К северу от разбитой лодки, южнее смерти
кромка моря. южнее смерти. я так давно не был в церкви. теперь мои священники – чайки, мои певчие – волны, мои грехи – песок и неуклюжие крабы, скрывающиеся в прибрежных камнях. вначале сидеть, потом лежать возле воды, глядя в неподвижное небо, и слушать биение сердца в разбитой лодке неподалеку. опасности благополучно миновали этот пляж, где я молился далям, где слушал шум прибоя, и где смотрелся в зеркало своей души. кто ложится возле воды уже не сможет встать прежним. морские сны отличаются от остальных: они синие до невозможности, они рассыпаются брызгами и застывают на крыльях чаек, они плещутся к северу от разбитой лодки, южнее смерти. и никто не волен разрушить таинство печали. даже когда солнце превратится в бездомного странника и пойдет по кромке моря просить милостыню, я отхлебну отравы из ладоней и пугающе подниму глаза к небу. оно вскоре сорвется с петель и рухнет к югу от счастья, севернее догорающей флотилии моих страданий. у изголовья я постелю можжевеловую рощу, чтобы нечисть никогда не подобралась к этому берегу. в среду придет исповедник, в пятницу зажжется внутренний свет, в воскресение начнутся пляски. отторжение святости произойдет мгновенно и безболезненно. пусть я одинок и безбрежен, пусть в моих венах струится жажда, пусть вечный холод накроет меня колючим пледом – я все равно буду мастерить свою дырявую лодку. чтобы уплыть за край ночи, где нет ни радости, ни грусти, а есть только отголоски эха. медленная, возвышенная скорбь о совершенстве. я так давно не был в церкви, что забыл все слова прощения и помилования. отрекаюсь от себя сущего, нахожу себя грядущего, забываю себя прошедшего. теперь я переполнен морем, залит им до краев, и нет движения внутрь. есть возврат наружу, где певчие – волны, священники – чайки, грехи мои – крабы, боль моя – воды, душа моя – рыбы, выброшенные морем к северу от разбитой лодки, южнее смерти.