- Я не знаю, как и в чем, где, наконец, многие другие мужчины – мужья и сыновья, братья, - берут эти чувства. Чувства неравенства своего с женщиной – подругой, матерью, супругой. То есть, чувства своего превосходства над женщиной. Я чужд этого! Просто совершенно чужд!
На короткое время Кузьма Занзибарыч Гаганкин, тридцати одного года интеллигентный человек от роду, одетый в джинсы и новенькую приятную косоворотку народного стиля, приостановил свою беглую страстную речь и забегал по просторной кухне только что полученной от тещиной нефти новой квартирки.
- И я, в отличие от этих самых мужчин, лелеющих и защищающих неравное положение полов, обеими руками за феминизм. Это прогрессивное современное движение, родившееся на заре века из так называемого суфражизма, служит священной цели – освободить женщину от гнета, отупляющего гнета мужской власти, и хотя бы за одно это его нельзя не приветствовать!
Бег Гаганкиина сам собой уже происходил кругами, в центре которых находилась симпатичная молодая женщина, совершенно не мешавшая его высказываниям, скорее даже со вниманием слушавшая его, поглядывая в дымное начало осени за окном.
Жена Кузьмы Занзибарыча, а это была она, Надежда Петровна Гаганкина, 28 лет от роду, молочнокожая, рыженькая и печально прехорошенькая на шестом месяце беременности, при последних его словах наконец отвлеклась от разглядывания пасмурных сухих листьев за окном и рассеянно переспросила его:
- Так ты говоришь, что мы равны, дорогой?
Брови ее, поднявшись мягкими дугами, подчеркнули слово «дорогой», а рука непроизвольно коснулась живота, уже начавшего по настоящему наливаться. Замешательство «дорогого» было предсказуемым, и Надя снова отвернулась на пегую окраску ясеня за окном – лист зеленый – лист желтый – лист зеленый – лист желтый… Снизу вверх у их дома двинулся пьяный городской ветер и несколько листьев, вперемежку желтых и зеленых, сорвались со своих веток и оказались в свободном полете. Надя обернулась к супругу:
- Равны… А чем же, дорогой?
5.9.02