- 1 -
- Тебе нужна литературная среда, Игорек, - говорила мне одна знакомая поэтесса.
Она училась в литературном институте им. А.М. Горького, заочно, и собиралась отбыть в Москву на весеннюю сессию.
Мы сидели у меня на кухне и обжирались. Заочница получили посылочку с родины. А родина у нее была богата салом, бужениной, сервелатами и маринадами.
- Это трудно объяснить, - говорила она, увлекаясь кусочком буженины, - но ты меня понимаешь.
Понимать-то я ее понимал, но по-своему, конечно. Налегая на сервелат, я представлял себе свою литературную среду. Состояла она исключительно из породистых девиц. В смысле, чертовски умных и дьявольски сексуальных. И в то же время, наслаждаясь острым вкусом маринованного чеснока, я осознавал, что заигрываю с очередной иллюзией. Такой литературной среды в природе не существовало, скорее это напоминало гарем, ну, в хорошем смысле. Существующие же «литературные среды» очень смахивали на бордель, все ебутся по принуждению, ну в смысле жизнь заставляет. Поэтому я решил, что мне уже ничего не грозит и, сполоснув руки, пошел за своими рассказами. Писал я уже лет шесть, а началось-то все с артрита левого тазобедренного сустава.
Как-то приятель пристроил меня грузчиком. На склад прохладительных напитков. Полтора литра с газом, 1,5 без газа, «Боржоми» 0, 5 стекло, «Сельтерская» 0,33 с газом, 0,33 без и т. д. На складе работала постоянная бригада – три амбала плюс Михайловна – кладовщица. Меня быстро раскусили - хиляк. Я пытался держаться независимо, но мне это дорого обходилось. Начинали мы в 8:00. Они сразу брали бешенный темп, чтобы успеть отгрузить товар своим экспедиторам. Они были опытнее, сильнее и вкалывали сообща. К 10:00 у меня круги перед глазами плыли, а машина моего экспедитора все еще стояла не укомплектованной. В это время открывался соседний амбар, где отгружали продукты, и кладовщица Марьяна водкой подторговывала. Всю свою активную сексуальную жизнь я мечтал о такой. Формы у нее были как у шестисотого. Троица дружно довершала отгрузку и подавалась к ней. Как, мол, ты после вчерашнего? Трали-вали. Хиханьки-да-хаханьки. А я еле волоку упаковку «Боржоми» 0,5 стекло, и мой экспедитор меня откровенно ненавидит. У меня под мышками, на груди и на жопе мокрые пятна от пота. Марьяна амбалам к завтраку 0,7 «Столичной» выдает и на меня презрительно смотрит. Я для нее чужак. Для того чтобы отвлечься от горьких ощущений я решал задачку - кто из троицы этот «мерин» водит? «Тесная компания – размышлял я, - не разлей вода. По-моему они ключики по кругу пускают».
Амбалы удалялись за холодильную установку и завтракали.
Внутри троицы роли были распределены так: Костя – основной. Пил ограниченно, принимал все основные производственные решения, устанавливал сумму взноса на совместные празднования календарных дат, занимался сбытом упизженного товара, характер жесткий, грубый; Артурчик – второй человек, красавчик, пил по настроению, в основном уговаривал Марьяну отпустить в кредит и соблазнял баб с соседних складов, мечтал перейти в экспедиторы, отзывчивый и самодовольный; Леха – что-то в роде шута, пил беспробудно, шинковал закуску, убирал со стола и служил объектом для застольных приколов.
Через неделю суверенитета у меня стала отниматься левая нога. Сказывался развивающийся артрит тазобедренного сустава. Я чувствовал, что бороться за честь и достоинство таким лобовым методом мне не по здоровью. И я стал прикидывать, как мне стать четвертым. Какое место занять в данном социуме? Статью «основного» пришлось отмести сразу и безоговорочно. Роль «красавчика» мне бы подошла, но по первой реакции женской половины нашего складского кооператива на мое появление, я чувствовал, преимущества все же на стороне Артурчика. Ниже Лехи катиться смысла не было. Оставался промежуток между «Красавчиком» и «Шутом». С чего начать? – размышлял я, пытаясь удержаться в темпе, в котором мы разгружали 20 тонную фуру лимонадов, прибывшую из Кисловодска: 10 поддонов «Земляники», 10 – «Абрикоса», 10 – «Апельсина», 10 – «Яблоко». Самым слабым местом Лехи была его косноязычность и тусклость воображения. Он ловко вскрывал консервные банки, виртуозно нарезал сыры-колбасы и с поразительной точностью банковал за столом, но своими разговорами он наводил откровенную скуку. От его рассказов веяло бытовщиной и несло натурализмом.
- Вчера прикол был, нахуй-бля-нахуй, - заводил Леха беседу после первой дозы за завтраком.
- Ну-ну? – санкционировал Костя.
- Дочка утром подходит, нахуй-бля-нахуй, и говорит, туфлей нет в школу ходить, нахуй-бля-нахуй!
- Я своей с прошлой получки взял, - разочарованно бросал Костя.
- Туфли хули? Пошел и взял. У меня ступица полетела, - весь в своем пребывал Артурчик.
- Я лопатник достаю, нахуй-бля-нахуй, а сам не врубаюсь – сколько я вчера пропил, нахуй-бля-нахуй? – продолжал Леха, совершенно не чувствую конъюнктуры момента.
И дальше, ковыляя от одного «нахуй-бля-нахуй» до другого, Леха тянул свою заунывную историю о детских туфельках, которые он, ежу понятно, так и не купил.
И я решил действовать. В понедельник в 9:00, как только Марьяна откинула оконце своего ларька и вывалила на прилавок упругий бампер, я бросил упаковку 1,5 литра «Сельтерской» с газом и встал в очередь.
- Ну-ну, - выразился Костя и пропустил меня вперед.
- Четыре «девятки» с холодка, - заказал я.
- Угощаешь? – очаровательно улыбнулся Артурчик.
- Ни *** себе, нахуй-бля-нахуй! – засуетился Леха.
- Открой, - распорядился я.
Марьяна оценила меня от бровей до колен, выставила пиво, подхватила открывашку и единым взмахом руки (плюс грациозное движение кисти) сдернула все четыре пробки. Все они здесь были профессионалы. Один я - дилетант.
Я взял свою бутылку, приложился и одним махом ополовинил.
- Вчера с одним корешем к девочкам из пединститута в гости решили нагрянуть, - как бы невзначай, но с тайной в голосе проговорил я, наслаждаясь освежающим действием утреннего пива.
Жопа-то у меня была уже в мыле. И ногу ломило, отдавая в шейные позвонки.
- Он еще к девочкам ходит, - снисходительно проронил Костя и угостился пивком.
- Я к девочкам уже с детского сада не хожу, - тонко пошутил Артурчик, сделав жирный акцент на слове «девочкам».
Громче всех гоготала Марьяна. Посмеялся и я. Главное - они клюнули. Артурчик пошептался с Марьяной, и она просунула из окошка прямо ему за пазуху 0,7 «Столичной».
- Пойдем с нами, - сказал Костя.
- Машину надо отпустить, - кивнул я на своего экспедитора.
Костя подал знак подельникам. Вчетвером мы мигом укомплектовали выпавший на мою долю рейс и удалились за холодильную установку.
- Ну, а чо там в пединституте-то? – поинтересовался Костя, устраиваясь на свое место около обеденного стола.
- Не знаю, - отвечал я, организовывая местечко для себя, - мы туда не попали. Стемнело, пока добирались, и кореш мой совсем потерялся в новом районе.
Леха уже выставил на стол четыре стакана и строгал просохший кусок сыра.
- Так вы это, друг дружке вставили бы, - посоветовал Леха и призывно захохотал.
Его поддержали.
- Да не успели, - неспешно продолжал я. – Забрели наугад в какую-то дверь, а там… Может, дернем? – предложил я.
Леха уже подсуетился – закусь валялась по всему столу, в стаканах было поровну грамм, эдак, по 25. Я подивился, но промолчал.
- Дернем, - согласился Костя, и все потянулись к стаканам.
Дальше я задвинул им историю о том, как со своим приятелем Витей попал на вечеринку Нигерийского землячества.
- Это оказалась общага мединститута. Там был классный подвальчик – бар, кальяны и одни негры и негритянки. Какая-то папуасская музыка, темень, только зубы сверкают и белки глаз блестят. Негритянки танцуют, а негры прямо на полу развалились и кальяны сосут. Духан стоит, точно здесь стадо скунсов пробежало. Нас чуть не стошнило. Но вот негритянки! Как они танцевали! Они извивались, как будто беспрерывно кончали, словно бы их всех натянули на один огромный член и вертели на нем по всему залу.
- Во нахуй-бля-нахуй, понаехали! – восторженно отозвался Леха.
- Ты банкуй! – приказал Костя и азартно закурил.
- Мне мулатки больше нравятся, - сказал Артурчик, но никто на его замечание внимания не обратил.
Они знали его как облупленного. Да и мулаток-то Артурчик видал, судя по всему, только в кино.
- Мулатки на вроде грейпфрута, - авторитетно ответил я, - и не сладкий, и не кислый.
- Горький, нахуй-бля-нахуй!
Я посмотрел на Леху как на союзника и зацепил свой стакан. В нем, как и прежде, плавало грамм эдак 20. Я удивился пуще прежнего, но все же промолчал.
Проглотили.
И меня понесло. Я рисовал картину за картиной. Вот мы с Витьком приняли в баре кактусовой водки и ринулись в танец. Я сыпал подробностями, удивлял деталями, смущал откровенностью. Вот нас пригласили на кальян. Вот мы улеглись рядом с их старшим, как коварные англичане, прибывшие на берега Гвинейского залива лет пятьсот тому назад. Вот мы присосались к мундштукам из слоновой кости. Тут моя история из жанра реализма сиганула за грань сюра.
- Очнулся я в кромешной тишине в полной благости и со счастливейшей улыбкой, но совершенно голый, абсолютно мокрый и на огромном железном столе. Видели наверное, такие столы обычно в общепитовских кухнях стоят.
- У нас на таком в армии в столовке требуху из рыбы вычищали, нахуй-бля-нахуй!
- Молодец, Леха. Вот и я лежу на таком столе, как судак, и улыбаюсь в темноту, как мудак. Думаю, на морг кажись не похоже, тепло слишком, да и окно уж очень обыкновенное – ни зарешеченное, ни закрашенное. И вдруг слышу, что вроде бы за дверью кто-то бубнит. Я со стола соскользнул, к двери подошел, глядь, а в углу моя одежонка валяется. Оделся на мокрое тело и на всякий случай сначала в замочную скважину глянул…
- Эй, архаровцы! Вы это чего сегодня засиделись так?
- Михайловна! – констатировал Костя, и мы все поднялись.
Михайловна вела учет прибывающего и убывающего товара. Она так привыкла к постоянной текучки груза, что долгих застоев не выносила. Мы выдвинулись к очередной фуре.
– Так 10 тонн «Акуловской» в пластиковых канистрах по 5 литров, - объявила Михайловна и сорвала с дверей пломбу.
Канистры были затянуты в полиэтиленовые упаковки по две штуки. Мы выдергивали их из прицепа и укладывали на поддон – по 8 упаковок в четыре ряда. Ряды прокладывали картоном.
- Ну, так чем там дело кончилось, - поинтересовался Костя, оттащив на склад первый поддон.
Я продолжил. Чесать языком для меня не проблема. Куда проще, чем тягать «Акуловскую».
- Прильнул я к замочной скважине и не поверил глазу своему, - говорил я, лениво пристраиваясь к упаковке канистр. – Витек был в центре. Вернее не сам Витек, а его жопа. Вокруг жопы на корточках сидели нигерийцы. Они сидели и задушевно пели, наверное, они исполняли древнюю песню племени фульбе йоруба. По центру комнаты стояла газовая плита. Они засунули голову Витька в духовку, оставив снаружи его белую прыщавую сраку. Один нигер в красноречивом танце надвигался на беззащитную жопу моего кореша. Он был в цветастом балахоне, который развивался, оголяя здоровенную залупу. Залупа все время была нацелена прямиком в задний проход. Пение становилось все жарче, танец все темпераментнее, а залупа все ближе к цели. Я понял, что это ожидает и мою жопу!
- О-хо-хо!
- Епсель-мопсель!
- Гы-гы-гы!
Бригада гоготала, поддоны росли на глазах. Я совсем забыл про «Акуловскую». Я и пел и танцевал. Я мимировал и жестикулировал, исполняя обряд дикарей. Я целиком окунулся в свою «литературную среду». К тому времени, когда фура опустела, я довел повествование до стремительной развязке.
- Мне удалось выбраться через окно на соседний балкон и, прорвавшись сквозь визг голых негритянок, я вырвался в коридор. «Где телефон, батя! – заорал я на старика-вахтера. – Там негры нашего парня заживо в жопу ебут!» «Да вони дохлую курицу витъебать готовые, - спокойно ответил старик и вытянул откуда-то из-под ног телефонную трубку. – А я вот зараз Богдана Степановича покличу. Вин наш комендант, вин з ими погутарит». «Давай, дед, зови весь студотряд, там их целое племя. Они так просто от Витькиной жопы не отступятся». «Богдан Степаныч отобьют, вин з ими дипломатии ни крутит – по ябалу и пид сраку!» Богдан Степаныч оказался хлопцем справным. «Эгей! – загромыхал он на всю общагу и негры разбежались по своим номерам, как поджаренные тараканы. «От черти гуталиновые, бананами не корми, дай в говне поковыряться, - отметил довольный комендант, выпуская нас на волю».
Я поставил точку и обессилил. Меня посадили на пустой поддон и повезли за холодильную установку.
- Леха, - простонал я слабым голосом, - плесни мне двойную. Не могу я пить капля за каплей.
- Ладно, плесни, - разрешил Костя. – На сегодня шабаш.
Так я стал четвертым. Теперь я работал не перенапрягаясь. Изо дня в день я приготавливал для них новую историю: «О том как я сдавал спермограмму», «О том как народная актриса Нина Русланова ударила меня зонтиком по голове», «О том как я в одиночку исполнял 5-й концерт Римского-Корсакова для тромбона с оркестром перед тружениками рыбсовхоза» и т. п. Я стал заметным человеком в нашем кооперативе. Меня узнавали и приветствовали: «Здорово, ****абол! Привет, Игореша!» У меня появились свои привилегии: за завтраком мне наливали двойную, моих экспедиторов отгружали в первую очередь. И даже Марьяна стала впускать меня к себе в лавку и позволяла помять ее великолепный «кожаный салон», благоухающий «самсоновской» корейкой, «парнасской» бужениной и «черкизовской» бастурмой.
Но ведь гармонии, как таковой, не существует. Есть лишь иллюзия консонанса. И вскоре я стал ощущать назревающий кризис.
- Леха, что ты там капаешь, как старик сквозь аденому! – кричал я за завтраком. – А ну, плесни нам струей брачующегося кулана! – Артурчик, выводи Марьяну из стойла! Нам нужна «Тарантелла» ее живота!
Мы веселились и вкалывали. Но меня все меньше забавляли наши развлеченья, и совсем не хотелось вкалывать. Я уже не помнил, как оказывался дома, а просыпался всегда в глубоком похмелье и полном бессилии. Наверное, я рожден для большего, думалось мне. Ну, в крайнем случае, для чего-нибудь другого. Вот Леха, к примеру, ведь он не огорчается, когда к концу рабочего дня приезжает фура да еще с прицепом, и это означает, что нам придется корячиться до полуночи. А мне всегда становится нестерпимо тоскливо. Или Артурчик, или Костя, ведь они не сожалеют, что приходится работать без выходных. А меня это бесит. И чем дальше тянулась эта бодяга, тем острее я ощущал время. Свое время, которое отпущено мне, и с которым я так глупо обхожусь.
И вот однажды мы вкалывали до темноты, метро закрыли. Значит, нужно было до дома плестись пешком - не меньше часа. Еще целый час козе под хвост! Складской кооператив гудел, надвигались первомайские праздники. Марьяна расхаживала в феерических лосинах, ее ноги были одеты в стволы пальмовых деревьев, которые на жопе распускали свои зеленые кроны. За ней шлялся пьяный водитель «Камаза». Он бросил свой грузовик по середине опустевшего двора и не сводил глаз с тропических дебрей. Костя с Артурчиком копили злость на прилипчивого водилу. Леха что-то невнятно объяснял. Я был совершенно пьян и хотел умереть. И вдруг:
- Горит! – завопил женский голос.
Все ринулись на улицу. Из-под кабины «Камаза» валил дым. Водитель подскочил к своему грузовику и откинул кабину. Вспыхнуло пламя. Загорелся двигатель.
- Сейчас бак рванет, - ровно сказал Костя.
- Ага, - довольно подтвердил Артурчи.
- До нас не достанет, нахуй-бля-нахуй, - заверил Леха.
Марьна стояла и улыбалась. Всех забавляло, как чужак метался возле горящей машины и пытался сбить пламя горстями песка. И вдруг меня прорвало.
Я забежал на склад, снял со стены огнетушитель и выскочил во двор.
- Эй, ты чего делаешь! – слышалось позади.
- Сейчас рванет!
Я подскочил к «камазу», повернул ручку огнетушителя и направил сопло на пламя. Но ничего не произошло. «Камаз» продолжал гореть. Тогда я вспомнил инструкцию: огнетушитель нужно перевернуть и ударить ручкой о землю. Я так и сделал. Я ударил. Но, судя по всему, слишком сильно. Ручка согнулась, и какая-то грязно-рыжая жидкость ударила мне прямо в лицо. Я ощутил кислый привкус, у меня зажгло глаза. Выронив огнетушитель, я попытался утереться. Я плевался, утирался и слышал, как ржут на складе. Когда я открыл глаза, «камаз» уже не горел, лишь слегка дымился. Водитель стоял возле машины с сочившимся огнетушителем в руках и глупо таращился на закопченную кабину.
- Игорек, айда, тебе медаль Марьяна вручит! – кричали с пакгауза.
Я отмахнулся от них и побрел к выходу. Я уже знал, что больше не вернусь сюда.
Полтора суток я просто спал, а потом еще день лежал и думал: «Ну, что же осталось у меня от этого месяца прожитой жизни? Боль в башке, дурной запах во рту, ломота в пояснице и левом тазобедренном суставе, плюс пара-тройка сотенных в кармане». И тут я вспомнил о своих россказнях. Один за другим проплыли они перед моим взором в виде короткометражных фильмов. Основанные на реальных событиях, вкупе, они охватывали большую часть моей жизни. А что если записать их? Я представил себе стопу бумаги с отпечатанным текстом. Стопа выглядела солидно. Я почувствовал себя гораздо лучше. Будто главная шестеренка встала на свое место, и весь механизм пришел в движение. И я решил, что пора вставать.