Было дико холодно. Ветер пронизывал все тело. Только луна, казалось, согревало своим светом. Хотелось спать, но этого не следовало бы делать. Глаза же твердили свое и пытались переубедить мозг, что пора уже и отдохнуть. Этот отдых стал бы последним и вечным.
Я сидела на лестнице серого дома, где когда-то в детстве мы, детвора, играли в казаки-разбойники. Это полу развалившееся строение вряд ли можно было назвать даже домом: кроме стен и ступенек здесь ничего не было.
На душе лежала тяжелая глыба, которая была сотворена не из самых приятных чувств. Эта глыба не давала дышать, не давала утешать себя, что когда-то все плохое должно закончится. Но в сердце была надежда. Часы на руке вовсе мешали поверить тихому плачу души, они показывали, что время безжалостно и слишком жестоко, чтобы бежать быстрее. Ему тоже хотелось жить дольше! Но я понимала, что у времени есть вечность, но не понимала, почему оно не может отдать часть своей вечности, малую часть, и подарить ее мне, чтобы ей распоряжаться. На это уже надеяться не приходилось. Надо было рассчитывать на свои силы.
Я вспоминала о прожитом дне. Утро было прекрасным: осеннее солнце покрывало светом землю, опавшие листья сверкали под его лучами, еще не улетевшие птицы пели, вместе с этим пела и моя душа. Было хорошо. Мало было объяснить это состояниями словами, мало было крикнуть всем, что тебе хорошо. Душа требовала молчать, будто чувствую свою трагедию. Я решила выйти на улицу, просто походить по городу, чтобы еще больше наполнить бесконечную чашу радости в своей душе.
Я очутилась в знакомом парке, который находился около моего дома. Дороги мне были не нужны. Они ограничивали мое состояние рамками. Я разбрасывала листья ногами, на некоторые наступала, но те, которые я подбрасывала в разные стороны, переливались на солнце разными цветами. Это приносило мне незабываемую радость. Она и сейчас мне согревало душу. И это было единственное приятное чувство, возникшее у меня, когда я сидела на этой серой лестнице.
К сожалению, вскоре парк закончился. Впереди виднелась остановка, на ней стояли хмурые люди. Хотелось принести им этих чудесных листьев и отдать им – пусть радуются! Но станет ли для них это счастьем? Я сомневалась. Тут подошел автобус, я села в него. Талона не было. Но эта мысль не мешала мне спокойно ехать в автобусе и думать. Думала я вовсе не о своих мечтах и фантазиях, а о вполне земном, куда мне дальше направиться? Хоть я и села в автобус, но это было привычное действие, так как каждый день я должна была ехать автобусом к метро. Те три остановки, которые мне надо было проехать, быстро пролетели, и я вышла. Счастливая.
Не хотелось идти в метро или ехать дальше, хотелось ходить пешком. Это утро было время, когда просто хочется жить. И это было основным действием, которое желало воплотиться. Не было сомнений в том, что я правильно все делала. Во мне редко за всю мою короткую жизнь, вообще, просыпались сомнения, а сегодня их и подавно не было. Это утро еще было моментом, когда снова переполняешься энергией, которая нужна постоянно для жизни. Я шла, и все было прекрасно.
Я уже проходила так около часа, любуясь людьми, синим, несмотря на осень, небом и даже машинами. Было приятно. И тут я встречаю знакомого. Это был из тех знакомых, которые редко встречаешь, но с которыми у тебя прекрасные отношения. Я улыбнулась.
- Здравствуй! – произнес тот.
- Как дела?! – незамедлительно спросила я.
- Не сказать, что хорошо…. Помнишь Сашу Рядкова?
- Да. А Что такое?
- Он погиб.
Дальше пошли факты, факты, но чувства хлынули за них, хотелось воспоминаний и не хотелось их одновременно. Саша – друг. Пусть это было детство, но друг есть вечный друг, если он когда-то им являлся напрямую. Я его всегда помнила веселым мальчишкой, с которым мы любили следить за взрослыми во дворе. Он был «командиром» разведотряда, а я заслуженный «работник» внешней разведки. Потом мы менялись ролями. Мы подолгу с ним мерзли в снегу зимой, дабы «выдержать» «фашистский» плен. Мы были лучшими друзьями. Я никогда не думала, что он может просто так умереть в автокатастрофе. А тут такое.
- И у него не было никаких шансов?
- Никаких!
«Нет!» - душа кричала и рвалась от бессилия. А разум дико присматривался к происходящему. Не было в нем понимания происходящего, так как смерть приносит ощущения близорукости. Не видишь того, что желал бы увидеть всеми силами. И самое обидное, что это находится слишком рядом, чтобы была причина не видеть, - в сердце. Не хотелось памяти, хотелось зримости.
- Ну ладно, я пошел…
Я ничего не ответила. Только кивнула в знак вежливости и побрела. Я не шла, я ползла. Вся энергия, которая была во мне, нет, не ушла прочь, а просто переселилась в другую половинку моей души, которая была отягощена пустотой. Стала не счастьем, не даже болью. Стала дикостью.
Я решила направиться в те места, где прошло наше детство. Это был спокойный район, где уже не кипела жизнь, как раньше. На мое удивление, ничто в том дворике, где мы когда-то бегали, как «угорелые», не изменилось. Тот же серый дом и сломанные качели…
Холод все жег мое тело. С того времени, как я пришла сюда, прошло много времени, слишком много, чтобы думать об этом, тем самым гнать себя отсюда. А на это не было причин у души. Этот старый серый безлюдный дом являлся для души храмом. Храмом, где обитало детство. Именно осознание этого присутствия детства подняло мне сейчас настроение и согрело меня изнутри тепло, которое исходило из душевных ячеек счастья. И память выдавало непонятную доколи радость – радость дикости. Ведь что есть детство? Это дикость по отношению к этому миру. Детство – не невежество, а дикость! Дикость!
Стало приятно, что оно, детство, у меня есть в моей жизненной копилке. И я сидела и думала о жизни совершенно иначе, чем пять минут, час, два года назад…
«Ведь что есть жизнь? – думаля я. – Моя жизнь для других? Для близких людей – дорогая жизнь, для людей, которых я не знаю или почти не знаю, – безразличная, пустая, голая жизнь». Но о второй моей жизни мне не хотелось размышлять. Я встала и начала бегать вокруг этого серого здания, чтобы жить, чтобы согреться. Ведь эта жизнь дороже, чем я думала. Жизнь! Моя жизнь!
Ничего уже мне не мешала быть счастливой. Ведь я хотела видеть жизнь, щупать ее своими мыслями. Это состояние было не дикое и необузданное, а слишком спокойное, чтобы кто-нибудь другой подумал, что я в действительности счастлива. Я согрелась и начала петь. Я уже не помню, что это была за песня, но это не было так важно. Я просто испытала близость своей жизни, я поняла ее значение, ее единственность в этом мире. Мне ничего уже не надо было в ней, чтобы радоваться этому. Мне нужна было лишь она. Жизнь.
Вскоре я замолчала и села.
Было два час ночи. Стало жутковато сидеть здесь, но и уходить куда-то было намного страшнее. Холод уже не так донимал своей навязчивостью. Наверное, привыкла, или действительно стало теплее.
Пошел дождь. Мелкий, омерзительный дождь. Я попыталась спрятаться от него под деревце. Но оно было слишком молодым, чтобы меня спасти от дождя.
Надо было возвращаться домой. Транспорт уже не ходил. На такси денег не было. Да и не очень то и хотелось ехать на такси. Меня не волновало то, что пешком мне добираться около часа. И я опять предалась воспоминаниям.
Мне было лет десять, когда Саша с родителями уехал в Соединенные Штаты на постоянное место жительство. Когда мне он это сказал, то для меня не было это трагедией, так как я еще не понимала, что такое разлука и как она тяжела. Сашка тоже не воспринял свой отъезд печально и мечтал о новой жизни. Теперь мы месяца два планировали его дальнейшую жизнь: где он будет учиться, какой у него будет дом. Мы часами обсуждали это, и нам было хорошо.
Однажды, перед самым Сашкиным отъездом, мы пошли в парк. Катались на аттракционах. Было лето. Накатавшись, мы купили мороженое и направились к детской железной дороге, которая находилась совсем недалеко. По дороге мы встретили Женьку. Этот всегда задумчивый мальчишка в этот раз показался нам каким-то странным и необычным, он с ухмылкой нас поприветствовал и спросил:
- Когда ты, Саш, уезжаешь?
- Послезавтра, – спокойно ответил тот.
- Так ты больше не вернешься?
- Нет.
В его голосе не было сомнений. Он твердо знал, что он никогда не вернется. И это меня пугало.
Женя ушел, а ко мне впервые пришло непонятное чувство, которое навеяло грусть.
Мы пришли к железке, взяли билеты в кассе, сели в поезд. Все это мы делали молча. Я видела, что и Саше не было так весело и непринужденно, как раньше. Когда же мы сели в поезд и юные проводники проверили у нас билеты, наше молчание Саша прервал первым:
- Слушай, ты оставишь мне свой адрес? А то мы еще своего там не знаем…
- А как же! – Я попыталась засмеяться, но на лице у меня появилась искаженная улыбка.
Больше не было никаких разговоров. Хотя нам и осталось друг друга видеть лишь какие-то часы, однако нам это было не нужно. Каждый пытался понять, что будет дальше.
В этот день мы разошлись по домам, не сказав друг другу ни слова.
На следующий день Сашка собирался, поэтому мы не встретились. Он позвонил только к вечеру и сообщил:
- Завтра в семь вечера будь у меня.
Я только успела ответить: «Хорошо». Он повесил трубку. Я не обиделась. После этого я подошла к маме и попросила, чтобы она мне сказала наш индекс. Потом села за свой стол, вырвала из какой-то тетради чистый лист и на нем написала свой адрес. Сложила этот лист вчетверо и положила в карман брюк.
На следующий день я пришла к Саше вовремя, что редко со мной случалось. Я всегда всюду опаздывала. По-моему, Сашка даже удивился. Его родители метусились по всей квартире. Разговаривали на повышенных тонах. С ними бегала какая-то мне незнакомая женщина лет сорока. Потом выяснилось, что это сестра его мамы. На меня они не обращали никакого внимания, они даже меня не заметили, не поздоровались. Саша был таким же задумчивым, как и в тот день, когда мы гуляли в парке. Он провел меня в свою комнату. Я же достала из кармана листок с адресом и отдала ему. В свою очередь он не развернул лист, а засунул его в пухленький от вещей рюкзак. Только потом я увидела на его лице улыбку, ту самую улыбку, которой он постоянно светился, когда был вне себя от радости.
- Когда вы едите в аэропорт? – спросила я.
- Через час. Мы полетим через Токио, а потом только будем там…. В Майями.
- А ты не боишься?
- Лететь?! Конечно нет! Я ничего не боюсь. – Похоже, что он даже слегка обиделся, что я ему задала этот вопрос. Тем временем я, чтобы загладить свою вину, сказала, что я бы боялась. Тем самым показала его превосходство. Хотя я и сама не знала, боялась бы я? Но сейчас это было неважно.
Прошло немного времени, которое мы провели опять молча. Саша встрепенулся:
- А как же ты ко мне прилетишь, если ты боишься летать?
На этот вопрос я не успел ответить, так как в комнату зашла Сашина мама. Она очень удивилась, увидев меня. Теперь Алла Николаевна со мной поздоровалась и пригласила нас двоих к чаю. Мы зашли на кухню, где стояли стол без скатерти и пару стульев, на которых сидели сестра и отец. Те уже допивали свой чай. Когда же мы вошли, они встали. Ушли. Видимо опять, занятые своими проблемами, они меня не заметили. На столе стоял шоколадный торт. Алла Николаевна отрезала нам по куску и ушла. Чай нам пришлось наливать самим.
Когда же куски торта были съедены, мы были все чумазые. Это нас здорово развеселило, и мы начали смеяться. Теперь мы не были такими контуженными и живо разговаривали, как обычно, обо всем. Шутили.
Пришло время прощаться.
Сестра Аллы Николаевны и я пошли их провожать. Никто не грустил, все улыбались. А может, только делали вид, что все было хорошо. Мы вышли из подъезда, у которого уже находилось такси. Сашка сел первым в машину и опять улыбнулся. Я тоже. Его родители попрощались сначала со мной.
Все уже были в машине. Машина тронулась. Саша махал мне рукой, а я стояла и улыбалась.
Я тогда подумала, что он на этой машине уезжает в новую жизнь, которую я не буду видеть и о которой я не буду знать ничего.