Бабье лето возбудило опять комарих и поит их сонною кровью, а я вечер с И**ой пробыл,
не майкой, не тряпкой же мне их. Да и летают вроде без воя, не своей будто даже и волей…
Мне то что, я теперь и вовсе довольный - по пути свернул мимо в кухню липкие свои руки вымыть, а там Дэн, пьяный, сливается с кафелем стенки меж расстроенной трубою крана и пламенем вечных конфорок. Принес его в койку.
Да… сегодня деньги спустил, как брюки сейчас: «Ээ, раз!». Ну вот, пока брюки спускал, вспомнил, что руки не вымыл. В кухню? Да разве что только в трулях.
В койке, куклясь в рулон одеяла, осознал…Есть ОНИ, что лиц нами любимых овалы, их асимметрии меняют, не говоря уж про нос или там габариты ушей. Да не-е-ет, не о косметике! Ну что вы! Нет-нет! Просто…
Просто…Лица, наверное, другие, ближе кровно-родных тем самым, что с нами бывают снами. На них глядя, всё забываешь и любишь.
Отражения их не любят – зеркала, их фотоальбомы. Тем немногим, кому они подвирают, а порой просто доблестно мстят. Я не из числа тех людей, но знаете, утром, все эти тени от луны под глазами, небритости, образины. Начинаешь людей любить.И**на, вот частенько саркастична до комплиментов, поскольку не знает, в упор не видит ту, про которую большинство из них. Она, как пламя, покусывает свои языки.
А он всегда был нетерпелив. В детстве в уборной дергал за смыв, а струя еще в силе. Приходилось смывать еще раз. Мысли днем отставали от него самого, сбивались, путались в речи, терялись, нагоняя его только к ночи, во снах. Я же подолгу еще видел, как всплывают они к потолку, улыбался оттого, что многое с ними становилось понятно. Объяснял ему силу пауз. Но он их боялся и избегал, виделась ему злая совесть. А теперь он то же самое видит, потому что он – это я.
С мутно-розовой тюлевой шторой и шагами тех первых немногих, что плывут на поклон к умывалкам, я ныряю из пасмурной яви за обратную сторону век.
Третий вечер без сна, комкаю его сразу в утро.
Улыбайтесь! С огнем улыбайтесь! Ведь улыбка – это губы, глаза, а не носы или уши! Улыбайтесь! Доброго утра!