Алеку казалось, что за окном успело пройти тысячелетие, прежде чем в следующий раз открылась дверь. Он весь подался вперед с мучительным выражением на лице.
В дверях стоял Луис, а у него в руках шевелился маленький сверток и тихо попискивал. Борсуа смотрел на него уставшим умиленным взглядом.
- Живая… - выдохнул Алек. Голова у него закружилась, он даже побоялся взять на руки на удивление легкий и хрупкий сверток. – Девочка?…
Луис кивнул. Потом подозвал стоящую в сторонке сестру, она бережно забрала девочку и унесла ее вдаль по коридору.
- Не смотря на то, что слишком ранняя, девчушка крепкая, и есть все основания предполагать, что вырастет она такой же, - сказал Борсуа, глядя вслед сестре с ребенком.
Алек с бездумно-счастливой улыбкой на лице тоже проводил их взглядом до поворота и шагнул к кабинету.
- А как…
- Подожди, - остановил его Борсуа, не поднимая глаз. – Не торопись так. Приди в себя сначала от встречи с дочкой. Успокойся, постарайся дышать глубоко…
- Что это значит? – внезапно охрипнувшим голосом резко сказал Алек, заглядывая через плечо Борсуа в двери темного дерева, но видя только кусок простыни. – Что, Борсуа?…
- Когда начались роды, я сказал ей, что лучше бы все прошло хорошо, потому что ребенку сейчас нужны силы, чтобы выжить. Много сил… И она ответила, что отдаст ему все силы. Девочку спасать не пришлось, она вполне здорова, хоть и слаба. Спасать пришлось твою жену. И мы не смогли… Алек, прости, я… - Луис хотел сказать «она умерла», но не смог. Вместо этого, он слабо хлопнул Алека по плечу, одновременно подталкивая его к двери кабинета, и, сказав «прощайся…» пошел вдаль по коридору тяжелым старческим шагом.
А Алек остался один на один с еще теплым, подплывшим кровью телом жены и со смертью во всей ее неприглядности…
На следующий день Петр, доверенное лицо покойной m-me Diverge, одетый в черные одежды траура, вышел из особняка Diverge и пошел вниз по улице одной из привычных своих дорог – к дому врача Луиса Борсуа. Однако, дойдя до нужной улицы, он перешел на другую сторону и постучался в дверь особняка, прямо напротив дома врача.
Дверь ему открыл пожилой швейцар.
- Письмо для месье Andre de Vira. Добрый день, - сказал Петр по-французски, и, видя, что швейцар протягивает руку за письмом, добавил - Велено передать лично в руки.
- Месье de Vir никого не принимает сейчас – покачал головой швейцар. – Он в трауре по своей хорошей знакомой m-me Diverge, что умерла вчера ночью...
- Я думаю, это письмо он примет. Оно как раз от m-me Diverge.
Удивленный швейцар посторонился, пропуская Петра в дом. Он проводил его до комнат месье de Vira и осторожно постучался в двери. Ответа не последовало.
- Месье de Vir! – позвал швейцар. – Вам письмо… От m-me Diverge…
Секунду ничего не происходило. Потом послышались быстрые шаги, и дверь распахнулась. Перед Петром стоял человек лет тридцати пяти, красивый, но взлохмаченный и с мешками под глазами. Светлые необрезанные волосы падали на лоб, доставая до темных бровей. Одет он был неряшливо, и от него пахло крепким виски.
Петр шагнул в комнату, закрыл перед носом у швейцара дверь. Месье de Vir смотрел на него хмурясь, с жадным ожиданием в серых глазах.
- M-me Diverge просила меня в случае своей смерти передать Вам это письмо. Это
случилось ночью, как раз перед тем, как начались схватки, и она уже чувствовала себя неважно. Она сказала: «Если мы с ребенком не выживем, отнеси это письмо месье Andre de Vir, он живет напротив Борсуа. И передай на словах, что это – история моей жизни, из которой он знает пока только последнюю часть». Я знаю, что она писала это письмо почти месяц, ночами, чтоб никто не увидел ее. Я думаю, вы уже знаете, что ребенок - девочка – выжила, несмотря на самые плохие прогнозы врачей. В любом случае, это Вам… Выражаю свои соболезнования.
Петр достал из внутреннего кармана плотный конверт, на котором Andre увидел родной почерк ее руки: “Pour Andre de Vir” значилось там.
Дрожащими руками он надорвал конверт, отошел, не глядя, рухнул в кресло, стоявшее спиной к дверям. И забыв про Петра, все еще стоявшего в комнате, забыв про все на свете, начал читать:
«Вспоминай, вспоминай, мой любимый…»
Он вспомнил все. Дойдя до последнего листа, он уже безудержно, по-детски плакал, повторяя только: «Боже мой! Но я не знал… как я мог… Боже мой…»
«Любимый! Ты спрашивал меня, чей это ребенок. Я обещала тебе, что ты все узнаешь после, и если бы мы выжили, я бы сказала тебе все сама, и ты не увидел бы этого письма. Но раз ты читаешь его, значит, нас уже нет, и тебе придется верить моей руке.
Это наш с тобой ребенок, мой незабываемый, мой самый несчастный из всех на свете отцов… Я обнаружила себя в положении спустя два с половиной месяца после нашей встречи, но Алек, если помнишь, тогда болел воспалением легких и ему было не до постели. И я поняла, я всей душой поверила, что этот ребенок – от тебя. Алеку я сказала, что нахожусь уже на третьем месяце, и он поверил…
Врачи говорят, что это, должно быть, девочка, и, значит, она будет похожей на тебя и счастливой. Если все сложится хорошо, я наверно уйду от Алека, и мы будем жить все вместе. Мы уедем в Петроград… Алек поймет, я верю, он всегда меня понимал. Пока это все лишь мои мысли, но раз ты их читаешь, значит, они уже – несбывшиеся мечты…
Мне плохо, любимый, похоже, начинаются схватки, надо спешить. Помни, что как бы не вышло со мной и с ребенком, я все равно люблю тебя всей душой, и буду любить тебя там, если придется уйти. Я буду ждать тебя, хоть вечность, хоть две, и моя маленькая дочурка тоже. Я назову ее Андрианой, в честь тебя. А если все-таки мальчик – Андреем…
Все, любимый, мне больно, а надо еще сказать Петру, чтоб он отнес это письмо тебе… Я люблю тебя и верю, что мы выживем, а если нет – я не хочу тебя неволить клятвами и последними просьбами. Просто помни меня, всю жизнь, сколько будешь еще в уме и памяти – помни…
Люблю… как больно мне!… и от дочки тебе поцелуй…
Прощай».