Мариша проснулась подозрительно рано. Обычно она спала часов до одиннадцати, а то и до двенадцати. Она вспомнила, как накануне они с Олей весь вечер гуляли по любимой сосновой дороге, вдыхая теплый августовский вечер, и сказала себе: «Вот поэтому я так быстро вечером заснула, без всякого снотворного. И утром проснулась такая свежая. Почему я так редко сюда приезжаю? А приеду - так сижу на веранде в мамином кресле. Как неправильно мы живем, мало двигаемся, курим одну за другой, пьянствуем до ночи, потом принимаем «Иммован», «Донормил» и всякую другую гадость.Вот один вечер походила подольше, продышалась этим восхитительным воздухом – просто другой человек. Ну, когда я в последний раз вставала в такую рань? Наверное, когда Машенька еще в школу ходила».
Чувствовала она себя поразительно хорошо, и хотелось поскорее обсудить радостное открытие с Олей. Но в восемь утра будить Олю – нонсенс.
Мариша спустилась по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж, увидела спящий телефонный аппарат на старинном комоде - звонить в это время неприлично – и почувствовала все одиночество мира и полную неприкаянность. Сварив кофе, присела за стол и уставилась в выключенный телевизор. То ли вопреки, то ли благодаря своей профессии, Мариша органически не выносила телевизор – домашнее животное, пожирающее время. Лучше книжку почитать. А новости она предпочитала слушать в машине. Или не слушать вовсе.
В незнакомой утренней тишине сверху из гостевой спальни почудилось легкое Олино похрапыванье. Мариша повеселела, представляя себе, как будет изображать Оле ее храп, а та будет ужасаться и не верить, что она могла издавать такие неэстетичные звуки. «Правда – правда, - будет смеяться Мариша, не веришь, вот послушай – и включит диктофон».
Диктофон должен непременно здесь быть. Саша часто с его помощью роли разучивает. «Где же он, черт подери, пока ищу, кофе совсем остынет!» Мариша открывала ящики комода один за другим. Проверила в ящичках телевизионного столика. Раздраженно взяла подвернувшийся вместо диктофона пульт и включила ненавистный телевизор, тут же беспардонно ворвавшийся в трепетный Маришин внутренний мир всей бессмыслицей утренних программ. Обидно было просто до слез.
Мариша пила кофе и переключала каналы. И тут во весь экран -эта ненавистная рожа. Так вот ради чего Маришу провидение выдернуло с утра пораньше из постели?
По главному каналу на всю страну «доброе утро» Марише говорила Амалия Молдавская. «Ну вот, конечно, все взялись сегодня извести меня. Саша куда-то диктофон скоммуниздил, и эта сучка - ну просто во все дырки лезет!»
Мариша побежала наверх и начала тормошить Олю.
- Сколько времени – промычала Оля, - ты что, охренела в такую рань будить?
- Спускайся, посмотри, она оказывается, теперь еще и в телеведущие подалась – мало ей сериалов.
- Амалия, что ли? А ты разве не знала? Я давно слышала, правда, не видела…
- Не видела, так спускайся скорее
Оля с Маришей впились взглядами в противную рожу и ловили каждое слово, чтобы потом беспощадно высмеивать эту сучку. Придраться было трудно: за годы московской жизни Амалия полностью поборола провинциальный диалект и идиотский смех, одета была первоклассно, отсутствие собственного вкуса стилисты рекламируемых фирм успешно компенсировали. Бесформенность неуправляемых рыжих кудрей выглядела почти благородно. Белесое лицо простолюдинки облагорожено а ля …..
- Телеведущая! Шпарит по написанному. Если б свое начала пороть… Но кто ж ей доверит…
- Ну, почему же? Вот она «ой» от себя сказала, а вот «правда?»
- Дворняжка … А вот, представляешь, Оль, сколько действительно талантливых, прелестных девчонок только мечтать могут о такой карьере.
- Ну, ты же прекрасно знаешь, Мариш, сколько постелей надо носом пропахать. Расслабься, моя девочка, тебе до нее нет дела. Твой Саша давно с ней расстался, она замужем, у нее ребенок.
- Ну, уж подобные предрассудки ее никогда не останавливали
- Да ей давно не нужен никто, она в обойме, муж красавец, и твой лысый Саша ей по… в мороз.
Все так. Мариша прекрасно это понимала, но это знакомое чувство оплеванности, растоптанности, которое притихло и не всплывало уже года два, наверное, завибрировало по нервным каналам, запульсировало ядовитой кровью в мозговых клетках.
День был предопределен. День по Имени АМАЛИЯ.
Саша никогда не был верным мужем, уже через год совместной жизни до Мариши начали доходить намеки, пересуды. Но Мариша была, что называется, мудрой женщиной. Она знала: в целом этот брак устраивает ее, а искать верного мужа – дело бесперспективное. Видела Мариша и то, что Саша за нее держится. Она работала режиссером на телевидении, и его популярность, (а именно это было для него главным в жизни) – в ее руках. Мариша знала, что молодых, хорошеньких девушек много, а жена – одна. Ну, две, ну три... Максимум четыре. Ха-ха-ха. У обоих этот брак был вторым. Мариша после развода осталась при своих интересах, а Саша ушел из дома жены с тощим чемоданом и оставив сына.
Сашиным актерским счастьем и человеческой бедой всегда была его поразительно противная внешность. Просто отталкивающая. Представьте себе лицо грабителя в натянутом чулке. Только чулок совершенно прозрачный. Или – словно чулок уже сняли, а подчулочная сплющенность осталась. Вдобавок лысина, чуть ли не с детства. Мариша, полтора метра в высоту и столько же в обхвате, в молодости, говорят, была очень мила, чем-то даже на Настю Вертинскую походила. И всегда – море шарма. В Саше, кстати, тоже было обаяние. Сказать отрицательное – было бы упрощенно и неправдой. Его завораживающий энтузиазм и хитроватая полуулыбка озаренности какой-то идеей сообщали и лицу его, и словам значительность и интересность. О пластике, жестикуляции не говорим – тут он бог. На этом он и раскрутился как театральный актер.
Потом Мариша раскручивала его на телевидении как театрального актера, а по мере частоты мелькания на телеэкране он все больше стал появляться в кино и телефильмах. Играл в основном подлецов и гадин. Никто другой не мог так воплотить безграничное и окончательное отсутствие всего святого. Он ни на минуту не оставался не у дел. Никакие общественные перемены его не касались. Он всегда имел работу и деньги. Даже когда все остальные сидели в полной ж…
Альянс с Маришей для Саши был решением всех проблем. У Саши появился крепкий тыл, хороший дом (покинутый – тоже был хороший, но его выперли оттуда), а главное - профессиональный тандем с женой. За Маришу стыдиться не приходилось: она была умна, талантлива, обаятельна, у них был общий круг друзей и много молодого веселья. Его прежняя жена явно уступала Марише. А может и неявно. Умная и пробивная, дочь высокопоставленного лица, чрезвычайная дурнушка, но стильная и с достоинством, она его не потерпела…Ну, и бог с ней. Саша жил и работал.
Для Мариши Саша, безусловно, был апогеем. По профессии она была режиссером, но по призванию - актриса. Ошибку профессионального выбора она компенсировала сольными номерами на вечеринках и застольях и превосходным исполнением песен собственного сочинения. Любая история, рассказанная Маришей, превращалась в мини-спектакль. Голос, от природы комичный своей писклявостью, в сочетании с отпадной мимикой доводил гостей до изнеможения от хохота. «Вот кому надо быть актрисой, куда твой Саша смотрит?» - непременно говорил кто-нибудь. «Продюссируй!» - с нежной издевкой отбивала у советчика охоту к пустопорожней болтовне Мариша.
Когда Мариша пела, комизм – и голоса, и внешности – улетучивались бесследно. Чистая, самобытная романтика без тени пошлости. А тексты, и музыка ее песен, ничего общего не имевшая с костровыми бардовскими вариациями, скорее, отдаленно отзывались Вертинским.
Амалия появилась лет пять назад. Саша тогда делал ремонт в квартире своей мамы и частенько пропадал там. То есть, как делал! – конечно, не собственными руками, но - то материалы подвести, то рабочих проконтролировать. Оставался там ночевать. Денег стал давать – копейки, все, мол, на ремонт идет. Саша сначала в подробностях рассказывал Марише о малярных тонкостях, говорил: приходи, посмотри, если тебе так интересно, да и вообще – помоги, дел у тебя, чай, поменьше, чем у меня. Но Мариша предпочла перейти с щадящего режима работы на авральный и больше зарабатывать. Тянулось все это бесконечно долго. На Маришины расспросы, когда же все это кончится, Саша стал посылать ее прямой наводкой. Это он умеет. Мата в доме всегда было больше, чем провизии в холодильнике. (Однажды даже трехлетняя Маша сказала в детском саду воспитательнице: «Закройте эту е-нную форточку!»).
Выбравшись, наконец, в квартиру Сашиной мамы, Мариша обнаружила там полный устоявшийся давно порядок. Квартира капитально была обжита после ремонта, и чувствовалось, что Саше в ней хорошо, когда он там бывает. Впрочем, бывает он здесь, к сожалению, редко – сказала свекровь.
Сразу вспомнились намеки и сплетни, которым Мариша не придавала значения. Вынув голову из песка, Мариша думала: то ли обратно ее туда засунуть, то ли надеть шляпку. Стоять вот так на ветру с непривычной голой головой было невыносимо. От мыслей голова распухла и обратно не засовывалась, шляпку тоже подобрать оказалось непросто, и Мариша пошла по самому кровавому пути: разбирательств, выяснений и требований, оказавшихчя неожиданно результативными. При всех соблазнах и страсти к переменам лысый Саша, тем не менее, прекрасно понимал, что Амалии он нужен был как временная профессиональная и материальная подпорка. Всех жизней не переживешь, всех баб не перетрахаешь. Да и Маришины ночные монтажи, постоянное пропадание на работе, запущенный быт и заброшенная дочь задевали его мачистское достоинство. Он мечтал, появляясь в собственном доме (буквально-то собственность была Маришина, точнее ее родителей) чувствовать себя барином, а не рыскать в пустом холодильнике. «Хватит на побегушках в своих дебильных передачах болтаться. Занимайся домом, помогай мне».
Мариша и сама измоталась за несколько месяцев заколачивания денег. Она работала в еженедельной программе, сначала чередуясь со вторым режиссером, а в период Сашиного «ремонта», почти вытеснив напарника с помощью своей подруги Туси, руководителя программы. Теперь она хотела даже не вернуться к прежнему режиму, а на время совсем отойти от дел, отдышаться дома. Все, сказала она патронессе, Бобик сдох.
Одинокая Туся Сашу ненавидела за страдания, причиняемые подруге, а больше за то, что он лишает ее Маришиной компании. Она говорила: «Я ничего тебе не хочу советовать, но посчитай сама - что ты имеешь от Саши за свои унижения, и что ты можешь зарабатывать у меня, мило занимаясь творческим, непыльным трудом». Туся с помощью коньяка научилась гарантированно впадать от любой пошлейшей халтуры в состояние творческого транса, а Мариша не видела разницы между еженедельной фабрикацией их программ и работой на электроламповом заводе. Нет, надо уходить, решила Мариша. К тому же, у Машеньки в этом году ответственный год, школу заканчивает, да еще и в круиз ехать…
Круизы – один из постоянных источников Сашиных заработков - для Мариши были экзотической смесью дерьма с конфетами, которую она и ненавидела, и обожала. Их она ждала и, дождавшись, проклинала, а вернувшись, со снисходительной небрежностью щеголяла рассказами о путешествиях перед приятельницами, сгорая от невидимого стыда. Это был тайный, позорный грех в обертке привилегии и добродетели.
В заморских круизах Саша в компании других звезд непременно с женами и детьми загружались на пароход в качестве приманки для приобретателей путевок. Кроме концертов и культурной программы, подразумевалась программа некультурная и демократия в действии в виде попоек, братаний и лобзаний. Ночами нередко Марише приходилось отыскивать его, заснувшего прямо на палубе, или выдирать из чьих-нибудь объятий, хорошо еще, если мужских, а не какой-нибудь пьяной стервы.
Машенька освобождалась на время очередного круиза от учебы в школе (в ход шли подарки учителям), а потом подгоняла с репетиторами. Саша гордился своей круглоголовой девочкой, похожей на Алису из страны чудес на иллюстрациях Кэррола. Слепой родительский глаз отказывался замечать неестественность детских пропорций с крупной головой и коротковатыми конечностями в повзрослевшем состоянии, и Машенька сохраняла в доме репутацию девочки-красавицы. Она все больше походила на Маришу, и вдобавок имитировала ее – с той же клоунской беспощадностью к себе - в манере острить, смеяться, гримасничать, но выглядело это при ее ангельском облике не менее странно, чем телесные очертания целлулоидного пупсика с формирующимися задатками толстушки.
Машенька с легкостью давала интервью в журналы и для телевидения, рассказывая о своем замечательном папе, которого с такой же легкостью ненавидела, сохраняя безоблачную гибкость и адаптивность к любым обстоятельствам жизни. Она, как и Мариша, стонала при слове «круиз», послушно пакуя чемоданы, а вернувшись, закатывая глаза, рассказывала подругам, какое счастье чувствовать родную землю под ногами.
Все это активизировалось и расцветилось в мозгу Мариши при виде Амалии Молдавской.
- Оль, а может мне вернуться к Туське?
- Думаешь, Амалия из-за этого исчезнет с экрана?
- Думаю, что мне плевать на это будет.
- Плюй и так.
Оля имела право на раздачу советов. Школу плевка Оля осваивала на суровых пробах жизни. Но не сразу дело делалось. Не слишком-то далеко от распухшего от слез рта отлетал вязкий, как в кресле стоматолога, плевок. С каким трагическим видом сидела она как-то раз на дне рождения Туси, а гости шушукались, сообщая друг другу по секрету полученную от Туси информацию, что муж Оли уже вроде и не муж и в открытую живет в своей мастерской с другой женщиной.
Мариша, если честно, Оле даже завидовала. Паша был талантливым и процветающим скульптором и милейшим человеком. Да, он не жил с Олей, но никогда грубого слова та от него не слышала. Он исправно, без напоминаний давал Оле деньги – и когда жил с нею вместе, и когда оставил их вдвоем с сыном, и когда Фима переехал жить к нему в мастерскую. У Оли и свои денежки водились, за двадцать лет заграничных гастролей в составе лучшего танцевального ансамбля накопились неликвиды в разных видах. (Рифма случайная.) И в любовных историях особого недостатка у нее не было - даже сейчас, на балетной пенсии. Жизнь посвящалась собственной красоте без остатка. Даже трагическое белое лицо с хореографическим поворотом головы, скорее, были балетным образом нереализованных сольных фантазий.
Мариша обожала появляться с Олей в Пашиной мастерской и не скрывала нежных чувств к Паше, скрывала только их силу и окраску. Его новая полужена в такие визиты деликатно отсутствовала. Меня бы так «бросили» – искренне утешала Олю Мариша!
Как быстро пролетела жизнь. Грудной Фимок – гастроли – первые шаги – гастроли – Фима в школьной форме – гастроли – пенсия - и вдруг длинноволосый, скрюченный переросток в свитере с дырками в рукавах для мизинцев, с двойками в выпускном классе и экстравагантными выходками, пугающими окружающих и вынужденно оправдываемыми Олей как поиски себя и юношеские шалости.
В жизни совсем еще молодой, большеглазой и грациозной Оли совпали три мучительных конца – конец карьеры, конец брака и конец материнской беззаботности. Оля отрабатывала житейские позиции, кульбиты и фуэте, перебирая маски, роли, состояния, держа спину и плюя так, чтобы самой не измазаться. Эстетика, вкус и чувство современности поспособствовали пониманию диссонанса трагизма в отношении эпохи. Ей больше стал нравиться стиль легкой ненавязчивой, дружелюбной загадочности. Приятность самоощущению добавляли подружки, особенно Мариша. Марише она могла излить душу без утайки. Единственное она Марише не говорила, какая же скотина все-таки Маришин муж, не упускающий случая погладить под столом прелестное узкое Олино колено. Впрочем, ее даже несколько тонизировал его эротический посыл.
День по Имени Амалия мало отличался от других дней. В поводах обсудить мужей и их сучек у Мариши с Олей недостатка не было. На вернисажах и премьерах, на прогулках по сосновой опушке и в итальянском ресторане, за бутылкой на Маришиной кухне, или в Пашиной мастерской… Жизнь продолжалась и давала имена многим новым дням.