Ион Дpуцэ "Муpгул ын Кpимея"
Традучере де Андрей Александру
ГНЕДОЙ В КРЫМУ
Во главе колонны двигался капрал Неразбериха, с воротником, поднятым до подбородка, с подолом шинели, свисающим ниже пояса. Шагает тихо, осторожно, произнося время от времени мягко и добродушно:
– Давай, гнедой, давай...
Вслед за капралом движутся четыре военных подводы, оплакивая судьбу поскрипыванием, вялым и страдальческим. Ослабшие лошади с подстриженными гривами шагают безвольно, часто поскальзываясь, выбирая ледяными глазами то здесь, то там мягкие серые скользкие островки – подковы давно потеряны.
За подводами трое лошадей еле-еле тащат полевую пушку. Кому-то нечего было делать, и он всунул пучок соломы в ствол. Дорога ухабистая, пушка подпрыгивает, раскачивается ствол и, кажется, хочет проглотить соломенную охапку.
Сзади пушки семенит худенький жеребёнок, хромающий то на одну, то на другую ногу. Видимо, болят все четыре, но хромает на каждую по очереди, отдыхая на бегу... Чей он и откуда? – кто знает?.. Видимо, почувствовал случайно, что войско движется к дому и привязался вслед ему – может быть, добравшись домой, солдаты не забудут, что подружились в дороге, и найдут и ему логово...
Замыкает колонну капитан Молния. Движется тихо, верхом на серой кобыле. Привязал повод у горла, засунул руки в рукава и сидит с закрытыми глазами – может мечтает, может пробует собрать все дороги войны в один бесконечный путь, а может просто спит в седле...
Крым...
Холодное солнце потихоньку клонится к закату, едва освещая узкую и замёрзшую дорогу, дорогу без конца, без привала. Слева, с моря, дует влажный и холодный ветер. Стонет, плачет, и иногда в странствующей печали этой пробивается стариковская какая-то песня... Солдаты втягивают ветер глубоко в грудь – это наш ветер, из дому... Прилетел, бедняга, из-за моря, такую горечь мира прошёл, но всё равно добрался... Его послала невеста, или, может быть, дети...
Сухое, пустое спокойствие... Ни человеческого возгласа, ни лошадиного ржания... Только подводы отстукивают по-деревенски, поскрипывают мягко. Это добродушное поскрипывание – песня дороги домой, её слушают все вместе – слушает капрал Неразбериха, слушают остальные солдаты, слушает капитан Молния, мечтая в седле. Поскрипывание этих колёс – хлеб их, печь их, их родители и дети. И солдаты слушают его, пьют его, делят по-дружески между собой.
Между тем, отстукивание колёс начинает перебиваться. Подводы замолкают одна за одной – пушка делает последнюю попытку изо всех сил проглотить солому и колонна останавливается. Кобыла проходит мимо пушки, и, пользуясь случаем, пробует выхватить охапку соломы из ствола. Капитан засовывает два пальца за воротник шинели, оставляя место, чтобы легче было говорить. Произносит мягко, устало:
– Капрал Неразбериха.
Жеребёнок, сообразив, что передышка будет долгой, рванулся бегом в сторону поля, держа морду у земли – кто знает, может найдёт что-нибудь съедобное...
Неразбериха движется к капитану, глядя куда-то в даль полей, как будто жалуясь соседу, оставшемуся дома: – Вот уже сотню раз, наверное, звал меня капитан, а после этого взял, да и позвал ещё раз.
– Есть, дон капитан.
– Снова упал гнедой, Неразбериха?
– Должно быть, споткнулся, дон капитан.
– Почему не застрелишь?
– Должен буду застрелить, дон капитан... Вот вам крест, что застрелю...
– Беги и застрели. Иначе доберутся русские до нас...
Неразбериха и не думает бежать. Движется тем же шагом устало, всё глядя в даль полей к соседу своему, оставшемуся дома... – и знаешь, что он мне сказал? То же самое...
Гнедой поднят на ноги. Дышит часто, но дыхание его не может больше совладать с инеем вокруг ноздрей. Так упал, бедняга, что покалечил бёдра и кожа грязная, как будто преодолевал путь ползком... Дышит часто, и кажется, что дыхание это дано лошадям, чтобы страдать... Потихоньку следит, что сделает Неразбериха с ним – может застрелит, может простит на этот раз...
Однако, чувствуя шаги хозяина, оборачивается и целится полузакрытыми глазами в пояс капралу. Неразбериха этого не замечает. Принимается спускать воротник вокруг шеи и устанавливать его таким образом, чтобы ни капли ветра не могло пробиться.
Капитан Молния, ожидая верхом, когда будет выполнен приказ, вынимает окурок папиросы и закуривает. Солдат возле пушки подходит понюхать табачный дым и пробует ещё раз – сотый раз сделать попытку:
– Дон капитан... А я думаю, может бросим эту чёртову пушку...
– Нельзя, Михалаке.
– Почему нельзя, дон капитан?!
– Нас могут атаковать...
– Но ведь нечем тащить её...
– Это знаешь ты, а враг – не знает. Увидит пушку, и побоится...
Михалаке смеётся – бред... Побоится кто-то такой пушки...
Наконец, Неразбериха установил воротник. Выходит во главу колонны, бросая вслед три слова:
– Давай, гнедой, давай...
Гнедой будто соображает, что и на этот раз прощён. Подаётся всем телом вперёд, поднимает одну ногу, держит её некоторое время над дорогой, потом ставит осторожно, другую ногу пододвигает вслед, ищет ей место, и колонна трогает вперёд. Откуда-то из простора поля появляется жеребёнок и движется, хромая, к колонне, опустив морду, будто жалуясь солдатам – чёрт возьми, и на этот раз не нашёл ничего. Занимает место сзади пушки, и подводы начинают снова стонать песню дороги домой. Солдаты шагают медленно, слушая её, и получают из поскрипывания этого хлеб, тёплую печь, детей, похожих на них... И только изредка, когда начинается тяжёлый участок пути, слышится мягкая речь Неразберихи:
– Давай, гнедой, давай...
Солнце ещё не зашло, но где-то далеко, над морем, зажглись две звезды – зажглись и дрожат, видимо страшно им, как бы не упасть в море. Ветер бьёт то справа, то спереди, но капитан не вынимает карту – мечтает только. Дорога домой – единственная дорога, которую проходит войско без карты. Нужно только идти – так звенит это деревенское поскрипывание подвод – хай-хай... хай-хай...
Когда дорога начинает спускаться со склона, подводы принимаются вновь скрипеть реже, замолчали одна за одной, кобыла снова останавливается напротив ствола пушки, пробуя и на этот раз украсть несколько соломинок. Капитан Молния вращает головой несколько раз туда-сюда, как будто говорит кому-то – нет, ни в коем случае нет! – затем, когда место для подбородка освобождено, произносит устало:
– Капрал Неразбериха!
И снова жеребец уходит в поле, и снова движется Неразбериха, глядя удивлённо в даль полей: – А после этого капитан взял да и ещё раз позвал меня...
– Есть, дон капитан.
– Снова упал гнедой?
– Должно быть, споткнулся, дон капитан, споткнулся снова...
– Почему не застрелишь?
– Застрелю, дон капитан, крест мой, что застрелю... Как доберусь к подводе, должен буду и застрелить...
– Беги и выполняй.
Неразбериха и не думает бежать. Идёт медленно, глядя в поле: – И что ты думаешь, он мне сказал?..
Гнедой лежит посреди дороги, ограждённый с одной стороны ногами солдат, а с другой – ногами лошадей. Закрыл глаза, пустив всё на самотёк. Солдаты стоят рядом, тяжело дыша – это уже всё, уже не поднимется... Неразбериха подходит к подводе, берёт топорик. Пробует ладонью – заточен хорошо. Затем делает несколько шагов в сторону от дороги и царапает замёрзшую почву. Собирает землю в подол шинели, подходит и высыпает на ноги коню. Вынимает обрывки верёвок и пропускает под грудь лошади.
– Вот, взяли в руки, р-раз. Хоп, ещё раз, хоп!
Гнедой поставлен на ноги. Дрожат мышцы, дрожит кожа – целится пристально полузакрытыми глазами в пояс Неразберихи, как будто удивляется – как это ему удалось поднять? Неразбериха, между прочим, не замечает. Снова собирает воротник вокруг шеи – на этот раз не пробьётся ветер... Движется снова к началу колонны, шепча тихо, будто не желая, чтобы слышали остальные лошади:
– Давай, гнедой, давай...
Подводы трогают с места. С просторов полей возвращается жеребёнок с опущенной мордой – как видишь, и на этот раз ничего не нашёл... Совершенно ничего!
Прошёл ещё один день, без имени, без числа... Может, была среда, может суббота; может, было восьмое, а может одиннадцатое... Небо ясное, как дома, ущербная луна смотрится ледяным глазом рядом со звёздами, указывающими край дороги... Звёзды отдаляются, возникают новые, одна за одной – но дорога не имеет конца, нет конца ни у ледяного глаза, ни у звёзд.
Капитан Молния больше не мечтает. Ищет повод в гриве кобылы, но не находит и бросает это дело. Смотрит печально в даль полей – военные годы приучили его спать днём, ночью он бодрствует с вечера и до зари. Вдруг появляется Неразбериха – бежит назад спереди колонны – бежит смешно, бросая руки и ноги в стороны, как баба.
– Дон капитан! Дон капитан!
– Что?
Неразбериха подходит к кобыле, переводя дух, затем шепчет:
– Идёт войско на холме, дон капитан... Кажется наши, румыны...
Капитан, наконец, находит поводок.
– Ну, Неразбериха, пугаешь чем-то эту клячу, а она ленивая, чёрт.
Кобыла сворачивает с дороги и, погоняемая капитаном, скачет к началу колонны. В долине, на шоссе, разворачивается тихо, устало, бесконечное войско.
– Так что, бегут, дон капитан?
– Отступают.
В отступлении также и войско капитана Молнии. То есть, тоже домой...
– Давайте, ребята, к ним...
Кобыла трогает с места шагом, вслед ей оживает вся колонна. Подводы стонут учащённо, разбужено. Даже гнедой бежит, стесняясь лишь, что смотрят на него: ну разве это скачка?..
– Давай, гнедой, давай...
Через некоторое время колонна капитана Молнии вливается в ряды войска. Следует небольшое оживление между солдатами – кто откуда, давно ли не курили... Та же история – из соседних деревень были, а из его деревни – никого... А по поводу курить – ха, попробуй, припомни...
Изрядную часть ночи преодолевали путь молча, слушая лишь поскрипывание подвод – теперь более полное, более решительное...
К началу дня, поднимаясь на пригорок, колонна остановилась. С конца колонны передвигается холодный вопрос, который солдаты передают едва лишь краями губ, один другому:
"Что случилось?"
Несколько позже из головы колонны исходит ответ, движимый в хвост колонны таким же образом: " Лошадь упала..."
Несколько солдат, благодарные, что появилась возможность отдохнуть, собрались вокруг гнедого, чтобы следить устало, как носит Неразбериха землю в подоле шинели... Приносит один подол, второй, когда возвращается с третьим, слышит рядом:
– На другую сторону.
В бледном свете луны появляется короткое дуло револьвера. Неразбериха продолжает рассеивать землю возле ног гнедого. Косит краем глаза на погоны вынувшего револьвер.
– Положи на место, дон лейтенант, а то остынет... Потому что железяка эта, когда охлаждается, долго холод распространяет по телу...
Кто-то улыбается в темноте. Сухо щёлкает курок, готовый выстрелить. Неразбериха мгновенно соображает, что от лейтенанта до капитана довольно далеко...
– Стой, дон лейтенант... Если застрелишь его здесь, посреди дороги, какой чёрт его стянет с пути? Будешь тащить ты?
Курок, надавленный было пальцем, мягко возвращается на место...
– Тогда поднимай чёртова.
– Ну, а что же я делал, прежде чем пришёл ты с ливорвером?
Гнедой поставлен на ноги. Неразбериха его распрягает. Собирает со дна подводы охапку соломы, берёт коня за повод:
– Давай, гнедой, давай...
Солдаты стоят молча, следя, как влечёт капрал гнедого к середине поля. Останавливается в тридцати шагах на замёрзшем жнивье. Гнедой кажется понимает, о чём идёт речь. Опускается мягко на колени, затем ложится, протягивая шею по земле. Неразбериха поднимает ему голову, подкладывая солому.
На шоссе щёлкает кнут, разбудив команду, скрипнула подвода, затем другая, и колонна тронулась. Гнедой подвигает ноги к груди и пробует подняться – ждёт, что ему поможет Неразбериха, ждёт этих трёх мягких и добродушных слов...
Капрал Неразбериха молчит. Роется поспешно в карманах, вынимает окурок папиросы, закуривает...
– Вот так, гнедой, на войне-то...
Разворачивается и уходит медленно к колонне. Гнедой поднимает голову, провожая хозяина, следя за ним вдоль пути, шаг за шагом, пока не затерялся Неразбериха в рядах колонны...
Так вот, раз на войне, и гнедой даже не плачет... Был и он солдатом, был и он благословлён королевой-мамой... И сказали и ему, что с восходом выйдут лошади пастись на траве, на которой пасся он все эти годы, и знает он, что придут лошади пить воду из ключа, из которого поился когда-то.
Не спрашивали его, верит он или не верит; не спрашивали его, хочет он или не хочет. Укрепили седло на спине, в седло сел солдат – щёлкнули кнуты и гнедой пошёл...
Колонна исчезает... Едва слышится откуда-то, из простора долин, поскрипывание подвод... Гнедой кладёт голову на охапку соломы, закрывает глаза. Встаёт заря. Откуда-то, из-за моря, из дому, веет усталый ветерок. Он принёс запах долин с зелёной травой, запахи тёплой борозды, но принёс так поздно...
Ветер опускается на колени, к голове гнедого, и из печали его странствующей начинает вырисовываться боль некоей песни, ещё не допетой до конца, но выстраданной сполна...
1958