СКАЗКА О МЕРТВЕЦЕ, КОТОРОГО НИКТО НЕ ЛЮБИЛ.
Жил да был один мертвец. Точнее, когда он жил, то мертвецом не был, а когда умер, то стал быть. Так всегда бывает.
Обычно все истории про трагическую смерть начинаются с детального описания жизни. Все, только не эта, потому что, во-первых, при жизни с нашим героем не случалось ничего интересного и, во-вторых, смерть его трагической не была.
Вы, конечно, можете сказать, что любая смерть трагична. А как насчёт подавиться насмерть зубной щёткой? Говорить всю жизнь: "Заболевания зубов ведут к болезни внутренних органов! Чистить зубы нужно не реже пяти раз в день и не менее восьми минут каждый раз. Кто веником парится – тот не старится!" И благо бы ещё в бане угорел, так нет же. В баню покойник вообще никогда не ходил, а про веник – просто для красного словца. Любил хорошие народные стихи и присказки. Помер же он, как уже говорилось, подавившись щёткой, аккурат на восьмой минуте. Чистил коренные зубы и, так сказать, излишне углубился в работу.
Но речь не о том. Речь идёт непосредственно о мертвеце. Лежит он, значит, в гробу, всё как полагается. Гости пришли. Жена в трауре, но бегает резво. Только и знает, что закуску на стол метать. Всё кипит, булькает, пышет пряным жаром, переливается в свете люстры и меленько подрагивает. Гости тоже подрагивают – не от высоты момента, а от предвкушения, руки потирают, рассаживаются. А душа мертвецова, между тем, никуда не улетела. Витает над столом, смотрит на знакомые рожи и пытается к еде принюхаться. Состояние – как у классика: "Вроде бы и есть не хочется, и нечем, а поел бы…" Ну, как у живых после большого праздника.
Законы природы трудно оспорить. И вот душа решила хоть разговоры застольные послушать. А как прислушалась, то чуть повторно не умерла. Одна харя молвит: "Однако, не любил я покойничка. Ох, как не любил!.. Прям убил бы". "Да, да, - вторит ей другая, - как же его любить? За что? За какие такие заслуги, позвольте осведомиться, должен был я его любить?!". И все гости заухали, закивали, соглашаясь.
Душа в ужасе и злости кричит жене: "Ну ты-то, Клавдия! Скажи им!" Никто, ясное дело, его не слышит, но жена как будто что-то почувствовала. Говорит: "Ну я-то, Клавдия. Я скажу вам. Я-то его любила!" Гости смеются: "Да брось ты, Клавка! Как же это любила, когда как раз таки не любила. Ещё пуще нас ненавидела, небось". Клавдия как-то вся обмякла, склонила голову, говорит: "А и верно. Не любила я его, бедняжку". Внезапно развеселилась, крикнула: "И-эх!.. Помер Максим – и хрен с ним!" и залпом ахнула целый стакан. Тоже любила народное творчество, значит. Гости зааплодировали, загалдели. Каждый хотел повторить её подвиг. Скоро в помещении запахло потом, перегаром и, почему-то, кошками. Душа с горечью и удивлением заметила, что эти запахи она чувствовать способна. Полетела на балкон, отдохнуть от постылых, а там двое гостей курят. Беседуют:
"А вот интересно, его вообще хоть кто-нибудь любил?" – "Нет, быть не может. Он же за всю жизнь ничего хорошего не сделал. Никто его любить не мог, еле терпели, чтоб в глаза не сказать. Скрывали её, нелюбовь-то. Знаешь, как бывает – не любят, но и обижать за зря не хотят".
"Так вот в чём дело! – подумала душа. - "Действительно, как же так?! Всю жизнь прожил, а ничего хорошего не сделал. Надо как-то исправлять положение".
А как его исправишь? Рук нет, ног нет, слово доброе сказать, и то - никто не услышит. Выход один - вернуться в тело. И полезла душа назад, восстал наш герой из мёртвых, короче. Сами понимаете - крик, шум, обмороки, водка от неожиданности назад лезет. Жена в ступоре, гости в ауте.
И как вы думаете, много любви он таким манером заработал?..
СКАЗКА О СЛОЖНОЙ ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ ОБСТАНОВКЕ В ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОМ СРЕДНЕСТАТИСТИЧЕСКОМ ГОРОДЕ.
Володенька Смирнов был очень положительным человеком. Очень порядочным и очень культурным. Женщины-коллеги даже считали его милым. Ну, не знаю, не знаю. Наверное, так оно и было. Положительных людей осталось настолько мало, что для них, реликтов, никаких ласковых слов не жалко.
А Володя и впрямь казался чудесным мужчиной. До уровня полного совершенства ему не хватало одной лишь малости. А именно – лёгкого и весёлого нрава. Вот, вроде бы, всё у человека есть: молодость, здоровье, всеобщее уважение, интересная работа, внешностью, опять же, природа не обделила... Но мрачен. Вернее, не мрачен, а как-то... сосредоточен и насторожен. Не подумайте, что бирюк, мизантроп, брюзга. Вовсе нет. Но видно, видно же сразу – что-то точит человека изнутри, мешает расслабиться, преследует неотступно какая-то вредная мысль.
И ведь верно, была такая мысль. И преследовала, и отравляла, и точила, и спал Володя из-за неё плоховато. Это была его главная тайна – не сладко-страшная, манящая и щекочущая под ложечкой, как в детстве – о нет! Гадость и мерзость, липкий ужас, мономания... Володенька панически боялся заразиться СПИДом.
Вот так. Неплохо, да? Каждый десятый помирает от рака, каждый пятый от инфаркта, тубики злорадно кашляют в общественном транспорте, в столицу какие-то лумумбы завезли – ни много ни мало – лихорадку Эбола. Сосульки, подонки, пьяные водители. А он – положительный, гетеросексуальный, независимый от наркотиков – он боится СПИДа.
Отсюда, может быть, и большая часть его хвалёной порядочности. Жил он один. Жениться и не думал. Куда там!.. Бывало, идёт по улице, смотрит – навстречу девушка. Приятная такая на вид, свежая. А только на самом-то деле, не девушка это вовсе, а СПИД! И словно даже вид её мог отравить, Володя бросался прочь со всей возможной скоростью. С незнакомыми мужчинами дело обстояло не лучше. Стоило кому-нибудь поинтересоваться временем, попросить спичек или пригласить «на троих», как – раз! – Володя шарахается в сторону, яростно шепча (по мере удаления – всё громче): «Хренушки! Вот вам, федерасты, эпидемиологический холокост! Вот вам Нюрнбергские чумные колокола!..»
Естественно, постоянный страх не лучшим образом сказывался на Володиных нервах. Но молодой человек не терял надежды. В конце концов, весь прогрессивный мир находится в поисках чудодейственной вакцины. Это несколько обнадёживало. Однажды Володенька услышал об изобретении лекарства; навострил уши, но сразу же затосковал. Выходило, что лекарство было разработано в Армении и придумали его самые что ни на есть армяне. А им Володя не доверял. И не любил их, армян.
Зато к остальным нацменьшинствам он относился с какой-то трогательной, почти материнской нежностью. Их Володе хотелось обнять, погладить по голове, прижать к широкой славянской груди. Нацмены, к сожалению, предпочитали уклоняться от объятий...
Шло время. Володе становилось всё хуже. В его родном городе процент инфицированных рос, а следовательно, росла и вероятность лично повысить этот скорбный процент.
Наконец, что-то в положительной головёнке Володеньки щёлкнуло, крякнуло, попищало-попищало, да и хрустнуло.
Теперь он не работает, не нравится женщинам-коллегам, никого не гладит по голове. Стоит себе день-деньской на улице, выкрикивает последние медицинские новости и во все стороны разбрызгивает дихлофос. Если хотите увидеть его сами, поезжайте на трамвае «пятёрочке» до улицы «Имени Пламенного Привета От Работников Физического Труда – Передовикам Труда Умственного». От центра это (дай Бог памяти) в шести остановках. Или просто спросите у кого-нибудь: где Володя-Антиспид? Вам любой ответит.
СКАЗКА О ПРОФЕССОНАЛЬНЫХ ПРИВЫЧКАХ.
Кто может с определённостью сказать, сколько в мире существует различных профессий? Да никто, наверное. Оно и не очень нужно, честно говоря. Просто интересно порой узнать какие-нибудь профессиональные секреты, привычки, традиции.
Вот, например, слесари. Каждый из нас хоть раз, да видел настоящего живого слесаря. Кажется, ничего особенно любопытного. А вот и нет! Вы знаете, какая у них тонкая, ранимая душа? И как им больно порой натыкаться на холодную стену отчуждения и неприязни?.. Вот чтобы не натыкаться лишний раз на стены, они и носят длинные ржавые трубы на плечах. Ржавые – это потому что новенькие, блестящие железяки они устанавливают в домах. И нам тепло, светло, можно помыться и покакать. Главное – во всём доверять своему слесарю. Говорит: надо перекрывать! – значит, действительно надо. Не вздумайте сомневаться, спорить или смеяться над слесарем. Он обидится, возьмет свой портфель с инструментами, поднимется в небо и улетит в тёплые края. Туда, где люди добрее, а батареи сделаны из леденца и портвейна.
Не менее интересны рабочие-путейцы. Те, что из трамвайных депо. В летнее время они целыми днями ковыряются в рельсах, плюются и лукаво подмигивают проезжающим мимо гражданам. А зимой впадают в спячку где-нибудь в рощице неподалёку. Так они могут спать до самой весны. Вольно и невозбранно храпят путейцы, и снятся им аксиомы о непересекающихся стальных линиях. К несчастью, иногда что-нибудь тревожит их сон. Будь то сильный мороз, оттепель или припозднившийся грибник – в любом случае путейцы встают, берут свои железные дрючки и стукалки и направляются к ближайшим рельсам. Непроспавшиеся, несчастные и злые, напоминают они медведей-шатунов. Холод, бескормица и инстинкт гонят их к тяжкой и бессмысленной работе. И у редкого пассажира не навернётся жалостливая слеза при виде их красных рук, оранжевых жилеток и тоскливых глаз.
Но это всё лирика. Послушайте лучше правдивый и леденящий душу рассказ об одном очень талантливом и бедном поэте. Так вот.
Жил да был один очень талантливый и бедный поэт. Не то чтобы он был бедным, в смысле – кушать нечего. Вовсе нет. Кушал он хорошо, довольно часто и регулярно. Просто издатели, которым он приносил свои стихи, вежливо улыбались, ссылались на занятость, а потом долго смотрели в спину уходящего поэта, шепча: «Бедный, бедный мальчик!».
Поэт этот много пил. И не воду, разумеется. Знаете ли, так уж у поэтов заведено – пить много, но не воду. Ещё у них заведено иметь голубую честолюбивую мечту, и наш поэт отнюдь не был исключением. Он мечтал написать гениальную балладу. Вот с этим было намного сложнее. Если пить горазд каждый дурак, то балладу написать под силу не каждому. А чтоб она ещё и гениальной оказалась – это только редкий дурак сможет.
Но поэт всё-таки пытался. Пил, значит, свою не воду, пачкал страницы чернилами, страдал. Ведь для гениального-то поэта – что самое главное? Правильно, страдание. Без него никуда.
Бывало: выпьет поэт, посидит, покурит, отдохнёт. Потом зажмёт себе палец дверью – и ну страдать! Плачет он, болезный, вопит как резаный, а не сдаётся. «Ни дня без строчки!» – говаривал дедушка поэта. Тот тоже был крупный писатель в своё время. Крупный, но очень скромный: избегал известности и творения свои никогда не подписывал. Впрочем, ладно – не о нём сейчас речь.
Так что вы себе думаете?.. Поэт мучился-мучился, да и написал гениальную балладу. Да-да. Её напечатали, автору дали орден и позволили пожать руку кому-то важному. Поэт зажил припеваючи: огромные гонорары, поездки с лекциями по всему миру, персональная пенсия. Детишки в школах балладу наизусть учат. Женился на принцессе, почитательнице бессмертного таланта. В общем – счастье.
Но иногда, глухой зимней ночью, поэт осторожно встаёт с кровати и идёт на кухню. Там он, не зажигая света, выпивает стаканчик (не из-под крана, сами понимаете), тихонько курит в форточку. Потом запихивает в рот фланелевую тряпочку, чтобы не разбудить криком жену, и засовывает в дверной косяк свои гениальные пальцы.