Что же он имел в виду, говоря о магической дате в нашей истории? Вряд ли только то, что понимали слушавшие его люди. Как, оказывается, можно выразить столь многое одной фразой… То ли это – собственные размышления, которые он не сумел или не захотел скрывать на публике, то ли – знак, поданный кому-то. Что ему виделось в те минуты, пока записывалась его речь? Только ли направленные на него камеры? Наверняка, ему грезился и вертолёт с преемником на борту. Он ли отдал этот коварный приказ, или на это решился кто-то другой? По прошествии времени это кажется уже не столь существенным. Тем более, если не знать тонкостей ушедшей истории. Но, тогда многое висело на волоске. Страну могла потрясти трагедия. Ни я, никто из моих людей не были до конца уверены в том, что её удастся избежать.
Когда вертолёт, разлетаясь на куски, взрывался в ночном небе, я за сотни километров от него расхаживал перед домом, где специально снял квартиру, и подставлялся под следящие за мной камеры. Потом я садился в машину, медленно, чтобы меня не упустили, выруливал к ближайшему кафе или ресторану, входил, и вглядывался в весёлые лица людей. Они праздновали, веря в то, что наступила действительно магическая дата. А я не мог позволить себе общаться с внешним миром, не мог ни с кем заговорить, или позвонить, как не мог и знать наверняка, что происходит там, далеко, где мне очень хотелось бы присутствовать. Там, где за штурвалом сидел верный Гарпи. Он был единственным, кого из моих людей Сам знал в лицо. Это было рискованно, но после памятного полёта Гарпи перестал чего-либо бояться. Теперь на нём лично висела защита того, кто своим положением защищал нас всех. А я своей прогулкой прикрывал и себя, и всех своих людей от последующих обвинений, убаюкивая бдительность тех, кто следил за исполнением коварного замысла. Я далеко, я ничего не знаю – пусть так и думают.
Подбегавшие люди стали окружать падающие на землю горящие обломки. Они не знали, что после того, как они выпустят обоймы в мёртвые тела, их самих спалят заживо. Как не знали и о том, кого они должны были убить, иначе бы ни за какие деньги не согласились на это. И, совсем мало кто знал, что этот вертолёт был первым, а важное лицо сидело во втором. И уж точно не предполагал такого развития событий говоривший о магической дате в истории. Он тоже не спал, и ему тоже было не до праздника. Но он, в отличие от меня, имел возможность получать информацию. Для него эта дата действительно могла стать магической. Он расхаживал по своему кабинету, напряжённо ожидая звонка. А я смотрел в сияющий на ресторанной полке телеэкран, и мысленно молился, боясь стать свидетелем прекращения праздничной программы ради объявления траура.
Мне приходилось одиноко ездить и бродить до утра, чувствуя удивлённую радость следивших за мной людей. Вот так, почти официально меня снимали впервые. Я показывался то одной своей стороной, то другой, иногда приближаясь совсем близко к сыщикам. Напряжение мне играть не приходилось – оно было настоящим. Поэтому, они ждали, что я с кем-то встречусь. И именно поэтому я не должен был ни с кем встречаться. За эту ночь поседело немало людей, и я – не исключение.
С человеком в департаменте всё было оговорено. Именно он продавал самую важную информацию. С него требовалось обо всём докладывать мне. Когда он пытался увернуться, мне приходилось напоминать ему о нашей с ним игре, показывать фотографии, в том числе, якобы погибшего милиционера, охранявшего его в тот день. В конце концов, он знал, что мне было достаточно подойти к нему на любом высоком приёме и провести рядом несколько минут, чтобы его заподозрили в связи со мной. А это, при его тайном заработке означало ненадёжность продаваемой им информации, а значит, и автоматический приговор от высокопоставленной мафии. Да и новый Верховный избавился бы от него в два счёта. Вопрос чистки рядов аппарата стоял для него особенно остро. С разных сторон он чувствовал наблюдавшие за ним глаза. Но, я не мог выдать этого чиновника, ибо он был мне нужен. Вот и сейчас, приехав на встречу с ним, я потребовал втайне организовать полёт второго вертолёта. Это не было перестраховкой, и даже эта мера могла не помочь. Дело было не в том, что слишком много сил было потрачено на производство трефового короля в пиковые, а в том, что потеря такого человека была бы непростительной. Меня злило то, что он пошёл на опасную уступку бывшему Верховному. Я понимал, что он интуитивно доверялся провидению, но это меня не успокаивало.
Об этом факте знали всего несколько человек, а все остальные праздновали "магическую дату в истории". Но, кто же решился на то, чтобы попытаться навсегда остановить молодого пикового короля? Может быть, тот, кто в эту ночь был застрелен? Или он застрелился сам, поняв, что его план провалился? Это нетрудно узнать, но это дело нового правителя. Если он захочет, то из бывшего он вытрясет всё. А, возможно, он и простит старика за нервный срыв – ведь его можно понять. Он тоже знает, что такое дочь, и понимает, что, старея, держишься за близких сильнее… Главное, что всё закончилось благополучно. Но, только не для летящих в первом вертолёте. Имена каждого из них могли быть выгравированы на ножах, которые вручались воинам в десятке километров от места трагедии. Они защитили историю своими жизнями. Попадут ли они за это в рай?..
- Люди умирают не своей смертью только потому, что в сознании существует понятие власти, - рассуждал я за неделю до нового года в потайной подвальной комнате изысканного дома. - Власть питается собственной валютой.
- Смертью, - ответил мне собеседник, сидящий в кресле напротив, - Мне ли этого не знать? Вот я и опасаюсь. Я шёл к этому всю жизнь, но, кажется, только теперь понимаю всю ответственность. Хотя, я ещё – никто.
Я достал из кармана банкноту, наполовину покрытую запёкшейся кровью. Он взглянув на купюру:
- Это – нгултрум?
Я кивнул.
- Эти деньги нельзя вывозить из страны. Но, я взял это для тебя. Держи при себе как талисман. Хочу, чтобы в тяжёлую минуту моя кровь была рядом.
Собеседник принял купюру, и глаза его блеснули накатившими слезами.
- Кровь и слёзы, - сказал он дрогнувшим голосом, - Власти без этого не бывает. Я хотел бы обойтись малой кровью.
- Сомневаюсь, что это возможно. Никто не мог этого избежать. Если случится, то лучше раньше, чтоб быстрее забылось.
- И хорошо бы меньшей кровью.
- Малая смерть не может достучаться до облечённого большими заботами. Власть требует соразмерного своему весу питания. Власть – это тропик осадков. Здесь, как и у нас, каждый день идёт дождь. Потому что власть стоит на самых больших слезах, какие только возможны в обществе.
- Скажи лучше что-нибудь приятное, - сказал он нервозным тоном.
- Знаешь самый первый анекдот о себе?
- Что-то со словом «мочить»? – улыбнулся он.
- Нет, эти появились уже после. А самый первый такой. Батя спрашивает тебя: «Кто твой друг?», а ты отвечаешь: «Друк-Юл».
Он промолчал, задумавшись. Было видно, что он переживал.
- Да, ты можешь сказать... что-нибудь жуткое… Неужели он знает?
- Многие догадываются, - вздохнув, сказал я, - Нас ни раз видели вместе. Но, доказательств нет ни у кого. Они даже не в курсе, кто из аппарата мне помогает. Я ведь и тебе их не раскрываю.
- Здесь так всё лихо завязано… - наконец заговорил он, обхватив голову руками, - что даже при желании участников не просто было бы всё это развязать. А никому из старой команды развязывать узлы и не хочется.
- «Слава Божия – облекать тайною дело, а слава царей – исследывать дело» - книга Притчей соломоновых, глава 25.
- Исследывать придётся. Но, для начала мне нужно удержаться. Как бы он не заменил меня другим. Я ощущаю себя в клетке, чувствую, что у меня связаны руки. Я опасаюсь, что однажды он мне скажет, что я не так сижу.
- Он это может. И, есть сведения, что собирается. Это очень нужно его… - я подбирал нужное слово, - Лизе…
- Лизе? – лицо собеседника выражало недоумение.
Я выразительно обвёл стены взглядом:
- Пусть это будет Лиза. Тем более, что в своём кругу её зовут Княжной.
- Так это – одно и то же лицо?! – поразился он.
Я кивнул.
- Так вот почему моему ведомству наложено вето на её разработку… - он вытер ладонью моментально вспотевший лоб.
- Она боится тебя, - ответил я, - Она понимает, что рано или поздно ты лишишь её её привилегий. Поэтому, через отца или сама она тебя попробует сдвинуть. Обязательно.
- Столько проблем, да ещё и эти мошенники госмасштаба. Я чувствовал, что все они повязаны друг с другом. Уж слишком согласованно всё у них выходит. А, ведь, я ещё не разобрался, каким образом она получает свои основные средства.
- Очень простым. Пользуясь тем, что, как дочь она может пройти везде, - я выдержал паузу, - Она продаёт станок, печатающий указы.
- Те самые? – насторожился собеседник.
- Они. Минимальная цена – миллион долларов. А потом с помощью шантажа она возвращает его назад. Люди радуются, что легко отделались, когда узнают, чья она дочь. Тем более, за несколько дней, что она им даёт, они успевают окупить все расходы, а впоследствии и получить немалую прибыль. Указы-то подлинные, даже с подписью.
- Однажды она может продать станок за границу, - в ужасе предположил собеседник.
- И продаст. Через несколько дней. Клиенту с тропика осадков.
- Кто он? – заволновался мужчина, и ослабил узел своего галстука.
- Друг короля и верховного ламы.
У собеседника пересохли губы, и углубилось дыхание:
- Раз так, то ты можешь выйти на него. Это же – серьёзная угроза госбезопасности. Если станок не вернут, через 3 дня разразится мировой скандал, а виноватым сделают меня!
- Я и есть её покупатель, - приложил я ладонь к груди.
Собеседник расширил оторопевшие глаза.
- Ну, ты и гусь… не мог сразу сказать.
- Давно я за ней гонялся, - спокойно продолжал я, - Она не только у тебя – кость в горле. Тем более, что тебе-то её нельзя касаться. А мне можно всё.
- Боже мой, - он, не отрываясь, смотрел на меня, - Всё это ещё нужно переварить. Меня заваливают информацией, но не о том, о чём мне действительно важно знать. И, пока я нахожусь в таких условиях, что не могу выбирать себе людей. Я и сам вишу на волоске.
- Я думаю, после моей работы с Княжной старик отдаст тебе власть насовсем.
- На него трудно давить. А она будет упираться изо всех сил. Она при нём имеет всё. Включая станок...
- Для каждого человека можно найти тайные рычаги.
Он закрыл глаза, а я задумался о Княжне. Перед внутренним взором у меня проявилась знаменитая картина Константина Дмитриевича, покинувшего мир через 2 года по её написании. Неужели всё для неё окончится именно так, как на этом полотне? Вряд ли она пожелает себе такого конца. Вода, льющаяся в окно – это осадки, по сути кровавые, которых нельзя избежать, даже, если твоя власть не официальна.
…А почти через неделю мы с тем же собеседником говорили уже в другом доме. Это было спальное помещение с антикварной кроватью, застеленной красным пледом. На стене висела небольшая картина. По ходу разговора он периодически вглядывался в неё, будто черпая силы из её красок. На полотне стояли супруги, держащие друг друга за руки, и смотрящие в вечность. Они будто на что-то решились, и были готовы к любому исходу. Перед ними стоял маленький лохматый пёс. С левого окна струился дневной свет, и отражался от лица жены. Лицо мужа было освещено лишь наполовину, что, возможно, говорило о его сомнениях.
- Шедевр фламандской живописи, - похвастался хозяин, - Подлинник висит в Лондоне. Я думаю… - он нервно улыбнулся, - может, мне заказать такую же спальню, как изображённая здесь?
Я огляделся. Комната уже многим напоминала эту спальню. С потолка свисала такая же узорчатая металлическая люстра. На стене висело зеркало – один в один повторяющее то, что на картине. Круглое, с 10-ю выступами, с круглыми изображениями на них. Он понял, что я это заметил – и улыбнулся. Однако, было очевидно, что его занимало совсем другое, но он нервничал, и не знал, как к этому перейти.
- Ты что-то хочешь мне сказать? - попробовал я начать разговор сам, - Я знаю, что в нашем деле далеко не всё в порядке, и, думаю, что нам стоит это обсудить.
- Да, стоит. Но, прежде всего, я должен тебя поблагодарить. Спасибо. Тебе это удалось, - он крепко пожал мне руку, при этом в глазах его светилась искренняя благодарность, - Но… знаешь, говоря со мной, он не мог сдерживать слёз. Мне даже было его жалко. Он, конечно, не смог меня обвинить напрямую…
- И, разумеется, не признался, что Лиза для него что-то значит? – спросил я.
Он покачал головой, и продолжил:
- Я не знаю, что ты с ней сделал, но он был на пределе.
- Ничего страшного. Она даже не под стражей. Между нами, я час назад посадил её в самолёт. Она сама этого захотела, и сама решила оформиться по липовым документам, чтобы её труднее было найти. А до этого позвонила отцу. При мне, открыто.
На лице собеседника проступило изумление:
- Ты играл с ней?
- Нет, её время ещё не пришло. Но, с её доктором – да. Занятный, и очень умный мужчина. Кстати, он совсем не безгрешен…
- Это ещё не всё… - перебил он меня, но остановился, и посмотрел на картину. Похоже, он не решался говорить.
- Я знаю, что тебя тревожит, - поддержал я его, - Что он тебе сказал, когда утром вызвал к себе? Что он потребовал взамен? Лететь туда? – и я ткнул пальцем в разложенную на столе карту, - А в качестве гарантии он выступит днём по телевидению?
- Так ты это знал? – поднял он на меня удивлённые глаза.
- А ты не мог отказаться? Выступит-то он днём, - я посмотрел на часы, - А полетишь ты ночью.
- Это – дело чести. Он… попросил, чтобы я порвал с тобой. Он назвал это последней, личной просьбой.
- Так порвал бы! Ты не имел права себя подставлять!
- Я ответил, что у нас давний договор на всю жизнь. В ответ на это он долго молчал, потом выходил в соседний кабинет, и, вскоре вернулся как будто успокоенным. Не глядя мне в глаза, он сказал: «Или ты прекращаешь общение с Наамой, и тогда я поверю, что ты не имеешь к этому делу никакого отношения, или… я попрошу тебя выполнить одно поручение». Я ответил, что готов выполнить любое. Тогда он продолжил: «Тебе нужно срочно встретиться с одним влиятельным человеком. Он будет ждать тебя в новогоднюю ночь».
- Ты разве не понял, зачем на самом деле он тебя туда посылает?! – вспылил я.
- Я понимаю, что произойти может всякое. И потому я уже сказал жене…
- Зачем?! – я раскрыл в отчаянии ладони.
- И… она решила лететь со мной, - с трудом выдохнул он.
- Ты думаешь, это может кого-то остановить? – я схватился за голову, - Ты пока не можешь никому доверять, и поэтому только я держу это дело на контроле. Но, как знать, как всё обернётся…
- Но, когда я вернусь… - начал было он.
- ЕСЛИ ты вернёшься… - поправил я его.
- Если я вернусь – я стану полноправным хозяином. И он и все остальные поймут, что я не бегу от опасности. В конце концов, я должен сделать это ради себя.
- А о Людмиле ты подумал?
- Она говорит: «Раз это опасно – не лети. А, если не опасно, то я полечу с тобой».
Я потряс головой, и размял лицо руками.
- Твоё благородство может тебя погубить. Я не собираюсь тебя переубеждать. Никто не знает, как правильно поступать. Но, у тебя теперь не двое детей, а… в сотни миллионов раз больше. С таким грузом не на все вершины можно взбираться. У нас, например, есть священная гора, восхождение на которую запрещено. То же и с власть предержащими. Человеческие слабости для них – священное табу.
- Что ты имеешь в виду?
- Если необходимо, то и отношения, и привычное благородство нужно рубить без всякой жалости.
- Но, он мне как друг. Я не могу просто так сместить его, и ничем за это не поплатиться.
- Я-то считал, что ты владеешь искусством терять друзей, - тихо ответил я.
- В моём бывшем ведомстве это широко применяется. Но, мне от этого уже тошно. Я знаю немало способов причинять минимум страданий другу, расставаясь с ним. Или исчезать с поля его зрения, или вести себя неадекватно, или проявлять себя с плохой стороны… Но, в таких случаях бывает трудно лавировать между порядочностью и подлостью. К тому же…
- Да, здесь он посылает тебя не по дружбе.
- Ну, я и от тебя не мог отказаться. Это не тот случай.
- Ну ладно, запричитал! Делай как знаешь, – и, успокоив дыхание, я процитировал, - «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти – дня рождения. Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит ЭТО к своему сердцу» - книга Екклесиаста, или Проповедника, глава 7, - я продолжил, - Я постараюсь сделать всё, от меня зависящее. А остальное, самое главное сделает Он, - я посмотрел вверх, и добавил, - Если ты ему нужен на этом месте. Если ты уверен, что тебе самому всё это нужно.
- Я уверен.
Эти слова были последними в эту нашу встречу, и с тех пор я его уже почти сутки не видел. Он всё-таки улетел, и жена полетела вместе с ним.
После разговора я вышел через скрытый чёрный ход, прошёл квартал, и сел в ожидавшую меня машину. Мы поколесили по району, и, когда убедились в отсутствии за нами хвоста, я вышел и достал телефон.
- Запускайте утечку, - устало сказал я в трубку, - Пусть эта весёлая бригада начинает слежку. Через час я буду в условленном месте, в их полном распоряжении.
Приехав на квартиру, я включил телевизор. Я знал, во сколько ждать интересующего меня обращения, и видел, что как раз успел к нему. Суровое лицо вещало с телеэкрана текст строгим, но явно расстроенным голосом:
«Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории».
*
Copyright © Лаварэс – 2002 г. (2 сентября 2002 г.)