Ион Друцэ “Шоапте де нук”
Традучере де Андрей Александру
ШЁПОТ ОРЕХА
Стоял орех, высокий и улыбающийся, с крыльями, подпирающими забор, и как видел меня, шептал добродушно:
– Здорово, Иван, хорошо как...
И было здорово, не смотря на то, что не знал я, что именно в его понимании хорошо. Может быть, хорошо было, что был таким ребёнком, каким был, может быть, здорово было, что начинала спеть вишня, может быть хорошо было то, что увидела меня мама в порванной в драке рубашке, втайне зашила её, не спросив, где порвал...
Так или иначе, знал что-то орех, когда шептал добродушно:
– Здорово, Иван, хорошо как...
И было хорошо. К вечеру, когда появлялась на небе звезда и дрожала стыдливо, потому что рано появлялась, орех разворачивал свой широкий подол и шептал тихо, чтобы только я слышал:
– И рассказывай сказку ту...
Рассказываю, конечно, сказку, и увлечённый, притискиваюсь к стволу, сворачиваюсь клубком под широким подолом ореха. Слушаю некоторое время шёпот листьев – шёпот мягкий и плавный, иногда удивительный, иногда умиляющий... Слушаю долго, слушаю до тех пор, пока шёпот этот не превращается в мамин голос. Тогда сказка обретает силу...
Сделалось так, что стал я королём Румынии. Вот так радость на головы румын! Шапки взлетают ввысь!
Однажды вижу отца во дворе. Зову советников и говорю им:
– Видите этого человека? Дайте ему пару резвых жеребят и хорошую молочную корову.
Орех слушает, потом подсказывает в пол–голоса добродушно:
– Хорошо, Иван... Только глянь – может быть, дай две коровы. Одна-вот, яловая, не отелившаяся ещё, а вторая – дойная...
Зову советников обратно и поручаю дать отцу две коровы и не забыть заготовить сено на зиму.
Затем начинаю распутывать нужды страны, так как король, простите меня, должен заботиться о стране своей. Зову учителя своего, что таскал меня за уши из-за таблицы умножения, и говорю ему:
– Учитель Григораш... Вот тебе все войска страны, потому что не доверяю я этим генералам...
Орех слушает, потом подсказывает тихонько:
– Хорошо, Иван... Только смотри – прежде чем приучится учитель Григораш управлять войском, надо бы дать ему в помощники солдат, разбирающихся в военном деле...
Зову сейчас же старых солдат...
Наконец, начинается великая война против другого царства, вечно делающего пакости румынам, то одна пакость, то другая. Причиняю беду ихнему государству, но орех останавливает, говоря добродушным шёпотом:
– Хорошо, Иван, но зачем же делать из них отбивные? Просто напугай их немного...
Ладно. Пугаю их, но не немного, а порядочно пугаю. Бедный царь приходит просить прощения, кланяться ко мне во двор. И принцессу приводит.
Орех молчит. Потом, подождав чуть-чуть, шепчет удивлённо:
– Да, вот это принцесса, вот это я понимаю...
С войны вернулся я с принцессой. По дороге захожу в деревню нашу. Останавливаюсь у ворот, вижу маму, идущую со слезами от счастья:
– Дорогой мой...
Спускаюсь с коня. Целую ей руку и говорю:
– Вот мама, это невеста! Нравится тебе, иль нет?
Мама плачет и не произносит ни слова. Я начинаю беспокоиться – вдруг маме не нравится невеста, что тогда делать?
Но удивительный орех шепчет откуда-то сверху:
– Эй, ну как же не нравится... Плачет от радости...
И снова в сны, снова в сны... Вот так, вьёшь соломинку между пальцев, и есть у тебя тихий уголочек... И у меня есть уголочек такой, и ещё есть у меня товарищ хороший и мудрый, который мечтает вместе со мной, высказывает мысли мягкие, там, где нужно...
Откуда взялся орех этот в нашем дворе – не знаю. И мама не знает, и отец тоже. Может быть, посадил его дед, может прадед... Нашёл орешек на дне кармана, не хватило зубов раскусить его – что поделаешь? – и посадил в землю понадежнее... А может быть, и не сажал никто – увидел орех двор наш, дом наш, понравилось ему, и остался у нас расти...
С весны до поздней осени шумят в нашем дворе листья его ясным и тёплым шёпотом. Делаем вино из ореха, когда фрукты не урождаются, используем вместо колосков в хлебе, когда настоящие колосья не доспели и держим всегда ворота открытыми, отдавая часть его шума всем, кто проходит возле нашего дома.
Осенью, когда начинают падать листья, орех становится печальным. Ему жалко листьев, ему грустно, что остаётся на целую зиму один, без меня... Долго тянется время, когда чуть ли не век стоит суровый мороз, звеня по веткам, которые согревают и хранят дом наш от всех опасностей.
Затем приходит весна и приносит ореху одеяние новое-новое. Орех разворачивает подол, налаживает свой шёпот и слушает, как удивляются прохожие, приостанавливаясь у наших ворот:
– О-го-го! Вот это чудо зелёное есть у Пантелея!
И мне приятно, как будто люди эти, расхваливая орех, одновременно хвалят и меня, и родителей, и весь наш дом...
–Здорово, Иван, хорошо как...
Великая вещь – иметь товарища. Когда, бывало, пораню ногу, прихожу ему жаловаться. Ем вместе с ним хорошие фрукты, почти разрывающиеся от спелости... Рассказываю ему всё, что слышу в деревне, и то, чего в деревне не услышишь, и то, что наслаивается в памяти, в детской душе; что моё богатство, то и его богатство...
– Здорово, Иван, хорошо-то как...
И было здорово, но, как бы хорошо ни было, проходили годы, развеивая сладкую власть сказок.
Помню, как пришёл я однажды вечером и сказал ореху:
– Есть девушка здесь в окрестности... Зиной зовут...
Больше не сказал ничего, но орех всё знал... Была осень, листья падали по одному, один за одним... Вздохнул орех глубоко, потом прошептал тихо, тише, чем обычно:
– Сказка о девушке – это долгая сказка, Иванушка... Пробуй чаще бывать в окрестности той, но не знаю, ей-богу...
И стал бывать чаще Иван в окрестности той, но сказка и вправду была длинной...
Многих вырастил орех в нашем дворе, но они уходили, когда наставало время уходить. И меня вырастил орех, и для меня настало время уходить...
Был ясный весенний день. Орех только что примерил новое красивое зелёное одеяние, как будто и не было такого раньше. Я пришёл попрощаться напоследок, но орех стоял мёртво на свой ноге и ни один лист не шелестел в зелёном царстве...
Бедный орех, ему было грустно оставаться, ему было грустно, что я ухожу... Стоял молча, следя за каждым дуновением, каждой мыслью, каждым шагом...
Пробовал забыть меня, чтобы не видеть, чтобы не знать, но под его зелёным подолом преследовало меня всё моё прекрасное детство с заплаканными глазами...
И когда было открыл я в последний раз калитку, чтобы не возвращаться и не закрывать её, мягкий шёпот, как дрожь, пронёсся сквозь листву ореха:
– Хорошо, Иван... Счастливого пути тебе и пусть будет всё хорошо...
Эти дороги, этот мир, эта горечь времени протянулись с тех пор... Трон Великой Румынии был перенесён в музей, чтобы его могли видеть и взрослые и малыши. Стоит пустой всё это время, и никто не зарится на него... Кляч осталось мало. Редко когда встретишь какую-нибудь старую лошадь, что прошла сквозь войны и помнит вещи, которые можно рассказать тем, кто помладше, но жеребята смеются и говорят, что всё это небылицы какие-то...
Прошло много времени и сквозь нашу деревню... Учитель Григораш пропал где-то в Крыму и вместо таблицы умножения возвышается над ним вытесанный из камня монумент, и другие учителя преподают другие примеры на темы подлежащего и сказуемого...
Другие дороги проходят сквозь деревню, растут другие деревья и затеняют другие дворы...
Домик наш состарился совсем – стоит стесняясь как-то, потому что палисадник ухожен другой женщиной. Мама не дождалась того времени, чтобы увидеть меня на коне с принцессой...
Отец сидит на завалинке и всё думает, что делать с радиотарелкой, подвешенной на гвозде под жёлобом – то говорит, то не хочет говорить... Не сохранились и те два резвых жеребца, которых я хотел подарить отцу однажды. Возле ворот проходит светловолосый мальчуган, так похожий на ту девушку из прошлого, которую Зиной зовут – похож настолько, что боюсь спрашивать, чей он. Нет больше ореха возле забора – на его месте растут побеги картофеля...
Отец вырубил орех. Мол, состарился он и перестал плодоносить. Показал мне какой-то пенёк, лежащий под сухими ветками, но по-видимому перепутал дед что-то по старости. Не верю я, что пенёк этот под ветками и есть орех моего детства...
И даже если захотел бы, не смог бы поверить, потому что орех этот ещё жив и теперь. Я его носил все эти годы с собой. Как и тогда, осенью, когда мне трудно или легко, когда начинаю что-нибудь или заканчиваю, слышу возле себя его добродушный шёпот:
– Здорово, Иван, хорошо как... Знай, что всё хорошо...