Едва муж установил электрический звонок, как он зазвонил, словно только этого и ждал. За дверью стояло нечто рыжеволосое и восторженное, несомненно, женского пола.
- Чем я могу быть полезна? - имела неосторожность спросить я с опрометчивой щедростью счастливого новосела.
Существо залепетало что-то о добрососедстве и - не слишком вразумительно - о своем особом отношении к этому очагу, и хотя известно, что теперь тут живут другие люди, то есть мы, почти юные молодожены, но ведь что-то теплое осталось здесь от предыдущих его обитателей.
- Ну, вот же, не перевелись еще добрые люди на этом свете – воспользовавшись гостеприимным жестом, прожурчало рыжее создание в огромных дымчатых очках.
Сбросив бесформенную хламиду в коридоре, оно привычно ринулось в кухню и порадовавшись, что кустарная кухня, выстроенная из деревянных дощечек предыдущими жильцами, пока остается в неизменном, разве что отмытом виде, удовлетворилось осмотром и потребовало чаю. На дневном свету, на ускользающем за очками, пышными и непомерно длинными волосами и блуждающей улыбкой лице явственно вырисовывались в изобилии мученические морщины. Верхняя часть торса принадлежала девушке лет двадцать пяти, нижеследующая опора выдержала бы два таких торса, а кисти рук с иссохшими ладонями и скопидомным абрисом могли принадлежать вдове белогвардейца.
За чаем Аркадия сообщила исчерпывающие анкетные и непротокольные данные о себе.
О ту пору было ей (с ее слов) тридцать три года, и была она одержима сочинением бессмертного поэтического творения на мифологический сюжет, из-за чего развелась с мужем, ибо выбрала творческое бессмертие. Муж и друзья убеждали ее не тратить белокожее тело на иссушение музами: «Не печатают чистую поэзию в нашем политизированном мире. Слава тебя не минует, конечно. Но, к сожалению, только посмертно»,- но плетью здравомыслия Аркадии обух восторга самопожертвования было не перешибить.
Каждый день Аркадия неотрывно трудилась над своими опусами, забывая обо всем, кроме непременной плитки шоколада, и каждый вечер обнаруживала неустроенность своего быта. Вот почему мы могли! безусловно, могли! быть ей полезны. «Как хорошо Вы это сказали, Цветочек!» - так она меня назвала вслед за мужем.
Вот ведь бывают же на свете такие возвышенные, неприспособленные души!
Все складывалось (для Аркадии), как нельзя более удачно. Мы только что вселились, был взят специально отпуск на работе, чтобы приладить, починить и пристроить все нужное для жизни. Я отдраивала культурный слой чужой жизни, поскольку ремонт мы делали по спешке и безденежью самый поверхностный. Ну, что стоило моему мужу, просверлив пару дырок в доме сбегать, пока горячее сверло гудит и крутится, на пять этаже выше и привесить Аркадии две-три полки, недопривешенные ее сбежавшим мужем!
В следующие дни Аркадия звонила в дверь – телефон она напрочь игнорировала – и с торжественным видом протягивала мне ненужную пачку сметаны или батон хлеба, утверждая, что угадала мою мечту и, терпеливо дожидаясь пока я сполосну не прекращающую уборку руки новосела и отсчитаю ей затраченные на неоценимую услугу деньги. Эту процедуру, позволявшую ей чувствовать себя отблагодарившей за очередную услугу, я покорно терпела до случая.
Приходилось и мне бывать в ее доме, достойном пера Гоголя. В коридоре требовалось переобуться. «Грязи мне и своей хватает» - поясняла Аркадия и выдавала мне вместо моих опрятных туфелек рваные, замызганные босоножки, сношенные кем-то еще лет пятнадцать назад. Такую же обувь она носила и сама, да не только дома, но и на улице. Она полюбила высоченные платформы 70-х и не желала с ними расставаться, когда они выглядели вопиющей архаикой. Только много позже как-то раз мне удалось увидеть на ее ногах узконосые туфли на плоских подошвах – как раз в пору возвращения моды толстых подошв и квадратных форм.
В гостиной окна были наглухо зашторены от пыли, которую некому убирать, мягкая мебель зачехлена, чтобы сохранить товарный вид по случаю несоответствия требуемому совершенству и предстоящей продажи. От двери до окна была протоптана замысловатая тропинка. По логике, представляя цвет давно немытых полов, Вы наверняка вообразите, что исхоженное место, будучи более грязным, будет и более темным. Если, конечно, Вы не видели по-настоящему запущенных домов. Тропинку в гостиной Аркадии, наоборот, можно уподобить посветлевшему от утрамбовки исхоженному участку, огибающему лужи и мусор, на запущенном дворовом газоне.
Домашняя утварь – серебряные и фарфоровые сахарницы и вазы с проглядывающей сквозь патину антикварностью, рассмртреть было невозможно, а исхитриться взять в руки без риска приклеиться ладонями – сложно. В дом этот я регулярно приглашалась выступить в роли консультанта по благоустройству, длившемуся уже лет десять.
Аркадию не устраивала мебель, которая ею когда-то была приобретена на всякий случай. Из экономии пространства теперь - шаг за шагом- мебель делалась встроенная, с математически выверенной антропометрией, учетом хрупкого плечевого пояса и обширного академического зада, а также всех ошибок и сомнений, схваченных зорким поэтическим оком в меблировках знакомых.
Поскольку одежду стирать не предполагалось, дверцы шкафов были сконструированы пыленепроницаемыми. Опыт пропыления одежды у поэтессы имелся, и ошибки повторять она не собиралась. Творческое отношение к борьбе с осыпающейся штукатуркой не нашло отклика у твердолобых рабочих - изобретенный ею щит над постелью в спальне был прикреплен моим безотказным мужем. Раздельный санузел был соединен, дабы беспрепятственно переползать с унитаза под душ (биде тогда были экзотикой), не затрачивая усилий на ненужные телодвижения, не изводя понапрасну туалетную бумагу и не утруждая открыванием и закрыванием лишних дверей руки, созданные исключительно для держания пера. Стиральная машина отсутствовала как класс. Гигиенический секрет дезинфекции нательного белья крылся в сдаче его в коллективную прачечную в сетке. Необходимость глажения казалось вздорной.
Постелью служил широкий ортопедический матрас, который впоследствии, предполагалось обстроить рамой и ножками. Но изученные Аркадией вариации подобного обрамления не соответствовали строгим поэтическим ГОСТам, а взыскательный ум не находил до времени походящего решения.
Возвращаясь домой после "консультации" в ее доме, важно было убедиться, что на одежде не спрятались какие-нибудь из его обитателей.
Не менее основательно занималась Аркадия стихосложением, отшлифовывая каждую строчку и примеряя на пыленепроницаемость каждый зазор между словами. Процесс созидания нередко переносился на улицу. Дневные прогулки были неотъемлемым компонентом творческого процесса. Я была заранее предупреждена, как глупо обижаются некоторые знакомые на Аркадию, если при встрече она не отвечает на приветствие, или, если позвонят по телефону, а она вешает трубку. «Люди! - меня нет, считайте, что я на работе, ведь это действительно моя работа». Работа, впрочем, не относилась к разряду оплачиваемых. Воспитавшая ее женщина, вдова отца, покупала ей время от времени одежду, делала подарки, приглашала на обед. К тому же, по косвенным признакам я поняла, что оставшееся наследство при разумном обращении позволяло Аркадии терпеливо ждать будущих гонораров и славы, даже посмертной.
Фантазия поэтессы в поисках нашей с мужем полезности была неистощима: то она покупала новый электроприбор, нуждающийся в комментариях, то ей требовались ремонт сумки или рецепт варки яиц. И бесконечные вопросы по географии, истории, естествознанию и житейским банальностям для уточнения правильности их употребления в сочиняемых ею стихотворениях. Взамен я продолжала покупать у нее услужливо приобретенную для меня ненужную провизию.
Звонки в дверь срывали меня из-за стола, из постели, вынимали из душа, отрывали от телефонных разговоров. Каждый раз, желая отделаться поскорее от ее мстительной благодарности, я жалела силы и время объяснить ей, что вторая пачка сметаны в доме и лишний батон хлеба будут неизбежно выброшены на помойку, и не надо являться, не позвонив по телефону.
Потом у неутомимой выдумщицы появилась идея фикс устраивать у меня дома акции чревоугодия. То есть не просто, забежав по пути, угоститься по случаю кусочком пирога с чаем, а специально поставить меня к плите с заранее продуманным гастрономическим планом. «Представьте, - говорила она, - я куплю огромную индейку, принесу ее Вам, Вы ее приготовите, и мы устроим пир».
То есть я, как повариха, ее приготовлю, я, как официантка, ее подам, я, как уборщица, отмою от индюшачьего жира плиту, и потом еще три дня она будет приходить ко мне столоваться своей индейкой. «Аркадия, я с удовольствием сама куплю индейку и принесу ее Вам» «Но я же не умею готовить»,- надувала она губки, а через неделю предлагала принести с аналогичной целью первый ингредиент для торта - муку, вторым и последним, по ее мнению, была вода, ну, впрочем, может быть, и сахар?
Все это было терпимо, пока мы жили с мужем вдвоем, но когда появилось существо, требующее ежеминутного внимания и заботы, идеи и звонки экстравагантной соседки стали легким кошмаром.
Классикой жанра, запомнившейся на всю нашу семейную жизнь, был такой эпизод. Утомленные трудным вечером - с разговорами о неприятностях на работе у мужа, с купанием малыша, с последующими его капризами и долгим неугомонным бодрствованием, мы на секунду прислонились друг к другу в долгожданном покое…Телефонный (уже слава богу!) звонок, я беру трубку: «Цветочек, скажите, у птиц есть ресницы?»
Я не знала, что ответить.Хотя бред, конечно. Только вообразите себе птицу с ресницами.
Мы хохотали до колик.
Клише «а у птички есть реснички?» стало домашней присказкой, снимающей все лишние вопросы.
Моего трехлетнего сына Аркадия любезно предлагала прогуливать по улицам во время своих поэтических грез. Судя по всему, она представляла себе его, покорно плетущимся с ней километрами в тихом замирании перед священным процессом. Ее крайне удивляли мои попытки объяснить, что дети бегают во дворе, и за ними нужен глаз да глаз. Ее остро интересовало, когда же у него наступит тот возраст, когда она сможет оказать мне и эту услугу.
Совок тем временем лопнул, теперь ничто не мешало публиковать, что душе заблагорассудится. Освобожденная от цензуры поэтесса разразилась поэтическим сборником величиной с ладошку. Подаренный мне экземпляр с нежной надписью соседствует с похожими по формату и безвестности авторами.
Когда настало время поменять ставшее тесным жилище, радость переезда не была омрачена предстоящей разлукой с Аркадией: она собиралась и дальше снабжать меня продуктами. Только теперь ей приходилось предварительно звонить: привычный попутный забег превратился бы в чреватый безрезультатностью марафон.
В течение шести месяцев я никак не могла с ней встретиться для приема в дар двух килограммов кедровых орехов, привезенных ей кем-то откуда-то, и ненужных мне так же, как и ей.
Аркадия сдалась.
Я не слышала ее голос десять лет.
На днях она позвонила в мое отсутствие и попросила моего мужа объяснить ее мастерам по благоустройству спальни, как он десять лет назад прикреплял щит от осыпающейся штукатурки над ее постелью. Ей требовалась установить еще один подобный щит. А, может, и не один…
А слабо было ему спросить: «Аркадия, а у птички есть реснички?»