- 2 -
- Вот, - положил я перед сытой и украдкой рыгающей поэтессой стопку листов, - тут книга, называется «Моя залупа красивее, чем все зарницы мира».
- Мило, мило, - сказала подруга и, отвалившись от стола, перевела дух.
Я взялся наливать чай.
Прошло с полгода. Я был жив и продолжал укомплектовывать свою книгу. Бессмыслица моего реального существования, оборачивалась неотъемлемой частью бумажной версии. Я опробовал книгу на родных и близких.
- Хватит городить пошлятину! – сердилась мать.
- А мне понравился рассказ о том, как он девчонку на заливных лугах пежил, - вступался отец.
- Я еще не сталкивалась с таким количеством мерзости, - говорила жена.
- Ну, ты даешь! Я оборжался, - заверял приятель.
Я стал рассылать книгу целиком и частями по редакциям литературных журналов и издательствам. В ответ - молчание. Лишь однажды мне пришел фирменный конверт литературно-художественного и общественно-политического журнала «Знамя», в нем была запечатана записка: Уважаемый г-н Веденеев! Вынуждены вас огорчить… и в конце снова: С уважением, отдел прозы журнала «Знамя». «С уважаемым человеком так не поступают, - думал я, принужденный к огорчению». Записка была подписана человеком с очень странной фамилией толи Шницель, толи Шпиндель. «Естественно, - рассуждал я, перечитывая отписку этого Штуцера, - наверняка он считает, что самая очаровательная залупа в мире его собственная залупа – залупа великого редактора Шплинта».
Суммировав критику, я решил так: раз моя писанина вызывает противоположные мнения, получается, что я гений. Ну, это известная формула: гения поносят при жизни и возносят после. Так что мне оставалось? Оставалось прожить жизнь в говне, чтобы возродиться в бронзе посмертно. И я прекратил тратить деньги на крупноформатные конверты, почтовые марки, бумагу и картриджи.
И вот утром 28 июня 1998 года, возвращаясь с дежурства (один приятель пристроил меня в охрану Эрмитажа) я обнаружил в своем почтовом ящике конверт со следующей бумагой:
Извещение
Решением приемной комиссии от «23 июня 1999 г. за №3 Вы допущены к вступительным экзаменам на дневное, вечернее, заочное обучение (нужное подчеркнуть), которые будут проводиться с 14 августа по 26 августа. Вам надлежит прибыть в вуз «12-13 августа 1999 г. и получить экзаменационный лист №149б.
Секретарь приемной комиссии…
Дальше неразборчивая подпись и смазанная печать ядовито-фиолетового цвета. Я не стал строить планов на будущее, поел и лег спать. Пробуждение подтвердило правильность моего решения. Меня знобило, в животе ворочались нестерпимые рези. Я бросился в туалет. Дерьмо вывалилось из меня без задержки. Я поднялся и рассмотрел его. Оно было кашеобразное, желтое и пенилось. Давненько со мной такого не случалось. В моей амбулаторной карте значилось: «устойчивый запор». Чего следовало ожидать в дальнейшем? Я вспомнил, что буквально в прошлое дежурство ко мне на пост заглянул мой сослуживец, некто Кропоткин и попросил сходить к пожарникам и взять у них градусник. Я сходил и принес. Кропоткин сунул градусник под мышку и поведал мне симптомы своего недомогания – озноб, температура 37 и понос.
- То что это дизентерия, сомнений нет, - объяснял Крохоткин. - Но вот какая - бациллярная или амебная?
- А какая смертельная? – поинтересовался я.
- Никакая. Но с бациллярной получишь месяц больничного, а с амебной через дней десять выпрут на работу, - и Крохоткин перечислил десятка два палочкообразных микробов, вызывающих заболевание.
По части медицины Кропоткину я доверял безоговорочно. Он на своих больничных листах неплохие деньги имел. Весь секрет состоял в том, что Крохоткин сумел совместить свое юридическое образование с нехитрыми медицинскими навыками. Он застраховался от несчастного случая сразу в нескольких компаниях и стал выезжать на выходные за город. Возвращался с лона природы Крохоткин, как правило, с сотрясением мозга, официально зафиксированном в травмпуктах какого-нибудь Ломоносова, Пушкина, Павловска, Гатчины, Петродворца, Выборга, Кингисеппа, Лосева, Соснового Бора, Тосно… В течении двух лет парень получил около 9 сотрясений мозга и 5 ушибов поясничной области с потерей работоспособности, а страховым компаниям пришлось отстегнуть ему около 8 тысяч баксов.
«Значит у меня дизентерия, - рассуждал я, смыв дерьмо и усевшись на унитаз поновой. – Если она вызвана палочкой Штуцера-Шмица, то 12-13 августа я еще буду в Боткинских бараках. Но есть альтернатива – циста дизентерийная». Я принял таблетку аспирина и снова залег спать. Утром у меня было 39,5, озноб перерос в лихорадку. Дерьмо выходило из меня регулярно с промежутками в 15 минут.
Я позвонил в поликлинику и вызвал врача.
- Будем в течении дня, - предупредил старушечий голос.
- Попробую дожить, - пообещал я.
К полудню дерьмо из желтого преобразилось в ярко-зеленое и начало стремительно темнеть. К шести вечера столбик термометра добрался до отметки 40. Я позвонил Крохоткину.
- Кровь закипает при 41, но при дизентерии таких симптомов быть не может. Только в крайних случаях, - проинформировал сослуживец.
- Что за случаи?
Я не сомневался, что мой случай совершенно запредельный.
- Поражена иммунная система, то бишь СПИД, - последовал ответ.
Я онемел, сначала от неожиданности, потом от страха, затем от ужаса и в конце концов меня все стало ясно – это конец. И вдруг с какой-то легкой радостью, даже с восхищением я решил, что именно так оно и должно было произойти. В разные периоды жизни я изредка, но все же подумывал о смерти, наверное, не чаще остальных. Обычно, если эта неприятность случалась с другими. Тогда я прикидывал обстоятельства чужой смерти на себя, но всегда приходил к выводу, что это как-то не по мне. Но теперь я был совершенно уверен – это мое.
- Попробуй народное средство, - услышал я голос в трубке и решил, что он звучит с того света, т. е. уже не с моего.
Я записал рецепт и побрел в туалет. В запасе оставался один градус. Дерьмо стало черным. Врач не появлялся. Когда дерьмо резко побелело, я решил опробовать народное средство. В стандартный стакан положил столовую ложку малины, залил наполовину кипятком и дополнил водкой. Слегка остудил, выпил и рухнул в кровать. Закрыв глаза, я стал ожидать явления черного тоннеля с ярким светом в конце.
На утро у меня было 35. Внутри ощущалась пустота, меня пошатывало, но на унитаз не тянуло. Я оделся и побрел в предварительные ж\д кассы. Уверенный, что жить мне оставалось совсем немного, я решил испытать напоследок нечто новое. Мне вдруг нестерпимо захотелось оказаться одному в незнакомом городе. Умереть дома или на работе мне претило. Я спустился в метро, доехал до Невского проспекта, поднялся на Канал Грибоедова, дошел до Центральных касс и купил один плацкартный до Москвы на 11 августа. Обратно двинул пешком. Я бесцельно плутал по улицам и в каком-то изумлении таращился на все, что попадалось мне на глаза: дома, автомашины, людей, животных, долго провожал взглядом горящую блестку самолета в синем небе… Я поражался непосредственной ясности своего созерцания при полным отсутствием каких-либо мыслей и чувств. Так видит мир Бог, решил я и вздремнул часок на скамейке в Летнем саду.
На следующий день у меня пробудился аппетит, небывалая легкость и ясность бытия исчезли. Забродили тревожные мысли, и меня потянуло в поликлинику. Тем более, что приближался день очередного дежурства в Эрмитаже. Я решил, что неразумно ехать в Москву смертельно больным.
- Я не нашла вашей квартиры, - сказала мне участковый врач возмущенным тоном. – В доме 17 по улице Введенская 23-й квартиры нет. Я целый час плутала по дворам!
- Есть, - констатировал я.
- Где?
- Там где раньше была 15-я.
- И откуда я должна об этом знать?
- Ниоткуда.
Врачиха успокоилась и взялась листать мою амбулаторную карту. Она ворошила пожелтевшие листы, хранящие на себе описания моих болезней и подклеенные бланки анализов, как нечто непристойное.
- А куда девалась 15-я, - поинтересовалась медсестра, доев батончик «сникерса».
- Сгорела, - ответил я.
- Бред, - заключила сестра.
- Раздевайтесь, - приказала врач.
Я сдал все надлежащие анализы, получил больничный до 10 августа и побрел домой. На следующий день раздался телефонный звонок. Я снял трубку.
- Веденеев? – спросил женский голос.
- Да.
- Это из поликлиники, ваш участковый врач.
Приглушенное чувство исхода стало стремительно возрождаться. Я молчал.
- Вы слышите меня?
- Да.
- Все анализы у вас в норме, так что на прием сегодня можете не приходить. Кстати, как вы себя чувствуете?
- Нормально.
- Стул стабилизировался?
- Вполне.
- Хорошо. Приходите 10-го, закроем больничный.
Мне показалось на секунду, что это сон. Я попробовал зацепиться:
- Так, это…
- Что?
- А что это со мной было?
- Ну, что сейчас разбираться? Может съели чего-нибудь…
- Ничего я не ел, - возмутился я. – Я же вам объяснял!
- Ну, возможно это реакция организма на климатические изменения.
- Климатические?
- А что вы думали? Между прочим, август считается самым неблагоприятным месяцем для здоровья. Особенно у нас, в России.
Я посмотрел в окно. Действительно, деревья с их потемневшими, запыленными и кое-где подернутыми желтизной кронами казались вялыми и болезненно-удрученными.
- Так а в Москву-то мне можно ехать? – спросил я.
- Если чувствуете себя нормально, езжайте. Только больничный закройте.
- Хорошо, - смерился я и повесил трубку.