Откровения Иона с Дона продиктованные ему могучим незнакомцем на берегу заповедного Белого моря.
Глава 1
Сорок дней я ничего не ел; только пил пиво и курил «Беломор».
Я хотел увидеть чудо и оно не заставило себя ждать...
На попутных добравшись до Белого моря и удобно устроившись в обломках поморского баркаса, я достал шестьсот шестьдесят шестую папиросу, неспеша раскурил её, а потом услышал чей-то трубный голос.
- Ион! - громыхнули темнеющие небеса. - Бери быстрей карандаш и записывай.
Я достал из-за уха самопишущий карандаш, положил перед ним самооткрывающийся блокнот, прилично затянулся и, с интересом глякнул в небо.
В огромном изумрудного цвета облаке торчали вкруг семь золотых канделябров. В их серёдке колыхался на ковре-самолёте тот, кто говорил мне.
Человек-голос был облачён в белоснежный короткий хитон, подпоясанный золочёной пеньковой верёвкой. Он был светел лицом, безус, и коротко подстрижен. Огромные глаза незнакомца отражали заходящее солнце и поэтому казались сделанными из огня. Стройные крепкие ноги, говорящего, тоже отражали светило и, тоже, горели пламенем (наверное, недавно, он мыл их в тазике с оливковым маслом). В правой занесённой над головой мощной длане он держал семь боевых ниньзявских звёздочек, а далеко высунутый, наверное от самолюбования собой язык, был похож на меч Ильи Муромца, который тоже очень блестел на солнце...
От такого бесплатного зрелища крыша моя враз съехала набок и я рухнул с баркаса; вначале на колени, а потом и на пузо...
На всякий случай я решил притвориться убитым.
Но великан дотянулся до меня со своей тучи свободной и, тоже, могучей рукой, подпёр моей потной от страха спиной корму баркаса и прогремел словно в бочку: «Не бойся меня, Ион. Я есть первый, но я же и последний! Папироска, е?»
Я открыл новую пачку моршанского «Беломора». Мы дружно отравились и он продолжил: «И живой я, и в то же время, как бы и мёртвый, бо вечен я, а кто вечен - тот мёртв! Ущучил, вражий сын?.. Итак, пиши пока об этом, а я за винцом на коврике сгоняю; не гоже на трезву голову такие разговоры вести».
- И сырка с хлебушком. Покушать бы..., - осмелился я ему в спину.
- Будь спок, Ион, не забуду! - громыхнуло по берегу эхо.
Через пять минут с неба посыпались бомбы.
Они с воем втыкались вокруг меня в гальку, но почему-то не взрывались.
Присмотревшись, я икнул от удивления: бомбами оказались жёлтые древнегреческие амфоры, пуляемые из ихнего моря в наше моим новым знакомцем. А вскоре приземлился и он.
- Во, консервы эллинские отхватил! - радостно гыкнул богатырь. - Пей Ион и закусывай...
Из амфор, на свет божий, появились почти свежие финики, яблоки, лимоны-мандарины, бананы-ананасы и подмосковные райки. Козьи сыры стояли в очередь за сотами мёда, а те наседали на ковриги белого хлеба перемешанного со шматами украинского сала!
Ну а вино было - просто прелесть, чем-то на наш «Кагор» тянуло...
И вот подкрепившись таким неслабым манером и курнув, по-одной, мы снова за дело сели. Батя на облако взад полез, для пущей важности, как он сказал, а я в баркас опрокинулся.
- Шкрябай дальше, Ион! - сыто гаркнул он сверху и запалил канделябры. - Семь звёзд в моей правой руке, это... Куда они делись, чёрт побери? А, у тебя остались... Можешь их посмотреть, но не громко. Так вот они, сын мой, означают семь церквей, семь религий. Три у вас уже есть, ещё четыре вскоре дождётесь. Семь канделябров-светильников, которые вкруг меня полыхают, езм семь миров человеческих. Первый из них - жизнь земная. Второй - жизнь переходная. Третий - иллюзорная жизнь. Четвёртый - мир «Эйдоса», цвета. Пятый - мир пламени, «Гелиос». Шестой же мир - света мир, а седьмой - вневременье...