Варенька поправила чулки. Ни стрелочки, ни складочки. Еще раз подкрасила губы - тщательно, абрикосово, густо-густо. С сомнением взглянула на длинный, тонкий волосок, выбившийся на высокий, гладкий, глянцевый лоб. Задумалась на мгновение и решила оставить всё как есть. Сделала шаг назад от зеркала. Повернулась правым боком, потом левым. Втянула живот. Глубоко вздохнула. Подняла плечи вверх, отвела назад и резко опустила вниз. Попробовала сделать в такой зафиксированности пару шагов и обреченно выдохнула. Привычно, чуть досадливо хлопнула себя по животу и махнула рукой. Выключила в прихожей свет и пошла на кухню. По дороге еще раз: втянула живот, выдохнула, подняла плечи, отвела, опустила...
Присела на высокий табурет и закурила. Жадно затянулась и выпустила дым через ноздри, чего никогда не делала на людях. Посмотрела на настенные часы и уронила на пол зажигалку. Наклонилась поднять, и пепел упал на платье. Вскочила и больно ударилась плечом о холодильник. В холодильнике что-то звякнуло и утробно гукнуло. Потёрла плечо, отряхнула подол. Затушила сигарету. Оглядела еще раз пустую кухню и улыбнулась сизому облачку дыма.
В большой комнате накрыт стол на шестерых. Пять фужеров по одной стороне: для текущего эрзац-мужа, для бывшего мужа, для долгоиграющей любви, для актуальной любви и для задушевного друга. Один - напротив: для неё. На столе ваза с фруктами и бутылка Campari. Телевизор беззвучно перелистывает картинки: наводнение, переговоры, платежи, выставка, гол, местами с градом. За окном - высокое небо и где-то далеко внизу lego большого города. Звуки города упакованы в вакуумный пакет между комнатой и небом. В комнате звенит фужерное ожидание. Ожидание бьется о стены комнаты, вылетает в коридор, из него в кухню и выталкивает Вареньку обратно в прихожую.
Свет с кухни отражается в большом зеркале, обтекая тёмный силуэт. Звонит телефон, и автоответчик варенькиным голосом предлагает звонящему пойти к черту. Звонящий тускло бросает - сднёмрожденья, - и исчезает в коротких гудках. Варенька пожимает плечами и включает в прихожей свет. Быстро подходит к зеркалу, сближает лицо с его отражением и пристально, долго-долго смотрит в спокойные глаза именинницы. Потом вставляет ступни, одну за другой, в узконосые босоножки. Высокий каблук одной из них ожидаемо подворачивается. Варенька чуть не влетает головой в зеркало, ловит равновесие, опершись ладонью о стекло. Пять пальцев подрагивают на шее у высокой русоволосой дамы в сером платье. Дамы бальзаковского возраста.
* * *
бальзак еще бальзак воннегут чапек понаиздавали однако а еще говорят кризис издательского сектора какая фигня уроды - что же ей подарить блин сколько уже лет а действительно сколько двадцать что ли нет десять вроде а я так и понял что ей нравится а что нет всему она радуется одинаково то есть ровно то есть никак - и это меня бесит бесит бесит ничего не могу с собой поделать бесит хоть тресни эта её ровность ко всему к плохому и к хорошему как будто нет для неё на свете проблем как будто она ко всему готова - десять лет абсолютного штиля с самой невозмутимой из женщин в мире у которой на всё готов ответ на всё припасена улыбка и на любую задачу заготовлено сто девяносто три верных решения - вот как то её решение ни с того ни с сего переехать ко мне войти в мою жизнь и подчинить её своим правилам и порядкам - когда это было ага десять лет уже десять лет с ума сойти я живу в построенном ею оазисе я растворился в ней подчинился её убаюкивающему ритму который лишь последние дни даёт сбой - что-то её колотит да наверное это предменструальное у неё всегда так лишь раз в месяц она становится почти нормальной женщиной но и то не вполне хотя я уже и не помню какие они эти нормальные женщины - её и тогда колотило когда она позвонила мне в дверь десять лет назад и поцеловала и положила голову на плечо и с тех пор всё закрутилось и пошло как маслу – а ведь до этого я лишь раза три встречался с ней на вечеринках у общих друзей ну и поцеловал её как-то на кухне однажды когда она только что вернувшаяся откуда-то из прибалтики из отпуска какая-то по-новому печально-сосредоточенная вдруг оказалась в абсолютно неожиданной близости от меня – и вот все мои незатейливые похождения внезапно закончились и разлюли жизнь-малина стареющего плейбоя приняла вдруг очертания бюргерского мещанского порядка где всё подчинено раз и навсегда поставленным ею целям и задачам и диссертация закончена и работа отличная её хлопотами получена и отпуски как у людей и ремонт и мебель из икеи и родители в полном порядке её заботами - жапризо она вроде любит эти идиотские детективы непонятно только когда она их читать умудряется просыпаюсь её уже нет засыпаю её еще нет совсем свихнулась по работе баба хотя её бабой не назовёшь вовсе она не баба нет она скорее дама дама дама при которой я - куда она дела мою жизнь как ей удалось её заглотить так что и следа не осталось так мне и не понять никогда - ведь нет в ней ничего такого особенного она что дома что на работе как машина нет она скорее как электричество или как водопровод совершенно необходимая функция привнесенная но совершенно необходимая без которой кранты - Женщина-Автомат - эффективнейшее орудие прогресса без чувств эмоций без сомнений и сожалений - в которой я растворился без остатка которой я совершенно добровольно подчинился пойдя на поводу у врожденной лени и тяги к комфорту и к уютному постоянному гарантированному присутствию женского тела рядом - женского тела - к постоянному присутствию достатка и уюта – где кто-то а не я оплачивает в срок все счета помнит все дни рождения всех друзей и день свадьбы родителей – хм а я ведь даже сделал ей помнится предложение а она стеклянно взглянула типа зачем и больше никогда этот вопрос не поднимался за что ей спасибо отдельное - что же ей подарить-то господи хм джинсы бы надо себе купить а-то она опять купит и будет в глаза смотреть прокурорски нравится не нравится и потом начнет с маниакальным упорством к новым джинсам покупать все эти майки кроссовки носки это у неё просто мания чтоб всё подо всё подходило со всем совпадало эдакая абсурдная тяга к гармонии – только совершенно непонятно зачем я ей нужен что в джинсах что без так мне никогда и не понять зачем она вдруг появилась на моём пороге да и понимать наверное поздно я растворился я исчез я куплю ей сейчас подарок я приду домой она поцелует меня в щеку глядя мимо меня я поцелую её в щеку глядя мимо неё – мы выпьем по бокалу шампанского которое она купила и съедим по бутерброду с икрой на которую она заработала – потом я как всегда тихо встану и уйду в свою комнату к своим книгам к своей музыке и своему компьютеру на которые у меня слава богу есть возможность самому зарабатывать – и потом поздно ночью она если захочет она войдёт в мою комнату без стука подойдёт сзади положит мне руки на плечи и недолго постоит так глядя в окно – и потом либо будет секс либо нет это неважно – потому что если она не зайдёт в мою комнату и не положит мне руки на плечи то завтра у меня будет болеть голова как будто я напился как урод какой-то и никакой цитрамон не поможет – надо бы зайти купить цитрамону хотя она наверняка его купила – девушка будьте любезны мне пожалуйста апдайка иствикских ведьм да заверните в подарочную хотя подождите а фильм на дивиди есть очень хорошо и его тоже заверните да именно и книгу и фильм – иствикских ведьм.
* * *
- Она - ведьма!
- Ты о чём, Галка? Ты что? Погоди, присядь, на, держи сигарету и объясни всё толком.
- Она ведьма, ведьма, ведьма…
- Да кто? Успокойся, сядь. Сядь, я говорю! Что, опять твой профессор по бабам пошёл? Кто на этот раз? Санитарка или студентка? Ты ж, мать, уже должна была бы и привыкнуть… Шучу-шучу.. Ну, вот так, отлично, давай… Говори уже…
- Да, блин, какое по бабам. Он к своей этой, бывшей, к ведьме на день рожденья намылился. Так и так, говорит, такой случай, типа не могу не пойти, то да сё. И поскакал, кааааааазёл…
- Ну, и чего ты бесишься. Эка невидаль, Орехов к Варваре своей на день ро…
- Вот и ты! И ты!! К «своей Варваре»!!! Да она уже сто лет ему никто! И он ей – никто! Блин, мы уже с ним сколько женаты? Уже Валерка в третьем классе, а эта ведьма всё тут, всё рядом…
- Да какая она ведьма? Ты что, окстись… Из неё такая же ведьма как из меня.. хм.. сама знаешь кто. На, бери еще сигарету… Зоя предупредит, если пациенты повалят. Сядь. Ну чего ты бесишься? Чего? Ты что, не знаешь своего Орехова? Его же только новьё прёт. Он на отработанный материал не разменивается. Так что успокойся, как раз сегодня ты в полной безопасности. Ты б лучше за этой новенькой Ланой из ординатуры приглядела. Он уж, вроде, там хвост распускает по полной…
- Да плевать мне на всех этих лан-светлан-обезьян. Ты ж знаешь, я это быстро решаю. Учёная. Я просто не могу, не могу больше выносить, что ведьма эта, Варька повсюду: здесь, на кафедре, везде… Ну, как это может быть, что столько лет, а меня всё с ней сравнивают, всё время я – как бы вторая.
- Мать, ну ты же и есть вторая. И твой Орехов никогда б не стал «тем самым» Ореховым, если бы не она. Так бы и остался «одним из», ботаником мухами засиженным, если б не влюбился в Варвару и не ломанулся её завоёвывать. Она ж была… хм... уж и не знаю, как сказать... Нет, не самой красивой, не дай Бог, и не самой яркой, куда уж ей там... Она была какой-то самой Девушкой факультета, что ли. Покойный Захржевский, царство ему небесное, бывало, говорил: я дверь на кафедру держу открытой, чтоб увидеть как она мимо пройдёт – экономлю на электричестве…
- Ну вот.. Вот и ты, блин.. Да ничего в ней особенного не было, видела я те старые фотки у свекрови. Обычная мочалка. Да и потом я же помню её. Она же в ординатуре была, когда я поступила. И потом, когда она уже ушла от Орехова и заехала в последний раз какие-то вещи забрать, я, помню, пришла домой, а она в большой комнате на стуле сидит, прямая, словно аршин проглотила, а он, тряпка, всё её за колени обнимает и чего-то там как всегда лепит: что же мы наделали, Варюха, что же мы наделали… А она меня увидела и смотрит этим своим рыбьим взглядом, на лице ни эмоции, ни тени, будто её это всё не волнует и будто терпит она из последних сил. И потом только ухмыльнулась криво. И вот, поверишь, с тех пор она мне и мстит, ведьма. С тех пор Орехову удержу и нет… Ведьма она, говорю тебе, ведьма!
- Ну, ты, мать, загнула: с тех пор... Ты припомни, припомни, с чего это она от Орехова ушла. Припомни, как ты первокурсницей к нему в постель супружескую запрыгнула, пока она колесила по Сибири и детям оленеводов мозги вправляла. Ты, Галь, конечно, извини, но я же тоже не слепая и память у меня хорошая. Но в одном ты права, Орехов бы от неё так и так ушёл, потому как хоть она и умница-разумница была, но только темпераменту постельного в ней, ты права, как в рыбе мороженой, а твой урод-то ёбкий, как говорят. Всё, молчу-молчу… Её брак-то с Ореховым твоим, как я понимаю, держался только на том, что он к ней на её Олимп всё пытался забраться. И уж не знаю, счастье это твоё или нет, что он к тебе в руки с этого Олимпа и навернулся. Я б, уж прости меня, Галь, такого кобеля у себя в доме терпеть не стала, будь он хоть трижды гений-разгений. Но сегодня ты, Галк, расслабься, от Варвары своей отмороженной он, как ни крути, вернется целый и невредимый и ночевать, если не занесет его под какую юбку на обратном пути, будет дома…
* * *
Домодедовский аэропорт сиял неоном. Самолёты заходили на посадку и приземлившись, красиво заруливали к новёхонькому терминалу. Пассажиры неспешно следовали в зону досмотра по прозрачной кишке пандуса. Приятный приглушенный голос в динамиках предлагал им воспользоваться услугами бара на втором этаже. Высокий темноволосый пассажир в дорогом тёмно-синем костюме незамедлительно воспользовался предложением. Высокий темноволосый пассажир заказал коньяк и кофе и улыбнулся официантке так, что у той подогнулись колени. Высокий темноволосый пассажир одобрительно хмыкнул: нормальная реакция, правильная реакция, реакция что надо. Он же не урод какой-нибудь, а с точностью наоборот. Высокий темноволосый пассажир был доволен жизнью на все сто. Высокий темноволосый пассажир приехал на встречу: в этом городе его ждала его Женщина. Его Женщина-Огонь. Он приехал к ней по её зову и привез ей в подарок себя и свою пламенную страсть. Наш пассажир ослабил угол галстука и откинулся на спинку кресла. Как же приятно путешествовать вот так, налегке, мотаясь между городами и весями, завтракая в Праге, обедая в Москве и ужиная, ну, скажем, ради разнообразия в Хельсинки. Он прикрыл рукой глаза и попытался представить её лицо. Странно, но лицо её он почему-то всегда так быстро забывал. Казалось бы, они столько раз были вместе за эти три года, но её лицо раз за разом первым выветривается из его памяти, как только она, изящно покачиваясь на каблучках, исчезает в недрах транзитных зон бесконечной череды аэропортов. Она всегда уходит не оглядываясь. Она всегда крепко, долго целует его, и отстраняется, улыбаясь, и прищуривает глаза, и ему уже почти хочется провести рукой по её волосам и сказать лишнее, но она проводит прохладными пальцами по его щеке, взмахивает рукой, изображая телефонный звонок, поворачивается и уходит. Нет, он, разумеется, никогда бы и не сказал лишнего. И она это знает. Но ему приятно представлять, что он может это сказать. Чтобы увидеть этот её жест, чтобы потом еще долго его помнить И он помнит его. Помнит её запах One. Помнит её трогательную шею. Помнит точку у ключицы, где пульсирует венка. Помнит её сильные руки, которые обхватывают его, оплетают. Помнит её грудь, так плотно, так уютно заполняющую его ладони. Помнит, как она выгибает спину, закидывает голову, и сквозь приоткрытые губы выдыхает стон-зов. Помнит, как она взлетает над ним и терзает его самой сладкой из пыток, круговой, аритмичной, дразнящей. Высокий темноволосый пассажир прерывисто вздохнул, открыл глаза и огляделся. Странно, у него такая хорошая память на лица. А вот её лицо – ускользает. Ну да это и не важно. Важно, что она – его Женщина. Та, которую он так долго искал. Та, которая не задает лишних вопросов и не мямлит глупости про любовь-морковь. Та, которая сама и сразу расставила точки над i. Та, с которой жизнь стремительна и горяча как самум. Та, которая может танцевать, танцевать, танцевать ночи на пролёт, вызывая восхищение всех вокруг, его друзей, коллег, случайных знакомых. Та, которая потом может любить, любить, любить его, ласкать, подчинять и подчиняться, достигая полной гармонии, полного слияния с его самыми сокровенными мечтами. Та, которая так органично встроилась в его раз и навсегда заведённый ритм, а его идеально устроенный чувственный мир, в его давным-давно разработанный жизненный план.
* * *
«План: Общий. Трэк: Eurythmics. Angel. Глубокий чёрный зрачок. Увеличение. Из глубины зрачка появляется девушка в бесконечно длинном белом платье с бесконечно длинными рукавами. Центровка. Девушка приближается. Увеличение. Вокруг зрачка – зелёная роговица. Смена угла. Горизонт. 90 градусов. Девушка выходит из черного тоннеля на луг. Девушка идёт, не касаясь земли. Фронтальный вид. Девушка идёт. 3 сек. Смена угла. Вертикаль. 90 градусов. Девушка идёт по траве, не касаясь её. Вид сбоку. За ней – лес. Смена угла. Вертикаль. 45 градусов сзади. Девушка переходит шоссе. Девушка идёт по направлению к белому многоэтажному дому. Девушка подходит к двери и проходит сквозь неё. Девушка подходит к лифту, проходит в него сквозь двери, выходит из него, идёт по коридору, подходит к двери квартиры, проходит сквозь ней, идёт через прихожую, заходит в комнату, проходит её, проходит мимо кровати, на которой спит молодой человек, останавливается у окна. Окно зашторено зелёным. В комнате темно. Девушка распахивает шторы. За окном яркое зелёное небо. Увеличение. Крупный план сзади. Девушка скидывает с плеч белое платье. Обнаженная спина девушки от шеи до талии, горизонтально перечеркнутая тонкой белой застёжкой. Крупный план. Руки молодого человека расстегивают застежку и смещаются в стороны. Руки молодого человека нежно проводят сверху вниз по белым, сияющим крыльям. Титр: Angelique – бельё для ангелов»
- Ну, блин, ты, брат, даёшь.. Чёй-то тебя на ангелов потянуло, бля. Не, клёвый скрипт, бля, Босс конкретно пропрётся, в натуре, но ты, прикинь, кто бы мог подумать, что ты, бля, будешь скрипты про ангелов фигачить. Эй, стой ты куда? Ты чё, куда, бля, нах, сёдня ж в «Висконсине» зависаем, Юг выставляется за «богатырей». Чё сёдня т-те к ней? Не, ну ты конкретно звезданулся, брат… Не, ты, бля, послушай себя.. Ланно, пошёл в жопу, я-то переживу, а вот ты, бля, фиг вывернешься теперь, урод, если подсел на этого своего Ангела-к-которому-страшно-прикоснуться, бля… Ты бы, что ль, попробовал, бля, прикоснулся к ней, может она этого и ждёт, а ты, бля, как поц какой-то только ходишь кругами, да, бля, тоску наводишь… Кому эта срань нужна, бля, когда… Да ланно, ланно, я чё, ты ж мне как брат, я ж потом буду тебя в пиве вымачивать, когда ангел твой тебя нах пошлёт, а как тебя не послать-то, ты на себя посмотри, кто ты, чё ты по жизни делаешь, чё у тебя будет завтра, чё будет через год, ты ж кроме компа своего ничего в жизни не видишь, бля, я нах не понимаю как-ты вообще в неё вписался, в докторшу свою, и чего тебя так колбасит не по-детски, чё ты думаешь, она т-тя вот так и будет терпеть со всеми твоими тараканами в голове только потому-что ты у нас, бля, гений скриптовый? Да кому ты, бля, нах нужен, если ты не только чужую, ты свою жизнь-то в кучу собрать не можешь, бля, да, вот, диск не забудь, казёл, надеюсь ей понравится, всё как ты просил, бля, записал, ланно, иди уже, урод, звякни завтра, я у своей буду, всё, давай, давай, беги, Ромео…
* * *
Ты помнишь, Варь, как мы с тобой напились рома тогда, в Сигулде. Какого-то ужасного местного рома. И потом ты лежала на кровати, и на тебя вдруг нашло, и ты читала какие-то безумные стихи. Ты же не любишь стихи, Варь, но ты их читала и читала с упорством марафонца. А я лежал рядом и держал за руку и не знал, что делать, потому что ты – мой лучший друг. А лучшего друга можно только держать вот так за руку. И с лучшим другом можно вот так надираться каким-то второсортным ромом в каком-то богом забытом пансионате в какой-то дурацкой Сигулде. Зачем я тебя тогда туда повёз? Кого я спасал – тебя или себя? Тебя ли от твоих попыток быть сильной и гордой железной женщиной наедине с пустой квартирой? Или себя – от твоей внезапной вдруг свободы, от тебя вне всяких обязательств и привязанностей. Я не знаю, чего я тогда испугался, Варь, и сможешь ли ты меня когда-либо простить за то, что я просто лежал и держал тебя за руку и слушал поэтический бред. Что ты читала? Ты читала стихи своего дурацкого Орехова, которые ты так долго учила наизусть, вместо того, чтоб послать его сразу куда подальше, а я наблюдал тебя юную и влюбленную и давал советы по поводу фасона свадебного платья. Я всю жизнь давал тебе советы, и ни один из них не сделал тебя счастливее, Варь. Я всегда был рядом, с твоих безумных шестнадцати лет, когда ты решила выйти замуж за учителя литературы и твоя мама прибежала к нам и попросила меня поговорить с тобой. До этого мы с тобой не говорили ведь толком, только пока и привет, но потом твоя мама сказала, что ты долго была в меня влюблена. Но я этого уже, увы, не застал. Потом я был твоим свидетелем на свадьбе и свидетелем всех твоих профессиональных подвигов и свершений до и после. Так же как параллельных подвигов и свершений твоего Орехова. И я молчал. Я боялся сделать тебе больно. И еще больше я боялся, что ты не поверишь и решишь, что у меня паранойя. А потом я привёз тебя в эту самую Сигулду. И каждое утро вытаскивал тебя на солнце в надежде растопить этот кошмарный лёд, подёрнувший твои глаза. А ты просто смотрела вокруг взглядом Евы, только что вылупившейся из ребра, и в твоих глазах на поверхности льда проступало четкое решение, решение-приговор. И я, твой лучший друг, подчинился этому приговору, Я не оспорил его, не подал апелляцию. Я как всегда струсил и не решился схватить тебя в охапку и утащить тебя за тридевять земель, подальше ото всех. Я, как последний урод, только и смог, что выдавить из себя какие-то глупости про то, что ты – обычная Женщина, и что может тебе стоит попробовать жить обычной жизнью, безо всяких высоких целей, безо всяких безумных планов, с кем-нибудь обычным, кто будет тебя просто любить. Кто не будет тебя завоёвывать. Кому тебе не надо будет доказывать свою личностную и профессиональную состоятельность. Кто будет всегда рядом с тобой. С тобой любой: грустной и весёлой, рассеянной и сосредоточенной, страстной и холодной до фригидности, кто будет пестовать в тебе и ангела и беса, просто потому что они оба – это ты. Кто не будет прикидываться Щелкунчиком с одной лишь целью: чтоб ты полюбила его так, чтоб он стал в конце концов человеком, мужчиной, опорой. Жаль, что всё это я сказал про себя. Только про себя. И теперь я вот еду к тебе на день рождения, Варь, и я знаю, что ты опять что-то задумала, потому что я чувствую все твои мысли до того, как они впархивают в твою безумную, светлую голову. Я знаю, что на тебя снова нашло то же, что и тогда, в той дурацкой, проклятой Сигулде, когда мы напились с тобой какого-то ужасного местного рома.
* * *
Пять пальцев подрагивают на шее у высокой русоволосой дамы в сером платье. Дамы бальзаковского возраста. Варенька улыбается ей светло и беззвучно выдыхает: «Ну, где же вы, мальчики?», и пять тонких пальцев сжимаются в кулак, и ярко-красные ногти скрежещут по стеклу, оставляя в нём глубокие антрацитово-чёрные царапины….