысли привычек — истины, пусть противные всех устою.
Двадцатовечие, перемещаясь между рушащей в пропасть забвени тупозловластия и скалой дерзаний радужной поры, жалось к небу (бесподсчетно оступавшиеся гибли) — к головокружени вековечущих сооруженищ, громади станкостроев, спутникам внезапности, балета летам, и удаление от человека вышло редкое. Он растворен в невиди. Он весь на потом. Все так направилось в вершины вселенной, что хоть с мала по велика живое земли кончься. Без числа просторьев лесов, гор, вод отравой загрязло. Мужчин несчетно опущено, калечено тюрьмами, зельями, хромают кто головою, кто печенью больше, детей, жен устрашают. И женщины от укалечившихся, и те, кто куда, до лютых сарацинов разбежались, ни отцов у них, ни братьев, ни мужей. Всеми, повсюду кинуты женщины. Оттого и детей немало, точно грязь, с глаз в попрошайки помоек брошены, и у них — никого. Так все уперлось в непросыхаемую одурь своего.
Но надо к человеку вернуться! Он творец. Всему! Всякая бессмысли сплочень — не творец, а так — той сообща не так стремно. Вдали от сообщищ у нас только творцы, что всегда нашему вопреки. Творцы-то и есть самые наши, и навсегда. Что с того, что с ними деловито-важной единени морок. При жизни творящих, случается, горсть человек горячо защитят, а чаще — никто, ждут, чтоб посмертно. Ведь решительно, что Ломоносов в сытой вельможности, Чайковский в увлеченности общественной деятельностью, Циолковский в удачливости конторских расчетов — невообразимь. По высшего закону — творец обречен сквознякам бесприюта, и ни один благодетель не подступится. Там отовсюду снесет. Но неизмень лишений творца, непонимань никем, презрень всеми выводят его за обыденность и дают видеть… из види мира приносить всем дары — блески мыслей, стихов, изобретений, зодчеств, музыки. Дары — от колеса до паутины всемира – не могут ни за что быть творцу оплачены из казны будничной жадности. Но то в дали от творящих.
4. Вершины мыслей → человеку.
Кроме освоения управляемых действий для легкости силы, где надо, человек превзойдет себя — воссовершенит свой вид и мысли. Человеческое питание будет состоять в большей степени из мыслей, те гораздо питательней. Голод, холод, злоба, зависть, страх — всего только старых поколений мысли, вместо них захватит дух всякого познание и изобретательство — нового поколения мысли всегда в будь. Изобретаться будет все, даже еда, съедающая болезни, отчаянья, страхи. Еда дарует ум, радость, волю, фантазию, смелость. Естся все с учетом намереваемого. Об обжорстве до ожирения не будет и речи. Все отменно и на здоровье.
Бесцель блужданий мыслей сменит их управляемый в ускорени лет, а остановка их представит мир таким, каков есть, — без искажений↔тревог его описаний. Мысли управляются каждого оригинальностью — никаких заезженных/задолбленных словочредований и думоблудей. Отыскание друг друга в пространстве времени мысли не будет составлять никакого труда: и Федоров узрит всех воскресших отцов, и всех очарует нега взоров женщин из вечности, что выше всякого разуменья мужчин. Меж людьми будет новое — никто никому не мешает. В природе всего стыть частицами здесь и сейчас, проникая волнами во все и везде всегда. Каждый ощутит себя продолженьем всех, и сила руки всякого не важнее боли другого ноги. Не станет друзей, знакомых, родных — все дружны, родны, знакомы с мгновений рождения. Разобщенность от скудности — главным образом, мозговой. Пожимать друг другу руки или придумывать приветствия встреч не нужно, все только что с одной постели земли. В обычае начал дня — с любым отрадоваться лакомствами завтрака и пришедшей светом лун музыкой утра. Мысли друг другу не препинаются слов расстановкой, →→→ прямиком. Взаимопостижение — взгляда мгновень.
Плоть всякого себя ощущает каждой частицею и творит: виды ушей, носов, ног, рост человека, раскрас всех его частей — уже только задачи > проблемы намерений. Не будет надолго заученных обликов, те поспевают за стремленьями мыслей и тел. По лицам перестанут прогуливаться тени презрений, недоумений и страхов, о красноносой взволнованности не будет и речи. Питать себя потаенным житьем зельев уйдет. В обычае всех народов отыскивать дурмани для посещений иного, вход туда (он торжественно редок) для виденья мира, но не забвени себя. Посещение туда требует уменья и мужества; черные ходы безволи, губящие ходоков, надо забить. Не станет тревожно спящих жизнь, списывающих друг у друга обыденную вялость↔хмурость. Все проснутся новою расою бодрости. Каждый горд про себя тем, что вот-вот сотворит. Через препоны жизни каждый себя совершает. Осчастливить мир себе подобным или стать его отцом сможет любой. Недоуменьем станет противостояние полов — от обоих отборное в каждом. Тела любви обращаются, обретая высшие свойства, в единое, чем легчат общий вес в крылость непадений ни за что. Люди прекрасного все так же сияют/прозрачат бездонью глаз разумени. Но совершенствование плоти — не цель, главное человеку — творить себя в мир до радости тигровых прыжков, легкости стрекоз детства, гречеств Аристотеля, безупречи Толтеков, упоени первозданным и… буди. Творения нови неисчислимы внезапью. К увлеченным делать себя и творить не подступны ни пороки, ни скуки: несгибь их стремлений — свобудь.
5. Наш человек – (безволь пороков + казень чувств) + (намерение творить + разум х √Искусство + наука) = Человек нови → ∞ безупречность.
Человек, изорвав все ветхие тенета бытия, устремляется к безупречи нови. Он беспредельно сочиняет свежесть устройств, машин, зодчеств, искусств — сиречь жизнь вокруг. И ему, не кому-то, чему-то, возводятся храмы новой веры — в прекрасное. Каждый храм — хранилище его, его полотен, созвучий, мыслей, оживающих многомерно картин, движений, всего растущего, его духа витаний, чудес воображения (и лишь мелькавшее предчувствием пускалось после в быть). Прекрасному, и только ему, воздаются не заученные, а пришедшие сами молитвы. То не даже пища ума, то онемение … (глагольям неподступным), пред которым стаится дыхание и перегнавшего все-вся ума.
Каждый новорожденный объявляется новым богом и отправляется плутать в храмы античных берез, без надежды выбраться из трав Лисиппа мальчика, ковыряющего одну и ту же занозу, и притронуться к коре пальцев безрукой Венеры нежности, предчувствуемой жаждой поцелуя губ на мужестве прекрасного лица и торса. Только наскучав все эхогулкие храмы, новый бог расчертит пространственные места пирамид, где бодрь и сон хранит сама вечность, и на досках своего ученичества выведет неистовство непонимания того, что поняли все, и только тогда начнется работа нового бога. На дрему в храмовых садах достатка не будет времени — работа захватит всех. Героизм ее мудрости отметет бороды крошек и страдани выцветших глаз, его отметит ясно блистающий взгляд. Геройство буди не изживается — умножается походами за видь линий мира. Герои нового разума отринут безжалость стали мышц и, стало быть, не попадут под колеса судьбы, а жажда свободы станет их оберигом. При совершенной самости стремлений и воли каждого, все герои едины бесконечным иском достойных их мужества битв!
6. Поиск высшего.
Поиск высшего от пирамид к Ра-сиянью до самого запутанного бога неизменно правился зигзагом, и выдумки его умаляли, и путали притчи красот и мудри, но напрямик смело к высшему внезапно, сразив все заглавные обозначения богов, таки вышли! Но не научники, колеблющие рассудки заумью причин-следствий, а те, что шли мыслями напрямик и дошли к нам с противоположной земли из десятовечия даже без! колеса. Невероятно, но вдруг!!! из такой глуби даровалось учение высшего разума. Оно без божественных препинаний объявило мир тайной, бесконечь которой — невообразимость непредставляемой степени. Эту тайну человеку (пусть остудит его хлада честность!) не разгадать, в своем времестранствии он видит только то, во что наклонили с рожденья, то есть почти ничего никогда. Поднять голову из того никогда ничего — отвага упорства, в него влагается жизнь. Целиком! Вся!
Нам, вяло рывшимся в останках трудоемких до ужаса пирамид Египта, построенных руководством вечности, отчего восхищение ими равновелико невозможности их уничтожить, вдруг открылись пирамиды неизмеримо выше. Пирамиды новых открытий не все и сразу расслышали. Даже многие ждущие лишь усмехнулись. Но новые пирамиды не снизились тем. Только они смело, без выдумок глянули миру в глаза, признали его зияющей извечи загадкой и, разбив в осколки робость и мелочи вымыслов человека, трясомого трепетом смерти, обозначили ему быть не важнее всего вокруг. Изгнав его из пупов мира, они воззвали его к благоговению перед величием мира, то есть уравнению его восторгов и ужасов, становясь воином безупречи. Лишь безупречием, постоянно и неустанно вычисляемым собственном сердцем, воин обретает разум и силу, то есть волю творить и дарить. К такой великой нравственности — к жизни собственным сердцем, не подчиненной никакой освященною узаконью, — ни одна религия даже и не приблизилась. Такого благоговения пред всем живущим этого таинственного мира ничто не коснулось.
Лучше всего слышат подростки, они всегда и жадно ждут воинов времени. Те никогда не обманывают их ожиданий — приходят. Нового поколени они указывают вершину новой тайны. Новый смысл жизни — поиск реальной свободы, отменяющей существование в виде слабо текущей неуверенности, наполняет каждого жаждою жить. Только чистя потоки и управи своего сознания, он обретает силу (исходно любую) искать→достигать. Ступивший воином отнюдь не преисполнен желания хоть кому навредить: его воинственность — решимость совершить невозможное. Его ведет бодрь пробужденного духа. Хотя осознания жизни не прерывает и сон. Он перестанет красть ее время: пустые виденья отбросит воля сновидеть. Ею время быти бесконечно/безмерно раздвигают/представляют иные облики мира/его несказанную суть; сновиди воли насыщают мощью тело и дух. Растет и время жизни, TV = ТA + ТD . (ТA — время бодрствий, ТD – время сна). При том часы сна не подлежат просчетам будильника, снами времени можно пространствия жизни сменять. В этих странствиях жизнь вне всяких границ, выход к безбрежию жизни. Сны станут местами свиданий со всеми и всем. Чем не жизнь, уклонившись от топчущихся в папоротниках динозавров, без опозданья войти в наития безмолвно-большеглазых будьлян. Вращаясь в мирах времен, воин живет во времени рожденья, то есть здесь и сейчас, он может устать, но не состариться, ибо принимает/постигает череду перемен. Только исполнив себя, воины жизни уходят в задуманный мир, всякий уходящий из плоти Земли оставляет входящим свои мысли духа. Каждый, без паники и тоски ступать в вечный бесприют небыти, отважно и благоговеенно минует ловушки смерти орла. И уже никакие гнетущие камни надгробий не отнимают времени жизни земли. И все древнилищи могил лишь обозначат сады великолепи повилик.
7. К нови!
Запрет на новое, как ничье, — самое наше. Мысли растущего нового хрупки, их надо железить. И только твердью воли скончено будет с младенчеством людян: с их войнами однообразных корыстей, их уныньями друг за другом коробкодомов, их повиновеньями лишь препонам судьбы. Мир нового поколения не повторяет свои излюбленные облики: наука нови не описывает/переописывают сутей мира, а по своему усмотренью его сразу творит; разящие воображение покои зодчеств буди зовут/позволяют парить; литература нови без скукописного страничья читается сама; музыка нови, уклонившись от Канта, — единственное утверждение бога, но зато его не опровергнуть ничем; все живущее и растущее — лесные дали, немутненные воды, непуганные звери и птицы, — в союзе с воинством людей оберегает могущество своего первозданья.
Председателем нового мира вне сомнени навечь избирается Разум. Могущество этого Разума объемлет не только весь Земной шар (его единое государство), но и все, что в види с него. Мир не погибнет-не исчезнет-не рухнет пока идет работа дерзлян. И свет благодати над ликами мира единшь ею должится.
←20↔02→