Борька

БОРЬКА
(Истории Дурного Холмана)

ТУ-РУ-ТУ-РУ ТУРУ-РУ! Сидит заяц на дубу. В небесах кобылица лисой прячется. Утица зубы в берлоге ощерила, по-волчьи воет, каждого, кто мимо не пройдет смеяться заставляет.
А распотешу я вас, милые, сказкою быльною. Историей скоморошеской, что случилась за морями дальними во поле ближнем, не столь низко, но и не высоко, там где не бывали, а в то же время все это видали.
Давно, но в то же время недавно, в деревушке, что Черный Враг прозывается, наш герой-богатырь на свет и появляется. Уродился не кривой, не хромой, а в теле статный, в здоровье всем на зависть знатный. Родителев своих не знал сызмальства. Отца не было. Точнее официально-то он есть, да не про его честь. Папка слыл организмом вольным, к семье не приспособленным, духом раздольный. Да и к чему семья эта, когда ни одной красотки он не ведал, что глазища ему не строила, к нему не льнула, мечтая хотя бы о минутке загула. За год с десяток, а то и поболе, сделает этаких молодцов-сынков и был таков. И все без претензий, да слез, девки его за счастье почитали такой курьез. Мамку же наш герой помнил сумнительно: лишь запах молока, да глаза, что добротой искрились разительно. А когда уж в разум-то вошел, так ее не стало. Одиножды шагнула за дверь и сгинула, как не бывало. И все, что осталось сынку: судьба сиротская сызмальства, да имя с рождения даденое без изыску. А нарекли его обычно,  потому как люди здесь особливо ум не утруждали, а больше в физическом плане себя нагружали: коли свинья, то Окся, коли баран, то Костя, коли коза, то Манька, ну а коли бычок, то Борька...
Рос наш Борька, рос и превратился в быка взрослого, здоровущего бугая рослого. Одна шея в четыре мужицких обхвата, о малоросликах гишпанских и вспоминать без смеха не надо. Тягаться с ними, да спорить- себя позорить. Тореро ихний от Борьки лесами, да холмами бы бег, как хранцуз из под Москвы утек. Такой бык и на Руси-то редкость, что уж говорить про корридную заморенную мерзость. Пока Борька силушку в травах мягких набирал, народ вокруг ходил, да вздыхал. На памяти старожилов, что еще в деревне остались, силы природные давненько так не старались. Председатель еще сохранившегося колхозу товарищ Заварзин особливо гордый был, что чудо такое взрастил. Хотел питомца своего, как племенного, в столицу, али еще куда подальше, на выставку доставить, да там на золотой помост поставить. В газетах, чтобы про него, про Заварзина, прописали, да может награду каку дали.   
Вскорости созрел Борька, мужиком стал. И вот тут случилось то, что никто в уме не держал. Порушил наш молодец все председательские планы, потому как быком вырос в самом что ни на есть прямом смысле, со всеми приличиями, без какого-либо изъяну. До баб охочий, до мужиков не очень. Девки-коровы само собой разумелось. Спуску им Борька не давал, но и на ласки щедр бывал. Что же до баб деревенских, то ли ласки материнской с детства не получил, то ли вообще женский пол любил, но нравилось ему сильно, когда рука бабья с любовью его погладит, да словцо доброе подарит. А вот в плане того, как к мужикам здешним относиться, никак не мог Борька определиться. То его жен стеганут, то ему по рогам дадут. Да и пахло от них горько: самогоном, да махоркой.
Беда случилась, когда пожаловал в Черный Враг инспектор. Человек сурьезный, в шляпе, до шуток не охочий, в чем-то даже вредный. Прибыл по письму Заварзина оценить Борьку, да решить показать его на выставке можно насколько. Долго он быка за уши трепал, в ноздри лез, да под брюхо залезал. Достал хуже паутской компании, что слетались на стадо после купания. Чего порешил для Борьки загадкой осталось, но видно добро дал, поскольку тут же на зеленой с Заварзиным застолье состоялось. Хорошо водочку попивали, явно победу председателя обмывали. Пили-то не вдвоем, поскольку Заварзин несколько заинтересованных баб призвал, чтобы инспектор от скуки не зевал. И очаровался под хмельком гостюшка завклубом Катериной, в округе слывшей видной дивчиной. То, да се, про город, да про машины... Забилось сердечко Катерины. Назначила ему свиданку тайком, в клубе своем поздним вечерком.
Едва стемнело инспектор с Заварзиным попрощался и к алькову желаний подался. Борька же тоже воздыхателем Катерины слыл, потому как за ласку ее сильно любил. А та еще на пути к клубу бычка повстречала, да за ухом со словом ласковым потрепала. Вот пасется подле очага культуры наш влюбленный бык, глядь, огородами, да чапыжами чешет сюда незнакомый мужик. Видно запах от него какой выделялся, поскольку о намерениях насильнических Борька догадался. Налились его глаза кровью, из ноздрей пар валит, копытом землю рыхлит. Как погнал жениха по полю, тот о бабе позабыл, прочь побежал с матом и воем. Гонял его Борька какое-то время, пока инспектору в голову не пришла идея. Рванул Дон Жуан поскорее к клубу, чтоб о защите упросить свою новую подругу. А та видит бежит женишок, за ним на всех парах несется бычок, и щелк, дверь клубную изнутри на замок. Чтобы Борька, значит, не ворвался, и народ без духовной пищи не остался. Инспектор заскочил на крылец, дверцу на крюк, а дальше полный, как говорится, писец. В помещение клуба зазноба его не пускает, потому как быка страшится, а за тонкой дверью крылечной взбешенный рогатый глумится. Короче, минут с двадцать герой-любовник, забившись в угол, скулил, пока Борька по досочкам укрытие разносил. А когда крылец развалился, и бык наконец-то пробился, то в руинах едва инспектора не затоптал и напоследок со всей мочи под зад наподдал.
Опосля такого хулиганства и погрома о какой-то выставке не могло быть разговора. А Борька почуял силу, да что его боятся, совсем сглузду съехал, давай на мужиков без разбору кидаться. Убитый горем Заварзин хотел сначала буяна на мясо сдать, потом решил, что особо с этого нечего взять. На собрание дошел лишь зоотехник, привлеченный обещанным самогоном, хотел председатель пригласить еще агронома, но в последний момент пожалел напитка, решив, что умных голов и так хватит с избытком. Всю ночь вдвоем и так, и сяк рядили, а к утру все же постановили: впарить подороже быка Дурному Холману, поскольку у них на тот момент стадо оказалось с трагическим для коров изъяном. Что уж они там плели, то неизвестно, но вскоре Борька изменил жительства место.
Гуляет по Холману наш герой, в ус не дует, травку щиплет, да подруг голубит. Доярки в обед ходят, от Борьки вздыхают. Любая пройдет, красавцем называет. Только с мужиками и здесь не сложилось. Не может сильный пол впасть к быку в милость. Поначалу они на Борьку плевали. Мордой тупой обругают и дальше пошагали. Некоторое время бык терпел такое неуважение, потому как чужак сосланный за непристойное поведение. Но вскоре почуял, что средь коров пошли смешки и шатания, а с мужицким унижением не задашь им требуемого воспитания.
Последней каплей в душевном раздрае оказался колхозник Фома. Шел мимо злой по самогонной нужде, с большого, видать, бодуна. Глядь, посреди дороги Борька гуляет, воздухом дышит, мух отгоняет. Видимо, бык как-то не так посмотрел, только Фома, только и искавший заводки, совсем озверел. Рожу скривил, харей бычьей назвал и со всего маху в лоб закатал. Обиды такой Борька не стерпел, глаза покраснели, пар выпустил и как пароход заревел. От гудка его Фома к земле прирос и застыл. Осознал, что глупость сейчас сотворил. А бык уже явно не шутит, землю роет, хвостом крутит. А чтобы страху в глаза побольше напустить, стал об поленницу чесаться и набок ее воротить.
Фому насилу потом откачали. С месяц в больнице его кололи, да мази всякие втирали. А Борька окончательно решил - всех ненавистных мужиков гонять пока хватает сил. Стал Дурной Холман будто на военном положеньи, как бык гуляет все вокруг без движенья. Бабы-то с детями могли, конечно, ходить, но коли мужику опасно, то лучше бога не гневить. Потому едва заслышат Борькин рев, как ребятенков с мужьями домой и дверь на засов. Мужикам-то совсем срамота, на дойку с женой сходить - целая беда. До скотного с бабой своей дойдут и нырк в кусты. Сидят затаившись, чтоб бык не видел, пусть лучше зажрут пауты. А как жена пойдет назад с молоком, то обстановку выяснят, и коль опасности нет, хвать подойник из рук и домой бегом.
Была лишь одна управа на Борькину силу  в лице колхозного пастуха  Никодима. Жил бобылем он, не просыхал, коров гонял, да срамные песни орал. С первой минуты как увидел быка, словно признал в нем родного сынка. Сядет, бывало с ним на лужке, речи ведет в душевной тоске. Супротив послушать Борька не возражал, ложился рядом и рассказам внимал. И  проникся он таким обращеньем, суровой мужской лаской и уваженьем. Ни разу пастух на быка хлыста не поднял, за что тот в ответ на него не мычал. Бывало Борька нахулиганит, Никодим лишь прикрикнет, враз на место ставит.
Беда в том союзе одна лишь была: не ведал пастух кроме мата другого языка. А потому  все чувства свои, аль разума просветленья выражал Никодим исключительно в таком общеньи.И вскоре Борька понял, что краше матюга, нету на свете прекрасней словца. Трехэтажный для него звучал гордо, а значит и слушаться того, кто им кроет, можно. Мужик деревенский тож не кровей благородных, не с институтов знатных, но матом так не владел, редко употреблял его в ситуациях нештатных. А потому при встрече с быком на три буквы послать его не мог, а лишь орал «Караул!», да как можно дальше бег.
А Борька совсем вошел в антимужеский раж. Питаясь страхом вселенским уже и ночами пробирал его силы кураж.  Дабы не создавал подопечный без пастуха неудобств, запирал его Никодим на скотном на здоровый засов. Но как забурлила кровь в Борьке круглосуточно, стал он сносить одним махом запор этот шуточный. Выбьет дверь, протрубит гордо и идет пугать населенье, вперед выставив морду.  Пока гонцы Никодима разбудят, бык  в темноте, бывало, не одного мужика приголубит.
Сколь продолжалось бы такое военное положенье неизвестно, если б не случай один имел быть место. Спьяну под вечер домой ввалился Панкрат. Жену погонял, тещу в погребе запер, да построил ребят. После от скуки в хлев забежал, споткнулся о грабли, да там и упал. Родные решили папаньку не будить, дать проспаться, а дверь не заперли, чтоб он всегда мог в избу возвертаться. А ночью Борька разбойничать брел. Глядь, дверь открыта, он и зашел. Видит мужик храпит без движенья, но нападать на лежачего... Быка охватили сомненья. Решил пока постоять, подождать, а как очнется тут теплым и брать.
Лишь с петухами в себя Панкрат пришел, глаза открывает... Ум за разум зашел. Понял мужик, что лежит под быком, ну и с испугу его матюгом. Борька моментально команде внял, только Панкрат его хвост и видал.
Вняв рассказу о таком чудном спасении, мужики подвергли его сильному сомнению. Но серия опытов Панкрата оправдала. С той поры страха перед Борькой в деревне не стало. Боле от него никто не бегал и его не боялся, а ночами теперь бык с поленницами развлекался. Разрушит парочку, тряхнет головой и преспокойно бредет на постой.

Борьку убили охотники из Москвы. Приехали на выходные поразвлечься: рыбы поймать, зверя подстрелить. Естественно, выпили за приезд. Хорошо посидели. Посреди ночи взыграл под пьяную лавочку охотничий азарт. Дружно взяли ружья и пошли в поля кабанов искать. На выходе из деревни напоролись на Борьку, возвращавшегося в приподнятом настроении. Четыре поленницы, да каких - не шутка. Посмотрел он на пьяных мужиков и промычал неодобрительно. Ну а те испугались и давай палить...
Может и не стоит их винить. Они же ничего про Борьку не знали.