Одинокий воин,
или Что мы знаем о Маяковском.
Есть в истории человечества, и в том числе в истории литературы такие личности, завести разговор о которых означает непременно ввязаться в бурную дискуссию. Эти спорные личности сами по себе ни в чём не виноваты, ибо жили так, как жили, и уже после их смерти народная молва или другие, более могущественные силы, вроде идеологии, сотворили из них либо богов, либо отверженных.
Что мы знаем о поэте Владимире Маяковском? Наверняка те, кто помоложе, вспомнят школьные обсуждения и долгие разборы стихотворений, непонятные, написанные лесенкой строфы, грубые слова и непримиримый тон. Кое-кто постарше извлечёт из памяти какой-нибудь висевший над доской в классе плакат со строчками из Маяковского, или транспарант на стене родного цеха. Кому-то припомнятся заезженные газетчиками заголовки статей – цитаты из его стихов, а у особо впечатлительных встанет перед глазами алый стяг и что-то такое же бодро-революционное.
Литераторы прошлых лет сделали всё, чтобы Маяковский воспринимался в первую очередь как пламенный певец революции. И он действительно им был, но не только. Ещё он был автором трогательных любовных стихов и гениальным творцом убийственных по силе сатир. А ещё – и в первую очередь – просто человеком: сильным, страстным и бесконечно одиноким. Одиноким при жизни и после смерти, ибо никто не смог подняться на покорённую им вершину, а господствующая идеология сделала всё, чтобы из просто человека Маяковский превратился в человека–лозунг, и, насильно заставив любить, заставила его почти возненавидеть.
Так что же мы знаем о Маяковском?
Поэтически одарённый с самой юности, однажды оценив свои первые стихи как «плачевные», он всерьёз решает связать свою жизнь с живописью, для чего поступает в соответствующее училище, где и знакомится с неформалами того времени/а шёл 1911-й год/ - поэтами и художниками Бурлюком, Кручёных, Хлебниковым, Малевичем, бывшими в ту пору основоположниками футуризма в России.
Ох уж этот футуризм!… Его последователи радикально противопоставляли своё творчество/ а оно могло быть и поэтическим, и живописным/ устоявшемуся, надоевшему официальному искусству, и вели себя крайне вызывающе. Взглянуть только на названия их групп, стихотворных сборников, картин: «Ослиный хвост», «Дохлая луна, «Идите к чёрту!» Наивные люди, они всерьёз мечтали придумать новый язык, где слово «лилия» звучало бы как «еуы», стать творцами сверхискусства, способного преобразить мир. И горячий, страстный Маяковский увлёкся их бредовыми с точки зрения современного человека идеями. Но для него эти идеи были свежими и единственно возможными для изменения того прогнившего мира, что он видел вокруг, он жаждал перемен, и видел спасение в футуризме: «футура» – будущее, и будущее не заставило себя долго ждать.
Но не об этом сначала. Футуристы не могли представить своего существования без скандала и эпатажа, без вызова общества на дуэль, и у каждого это проявлялось по-разному: манифест «Пощёчина общественному вкусу», диванная подушка на шнуре, которую носил Кручёных, жёлтая кофта Маяковского – протест, протест и ещё раз протест, культивируемый для оскорбления общества и так похожий на то, что уже потом, более чем полвека спустя, затеяли в сфере музыки всем нам знакомые панки.
Маяковский в своей жёлтой кофте, вульгаризмами в стихах и рассечении прямых, скучных строф на лесенки и ступеньки, был всё же одинок в толпе оголтелых футуристов. Взять хотя бы его странное, но только на первый взгляд, стихотворение «Несколько слов обо мне самом». Обо мне самом – значит это информация, раскрывающая поэта как человека, опасная тема! И тут: «Я люблю смотреть, как умирают дети»! Эпатаж, без сомнения, но какой грубейший эпатаж, безнравственный с точки зрения любого здравомыслящего человека. Именно эти слова шокировали не только то общество, но и до сих пор продолжают шокировать и приводить в ужас общество нынешнее. Но вторая строчка «злого» стихотворения сразу же опровергает сказанное выше: «Вы прибоя смеха мглистый вал заметили за тоски хоботом?» Вот она – разгадка! Смех – Маяковский ни в коем случае не серьёзен, произнося слова о смерти детей, он просто отдаёт должное футуристам и их неумеренному эпатажу, делает зачин, а дальше пишет уже на самом деле о себе – о своём бескрайнем одиночестве. Что там Бурлюк с его диванной подушкой, когда жуткую эту эпатирующую фразу поэт выкрикнул от отчаяния, скрываемого под дерзкой бравадой! Одиночество – в каждой строчке, во всех этих мрачных и резких эпитетах, и особенно – в конце: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека»… Какая безнадёжность и безысходность, нет надежды – все вокруг слепы, никому нет дела до чужой боли!
Когда вспоминают про Маяковского, всегда в первую очередь цитируют «тысячи га осушённых полей», что-то там про «размаха шаги саженьи», и абсолютно забывают, что кроме этих и ещё многих других бодрых, марширующих строк были и другие, про «боль и ушиб». Боль и ушиб – весь Маяковский, в этом он признаётся нам будто невзначай. Несмотря на нарочитую грубость почти во всех его стихах проглядывает ранимая душа поэта, та самая «бабочка поэтиного сердца», на которую все так и норовят взгромоздиться, которую вообще мало кто замечает и принимает во внимание, та самая душа, в наличии которой многие Маяковскому отказали и до сих пор отказывают.
А Маяковский был человеком огромной души, и всё в его сердце принимало громадные, космические масштабы. Это только он мог написать про ревность, двигающую горами, - какой поистине демонический, титанический размах! У него было так много душевного тепла, что и от других он требовал такой же отдачи, но получить столько же любви, страсти и пылкости не мог. И был одинок, и сам писал, что «ни души не шагает рядом».
Владимир Маяковский был надрывно одинок, как и все поэты, и как печально звучит строка из одного его стихотворения: «Двое в комнате – я и Ленин фотографией на белой стене». Поэт одинок. И даже тот, с кем он ведёт беседу/ не важно в данный момент, с кем/ – виртуален, - лишь фотография. А страстность, с которой бросался на шею скрипке лирический герой в стихотворении «Скрипка и немножко нервно»? Да разве будет простирать объятия свои к «выплакивающейся» «деревянной невесте» бесчувственный, грубый и не одинокий?
После этого вам ещё хочется говорить, что Маяковский писал только о партии Ленина? Отнюдь. С жаром подхватив идею революции и смену власти в стране, Маяковский надеялся, что перемены изменят жизнь к лучшему, но потом с горечью понял, что ошибался. Он разочаровался в новой власти ещё раньше, чем она разочаровалась в нём. Он понял, что растратил всю страстность свою и всю энергию и талант на пропаганду демагогии и насилия, попав вдобавок в тиски цензуры и под дождь незаслуженной критики. Уже расставшись с футуристами и вступив в ряды Российской Ассоциации Пролетарских Писателей, он продолжал оставаться в глазах современников, слышащих его громовой голос, только горлопаном и агитатором. Как-то с легкостью судьи эти вычёркнули из контекста слова поэта о «сплошном сердце». Сплошное сердце! Как это, должно быть, страшно и больно, когда оно везде и отовсюду тебе могут нанести удар – смертельный!
Смертельный удар нанёс себе сам Маяковский, выстрелом в грудь, остановив то самое сердце, которое устало и запуталось в хитросплетении личных неудач и кризисе отношений поэта с миром.
После смерти Маяковский обрёл вторую жизнь и вечный, посмертный титул певца революции и пролетариата. Худшей службы те, кто травили его в последние годы жизни, сослужить не могли. Маяковского словно обрекли на вечную казнь и вечное презрение. «Вождь действенной литературы, которая определяет свой метод… и форму практикой революционного рабочего класса» – из статьи в «Правде». Потом талантливейшим поэтом его признал Сталин, и мёртвого, а, значит, уже не опасного, безгласного Маяковского возвеличили, канонизировали, навели глянец и заковали в кандалы плакатов и лозунгов. А потом, в 80-е мы спешно открестились от Маяковского в отместку за его официальный сталинский статус. А теперь не знаем, что и делать: хвалить? Критиковать?
А может просто перечесть его стихи, особенно ранние, самые искренние, и поздние, самые горькие, и попытаться понять и увидеть за всеми громкими и порой грубыми эпитетами поэта и ЧЕЛОВЕКА, хрупкого, ранимого и одинокого в своей непонятости, и попробовать ПОНЯТЬ. Хотя бы сейчас. Хотя бы немного.
Наталья Дрозд.