В общем, интуиция сказала свое веское слово. Чувство - вот что преобладало в данный момент. Я оглядела комнату и вынесла вердикт: съемное жилье холостяка. На плохо прибранной кровати лежит только одна подушка, на столе три водочные стопки и какая-то намертво засохшая закуска, вероятно, при жизни бывшая салатом из кулинарии. Но странное дело: я знала, что буду спать в этой кровати, отвоевывая право на единственную подушку, а стенном шкафу послушно повиснут мои самые любимые свитера и брюки. Я буду выходить из дома за полтора часа до начала рабочего дня, потому что квартира находится на самой окраине города, и меня, девочку из центра, будет ошеломлять толпа в общественном транспорте, реклама в поездах метро. Я узнаю много нового из этой рекламы, и даже пополню свои познания в области поэзии, так как государство, заботясь об образовании граждан, расклеивает на окнах вагонов четверостишия русских и зарубежных поэтов.
Я приехала к нему случайно. На доме не было номера, на квартире его не было тоже, и я восприняла это как знак. Безымянный дом на безымянной окраине как нельзя более соответствовал моему образу жизни. Хотя у меня только образ и был, а жизнь... в двадцать шесть лет я порхала ленивым трутнем от одного сладкого клевера к другому, а потом выяснилось, что трутни и не порхают даже, а сидят в этих пчелиных домиках, названия которых я все не могу запомнить, и ждут, пока трудолюбивые пчелы накормят их нектаром. А было все как... ночью - почему-то мне часто звонят по ночам - мне позвонил абсолютно незнакомый мужчина и веселым голосом сообщил, что они ждут меня в гости. Пятнадцать минут я угробила на установление связи между мной и мужчиной, но связь оказалась такой зыбкой (моя детская подруга была замужем за его другом, но подругу я не видела уже лет десять, а про мужа даже не знала, что он есть. У мужа оказались: чудная эсерская фамилия Каплан и этот неведомый друг, считающий вполне приемлемым разбудить ночью незнакомую женщину), что даже я, авантюристка и кретинка, засомневалась, стоит ли в два часа ночи ехать на Светлановский проспект. Вообще, все эти загадочные проспекты вечно приводили меня в панику: почти час на такси, мамма миа. Последующие пять минут я выясняла, кто еще, кроме мужчины, представившегося Борисом, находится на празднестве, куда меня звали слишком настойчиво. Он назвал имена - несколько пустых имен, среди которых отблеском солнца мелькнуло знакомое... когда-то... где-то... я вспомнила светлые волосы, стихи - он читал мне стихи, как старомодно - странные стихи, чуть ли не венок сонетов, и это в наш век краткости, сестры таланта - и смешную фамилию, мило не вязавшуюся с огромным ростом и внушительным басом ее обладателя.
Да... мы с братом пили тогда вино, дешевое кислое вино из ближайшего ларька, и в его квартиру ввалился этот самый бас с бутылкой точно такого же поддельного напитка, и мы смеялись, а потом я собралась уезжать, и светловолосый приятель брата проводил меня до машины и читал эти самые стихи. Я не люблю стихов и еще больше не люблю поэтов, мне кажется, что все уже сказано Шекспиром еще в шестнадцатом веке, прочее я считаю рифмоплетством, по которому даже защитила диплом. Меня ненавидят молодые авторы, ведь я работаю в редакции и вынуждена читать их вирши. Вместо чтения выходит одна критика, и авторы злобно шипят у меня за спиной: самодурствует дамочка. Откуда им знать, что самодурство и есть главное занятие вышеозначенной дамочки... Но его стихи я слушала с настоящим интересом. Он читал их легко, так, словно строчки складывались в сонеты прямо здесь, в темном дворе-колодце, и венок замкнулся, и он пообещал написать в мою честь акростих.
Акростих меня добил. Я не тщеславна, не слишком вникаю в комплименты, не верю художникам, заманивающим меня на позирование для портрета, не верю я и поэтам, пусть даже одаренным и, к тому же, друзьям моего брата. Друзья брата - это вообще тема для диссертации, и он сам, и эти самые друзья раз и навсегда назначили меня Главной Жилеткой, в которую можно рыдать бесконечно. Жалостливые истории из жизни мужчин были на удивление похожи, я решила, что мужчины любят пострадать и даже гордятся своим страданием. Авторитета этот факт им не прибавил, но если бы у меня были авторитеты... Итак, я испугалась, что сейчас придется выслушать очередную сагу и поспешила ретироваться. Беда была в том, что этот тип мне понравился; с недавних пор я особенно быстро бегала именно от тех, кто мне нравился, ибо именно они приводят к разнообразным неприятностям. У меня уже был однажды муж, которого я любила, был даже любовник, который не любил меня, я только-только избавилась от этого смертоносного для женщины коктейля, и влипать в отношения - нет. Слово "отношения" стойко ассоциировалось у меня с темной кладовой: никогда не знаешь, что и на какой полке спрятано, а ведь могут, ох могут оказаться там и просроченные консервы, имеющие склонность взрываться. Короче говоря, я села в машину и уехала от мужчины со смешной фамилией и голубыми глазами, не оставив ему ни номера телефона, ни улыбки. Я даже стерла в памяти его лицо и имя.
Вокруг обитали десятки тех, чьи лица стирались сами по себе, и именно они радовали меня на данном этапе больше всего. Партия в бильярд, душеспасительная беседа за чаем или коктейлем "Американо" (скучное сочетание мартини, водки и сока), танцы на безопасном расстоянии - я была как больной после операции: уже можно двигаться, но никаких резких движений. Кто-то всегда звонил ближе к вечеру, я надевала на тело модную одежду, на лицо приятную улыбку и шла навстречу приключениям. Приключения, словно алкоголь, притупляли осознание настоящего момента, и даже верилось - все хорошо, здорово, классно.
Борис, друг Каплана. Я вспомнила - поэта звали Александром, и в этот момент мне показалось, что где-то внутри у меня само по себе сломалось ребро и впилось своим острием в мои легкие. Так больно стало дышать... Я неискренне рассмеялась в телефонную трубку, боль ушла, и тогда я потребовала позвать к телефону Александра. Он был пьян. Мне нравятся пьяные люди, они легче воспринимают реальность и проще смотрят на мир. Я спросила у него, хочет ли он, чтобы я приехала, и он сказал - да, и назвал адрес, тот самый, Светлановский проспект.
Я ехала в такси и понимала, что не знаю человека, к которому еду в третьем часу ночи, даже в лицо. Его стихи... поздний Сологуб... но лицо... Мне стало смешно, я фыркнула, и когда водитель бросил на меня заинтересованный взгляд, неожиданно выложила ему историю своей жизни. Оказалось, моя жизнь вмещается в двадцать три минуты езды со скоростью семьдесят километров и в тот полтинник, которым я расплатилась. Я подумала о том, что мне еще рано писать мемуары, и обнаружила дом без признаков идентификации. Он мог жить только в этом доме.
Я позвонила в квартиру, флегматично размышляя о том, что подумают обо мне хозяева в случае, если эта квартира без номера окажется не его. Но он открыл дверь. В квартире было тихо, слишком тихо, и я решила, что гости напились и заснули, но все было намного проще...он их выгнал. Он ждал. Усиленное внимание к моей скромной персоне почему-то не смутило меня. Я вглядывалась в его лицо, оно почему-то не сразу прорисовывалось в моем усталом сознании, оно складывалось из точек, как сюжет на картинах пуантилистов, и потом - потом оно вошло в меня, это лицо, с немного растерянным взглядом протрезвевшего человека, смущенного своей недавней смелостью. Все только начиналось, но пройдя в комнату, я испытала то самое предчувствие, успев за полминуты прожить целую жизнь рядом с этим человеком. Его смешная фамилия сама по себе вдруг пришла мне на ум - Александр Морковка, подумать только, Морковка. Я рассмеялась, он подхватил мой смех, как падающий нож, и смех окончательно соединил нас в пространстве двадцатиметровой комнаты, на голой стене которой гордо висел мой фотопортрет.
Эту фотографию я подарила брату, а Александр Морковка самым наглым образом спер ее у друга и водрузил на стену своей неуютной квартиры. Портрету выпала необычная доля: его все время кто-то крал, и я уже не в первый раз обнаруживала его в совершенно неожиданных местах. Теперь моя физиономия красуется у Александра, впрочем, как и я сама.
В шестом часу утра закончилось пиво, и, глядя на начинающийся рассвет, я поняла, что пора уходить. Я хотела придти домой... набрать номер этого человека, и говорить, говорить, говорить с ним. Моя подруга сказала бы, что если сразу после прощания тебе хочется позвонить человеку, с которым ты только что рассталась, это значит... а вот и нет. Это значит, что нужно пересилить свои эмоции, лечь спать, и утром, когда мысли честнее, что ли, - только утром понять, хочешь ли ты действительно продолжения. Я полной мере умела властвовать собою, и потому быстро встала, чопорно поблагодарила Александра за прекрасно проведенный вечер (ночь), и исчезла из его квартиры, не взяв даже десятки на такси.
Едва перешагнув порог своей комнаты, я подошла к телефону и набрала его номер. Трубка отвечала коротко: занято.
Он сам звонил мне.
И в семь утра, не чувствуя ни малейшей усталости, я распахнула дверцы шкафа, вытащила оттуда самые любимые вещи, сложила их на кровати аккуратной стопкой, добавила к одежде всякие жизненно необходимые мелочи, и уселась рядом с ними. Когда в моей руке запищала телефонная трубка, я уже давным-давно знала, что отвечу.
Я скажу "да", подхвачу сумку и вернусь в готовую принять меня квартиру на Светлановском проспекте. Я выйду из своей комнаты - чтобы войти в нее через месяц... год... три, войти и понять, что круг наших чувств всегда замыкается и, замкнувшись, крайне редко выглядит как обручальное кольцо.
Я храню твое, Александр Морковка. Ты скрутил его, ты чуть ли не в узел завязал тонкий золотой ободок своими сильными и злыми руками. Я вымела его из-за батареи - сор нашей совместной жизни, блестящая насмешка над зыбкостью эмоций.
Я храню его - ведь... ведь это повод и предлог для того, чтобы спустя несколько лет сесть в машину, приехать в дом без номера, зная, что тебя там все-таки ждут - и снова отправиться в щемяще-обреченное, но слишком желанное путешествие по кругу нашей, как это ни смешно, любви.