Был уже конец сентября, когда старик, вдруг оторвавшись от своей работы, вспомнил, что он еще ни разу в этом году не спускался к морю. Отложив в сторону чью-то обувь, он достал из-под стола завернутый в газету кусок сыра, хлеб и немного кислого вина в пластиковой бутылке. Поглощенный своей идеей, он быстро покончил с едой, вышел на улицу, повесил на двери замок и, сжимая в кармане брюк большой ключ, направился к берегу. По дороге он даже почувствовал какое-то возбуждение, чего с ним давно не бывало и начал торопиться. Это видимо оттого, думал он, что впервые за долгое время действительно хочется увидеть море, посидеть на пляже среди отдыхающих, в окружении запаха горелого шашлыка и громкой музыки. Он соскучился по этому ощущению праздника, которое он когда-то так любил, и ради которого он и поселился много лет назад у самого берега моря. И теперь, этот сгорбленный старик в старой рубашке и сандалиях ручной работы, проведший последние годы в одиночестве, суетливой походкой шел в сторону моря, надеясь поймать там за плавки уходящий купальный сезон.
Прошлую зиму старик провел взаперти. Просто лежал на своем немецком диване и читал газеты. Когда ему становилось скучно, он откладывал газету и рассматривал потолок. Ему казалось, что он видит там свое лицо – копна спутавшихся седых волос и растрескавшаяся, обветренная морским ветром кожа вокруг узких слезящихся глаз. Зеркала у него не было.
Он мог не выходить из дома по 3-4 дня, и только когда заканчивались продукты, ему приходилось идти на другую сторону улицы, где находился огромный, как ему казалось, магазин. Старик любил подолгу бродить там из одного отдела в другой, между высокими холодильниками и суетливыми покупателями и читать названия на блестящих упаковках. Затем он возвращался в свой пыльный дом, как всегда, с одним и тем же набором продуктов и свежими газетами. Как-то он прочитал, что это называется «шопинг».
Иногда, засунув руки в карманы брюк и бесцельно расхаживая по комнатам, ему на глаза попадалась какая-нибудь вещь – половая тряпка, в которой он узнавал бывший халат, или, в другой раз моток ниток, с воткнутыми в него иголками, и тогда он вспоминал о том, что когда-то он был не одинок. Впрочем, никаких особенных чувств у него это не вызывало, воспоминания были тусклыми и, вернувшись в свою комнату, он надевал на свой большой и некрасивый нос толстенные очки и возвращался к детальному чтению газет.
За зиму у него собиралась приличная кипа ненужных газет, которую весной он относил на чердак. Он не знал, что можно еще ему с ними делать, поэтому за несколько лет у него там образовались настоящие информационные горы. Весной он переставал читать газеты до следующей зимы. Это случалось, потому что как раз в это время все люди переходили с зимней обуви на летнюю, и старику приходилось открывать свою мастерскую и начинать работу. Немного позже, в мае, начинался купальный сезон. На это время старик перебирался жить в мастерскую, а дом сдавал отдыхающим. С открытием сезона работы у него становилось только больше, и порой он безвылазно проводил в своей лачуге несколько дней, прибивая каблуки и подклеивая подошвы, отвлекаясь только на еду, сон и папиросы. В этот год история повторялась без изменений.
Дорога от мастерской до берега моря заняла у него 20 минут, и за это время день успел превратиться в вечер, так что, когда старик присел на деревянный лежак у самой воды, было уже темно. Неподалеку от него сидел молодой мужчина и женщина рядом с ним, и прежде чем старик стал невольно подслушивать их разговор, он успел внимательно их разглядеть. На мужчине были белые, одетые на босу ногу спортивные тапочки, зашнурованные «крест на крест». Он сидел, закинув ногу на ногу, курил сигареты с фильтром и иногда поглаживал свои густые усы. Его спутница не была обута, но около ее слегка полноватых ног лежала пара совершенно новых с виду шлепанцев на высокой поролоновой подошве. Она сидела очень ровно, и после каждой фразы слега поводила плечами. Мужчина наоборот, сидел сильно сгорбившись. Опершись локтем правой руки на колено, этой же рукой он подпирал подбородок. Они оба смотрели в море, но взгляды у них были совсем разные. Казалось, что женщина пытается разглядеть Турцию на том берегу моря, а мужчина просто ждет, когда мимо проплывет корабль. Они так и разговаривали, ни разу не взглянув друг другу в глаза, как будто боялись, что их кто-то увидит.
- Дорогая, ты не находишь, что сегодняшний вечер чудесен?
- Ради бога, оставь эту свою манеру разговаривать как… не знаю кто.
- Это, наверное, от того что, это первый вечер. Ты так не думаешь?
- Думаю. Я думаю, что мы могли бы найти квартиру и поближе к морю, а не в этих чертовых закоулках.
- Мне кажется, нас ожидают 14 прекрасных дней, полных солнца, веселья, песочных замков, скольких медуз, игры в мяч на песке и ныряния за ракушками.
- Если только я не сгорю на этом твоем солнце. Я забыла свой крем. Завтра мне надо…
- У тебя чудесная кожа.
- Если бы мы позвонили твоему этому, бывшему, ну как его…
- Шефу.
- Так он бы нам все заранее устроил. Надо было тебе позвонить. Да, я знаю, что ты не хотел его ни о чем просить, но мы бы сейчас жили в хорошем месте, а не в этих… где и днем можно заблудиться. Подумаешь, у вас там какие-то разногласия были, ну и что, ты же у него не корову просишь. Я уверена, он бы тебе помог. Тебе нужно было позвонить.
- Дело не в этом.
- В чем же тогда? Ты всегда говоришь, что дело не в этом, а толком никогда не объясняешь.
- Просто, мне не хотелось.
- Великолепно! Ему не хотелось. А тебе вообще когда-нибудь и что-нибудь хочется? Ты даже в парикмахерскую не зашел перед отъездом. Ты посмотри на себя, как ты зарос.
- Ты же знаешь, она закрылась.
- Господи, теперь мы до самой смерти стричься не будем, пока на том самом месте снова не откроют парикмахерскую.
- В общем, мне наплевать.
- Что ты сказал?
- Мне наплевать.
- Отлично. Так ты бы мог остаться дома, торчал бы в своем институте. Я и так тебя с трудом оттуда вытащила, ты ведь уже лет пять или шесть никуда не ездил, даже отпуск не брал. Какого черта я тогда старалась, если тебе наплевать. Торчал бы в своем институте. Зачем тебе море? По-моему оно тебе совершенно не нужно.
- Я хотел сказать, что мне и на этом месте не плохо. По-моему чудесное место.
- У тебя все чудесное. Боже мой, кажется, я уже сгорела, мои плечи болят.
- У тебя чудесные плечи.
- Я тебе говорю перестань называть меня этим дурацким словом: «чудесные плечи, чудесные там еще что-то».
- Ты просто чудо.
- Где ты взял эту идиотскую манеру разговаривать? Ты говоришь, как… я даже не знаю как кто. Ах да, как же я сразу не догадалась! Ты говоришь как твой чокнутый двоюродный братец. Кто же еще? Наверняка ходил к нему перед отъездом.
- Он не чокнутый.
- Ну, конечно же нет, и под наблюдение психиатра он попал совершенно случайно.
- Это еще ни о чем не говорит. Если бы не та история с балконом, никто бы и не подумал.
- Господи, да ты бы видел, как он всех тогда перепугал. А раньше, мало за ним странностей было? Сколько раз он попадал в аварию на своей старой машине. Он ведь толком так и не научился ее водить.
- Ну и что с того?
- Сам знаешь что.
- Все же не стоит называть его чокнутым.
- Ладно.
- Ты ведь знаешь, мы выросли вместе и всегда дружили с ним, и хотя мы были ровесниками, он всегда казался мне старше. И до сих пор так. Он всегда что-то придумывал и это было всегда интересно. Например, когда он в прошлом году сломал руку и попал в больницу, он исписал левой рукой весь гипс какими-то фразами, от кисти до самого плеча. Он там что-то типа больничного дневника вел, разговоры с больными записывал ну и фразы всякие. И было чертовски занимательно разглядывать его руку, к нему даже главврач приходил, посмотреть. У него этот гипс до сих пор где-то дома кусками валяется, грязный уже до ужаса, но он его все равно не выбрасывает. И не переписывает.
- Ну ладно, я не хотела. Пусть даже и не чокнутый.
Он опустил ногу и принялся носком раскапывать ямку в песке. Докопав до воды, он бросил туда окурок от сигареты и засыпал его сверху, прикидывая в уме, сколько таких гробниц на всем пляже.
- Я был у него незадолго до отъезда, зашел после работы.
- Как он сейчас?
- Он в порядке. Пьет там какие-то таблетки. Мы с ним долго болтали о всякой ерунде, пока я ему не сказал, что мы собираемся на море. Тогда он здорово обрадовался, начал меня расспрашивать, куда мы едем, ну и всякие подробности. Потом он начал ворошить вещи на своем столе, ну, знаешь, у него там гора всякого хлама на столе валяется, и вытащил оттуда вот это, - он поглубже залез в карман брюк и вытащил оттуда небольшой плоский камешек, – он сказал, что это он вроде как тебе написал, вроде как стих он сказал, что ли… в общем я не знаю, но он здорово волновался, когда давал мне его.
Она взяла из его рук камень и прочла нацарапанную там одну единственную фразу - ИРА УБИЛА ВАМПИРА (СЛУЧАЙНО). Она немного повертела камень в руках, и, пожав плечами, кинула его в набегавшую волну.
- Пойдем. Мне еще вещи надо разобрать.
Прошло еще некоторое время, прежде чем старик, оставшись в одиночестве, оторвал взгляд своих слезящихся глаз от горизонта. Затем он встал, и медленно побрел в сторону дома, оставляя на песке длинные следы.