Машинист Михаил Егорыч, недавно встретивший свое пятидесятилетие, поднялся в кабину тепловоза. Предстояло вести очередной пассажирский состав “Киев - Петербург” от Новосокольников до Питера. В поезде ехали в основном хохлы, направляющиеся на заработки.
Егорыч высунулся в окошко и окинул взглядом пассажиров, вышедших на перрон подышать свежим воздухом. Какие унылые рожи! В их лицах читается озлобленность - от тяжелой жизни на родной Украине, от ежегодной нужды таскаться на полукаторжные заработки, от недавней встречи с тупой украинской таможней, да мало ли от чего еще. Наверняка все их мысли сейчас посвящены добыванию материальных средств, обеспечению выживания до следующей весны. Ближайшие три-четыре месяца главным их вопросом будет “заплатят - не заплатят”. Потом они кто как вернутся в свои обедневшие городки и села, растянут заработанные копейки до мая месяца, а там - все по новому заколдованному кругу. Жить ради выживания!
- Надо бы наполнить жизнь этих людей чем-то большим, умным. Вот только как? – размышлял вслух Егорыч.
В это время в кабину запрыгнул помощник Сашка.
- Ну что, поехали? - крикнул он.
- Еще три минуты, - ответил Егорыч, глянув на хронометр.
- А, Егорыч, все катаешься, на пенсию как, не собрался? - крикнул кто-то с платформы. Машинист глянул в окошко - внизу стояла проводница Варвара Петровна, работающая на этом направлении с незапамятных времен.
- Катаюсь, Петровна, - ответил Егорыч и о чем-то задумался.
- Что ты, дядя Миша, такой мечтательный стал?
- Знаешь что, Петровна, распространи-ка ты среди пассажиров слух, что мы с Сашком пьяные.
- То есть как пьяные?
- А вот так. Ужратые в мясо, в говно, до безумия. Сейчас валяемся здесь и блюем.
- Зачем тебе это?
- В Питере, моя дорогая Варюша, узнаешь. С меня бутылка.
Тетя Варя кивнула головой и направилась к вагонам. Егорыч дал гудок и стал медленно набирать скорость.
- И, правда, дядя Миша, зачем? - спросил Сашка.
- Ты о чем?
- Да о Петровне.
- Я же сказал, в Питере узнаешь. И пойми Саша, что в нашей профессии есть много таких тонкостей, о каких ты еще и не догадываешься.
- Но Вы же сами меня недавно хвалили?!
- Правильно, хвалил. То, что ты хорошо знаешь машину - это молодец, спора нет. Но на этом наше ремесло отнюдь не закачивается, оно только начинается. Вот Федя, год назад от инфаркта помер, царствие ему небесное, рассказывал: гонят они ночью товарняк на маршевой скорости. Туман, дождь, видимости, одним словом, никакой. Вдруг впереди в свете прожектора кажись, что-то мелькнуло, он пригляделся - никак бабский платок! Старуха вроде по рельсам ползет. Ну, Федюха по тормозам, в гудок и все что положено в таких случаях, но какой тормозной путь тяжелого товарняка да еще в такую погоду - сам знаешь. Короче, остановился Федька, сообщил по рации, выбрался из кабины. Ба! К снегоочистителю прилепился беленький такой платочек в черненький горошек - и ни бабки, ни крови, ни требухи. Одно слово - ничего! Куда старая делась? А помощник уверял, будто слышал грохот удара и крик, да и вмятина осталась. На следующий день милиция все два километра прочесывала - никакого следа! А в ближайшей деревне вроде бы и в самом деле старуха пропала. Акулина Ивановна, кажется, ее звали. Так до самой смерти и думал Федя про нее. Ты бы, Саша, Платонова почитал, он сам машинистом работал и лучше него о нашем деле никто, пожалуй, не написал. Или думаешь, то его только гнилые умники читают, а ты - рабочий класс и все такое?!
Егорыч загадочно усмехнулся. Поезд набрал сравнительно небольшую скорость и потихоньку катился на север. По связи несколько раз соединялся диспетчер и высказывал свое негодование по поводу крайне низкой скорости поезда.
- Я, сынок, в двое дольше тебя здесь работаю, уж не учи меня, где какую скорость держать, - ухмыляясь, отвечал ему машинист. Опоздание поезда составило около часа.
В детстве Миша отличался от своих сверстников необыкновенной любовью к музыке и хотел даже стать музыкантом. Однако его отец, слесарь из Оршинского депо рассудил иначе:
- К чему вся эта музыка, полезным делом заниматься надо. А от музыки этой какая польза? Послушают люди да забудут.
И пошел Мишаня в железнодорожный техникум. Только любовь к музыке в нем все равно осталась. Музыку он слышал в реве дизелей, в перестукивании колес, в скрежете тормозов. Все это, подобно гармонично сочетающимся звукам, проникает внутрь человека, минуя его рассудок, проникает в самое сердце. И сегодня он решил весьма необычным путем проникнуть в сердца пассажиров этого поезда, только чтобы этого они уже никогда не забыли.
Медленно и нудно тепловоз “ТЭП-70” тащил длинную вереницу грязно-зеленых вагонов. Егорыч ощущал, как по поезду медленно разносится слух. Он представлял возникающие там разговоры так, будто слышал их.
- Вы слышали, машинист и помощник ужраты в говно!
- Не может быть! У них же перед рейсом контроль...
- То тебе в Питере или в Москве, а здесь - глубинка! Здесь все возможно!
- Не верю я что-то...
- А чего они так волокутся? Небось, заснули уже давно, а тепловоз сам идет, без всякого управления!
Люди напряженно прислушиваются к каждому вздрагиванию вагона, к каждому лязгу металла, к стуку дизелей, и все теперь им кажется подозрительным. Вроде бы ничего не изменилось, все идет по-прежнему, поезд продолжает свой путь, но не спокойно как-то на душе! Будто мощная плотина Постоянства дала течь, пока еще маленькую, но грозящуюся разорваться гигантским, сметающим все на своем пути потоком. И постепенно все замерли в тревожном ожидании, заметно приуныли даже самые яростные скептики.
И тут Егорыч почувствовал, что необходимый Момент настал.
- Саша, страви воздух из тормозов, - сказал он помощнику.
- Но, дядя Миша... - попробовал возразить тот.
- Страви, страви. Я знаю, что делаю.
Послышалось шипение. Когда оно затихло, Егорыч одним рывком крутанул ручку регулятора почти до самого упора.
Взревели вырвавшиеся на свободу дизеля, и состав окутался клубами черного дыма. Состав моментально набрал скорость и бешено понесся вперед, стоящие по краям насыпи телеграфные столбы мигом превратились в сплошную грязно-серую полосу. Барабанной дробью гремели колеса на рельсовых стыках, злобно лязгали межвагонные сцепления.
И здесь дядя Миша ощутил вспыхивающую в вагонах панику - одну из величайших стихий. Сквозь всю музыку скорости его как будто достигали доносящиеся из вагонов крики:
- Ну, точно ужратые! Сейчас врежемся еще в хвост идущему впереди составу!
- П...ц!
- Надо дернуть стоп-кран! - наверняка сейчас предложил какой-нибудь знаток железнодорожной техники, и сам в сопровождении нескольких добровольцев направился выполнять свою же рекомендацию. Красная рукоятка свободно описала дугу, ни коим образом не повлияв на движение.
- Б...дь! - единственное, что осталось сказать “знатоку”.
Шум, крики, бабские визги - все слилось с ревом несущегося на огромной скорости состава в одну симфонию. Еще недавно бывшие едущими по своим делам “гражданами” и “индивидуумами” пассажиры, за мгновение превратились во что-то единое, неразрывно связанное друг с другом и с окружающем их железом. Каждая вибрация, каждое вздрагивание стальной гусеницы состава мигом переводилось в человеческие крики и распространялось на все пятьсот глоток, возвращаясь в конечном счете назад, к металлу.
Егорыча охватила страшная радость. Вцепившись двумя руками в рукоятку регулятора, он светящимися глазами глядел на дорогу, время от времени подмигивая помощнику. И Сашка стал улыбаться, как будто понял замысел старшего товарища. Он подпрыгивал в такт колебаниям тепловоза, словно желая помочь ему.
Дядя Миша понял, что время первого страха прошло, и люди уже намертво спаяны вольтовой дугой Общей Судьбы. Плавно повернув регулятор, он чуть-чуть уменьшил ход.
И ощутил, что уверенность пассажиров в их сегодняшней гибели стала непоколебимой, и путей продления жизни они больше не видят. Ну, может быть, кто-то и рассмотрел для себя вопрос прыжка из вагона. Вышел он, наверное, в тамбур, открыл дверь, глянул... Нет, уж лучше погибнуть вместе со всеми, чем одному, самому по себе. А шею при таком прыжке свернешь гарантированно.
Крики прекратились и послышались тихие слезные голоса. Начались исповеди.
- Вот я грешил много. В тот раз поехал на заработки, так половину денег пробухал, а от жены скрыл. И баб тоже трахал, а жена, бедная, ждала меня, ночей не спала...
- А что ты мне это говоришь? Что я тебе, поп что ли?
- Но ведь надо кому-то все сказать перед смертью, а то и не помрешь спокойно...
- Ну и я ведь тоже...
С секунды на секунду все ждут страшнейшего удара, сминающего в гармошку сталь, крошащего в труху всю деревянную начинку вагонов. А уж человека раздавить - и того проще, небольшое усилие - и вместо тебя уже кусок окровавленного мяса и половина строки в завтрашней газетке. Если смерть неизбежна, то и все мысли могут быть направлены только на то, как бы спокойнее ее встретить. И весь поезд из смеси людей, дерева, железа, механизмов превратился в одну целостную материализованную мысль. Никто даже и не заметил, что скорость уже упала, и поезд пошел совсем обычно, как и сотни раз раньше.
Тяжело громыхая дизелем, как будто устав, локомотив медленно закатывал состав под своды вокзала. Скрипнув тормозами, он остановился. Егорыч остановил двигатели и, чиркнув старомодной спичкой, затянулся “Беломором”. Мимо кабины пошли пассажиры.
Только уж очень они были не похожи на тех людей, которых Егорыч видел недавно в Новосокольниках. Совсем другое выражение лиц, другие мысли читаются в глазах. Вот только куда они идут?
Очень сомнительно, что наниматься на очередную окаянную работу.
ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2002 год