Сейчас не знаю, отстал от передовых технологий. А вот лет тридцать назад редисочное производство выглядело так. К концу зимы бабы Дуси, Клавы и Фени, надев фуфайки и валенки, платки, какие похуже, выходили с деревянными лопатами на заснеженный огород. У кого старик ещё живой был, брали с собой и старика. Но это редко у кого. Долго оглядывали белое пространство, страшась зачина и как бы не помереть прямо тут. Крестились: «Господи, благослови!» Вздыхая, жалуясь, скрипя и кряхтя, начинали чистить подтаивающий снег. Помаленьку, потихоньку, как жуки в навозе, колупались они в снегу, ворошили его, сгребали к забору, обнажая мёртвую землю. Одной уж за семьдесят, а надо ж – в каждый день по полсоточки – и за неделю готово огромное пёстрое одеяло. А земле только дай волю, ей только один глазик открой – сразу под солнцем начинает оживать, расползаться тёмными разводами, поедать остатки снега (и не надо веником его сметать), впитывать первую влагу. Ночь землю опять морозом схватывала до бесчувствия, но день солнцем оживлял. Так и издевались они над ней до конца марта, когда тепло всёжки-то перебарывало.
Тут бабки звали на подмогу сыновей, зятьёв, деверей, соседей. Те в назначенный день, самый первый или чуть позже, когда только можно становилось работать с землёй, приходили с утра, если в выходной день, или после работы и начинали копать. Если земля хорошая и рассыпчатая, то сотка за час копается, полчаса боронится. Мужики, сморкаясь на грачей, делали короткие перекуры, скидывали пиджаки, работали споро, представляя всё время в уме бутылку и не слушая бесконечные бабкины перечисления всех болезней и невзгод. А той только выговориться, всю зиму молчала. Как всё равно эта земля, комкастая, грязная, в колдобинах. И на глазах преобразуются обе. Бабка уже смеётся, вспоминает, как в прошлом году одну грядку пропустили и не засадили да без конца платок перевязывает. И земля гляди - взрыхлённая, вспушённая, ровненькая и улыбается. Ой, ну, любо-дорого смотреть – хороши, хороши! Если работник – близкий родственник, ведёт бабка работничка в дом, нет - отдаёт поллитровку прямо в огороде: «Дай бог тебе, здоровья!»
На следующий день или в этот бабки делали грядки. Каждая на свой и прабабок своих вкус, но большинство – узенькие, сантиметров 50-70 и длинные, до 6 метров. Проходы между ними делали неширокие – чего проспекты городить. Лишь бы можно пройти, чтобы сажать, полоть и поливать. Экономили на земле страшно. Грабельками поднимали гряду на спичечный коробок-другой. Вот ведь – две недели назад снег лежал грязный, а теперь – шоколадки аккуратненькие. Так бы и съесть. Крупные комки, какие ещё по недогляду остались (а нечего было смеяться тогда да платок перевязывать каждую минуту - смотрела бы лучше, как зять боронил – вот он тебе и наборонил), бабки растирали жёсткими ладонями, да ещё прихлопывали по земле, поглаживали её – земля это любит.
Как только грядки готовы, а то, бывало, не все сделаны, а только несколько штук – остальные потом, по ходу, - бабки звали внуков, племянников малых и просто пацанов сажать семена. Своих хоть не приглашай – ленивые, и руки у них болят, и ноги. Вот лучше тех, какие в прошлом году сажали. Шустрые такие и старательные. Это - про меня с братом. От кого-то, уж не помню, узнали мы, что одной бабке надо редиску посадить - 20 копеек грядка. Пришли мы к ней, договорились и начали работать. Бабка уже всё подготовила – и грядки, и семена. Ямочки в грядке для семян делались специальным приспособлением. Из нескольких дощёчек сколачивался щит нужной длины – по ширине грядки. В нём просверливались сквозные отверстия, в которые туго вбивались коротенькие, но толстые шпеньки. Шпеньки располагались рядами, на определённом расстоянии между собой. С обратной стороны щита прибивалась ручка, чтобы держать и носить его. Бабка накладывала щит на грядку, становилась ногами на него, приминала равномерно землю. После этого в грядке оставались ровнёхонькие, кругленькие дырочки, сажай – не хочу. С этим щитом бабка проходила весь огород и никому не доверяла. Глубже умнёшь – поздно взойдёт редиска, неглубоко – ботва валиться будет, а плод окажется неразвитым. И наперекосяк тоже нельзя допустить и так вот, и так, и так – во всех плоскостях. Это вам не по клавиатуре стучать – наука и искусство, во как!
Ну, вот, значит, сажаем мы редиску с братом, бросаем в каждую дырочку по одному семечку. У каждого своя грядка. Семена отборные, как спичечные головки. Бабки никогда не покупали их, только свои семена. Рядами сажаем, иначе запутаешься. Вот где ширина разумная нужна – чтобы от одного края грядки до другого дотянуться можно было. Работаем быстро, пять грядок – это целый рубль получится! Аж голова кружится от своего полтинника. Только вот на корточках долго не просидишь, затекают ноги. На коленках что ли попробовать? «Эт ты чёит в грядку ногами лезешь,а ?!» Фу-ты, напугала! Бабка, оказывается, наблюдает и видит, как я в соседнюю грядку залез. Придётся бочком встать. «А тут пропустил!» Ё-моё, беркут, а не бабка. Возвращаюсь и исправляю брак. Брату тоже достаётся. Если так дело пойдёт, это мы не скоро закончим. А может, ну его – этот полтинник? Нет, надо работать. Час проходит. Руки грязные, штаны грязные, ботинки грязные, сопли текут, спина и шея затекли, коленки болят. Встаёшь, разгибаешься и видишь, что дело к концу идёт. Скорей бы. Больше никогда в жизни не соглашусь сажать редиску.
Когда мы уходим разменивать юбилейный рубль, бабка засыпает песком ямочки и заравнивает веником поверхность. Песок лежит в огороде кучей. Без песка нельзя. После полива земля трескается, и вот тогда песок проникает в трещинки и закрывает влагу. Да и земля от песка мягче становится после мотыжки. Редиске только этого и надо – воды побольше да земли помягше. Бабки ходят с поливальником вдоль грядок, льют водичку, не торопятся. И откуда у них силы? Сами от ветра качаются, а потаскать песка вёдер тридцать, а полить весь огород – ещё вёдер двадцать – это как у них получается? И это же ещё не всё. Взойдёт редиска скоро – дней через 5, максимум – неделю. Да не одна взойдёт, а вместе с травой - вот ещё одна забота, ещё одна работа. Мотыжит бабка междурядья, тяпает – тюх-тюх, тюх-тюх, тюх-тюх. Под солнцем-то палящим. Тюх-тюх. То и дело нагибается, вырывает лишние редиски, где по две, где по три посажено, а тут вообще десяток. «Ну, работничики, твою мать,» - ругается. А мы с братом икаем. Полтинники наши давно спущены на конфеты и мороженое с гораздо большей скоростью, чем зарабатывались. В тот же день, как и не было.
И вот наступает День Первого Пучка. Несколько дней перед этим бабки ползают на коленках и раскапывают крючкастым указательным пальцем землю вокруг растения, всматриваются, какой величины редиска, потом заравнивают, как было. А теперь всё! Теперь можно! Пришла пора рвать, продавать! Со всех грядок набираются полсотни-сотня Первых Редисок. С зеленеющей косой, тонкими хвостиками, розовато-белые - они так юны, прекрасны и сочны, так мило щурятся от яркого света, что жалко, право, смотреть, как бабки связывают их крепкими нитками в пучки, обрезают хвостики, укорачивают косы, укладывают их в зембель. Первая редиска идёт дорого, поэтому очень важно поспеть первой или одной из первых. Сидят бабки на базаре, платочки белые, перед ними пучки редиски, постоянно смачиваемые водой. Не больно-то берут по 40 копеек. А сердечки-то стучат у бабок в предвкушении живых денег. Пенсия не в счёт, это не деньги, а пенсия. С пенсии за свет платят, за воду, хлеб покупается, дрова, уголь, навоз и водка. А на деньги за редиску бабки купят внучкам гостинчиков, а себе масла растительного. А два рубля в платочек завяжут. Сколько этих рублей за лето тут окажется с редиски-то. Может, и на велосипед хватит. Внучок-то подрос, большой уже стал.
- Почём, бабаня, редиска?
- По десять рублей, сынок. Свежая редисочка, только с грядки. По девять уступлю, как первому покупателю.
С хрустом жую редиску, иду по родному городу, смотрю на небо. А оно такое же, как и тогда, в детстве. И редиска такая же. Ничуть не изменилась. Сладкая.