Ион Друцэ “Бэтрынеце хайне греле”
Традучере де Андрей Александру
ТЯЖЁЛЫЕ ОДЕЖДЫ СТАРОСТИ
Деревня дяди Чиреша раза в три больше, чем самая большая, которую вы видели когда-нибудь. И, будучи самой большой, всё выстроила по своим размерам, так что в этой деревне, когда собираются - то с утра до вечера два-три дня, а от одной свадьбы до следующей случаются ещё две-три свадьбы, и шутки, сказанные в этой деревне, носят красный ошейничек вокруг шеи, чтобы люди не сглазили.
Но, какой бы большой не была деревня, и сколько бы остряков в ней не было, выдать шутку так, как это делает дядя Чиреш, не умеет никто в мире. Даже те, что из Бутучен, которые смеются лишь тогда, когда у них идёт дождь, а в соседних сёлах дождя нет совсем, должны были признать:
- Да, вот черти сидят в этом Чиреше...
Так, по-видимому, и было, ибо это не отрицал даже сам Чиреш, признавая за стаканчиком вина, что чертей может и нет в нём, но нечто несвятое в нём осталось, так как всегда чувствует желание совершить какой-то грех, в то время, когда сам он человек послушный и мягкий по-своему; так что желание это усиливается, когда разговаривает сам с собой.
Слушали его многие, но верили ему гораздо меньше, так как нужно быть большим простаком, чтобы верить дяде Чирешу. Сегодня он делает всё наоборот, не так, как говорил вчера, завтра перевернёт то, что сказал сегодня, и нет ничего удивительного в том, что под вишнёвой шляпой с широкими полями живут по меньшей мере три Чиреша - просто бог им сделал лишь две руки и такой язык, что и другим хватит.
Один из этих трёх образов - это Чиреш-шутник. И когда видишь его остановившимся на развилке, с прищуренным глазом, взвешивающим только что выдуманную шутку, собираются все четыре окраины вокруг него и начинают так хохотать, что на время замолкают все воробьи в деревне, и не появляется ни один до следующего утра, когда хозяйки выходят их кормить.
И вообще-то это сущий пустяк, просто дядя Чиреш слегка поддал жару — истинные шутки появляются ближе ко дну жёлоба с вином, в котором он знает толк - эгей, и как пойдёт дядя Чиреш на какую-нибудь гулянку, повяжет рубашку вокруг шеи, и начнёт солнце ловить все звёзды на небе, потому что висят на небе с отвисшими челюстями, глядя на его каприз. И тогда вам кажется, что каждая его пуговица знает множество небылиц, и вы сделаете большую глупость, не посидев час-другой с ним.
Второй человек, что живёт под вишнёвой шляпой - это дядя Чиреш-виноградарь. Едва доберётся до виноградников, засучивает рукава, отодвигает шляпу на затылок, и плачет большими слезами лопата, попавшая в его руки. Десять тысяч кустов, все, что есть у колхоза, все собираются вокруг него, и стоят послушные один возле другого, ожидая своей очереди, чтобы подготовил их дядя Чиреш к зимним морозам. И тогда, глядя на него, вам кажется, что каждый его палец всю жизнь сажал виноград, собирал плоды и занимался виноделием.
Наконец, третий человек, что живёт под вишнёвой шляпой - это дядя Чиреш, глава семьи. Как перешагивает порог дома, становиться важным, как будто только что подписал новый закон. Если всё же нужно держать какую-нибудь речь, говорит медленно и с расстановкой, как будто не со своей супругой разговаривает, а целая эпоха воплощается в мгновение.
Супруга, естественно, обижается сильно, и, чтобы и у неё был повод излить душу, дядя Чиреш время от времени возвращается домой под хмельком, предоставляя ей хороший повод поорать на него полвечера. И когда чувствует, что женщина выговорилась, но продолжает стращать, потому что не может остановиться, спрашивает её, надвинув шляпу на глаза:
- Эх, Илинка... И то есть какой интерес тебе выводить меня из терпения?
Между прочим, в таких случаях Чиреш-шутник проявляется довольно часто в Чиреше-главе семьи.
- Эх, Илинка... И вообще... Кто был тот глупец, что надоумил тебя выходить за меня замуж? Или, считаешь, что не глупец?
Чирешем его назвали потому, что он высокий и мощный, как ствол черешни, дядей - за то, что ходит всегда с прищуренным глазом, готовый к шутке, к целой связке шуток, так как подпоясанный ими и наполненный ими, и когда видишь его, идущим по улице, кажется, что идёт целая деревня с вишнёвой шляпой, сдвинутой на затылок.
Видал, наверное, много в этом мире тот, который впервые, вместо того, чтобы назвать деревню Трифанештскими Трифанештами, назвал её деревней дяди Чиреша. Назвал, и название это осталось до сих пор, и ещё останется надолго, так как уже тридцать лет ходит дядя Чиреш с парой седых прядей у правого виска - мол, собралась однажды тётушка Илинка их выстричь, но запретил ей Чиреш, не хотел лишаться украшения. Кажется, и годы его брали в шутку - стоят где-то там, за воротами и посмеиваются, оставляя его вечным, как и его вечные шутки.
В одно утро проснулся дядя Чиреш от скрипа ворот. Подождал, чтобы услышать шаги, но вместо них ворота заскрипели ещё раз. Дядя Чиреш спрыгивает с кровати, подходит к окну.
- Кто там? - спрашивает жена с печки.
- Как видишь - ветер хочет научиться защёлкивать ворота на крючок...
Возвращается назад, чтобы улечься, но не может найти то тёплое логово, в котором отдыхал всю ночь. Всё вертится, разглаживает подушку и так, и эдак:
- Эх, Линка... Ложись с вечера со мной - поднимаюсь на минуту, и некому сохранить тепло.
Затем одевается и выходит в сени искать дрель. Зачем ему дрель, неизвестно - уже целую неделю, между прочим, как поднимется, начинает искать дрель. По-видимому, совсем ему она не нужна - просто нужно на что-то потратить полчаса после пробуждения, пока не проснётся энергия в нём, для того, чтобы когда встретит кого-нибудь, не шлёпать себя по щекам.
Может быть, потому что было начало весны, может по другой причине, всё искал дрель целый час, угрожая, что если найдёт, то раздробит на куски и бросит собакам. Нашёл, и положил на полочку для инструментов над дверью. Затем взял ведро, в котором осталось немного воды с вечера, и вышел за порог. Куры, подумав, что он им вынес корм, собрались в одно мгновение вокруг него. Дядя Чиреш опустил украдкой руку на дно ведра, подождал секунду, и брызнул фонтаном в сторону петуха. И пока тот отряхивал перья, дядя Чиреш выговорил с сожалением:
- Теперь чего ради курам ходить за ним!..
Как подходит к колодцу, кашляет сперва несколько раз, чтобы не подумали в окрестности, что пришёл ни свет ни заря воровать воду. После этого спускает ведро. Когда его вытягивает, слышит лёгкое поскрипывание ведёрка. Двигаясь легко по разбитому краю дороги, подходит к колодцу Мэриуца, жена Арионаша. Это красивая женщина с чёрными глазами - пара чёрных глаз будит в тебе всех чертей, когда захватываешься её красотой. И так как черти дяди Чиреша познали с некоторого времени вкус сна, дядя Чиреш вынимает ведро медленно, медленнее, чем всегда...
- И как, если оставляет тебя мужик твой, Мэриуца, ходишь одна к колодцу?
Мэриуца ставит ведро на камень, установленный специально для этого, а дядя Чиреш подходит к краю жёлоба - старого жёлоба, сделанного из ракиты, и, будучи всё время сырым, пустившего несколько побегов.
- А почему бы меня не оставить, дядя Чиреш?
- Да попадётся какой-нибудь молодец, и останется мужик вдовцом.
- Да не попадётся никто, дядя Чиреш... Вот уже два года, как меня все пугаются - и я, как дура, таскаю воду каждое утро, и не попадается ни один...
- И ты всё ходишь?
- Всё хожу, дядя Чиреш, устала я одна... Арион вот уехал на тракторе в Бутучены пахать - и не вижу его всё лето...
Дядя Чиреш приоткрывает правый глаз.
- Тяжело, Мэриуца?
- Тяжело, дядя Чиреш... Вот корова выдрала кол и теперь ходит по поляне, не знаю, что делать...
- Эх, Мэриуца, прийти к вечеру, починить кол на место?
- Приходите, дядя Чиреш...
В знак доброжелательности дядя Чиреш наполняет ей ведро водой, набранной для себя. Поглядывает игриво в глаза женщины.
“Вот, чёрт-те, приятно пошутить с ней...”
Домой возвращается огорчённый, крича на тётушку Илинку:
- Эх, эй! Только женщин не посылайте к колодцу! Не хватало, чтоб упустила в колодец ведро Мэриуца эта!
Вывернув события так, чтобы не было ничего подозрительного, дядя Чиреш сделал что нужно по хозяйству, а после обеда подстриг покрасивее усы. Подумал начистить до блеска сапоги - что там у этих женщин, но страшно им нравится видеть блестящие сапоги... Но не мог найти щётку, пока не пришли из колхоза звать его - начала течь бочка. Дядя Чиреш - хороший мастер по бочкам, и ушёл сразу. Сперва пожелал исследовать, что именно течёт из бочки, чтобы определить, какие потери могут быть, потом, починив бочку, был упрошен осмотреть остальные бочки. И дядя Чиреш, всё похаживая между ними и простукивая их, потерял много времени - вернулся к полуночи, захмелев хорошенько.
Поел молча, слушая, как причитает жена на печке, затем также молча принялся разуваться. Сразу вспомнил, что хотел начистить сегодня сапоги - а для чего хотел их начистить?
- Ох-ох-ох-ох...
Забыл о Мэриуце. Теперь поздно идти. Улёгся, но сон не приходил. Как мог забыть он, который не забывал никогда, если его просила женщина что-нибудь сделать?
“ Эй, Чиреш, а не состарился ли ты?”
Принялся вспоминать всё, что он сделал в этом году. Были и в этом году, как и в прошлом, мешки по десять пудов, отнесённые с мельницы к телеге; как и в прошлом году, стол был пустым, когда встаёшь утром; как и все предыдущие годы ни одна его шутка не была потеснена никем другим...
И, однако... Глянь, забыл сходить к Мэриуце... “Эх, Чиреш, посчитай-ка хорошенько...”
Приподнялся на одном локте и начал считать. Не подсчитывать годы - эта мера не казалась ему правильной. Один может быть стариком в сорок, другой - в шестьдесят жéнится. Дядя Чиреш положил руку в темноте на усы и принялся их разглаживать, овевая всё прожитое. Пережил дядя Чиреш многое, ибо так и пролежал к началу дня, оперевшись на локоть, вытряхнув из груди порох двух войн, вырастив шесть детей и сделав им дом. Потом пропил с горя сразу три гектара земли и страдал, пока не вернул их обратно, выдержал год голода, обновил десять тысяч бочек для целой деревни...
- Ох-ох-ох-ох...
Не мог представить себя стариком, идущим по дорогам деревни, себя, который всегда был молод; и как может он выговаривать чужие шутки, когда всегда другие выговаривали шутки его... и как сможет он прятать в карманах эти две руки, которые всё это время кормили деревню?
“Что скажут люди, если обнаружат?.. Но давай сделает Чиреш так: не скажу никому, что состарился, и никто и не узнает... Как же это, после того, что был всё это время молодым, и вдруг раз - и состарился...”
На следующий день с утра дядя Чиреш ушёл в лес с лопатой и принёс деревце. Выбрал ему место получше напротив дома, перекрестился и принялся его сажать.
Дички, дички... Не выстрадал их за всю жизнь - должен был их сажать, ибо что бы ни случалось с дядей Чирешем, если это было важное событие, сажал он дерево в саду. Знает только он, для чего их сажал - никто не догадывается никогда, лишь он знает каждое дерево в саду, знает, когда и почему посадил.
Этот старый орех в глубине сада посадил в то утро, когда выбрал Илинку, тогда она была красавицей, и не очень хотела за него... Эти три сливы посадил, когда шёл с ребятами на войну - было четыре сливы, но одна засохла, так как Василий не вернулся... Те две вишни посадил, когда сгорел дом, грушу посадил, когда подался в колхоз, айву посадил сгоряча, когда бросил курить...
К обеду дичок посажен напротив дома, и дядя Чиреш продолжил хозяйственные дела, как будто ничего не случилось. Те же дороги, те же шуточные небылицы, та же вишнёвая шляпа на затылке...
И, однако, что-то изменилось... С того дня, как посадил дичок, дядя Чиреш обнаружил большое внимание к себе. Когда присаживается, ищет что-нибудь подложить под ноги, чтобы и они отдохнули получше; не носит больше полные вёдра от колодца, сперва отливает часть на месте, наконец, сказал жене постелить что-нибудь мягкое в кровать, так как отдыхается лучше на мягком...
“Эй, да наверное не примется дичок этот паршивый, ведь не каждое дерево принимается!”
Дичок, между прочим, принялся. Как увидел дядя Чиреш, какая листва выросла в первую же весну, стал немного хитрее. Стал слушать целыми вечерами, как вздыхает жена и ворочается на месте, так как не захотел понимать то, что она сказала - слушал её, как слушают тиканье часов. Затем прошёл возле куста, раздавленного колесом трактора, и когда нашёл, над чем подшутить, не отказался отпустить шутку то здесь, то там.
Одно время начал думать, что даром дичок этот сосёт землю напротив дома, сказал, что выкорчует его позже, к осени... Нужно было ещё что-то, и с некоторых пор дядя Чиреш, как усаживался за столом, начинал вспоминать блюда, которые готовила Илинка когда-то.
- Слышишь, Илинка! Делала ты когда-то рагу из грибов с кашей - помнишь, как делала?
Когда рагу готово, дядя Чиреш требует положить еду на стол в блюдце, такое же, как и тогда, в прошлом, и усаживается к столу возле двери, на то место, где сидел когда-то... Рагу идёт хорошо, но дядя Чиреш не спешит выкорчёвывать дичок. Будет ещё время. Сперва надо разделить дела хозяйственные. Те, что полегче, нужно оставить сделать жене; те, что посложнее, оставить на будущий год, а самые тяжёлые вообще забыть, ибо, в конце концов, любую работу можешь сделать, а можешь и не делать...
Осенью, когда уменьшился объём работы в поле, снова слышится по деревне лишь голос дяди Чиреша. Вот вернулся из кооператива с парой новых туфель, за что его поругала жена.
- И что, нечего обуть?
Есть, конечно - в сенях стоит ящик, полный обуви, изношенной наполовину, но дядя Чиреш решил обновить парочку новых туфель, знает только он один, зачем...
- Эх, Линка! Пара новых туфель делает тебя веселее и возрастает аппетит...
- Нет у него аппетита!
- Линка, знай, скажу тебе - аппетит плох только тогда, когда нечего есть - там, даст бог...
Чуть ли не два дня расхаживал дядя Чиреш по деревне в туфлях новых, в конце концов - что вы думаете - не простаивать же красоте напрасно. Нужно и к родственникам сходить, чтобы увидели и они, какие покупки сделаны...
Две недели отсутствовал в деревне, так как вся равнина Сороки полна родственниками дяди Чиреша... Когда вернулся, был весел и бодр, и даже в первый день, увидев старуху, залезающую на печку укладываться спать сказал:
- Эй, Линка, брось ты эту печку, высоко ведь! Здесь, в кровати, мягче...
Тётушка смеётся, но всё на печку поднимается.
- Эй, эй Линка! Умрёшь и не узнаешь, как хорошо на свете...
Вздыхает больше для формы, ему приятно, что смеётся женщина - пугливая Илинка его.
Всю зиму простоял дичок у окна дяди Чиреша. Рвали его ветра, но не смогли вырвать, морозили его холода, но не могли сломать, били снега, но не побили. Зимой у дяди Чиреша, похоже, захворала правая нога - стоял на ветру и растирал её, и казалось ему, что именно сейчас люди обнаружат, что состарился... И не было бы ничего плохого, если бы поверили, так как отдохнул хорошо зимой, как придёт весна - сходим в виноградники и посмотрим, кто и что может...
Пришла весна и дядя Чиреш показал, что может. Был бодр, как и все последние двадцать лет, отдуваясь, будто холодно, когда вынимал из кармана платок собирать пот с виска. И вообще, дорога из деревни в виноградники и из виноградников в деревню была весельем, какое не могло не собрать множество людей - такие шутки отмачивал дядя Чиреш в те две недели, когда подвязывали виноградники, такие шутки, что хватило бы на всю жизнь какого-нибудь более угрюмого человека. Ходили толпы за ним, хохоча и пряча кашель, некоторым делалось плохо посреди дороги, захлёбывались от смеха, но дядя Чиреш не прощал никого ни на секунду.
В одну пятницу дядя Чиреш возвратился довольным с работы, голодный, как волк, с некоторой обидой на жену, если не будет готов ужин, и с другой мирной мыслью, на случай, если ужин будет готов. Вошёл во двор и остановился удивлённый - дичок, дичок, принесённый из леса, зацвёл. Было только два цветка на макушке, но ведь зацвёл. Засмеялся с охотой дядя Чиреш:
- Должен буду тебя выкорчевать, паршивец. Не плодоносишь ведь...
Умылся хорошенько, так как ужин был готов. Услышал слегка поскрипывание ведёрка Мэриуцы - женщина шла к колодцу. Взял ведро и дядя Чиреш.
“Пойду пошучу немного с ней... Жутко нравится мне шутить с этой Мэриуцей...”
Пошёл тихонько к воротам, так как Мэриуца подошла уже к колодцу. Но сразу остановился на месте, улыбаясь - хотел пойти, но ноги исчезли.
“Гляди - есть обе ноги, и вроде и нет их... Остановила меня, видать, Линка, чтобы не ходил шутить с другой...”
Наклонился, чтобы пощупать ноги, посмотреть, что с ногами-то, но две большие и крепкие руки повисли беспомощно вдоль тела - и руки прихватило... Стукнуло несколько раз сердце, грохот колокола прозвучал в ушах, и дядя Чиреш провалился в землю. Услышал, едва услышал откуда-то издалека исчезающий крик Мэриуцы:
- Дядя Чиреш!!!
Улыбнулся дядя Чиреш. Последний обрывок мысли, который сумел отметить, был, что всё-таки обманул он людей, выдав хорошую штуку - вон как давно состарился, а никто и не знал... Потом всё пропало - потухли мысли, обмякли руки, осталась лежать рядом большая вишнёвая шляпа с широкими полями... Вокруг шептал сад с вишнями, со сливами, с грушами и с маленьким дичком, что только зацвёл...
Хоронили его в воскресенье, в прекрасный весенний день. Целая деревня людей провожала гроб, целая деревня шла вслед плача, что потеряла дядю Чиреша, молодого и сильного дядю Чиреша... Плакал весь мир - лишь лицо дяди Чиреша сохраняло тень улыбки, остаток последней мысли, остаток последней шутки. Лежал спокойно с прищуренным глазом, будто готовый закричать односельчанам:
- Прекратите, эй, не войте вы так! И я умер от старости, как и все... Хотел лишь пошутить над вами, потому что, вот, натура у меня такая - шуточная...
1958