- Я больше не боюсь, Алек.
- Совсем?…
- Совсем. Девять месяцев – слишком долгий срок для страха. Так бездумно шагают в пропасть, надеясь, что через нее перекинут стеклянный мост. Ты очень боишься еще в двух шагах от пропасти, ты в ужасе, когда остался один шаг… Но если ты все-таки занес над ней ногу, значит ты уже перестал бояться. Значит, ты всеми силами поверил в стеклянный мост…
- Ты веришь в свой мост?
- Не знаю, Алек. Не знаю…
- Можно я спрошу тебя, любимая? Можно я задам вопрос, который мучает меня уже девять месяцев, вместе со страхом за тебя… Скажи, этот ребенок у тебя в животе… он – чей?…
Она помолчала. Потом нерешительно, и словно отводя глаза, ответила:
- Ты все узнаешь после. Чтобы не случилось со мной – ты все узнаешь после.
- Ты совсем перестала бояться…
- А чего мне бояться, любимый? Если мы выживем, я буду счастливой матерью, достойной своего ребенка. Если мы не выживем, мой ребенок так и не узнает, что потерял, а я… У меня в жизни было все – и боль, и страх, и любовь, сильнее которой не было ни у кого; и уважение, и презрение, и смерть тоже уже была… Зачем мне жить, если самое дорогое – мой ребенок – погибнет?…
- А я?…
- А тебя я буду любить и там. Всегда.
«… Вспоминай, вспоминай, мой несчастный, хотя ты уже и все вспомнил, наверное. Спустя ровно два года и один месяц, 10 марта 19.. г., тот же самый магазинчик, на углу la rue Buelliarde с кондитерскими изделиями, тот вечный магазинчик, где мы познакомились с тобой когда-то… Я пришла туда по старой памяти, хотела купить пирожных с вишней, моих любимых. Только краешком сознания вспомнив, но тут же и забыв, что это за место, я прошла мимо тебя, не заметив заинтересованного взгляда, я даже не обернулась, когда ты тронул меня за локоть. Только когда ты окликнул меня по-французски и сказал, что я обронила перчатку, только тогда я растеряно обернулась и встретилась с тобой глазами.
Ты мог бы узнать меня, любимый… Хотя бы по моей первой реакции, поразившей тебя, как и в первый раз. Обычно женщины одаренные твоим вниманием начинают лучиться глазами, поправлять волосы и говорить с повышенной интонацией. Самые строгие не меняют выражения лица, и отвечают отрывисто.
А я просто развернулась и пошла прочь. Словно не слыша твоих слов, не видя, что ты обращаешься ко мне, я отошла от прилавка, ударилась в дверь и вышла на улицу.
Я шла и не видела ничего, кроме твоих глаз. Я не слышала ничего, кроме своих убеждений, что это был не ты. На мостике ты догнал меня, ты все еще пытался отдать мне перчатку… Как это напомнило меня, когда много лет назад я пыталась заставить тебя извиниться за какую-то мелочь…
Ты ухаживал за мной очень напористо, со свойственной тебе наглостью часами ожидал меня около дома. Уверял, что влюбился как мальчишка, и это действительно было так. Но ты не мог понять моей горячности, моей безумной любви, я жадно ловила каждый взгляд, каждое твое движение я впитывала всем телом… А потом спокойно прощалась, когда ты не мог со мной расстаться, не дрожала в ожидании следующей встречи, как ты. Зато, когда ты снова появлялся рядом со мной – я сходила с ума. Ты с удивлением принимал эту любовь, она изумляла тебя, приводила в восторг, и ты так же горячо отвечал мне взаимностью…
Я просто научилась жить в ожидании тебя. А ты не умел.
Теперь ты знаешь все. И причины моей непредсказуемой любви, и мои слова, иногда против воли вырывающиеся из уст… Ты влюбился, как мальчишка, а я без любви к тебе не мыслила жизни. Крепче наивной детской любви может быть только одна – любовь, которая дает жизнь, и моя к тебе была именно такой.
Теперь ты знаешь все, и, наверное, все помнишь… Со времени нашей встречи прошло почти восемь месяцев, и все это время я так тщательно скрываю свою самую дорогую тайну, что она разрывает меня изнутри. И все-таки мне кажется, что Борсуа о чем-то догадывается, я не знаю как, и откуда он знает… А быть может, он просто видел меня из окна.
Бедный Алек! Он видит во мне перемены, но связывает их только с моим положением, а Борсуа, кажется, ничего не говорил ему насчет меня. Он и не знает, что я встретила любовь всей своей жизни, он так радуется моему ребенку…»
M-me Diverge подняла голову от письма и долго смотрела прямо перед собой, на горящую свечу, которая стаяла уже больше до половины. Яркие, четкие воспоминания проносились перед ее сухими блестящими глазами, обветренные губы дрожали, произнося беззвучные фразы и изредка улыбаясь. Вокруг нее была уже не полутемная комната и ночная тишина, а улица и прохожие и такие родные глаза, которые не узнавали ее…
В голове шумело, живот сводило легкими спазмами. M-me Diverge вернулась в реальность и сморщилась от накатившей боли. Обняв левой рукой живот и слегка покачиваясь, она снова начала торопливо писать.