Я плохо помню первое мгновение нашей с тобой встречи - можно сказать, что я вообще не помню его. Твой звонок в дверь разбудил меня уже на рассвете, заставив вздрогнуть, с трудом открыть глаза, постепенно начиная отдавать себе отчет, что я провела остаток ночи в удобном широком кресле с ребристыми подлокотниками.
Кажется, заснула я уже под утро после нескольких часов борьбы с бессонницей, от которой безрезультатно спасалась сначала чаем с медом и молоком, потом каким-то очередным американским боевиком из тех, что заполонили телеэфир.
Первым моим желанием было перебраться на диван, свернуться калачиком (старая детская привычка), укрыться одеялом и снова заснуть - потом что-то заставило передумать.
Я открыла дверь и увидела чужие глаза, ловящие мой взгляд.
Странно... Сейчас я вряд ли смогу точно вспомнить первую фразу, которую ты произнесла. Она оглушила меня, словно скользнуло что-то невидимой массой, окутав меня холодом с головы до ног. Возможно, ты просто сообщила мне, что ты - моя мать.
Я отступила на шаг, пригласила тебя пройти, крепко сжимая предательски дрожащими пальцами записную книжку – первое, что попалось мне под руку на столике в коридоре. Наверное, ты не обратила на это внимания – ты не знаешь о том, что когда я волнуюсь, мне нужно крутить что-то в руках.
Мы прошли на кухню. Я поставила чайник и села напротив тебя, и только тогда я смогла впервые рассмотреть твое лицо, бледное, осунувшееся (хотя, возможно, оно всегда было таким). Я хотела задать тебе так много вопросов одновременно и не могла выдавить ни слова - наверное, ты чувствовала то же самое, потому что несколько минут тишины, вдруг повисшей над разделявшим нас обеденным столом, показались мне бесконечными.
Ты сказала, что понимаешь, как я удивлена - я пожала плечами, чтобы ничего не отвечать. Ты многого не понимаешь.
Я смотрела в чужие глаза и видела только пронзительный взгляд, странный, холодный, - совсем не тот, который снился мне ночами и который должен был быть мягким и нежным. Возможно, мне просто так казалось...
Я поставила на стол две чашки, налила чай, пролив немного на стол, не сумев удержать чайник в равновесии, протянула тебе чайную ложку и чуть отдернула руку, когда ты невзначай коснулась моих пальцев - у тебя холодные руки, тонкие холодные руки с длинными пальцами.
Знаешь, иногда, будучи еще совсем маленькой девчонкой, я часто представляла себе нашу встречу. Я рисовала себе твой образ, когда иногда просыпалась среди ночи, и так долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок, пытаясь представить себе, какая ты. Почему-то я воображала тебя высокой, сероглазой женщиной со светлыми вьющимися волосами длиною до плеч. Я была уверена, что ты должна быть красивой, очень-очень красивой. Мне почему-то казалось, что у тебя нежные, теплые руки, ласковые, любящие. И платье... Развевающееся, воздушное, светлоголубое платье с рисунком из больших белых цветов, - такое же, как у мамы той соседской девчонки, с которой мы целыми днями только и делали, что ссорились из-за всего, что попадалось под руку.
Теми долгими ночами мне казалось, что твой образ вдруг выплывает на секунду из темноты, я закрывала глаза, чтобы удержать его перед глазами, и начинала мечтать.
Я представляла себе, как однажды ты подойдешь ко мне, нежно улыбнешься, посмотришь на меня и, слегка коснувшись моих густых волос, скажешь, что я у тебя - самая красивая девочка на свете. А я... я прижмусь к тебе, спрятав лицо в летящем шелке твоего платья, который будет трепетать у меня на щеках, возьму тебя за руку и буду держать крепко-крепко, боясь потерять и не зная, что сказать тебе, чтобы ты поняла, что нужна мне.
Нет, конечно, ты ничего не знаешь…
Ты представить себе не можешь, как была нужна мне тогда, когда соседка в том самом голубом платье после моей очередной ссоры с ее дочерью впервые бросила мне в сердцах слова, которые потом долго крутились в моих мыслях, - "подкидыш несчастный".
В ту ночь ты не приходила ко мне - в ту ночь я вообще не смогла уснуть, просто проревела несколько часов, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить маму - мою милую и родную маму, спящую в соседней комнате. Тогда я впервые вдруг отчетливо осознала, что она ведь вовсе не моя мама, и что где-то далеко-далеко у меня есть ты….
Через несколько дней, в одну из ночей, так похожих друг на друга, ты вернулась, - правда, платье твое лежало теперь тяжелыми складками, оно было цвета слоновой кости - голубого ты больше никогда не надевала. А утром… Утром я понимала, что ничего не изменилось.
Однажды, проснувшись, я вдруг подумала - а что если сейчас я открою глаза и увижу тебя, склонившуюся над моей постелью и улыбающуюся мне? Я открывала глаза медленно-медленно, надеясь встретиться с твоим взглядом, а когда открыла их окончательно, вдруг увидела неизменный мелкий рисунок в виде непонятных завитушек на обоях комнаты, уловила сладкие запахи воскресных бабушкиных пирожков, доносившиеся с кухни, и услышала голос мамы - той, любимой, которая всегда была со мной рядом, но, как мне казалось, была так непохожа на тебя....
А ты...
Ты ведь тоже оказалась непохожей на себя - на ту тебя, которую я придумала, чтобы перестать постоянно повторять себе, что у меня нет родной матери.
Бросив на тебя взгляд, я вдруг подумала, что ты вовсе не так красива, и глаза у тебя совсем не серые, как я думала, а какие-то необычные - коричнево-золотые, с холодным желтоватым блеском. Ни у кого я не видела больше таких глаз.
Ты не знаешь обо мне стольких вещей - ты вообще ничего обо мне не знаешь. И я никогда не смогу рассказать тебе о том, что знают и верно хранят только пожелтевшие от времени страницы моего детского дневника – нескольких тонких школьных тетрадок в клетку, аккуратно сшитых между собой и запрятанных в самый потаенный уголок квартиры. Именно им известно то, что я должна была рассказать своей матери, которая вырастила меня, то, что я хотела рассказать тебе, то, что я не рассказывала никому.
Ты никогда не узнаешь, как сильно я хотела, чтобы именно твои руки обнимали меня, гладили по голове и крепко-крепко прижимали меня к себе, словно стремясь защитить от жестокой реальности моей жизни, в тот вечер, когда я впервые поняла, сколько боли причиняет любовь, но не хотела этого признавать. Сколько мне тогда было? Шестнадцать лет? Семнадцать? Да, кажется, семнадцать.... Я вернулась домой вся в слезах и дрожащим голосом пыталась отвечать на вопросы моей мамы, которая испуганно теребила меня и спрашивала что случилось.
Слово за слово, несвязные предложения, прерываемые всхлипами, нарисовали ей картину того, что творилось в моей душе. И тогда она просто молча увела меня в комнату, выключила свет, зажгла детскую лампу с бледно-голубоватым светом в углу комнаты - ту самую, которую она купила специально для меня, чтобы оставлять свет ночью, когда поняла, что я панически боюсь темноты. Она обняла меня и просидела рядом со мной, ничего не говоря, просто нежно целуя меня и перебирая мои взмокшие взъерошенные волосы. Только иногда она чуть крепче прижимала меня к себе, когда замечала, что вот-вот мои всхлипы снова превратятся в рыдания.
Я была благодарна ей за это молчание - наверное, если бы она попыталась объяснить мне тогда, что это – только первая любовь, и что таких, как он, у меня будет еще миллион, я накричала бы на нее и выгнала из комнаты. Но она не говорила ни слова и поэтому осталась со мной – я так боялась быть одна в тот вечер.
Потом, отоснувшись на несколько минут, сквозь закрытые двери я услышала обрывок ее разговора с бабушкой и тихую фразу, которую она произнесла: "Оставь, мама, не трогай ее. Если это – очередной урок в ее жизни, она должна его выучить".
Однажды мы с ней поговорили о тебе – просто и откровенно.
Она никогда не скрывала от меня правду, но потом я часто приходила к выводу, что лучше было бы мне ничего не знать.
Она рассказала мне то немногое, что знала сама, - отложив в сторону нож, которым она резала овощи для ужина, она села напротив, взяла меня за руку и нежно смотрела на меня, пытаясь объяснить, что ты должна была так поступить, что ты, конечно же, очень страдала, когда должна была оставить меня, но у тебя не было выхода.
Мне показалось тогда странным, что она ни слова не сказала мне о том, что я не должна думать о тебе, потому что моя мама – это она, а не ты. Сжимая зубы, я смотрела на капающий кран на кухне, на белые с голубым рисунком наклейки на кафельной плитке над раковиной и всеми силами пыталась понять, что должно было заставить одного человека отказаться от другого, пусть даже от очень маленького человека, от крохотного комочка, которого, может быть, и сложно еще назвать человеком, но который обязательно станет им - плохим или хорошим, но он будет человеком.
И еще я думала - почему так дрожит голос у моей мамы, которая сейчас держит мою руку, и почему ее глаза блестят больше обычного.
Я знала, что однажды ты, возможно, придешь, чтобы увидеть меня, но тогда я не представляла себе, как будет выглядеть наша встреча. Только когда я увидела тебя на пороге своей квартиры, я вдруг поняла, что вижу человека, который совсем чужой для меня, несмотря на то, что должен был быть самым родным.
Мы с тобой долго сидели на кухне, избегая встречаться взглядом друг с другом. Чайник давно остыл, и чай в чашках тоже - ты сделала всего несколько глотков, я даже не поднесла чашку к губам.
Ты рассказывала мне о своей жизни - я не говорила ни слова, думая о том, как просто можно описать всю свою жизнь всего за пару часов. Ты закончила институт, ушла из дома, уехала работать куда-то на север - ты назвала город, но я не обратила внимания. Ты вышла замуж, через три года развелась - повод для развода оказался вполне банальным: ты оставила его, после того как он встретил другую. Сейчас ты одинока шесть дней в неделю, а в оставшийся день ты не одна на протяжении нескольких украденных у другой часов, после которых твой новый избранник закрывает за собой дверь, чтобы вернуться к жене и двум десятилетним девочкам-близняшкам.
- У тебя есть дети? - зачем-то спросила я.
Ты кивнула, задумчиво глядя на меня:
- Да, у меня есть дочь.
Я пожала плечами:
- Я не в счет.
Я не стала рассказывать тебе почти ничего о своей жизни, потому что я вдруг поняла, что из всего того, что я когда-то так хотела рассказать тебе, не осталось ничего. Я отделалась несколькими общими фразами о том, что я преподаю французский язык в старших классах, даю дома частные уроки, живу отдельно от родителей. На секунду мне стало интересно - что ты подумала, когда я произнесла эти слова - "отдельно от родителей"? Потом я тут же отбросила от себя эту мысль - наверное, ничего... Ведь человек, так и не ставший родителем, ничего не сможет подумать.
Мне очень хотелось спросить тебя, что заставило тебя тогда, 28 лет назад, выбросить меня из своей жизни одним-единственным жестом – резким росчерком в документе от отказе от новорожденной дочери? Я не стала делать этого - не хотелось слышать красивые фразы о том, что иногда жизнь заставляет нас делать то, что мы не хотим, что у нас нет выхода, что мы вынуждены так поступать, потому что.... Я знала, что дальше последует длинный список уважительных причин, к которым можно отнести все, что угодно.
А еще я хотела спросить тебя - почему вдруг сейчас тебе понадобилось увидеть меня, спустя столько лет? Но этого я тоже не стала спрашивать - потом придумаю себе что-нибудь сама в качестве твоего ответа.
За окном начинало светать - ты сказала, что не заметила, как пролетело время, я подумала про себя, что это - самая длинная ночь в моей жизни. На несколько минут повисло молчание, ни ты, ни я не решались прервать его - потом ты незаметно вздохнула: "Мне пора, скоро мой поезд". Я чуть повернула голову и встретилась с тобой взглядом, впервые посмотрев тебе в глаза несколько долгих секунд, потом зачем-то поднялась:
- Я оденусь и провожу тебя.
Было холодно. Мы торопливо шли по пустынной улице, спящей ранним утром, и не говорили ни слова. Я шаг за шагом отсчитывала метры запорошенного снегом тротуара и крепко сжимала пальцы сцепленных рук, пытаясь согреть их немного. Ты делала большие шаги, неотрывно смотрела под ноги и о чем-то думала - со стороны мне вдруг показалось, что сейчас, чуть съежившись и держа руки в карманах, ты выглядишь старше, чем в первые минуты нашего знакомства. Я тут же отбросила эту мысль - в конце-концов, ты стала старше всего на несколько часов, точно так же, как и я.
А потом мы стояли на перроне в ожидании поезда - ты пыталась заглянуть мне в лицо, скрытое за глубоким капюшоном, я смотрела под ноги, носком сапожка чертила что-то непонятное на снегу и перебарывала в себе желание взглянуть на часы, чтобы узнать, сколько времени осталось для нас с тобой.
Вдали появился слабый свет приближающегося поезда. Ты вынула руку из кармана и осторожно дотронулась до моих замерзших пальцев.
- Несмотря ни на что, я рада, что познакомилась с тобой.
Я повернулась и посмотрела тебе в глаза - странный взгляд: ты словно что-то хочешь
спросить у меня, но не решаешься.
- Ты увидела меня, ничего больше,- я чуть пожала плечами, - чтобы познакомиться,
не хватит нескольких часов.
Ты села в поезд и зачем-то еще стояла в тамбуре, глядя на меня, потом слабо улыбнулась и чуть шевельнула губами, словно хотела сказать еще что-то, но я увидела, как закрывшиеся двери скрыли от меня твое лицо - даже если бы у тебя было еще несколько секунд, ты вряд ли сказала бы мне что-то – наверное, нам обеим было просто нечего сказать друг-другу.
Поезд тронулся - я стояла и смотрела, как он медленно начинает отходить от перрона, когда вдруг заметила легкий взмах твоей руки в окне тамбура и на секунду увидела
твои тонкие пальцы, коснувшиеся на прощание легким взмахом холодного стекла.
Я медленно брела по спящим улицам, спрятанным в беловатой дымке зимнего утра. Руки никак не могли согреться, мне было не по себе - я редко забываю дома перчатки.
Стало почти совсем светло, и пошел снег - медленно-медленно кружились в воздухе огромные хлопья, плавно ложились мне под ноги и тут же таяли. Только кое-где пробивался сквозь внезапно возникшую легкую пелену снега тусклый свет одиноких
фонарей. На секунду кольнуло что-то в глазах - я поднесла руку к глазам, смахнула с ресниц снежинки и ощутила непривычные теплые капельки, резко скатившиеся по щеками – это снежинки растаяли слишком быстро....
Я перешагнула порог, прислушалась к тишине в пустой квартире, медленно сняла шубку и дрожащими руками повесила на крючок, глубоко вздохнула, потом оглянулась - в уголке одиноко приютился телефонный аппарат. Я помедлила немного, потом сняла трубку, медленно набрала номер, знакомый с детства, и несколько секунд слушала долгие далекие гудки, а потом еще несколько секунд - заспанный, тихий
и такой родной голос.
- Мама, - я закрыла глаза и крепче прижала трубку к уху, - да, это я... Нет, ничего не случилось, мамочка, извини, я разбудила тебя... Да, спасибо, конечно, все хорошо... Мама... я приеду к тебе сегодня, чуть попозже, можно? Мне нужно сказать тебе, - голос прерывается на секунду, закрываю трубку рукой, чтобы не было слышно слез, делаю глубокий вздох и шепчу в трубку, - я люблю тебя, мама...