Надменная и благосклонная, семьдесят километров крупного гравия. Мой чёрный попутчик укатил сразу, помахал рукой из быстрой десятки. Бритый шофёр нашёл таки себе тётку. Бог с ним.
Я улыбнулся вскинул руку. И поверил в чудо.
«Наверное, участковый», подумал я, прижимаясь к рюкзаку. Милиционер, повернувшись, подвигал набитые овощами ящики и контейнеры с куриными яйцами. На переднем сидении спала его маленькая дочка. Её светлая косичка лежала на плече.
Медленно, как в кино, за окном проплывали огромные диорамы, пушки и самоходки. За лесополосой громоздились холмистые поля, золотые моря с тёмной пеной борозд. Из пыльной вечной истории пахло хлебом. Я прижался к стеклу и смотрел время…
- Ты хгде? – впервые за два часа я услышал голос этого немолодого, но крепкого человека с мягкими движениями и чертами. Я улыбнулся и попросил остановить у автобусной остановки.
Белгород! Белгород… Такой провинциальный и такой домашний. Старый Пазик медленно, но верно набивался летними людьми в шортах, сарафанах, юбках. Тяжёло влезали подвыпившие рабочие. Старший нравоучал младшего, медленно водя поплывшим взглядом и сухими морщинистыми руками. Тучный мужик в белой рубашке, тяжёло дыша, уселся рядом со мной, справа надавили, сели. Его мокрая от пота рубашка прижалась к моему плечу, я выдохнул.
Такой странный город. Улыбка не сходила с моего лица. Маленькие одноэтажные домики, садики постепенно набухающие, превращающиеся в кирпичные постройки, многоэтажки.
Просёлочная дорога, с видом на огромный завод и лесистые холма вдали, выгнулась в многолюдную шумную улицу. Чистые перекрёстки растеклись в узкие маленькие улочки. Люди садились, выходили, здоровались, прощались. Рабочий день вместе с расцветшим солнцем медленно выдыхал всю трудовую суету.
Я долго рылся в карманах, выуживая деньги, мелочь звонко покатилась по салону. Водитель устало, но с интересом наблюдал за моими действиями. Выпала никому ненужная питерская проездная карточка. Я на миг застыл. Эх, покатились…
Сердце встрепенулось, рюкзак наконец оседлал мою спину. На площади среди скопления автобусов и машин лежал небольшой двухэтажный вокзал. Лишь, ступив на его территорию, хранительницы бабульки яростно атаковали бесконечными овощами и немыслимыми фруктами. Я осмотрелся, поднялся на второй этаж в душную спячку зала ожидания. Обошёл кругом. За единственным торговым столиком сидела молодая девушка в чёрном платке. Её окружала всяческая религиозная литература. На стене висел тяжёлый крест. Я почему-то подумал, сможет ил она меня понять по-русски? Подошёл и аккуратно спросил:
- Извините, вы тут двух ребят с рюкзаками не видели?
Она испуганно посмотрела на меня и перекрестилась.
- ?
- Двух бомжиков… - негромко произнёс я, на что она растерянно вскинула брови, и я зачем-то добавил: - Пумми.
- Ну, один, такой рыжий… - «хиппи недобитый» - думаю, - С рюкзаками…
Она, вновь перекрестилась, и нежным девическим голосом пролепетала:
- Не видАла.
Я пристально посмотрел в её широкие серые глаза и поплёлся к окну. За мутным пыльным стеклом там, внизу, отходила неповоротливая тяжёлая электричка на Харьков…
Я сел на скамейку, достал остатки сала и хлеба, добротно разложился, стал медленно жевать. В тёмном углу зала лежал пьяный бомж и слюняво похрапывал. Там же, этой ночью лежал Толич. Тот самый Толик, который в плохой кабак то и не пойдёт, рубашки грязной не оденет. Всегда выбрит и начищен…
Тяжело лежал, пытался уснуть, а в пять утра его погнали менты. Долго смеялись, узнав, откуда он. Майор даже, ради смеха, приказал запереть его в обезьяннике, до выяснения личности. И дремал он там, тот самый Анатолий Юрьевич, который, даже, о наличии этих затхлых клеток в этом радужном мире и не подозревал. А под утро приехал Филипп, Толича выпустили. Они оба устремились на газон, под платформой и каждые пол часа ходили смотреть меня в зал ожидания. Четырнадцать часов подряд…
Я улыбался, радовался, Толик хмуро посмотрел на меня, неохотно пожал руку. Я прищурился:
- Долго ждали?
- Не очень, - ответил он, и мы пошли на улицу.
Меня одолело такое спокойствие и умиротворение, что показалось, вот я и дома. Все глупые метания стали неважными, забытыми. Злая возбуждённая трасса отступила, успокоилась. И пусть, та самая, пресловутая электричка на Харьков, медленно цокая железом, ушла, и была последней, а перспектива ночлега туманна и зла. Всё встало на свои места, всё засмеялось и полетело. Я окунулся в мутный, шабуршащий голыми людьми, карьер. Медленно поплыл, оставляя на берегу заботу и усталость. Уткнулся в густое илистое дно на другом берегу, забрался, лёг на траве и закрыл глаза.
Эти белгородские девушки, вам моя песнь. Русые и блондинки, кареглазые брюнетки и мои медноволосые принцессы... Одно, лишь, движение, дыхание. И пусть мир летит к чертям. И всё так пусто, и лишь мой хрип…. И пусть всё летит, плывёт…. Я готов отдать жизнь за этот взгляд. Но конечно, я буду валяться на лысой траве и щурить глаза в закатное солнце. Не знаю, увидел ли я её, но неожиданно задёргался, вскочил, рухнул в воду и яростно погрёб обратно. Левую голень свело, я мотнул головой и обернулся. Прощай берег моей надежды. Через час нас ждала электричка на Казачью Лопань. Село такое под Харьковом, тихое и ночное.