Наблюдатель

НАБЛЮДАТЕЛЬ

Григорий Никаноров был вполне удачным человеком. Работу имел не трудную и по меркам города денежную, на живописной окраине красовался его дом, где ждала мягкотелая жена и немалое хозяйство. Кроме жены для утешения обильного Гришиного тела служили ещё две постоянных любовницы и тьма случайных. Благо здоровья хватало на всех и денег тоже. Так что был Никаноров счастливый и сам об этом знал. Потому любил хитро усмехаться, пряча губы в густой бороде. Иногда смотрел на текущую рядом жизнь, на мельтешащих людей и чувствовал своё превосходство. Что хотел, по всем статьям урвал, мог себе позволить расслабиться и улыбаться. Время не гнало и не жгло его. После работы неспеша шествовал Никаноров в ближайший магазин, покупал там сто грамм и бутылочку пива, благодушно выпивал, снисходительно посматривал на толпящихся алкашей, чесал голову, смачно икал и уходил. Если день подходящий, то домой не шёл, а направлялся к одной из любовниц. Те его уважали за уверенность во взгляде, мужскую силу и крепость характера. Ещё и не жадный был, часто подарочки припасал.
Во всех отношениях был примерный мужчина Григорий Никаноров и легко катилась его жизнь, пока вдруг не забуксовала. И по чепуховой причине, но ведь важна не величина причины, а размер последствий. Последствия же были самые печальные, в частности потерял Гриша покой. То думал умеренно, спал спокойно, а то взволновался. Но всё по порядку.
Сидел однажды Никаноров за своим столом и смотрел в окно. Там весна была, но странная. То солнце пригревает, тепло, то вдруг тучами небо затянет и валит снег. Огрызалась зима. Григорий такому упрямству улыбался и смотрел, как кружили снежинки. Достал из ящика часы. До конца рабочего дня оставалось ещё два часа. Вздохнул. Хоть и привычно убивать время, но тяжело. Газетку бы почитать, но нельзя. На столе лежит отчёт, почти оконченный. Если начальство зайдёт, то увидит, что работа идёт, не лентяйничает.
Сразу послышались чьи-то шаги, обругал себя, знал ведь что если подумать, то так и будет. Глаза от окна увёл, взял в руки карандаш и стал глубокомысленно шептать над листком. Шаги затихли, снова посмотрел в окно. Скукота, прежняя работа была не в пример веселей, но платили там меньше. Через два дня получка, Григорий улыбнулся предчувствуя получение заветных бумажек. И тут увидел девицу. Сам сахар девица, высокая, длинноногая, худая и молодая. Сейчас закурит. Учреждение Никанорова находилось во дворе пятиэтажного дома, где располагались подготовительные курсы университета. Туда ходила тьма красивых девок, из них много курящих и эти ходили за дом подымить.
Выстраивались прямо перед окнами учреждения и волновали сотрудников. На что Гриша по бабской части насыщен был, но и он невольно вспыхивал. Как же не вспыхнуть, когда стоит шеренга девиц сладкого вида, курят, ножками перебирают, а ножки самые съедобные. Притом по всему видно, что девицы нрава совсем не строгого и тут уж простор для фантазий невиданный. Никаноров был мужик опытный, фантазии не уважал, а вот практику любил, но под окнами всего учреждения на абордаж идти не мог. Потому только сопел и прикидывал во сколько эти кобылицы обойдутся. Кому и коньячок с маслинами нужен, а кому и пива хватало, по разному бывало. 
Которая шла сейчас, так видно не из тех, одета слишком хорошо и лицом гордая. Гордых Гриша любил, от них особое удовольствие. Была у него одна училка, не то чтобы красивая, но ухоженная, образованная и бедная. Зарплата в школе известная, муж запил, прогнала, осталась сама и не так чтобы голодная, но и не сытая. Смотрела она на Гришу сверху вниз, считала тупым, скотиной, он же только улыбался. Потому что и вправду не очень умён, зато устроился преотлично. Скотина, а на неё залез и кричала, потому что, в отличие от всяких там образованных, мужик огого. Силач, любую проберёт.
Сглотнул слюню, девка тем временем шла вдоль ободранной стены какой-то двухэтажной трущобы, построенной неизвестно когда и сохранившейся чудом. В конце стены были почерневшие двери, с матерной надписью белой краской. Девица с трудом отворила дверь и вошла. Куда это она? Вспомнил, что за несколько месяцев проведённых в этом кабинете много раз видел, что в эту дверь заходили люди. Самые разные, от бомжей до крутых. Что ж там такое находится? Неизвестно.
Спросить бы у коллег, которые здесь давно, но коллеги Никанорова не любили. За счастье. Они то сами суетные были, бегали, мельтешили, но без толку. Всё не так и мало. Жёны кричали о безденежье, изменяли, дети не слушались, начальство ругало, гаишники штрафовали. Даже пить нормально не могли, после пары рюмок размякали и начинали ныть. Слабаки. Никаноров свою жену держал в строгости, любовниц тоже, дети его на "Вы" называли, начальство уважало за серьёзность, с гаишниками умел договариваться. Везде удача, со всем управляется, прячет хитрую улыбку в рыжеватой бороде и сверкает довольными глазами.
От одного этого вида сжимали коллеги кулаки и скрипели зубами, но бить не решались в виду Гришиной крепости. Довольствовались словесными уколами и тихой ненавистью, на что внимания не обращал. А когда дали Никанорову отдельный кабинет, так и совсем хорошо стало. Сиди себе, гляди в окна, иногда работай, больше вздыхай. Остальным пахать приходилось много, задерживались часто, даже на выходные оставались, а Гриша не напрягался. Потому мог за дверью наблюдать, видел, как туда входили люди, но особо не интересовался, что там находиться. Подозревал тихое учреждение, выдающие справочки на желтой бумаге. Какая разница.
Теперь заинтересовался. Слишком уж хороша была девица. Не похожа на ходящих за справками. И почему справки? Откуда он взял? Сам придумал. Чепуха. Может там забытые богом халупы, такое случается. А может, просто самовольный туалет. Центр города, народу ходит много, а туалетов почти нет. Припрёт людей, вот и ищут места. Если так, то скоро девица должна выйти. Как то ей, такой чистенькой и ухоженной среди обоссаных стен. Неуютно, пулей вылетит. Но её всё не было. Видимо и не туалет.
Тут ещё вспомнилось, что никогда не видел выходящих людей. Входили в двери многие, а выходить не выходили. Задумался, но сколько в памяти не рылся, выходящих не обнаружил. Странно. Заходить, заходят, а выходить нет. Так не бывает, чепуха. Видимо есть другой выход. Тогда почему им и не заходят? Дверь открылась и Никаноров уже чесал бороду и шевелил губами, выказывая большое усердие. Начальству это понравилось, довольно улыбнулось, покашливание, пара указующих фраз и ушло.
Иди, иди. Закончил отчёт, принялся за другой, минут десять поработал и снова стал смотреть на таинственное здание. Вдоль стены шла вторая девица, ничуть не худшая прежней. Стена облупленная, изрисованная, кое-где штукатурка отпала и оголился кирпич. Девица шла, иногда смотрела в сторону, на учреждение Никанорова, спрятавшееся за рядом кустов. Остановилась около двери, осмотрелась, взялась за ручку и исчезла. Раньше красивые девицы туда не шли, а теперь уже вторая. Что там за мёд, на который такие пчёлки слетаются? Волнительно. Грише хоть и было уже за 30, но молоденьких очень даже любил. Для этой цели специально купил домик около медучилища, сдавал его будущим медсёстрам и платы деньгами не брал. Это у него назвалось баловаться зеленью. Во всякой поре свой толк в бабе имеется, это если до 40, а потом уж одни воспоминания.
От мыслей вспотел Гриша, почувствовал шевеление в матне, домой захотелось, к жене. Уже скоро. И что за дверями находиться? Очень интересно было. Взволновался. Раньше уверенный был, что положенное знает, а остальное ему и даром не нужно. И не нужна ему эта развалина, но интересно куда ж это девицы шли. И раньше люди. Идут, а не выходят. После работы нужно зайти. Но ведь заметят. Смеяться начнут. Смеха он не боялся, зато вдруг начальство узнает. Спросят, зачем ходил, могут уважение потерять, в серьёзности разувериться. Нет, не пойдёт. Сто лет ему эта развалюха не нужна. Идут люди, знают куда. А ему до этого дела нет, он счастливый и уверенный. Достал из кармана леденец и кинул за щёку, фантик препроводил в урну и занялся делом. Не нужны ему эти руины, чихал на них.
Время прошло быстро, прождал ещё пять минут, чтоб не первым уходить, оделся, укротил густой чуб и пошёл домой. Посетил магазинчик, выпил водочки, закусил пивом, стало хорошо, про заходящих девиц забыл, выждал троллейбус и домой. Там отужинал, немного по хозяйству отработал, проверил у детишек дневники, кого конфетой поощрил, кого подзатыльником, просмотрел телевизор и спать. Жена дверь закрыла, рядом легла и сладко вздохнула.
Её он долго подбирал. Баб вокруг вилось много, он всё выискивал, пока не нашёл. Она дочь пьяницы, ещё и школы не окончила, как по рукам пошла, узнала, что такое жизнь, и голодала и бита была, в бомжатниках посидела. Когда Никаноров её из грязи  взял, в дом ввёл, хозяйкой сделал, так долго на коленях благодарила. Это его задумка была, для обеспечения своего счастья, специально выбрал жизнью битую, чтобы не выделывалась и его доброту ценила, слушалась. Так и вышло, была жена тише воды, ниже травы, перечить Грише не смела, приказания выполняла и радовалась своему счастью. Придет Никаноров под утро, пьяный, в помаде, другому бы жена такой разнос устроила, что хуже похмелья, а его Настя и слова не вымолвит плохого, уложит, разденет, укроет одеялом, будет потом на страже стоять, может, что понадобится супругу. Так вот.
Уметь нужно жить и счастье строить, не витать в облаках, болтать по-пустому, а дело делать. Может он институт и за сало еле-еле закончил, умом не блистал, звёзд с неба не хватал, зато жизнь себе устроил лучше, чем у многих умников. Даже не в деньгах дело, вот шеф его богатый человек, а под каблуком жены. Уродливая баба, выпить любит, матюкнуться, страшилище, а так муженька в руках держит, что тот даже боится любовницу завести, хотя любая девка из бухгалтерии под него ляжет. При деньгах мужик, при власти, а не может с бабой управиться. Оттого, что дурак.
Жена ещё раз вздохнула. Вот как её вымуштровал, боится приставать, только знак подаёт, что не сплю, готова. От осознания своего счастья почесал бороду, заурчал и полез к исполнению супружеских обязанностей. Аж мурашки по крепкому телу. Всё-таки нельзя к счастью привыкнуть, сколько лет уж счастлив, а всё радуется и кровь будоражится.

Ночью приснилась развалюха. Только туда уже целая толпа почти голых девиц шла . А он стоял рядом, глядел и ронял слюну. Почему-то стало очень обидно. Столько баб и без толку рядом проходят, сунулся было следом, но двери закрыты оказались. Тут уж совсем разгневался, стал двери ломать, но только поранился. Утром проснулся в отвратительном настроении, обругал жену, сыну ляпаса отвесил, собаке ногой зарядил. Настя испугалась, давно супруга таким не видела, стала плакать. Боялась, как бы не её вина.
Но Гриша ничего не пояснил, позавтракал, взял бутерброд и на работу. Больше всего на себя злился, что из-за паршивого сна покоя лишился. Подумаешь двери, подумаешь бабы, зачем они ему нужны, забыть и жить себе в счастье. Так бы и нужно было, но не мог успокоиться. Что за халупа такая? Пока шёл к работе, сколько мог рассматривал. Дом, как дом, только запущенный, давно не ремонтируемый, штукатурка осыпалась, обнажив ещё дореволюционную кладку, в некоторых местах, где крыша протекала, кирпичи протрухли и вываливались. Ещё маты и другие непотребства по стене. Вот и весь дом, ничего особенного. Только зачем туда люди идут?
Не любил Никаноров глупых вопросов, кто себя озадачивает, тот удачлив не будет, счастье нужно с ответами строить, а с вопросами сплошная беда. В который раз сказал себе про развалину забыть и заняться делами. Сел в кабинетике за стол, достал бумаги и часа полтора работал, по сторонам не глядел и успокоился. Но дальше работа кончилась, пробовал на стол смотреть, долго не смог, поднял глаза к окну. Как назло, вдоль стены человек шёл. Старичок лет семидесяти, в аккуратном пальтишке, фетровой шляпе, с полоской седины вокруг. Не спеша шёл, читал надписи на стене, качал головой.
Этот то зачем туда идёт? Сейчас бы выйти и спросить старика, всё тогда и разрешиться. А всем сказать, что это знакомый, друг отца, ветеран. Встал, но увидел, что около крыльца стоят несколько сослуживцев. Ещё чего доброго услышат разговор, сел. И ведь некого спросить! Что за двери, что за дом, что за люди туда идут. А интересно. В чем причина этого интереса не знал. Ладно вчера, тогда девки красивые шли, а сейчас старичок какой-то, божий одуванчик, подошёл к двери, безуспешно дёрнул, раза с третьего только открыл двери и исчез за ними. Хоть самому иди проверяй, но это было не солидно, у всех на виду по трущобам лазить. Может уборщицу спросить? Женщина давно здесь работает, должна всё знать. Но сплетница, стоит только ему поинтересоваться, как все об этом знать будут.

Шаги, Никаноров за карандаш и углубился в расчёты. Начальство зашло, порадовалось трудолюбию работника, побеседовало за жизнь. Ушло. Никаноров улыбался довольный. Знал, что скоро освободиться должность начальника отдела, видимо его туда прочат. Вот и приходят, беседуют почти по-приятельски, хотят окончательно убедиться в его надёжности. Этого добра у него хватает. А начальник отдела получает в полтора раза больше. Чтоб растянуть удовольствие, стал на бумаге перемножать свой нынешний оклад на 1,5. Выходило очень приятно, даже вспотел от предвкушения.
По занятости мыслями, забыл и посмотрел в окно. И снова наткнулся на человека, идущего вдоль стены. Сколько же их будет? Благодушие, как ветром сдуло, снова одни вопросы. Увещевал себя будущим окладом, зачем мол с такими деньгами ему чем-то ещё интересоваться, но не помогало. Куда же он идёт? Крепкий мужик лет под пятьдесят, по виду типичный рабочий. Одет в фуфайку, на голове меховая шапка, основательно идёт, опять же читает надписи на стенах, кажется, улыбается. Дверь открыл с первого раза, смело шагнул в темноту и там исчез. Дверь нехотя закрылась.
Грише нестерпимо захотелось сходить и посмотреть, что там за дверью. Одним махом вырвать язву любопытства и успокоиться. Встал. Сел. Нельзя. Вдруг начальство заметит, как он будет красться к развалинам. Ничего страшного, но закрадётся сомнение, чего это он по трущобам лазит. Задумаются, а сомнение такой червяк, который всегда найдёт себе пищу доказательств. Сидеть и не рыпаться.
Взялся за работу, быстро её окончил, до перерыва оставался ещё целый час. Сидеть было невыносимо, кабинет был уже давно обсмотрен, а в окно нельзя, развалюха бросалась прямо в глаза. Но делать нечего, смотрел. Ещё два человека зашли в двери, женщина лет тридцати и школьник. Не выходил никто. Чёртовы двери. Чтобы не видеть их, в перерыв ушёл. Примостился в магазине, купил молока, съел бутерброд и подумал, что хорошо бы сейчас домой. Не хотелось на работу. Такая дурь была у него впервые. Гневно взмахнул головой, как бы отгоняя наваждение. Закурил и вышел из магазина. Пива бы, но принципиально не пил на работе. Нужно беречь репутацию, раз увидят пьяным, потом не отмоешься. Свернул с улицы и пошёл около стены. Изо всех сил присматривался, но ничего особенного не заметил. Стена, как стена. Искушение идти дальше, но свернул на асфальтовую дорожку к работе. Жалел, что на спине не имеет глаз. А то бы смотрел. Что же находиться в развалинах? Жёг прямо вопрос.
Уселся за стол и подумал, что хватит. Дурость всё это. Он счастливый и должен быть спокоен, а вопросы для мечущихся дураков, которые не знают чего хотят, а только голову морочат себе. Он хитрый, он не должен поддаваться чепухе, стряхнуть и забыть. Вот сегодня он пойдёт к Лене, завлекательная баба, горячая, поваляются, вина выпьют, домой поедет. Это у него правило такое, во сколько бы гульба не закончилась, но спать домой возвращаться. Хоть на час, но домой. Всегда так делал.
Вдоль стены шла девка. Молодая, но не красивая, низкая, полная, крупа, а не баба. На стену не смотрела, в сторону Никаноровой работы смотрела. По всему видно, что в первый раз здесь. Дернула, шагнула, пропала за дверью. Много что-то сегодня. Вспоминал, как раньше было, вроде меньше. Хотя тогда он так часто на развалину не смотрел, а если и видел людей туда идущих, так не запоминал. Мало ли кто куда ходит. И чего его разобрало любопытство? Это из-за вчерашних девок, они своими телесами его подзадорили. Жадный был он на баб, жадный.
Засмеялся и снова стал бороду чесать. Сколько же он их перепробовал. Правда читал в газете, что один американский баскетболист целых десять тысяч перепортил, тут Гришины достижения блекли, но ведь он роста не баскетбольного и миллионов не получает. Считай на голом энтузиазме не меньше сотни баб и поимел. Богатырь. Когда окунался Никаноров в своё счастье, становилось ему хорошо и любопытство не мучило. Беда только, что долго в счастье пребывать не мог.
Вынырнул, тут же в глаза развалюха бросилась. Никто не шёл, но и самой стены облупленной хватало, чтобы вопросами мучить. Как это выходит, что только туда, а оттуда ни одного человека не вышло? Загадка. Придумывал ответы, но только голова заболела от напрасных мыслей. Стал думать про баб, чтоб развеселиться, но не думалось. Еле до конца рабочего дня отмучался, вечером зашёл в магазин, выпил водки, запил пивом, вроде всё и прояснилось. Уже уходил, когда заметил завхоза. Отставник, до майора дослужился, в учреждении давно работает. Вдруг знает? Подошёл к нему, угостил рюмкой белой, разговорились. Про то, про это, третье, десятое, Никаноров ненароком возмутился, что вот возле их конторы развалины стоят, а ведь центр города. Завхоз согласился, что позор.
-А что там хоть находиться?
-Бог его знает. Наверно живёт кто-нибудь, ходят же люди.
Гриша хотел сказать, что ходить ходят, но выходить отказываются, да не решился. Очень уж как-то хитро посматривал на него завхоз. Никаноров и сам был хитрец ещё тот, но тут почувствовал достойного соперника. Попутно вспомнил, что у завхоза племянник есть, тоже вроде хочет начальником отдела стать. Только не выйдет, он хоть парень и умный, но не умеет с людьми обращаться. К тому же молодой, основательности нет, в пьянке нестойкий. Какое из него начальство, если даже баса для приведения в чувство не имеет. Хлюпик. Но лезет вверх и родственник ему помогать будет. Значит враг.
Никаноров ещё поговорил немного и на попятный. Из магазина выскочил очень довольный, что не успел свою слабину показать. Залез в автобус и поехал к Ленке. У неё муж вахтовик был, три месяца в Сибири деньгу зашибает, потом отдыхает пару месяцев и опять на заработки. В промежутках бабе скучно, вот она с Гришей и связалась. Совсем не из-за денег, она не бедствовала, а именно из уверенности Гришиной. Хочется бабе как за каменной стеной побыть. Почувствовать, что рядом настоящий мужик, сильный, уверенный, умелый. С таким и в спальне хорошо и так. Не страшно вечером идти, не страшно, если телевизор сломался, совсем не страшно. За это и любили Никанорова бабы. Чуяли его силу и крепость, прощали даже, что небогат и того же золота подарить не может. От него и туфельки принимать, как золото было.
Задумался на своими достатками, чуть не пропустил остановку. Когда подходил к дому любовницы, осмотрел её балкон, нужная створка открыта. Это был знак, что можно приходить. А то ведь всякое бывает, то свекровь придёт, то соседи, чтоб не сгореть, придумали знак. Как у шпионов. Зашел в подъезд, нажал кнопку лифта. В одной из квартир бушевал скандал, голосила женщина, вяло отругивался мужик. Потом вдруг заорал да так, что Никаноров даже вздрогнул.
-****ец тебе!
Женщина захлебнулась матами, но тут открылись двери и дослушать последствия крика не удалось. Лифт поехал вверх. На одной из дверей Никаноров прочитал тоже, что только что услышал. Вздрогнул. Глупо, потому что дверь была исписана многими матючьями, но он почему-то выхватил именно это. Странно. Отвернулся от дверок и прочитал на стене игольчато-красное «Не лезь!». Стало нечем дышать и страшно. Сунул руку в карман, где всегда носил с собой выкидуху. Для самообороны и чтобы баб причаровывать. Нажал на кнопку, подумал, что уже третья кнопка подряд и тут же понял, что спасенья нет. Не то чтобы он раньше очень смелый был, но если припекало, то дрался и не трусил, хотя по всякому приходилось. А сейчас даже руку с ножом не смог поднять, висела как отломанная ветка. Почувствовал слабость и грохнулся на пол, завалился назад, упёрся в створки, они разъехались, упал на пол нужного девятого этажа.
Очнулся уже в квартире любовницы, на его любимом диване. Ленка охала, прикладывала компрессы, заикалась про «Скорую», но вызывать не решалась. Это ж всему дому станет известно. И так хорошо, что услышала она как лифт подъехал, а шагов не услышала. Вышла посмотреть что и как, увидела распростёртого Гришу с ножом в руке. Подумала, что убили, изготовилась кричать, но заметила как грудь ходит. Широкая никаноровская грудь быстро подымалась и опускалась. Дышит, учащённо дышит, значит жив. Втянула и стала приводить в сознание. У неё мама медсестра была, кое-чему научила.
-Гришенька, что с тобой?
-Ничего, дай в ванну пройду, умыться нужно.
Холодная вода освежила, но покоя не вернула. Тех надписей в лифте и крика на первом этаже не боялся, чепуха. Страшно было,  что так всему этому поверил. Испугался, нож выхватил, обессилел, сознание потерял. И всё без причины. Почитать за причину крик и надписи нельзя, он же не идиот. Просто задумываться стал, заинтересовался, чем не надо, от того и все его муки. Надо проще быть и не задаваться.
-Ну как ты?
-Ничего, нормально.
Хотелось ему домой, лечь и заснуть, чтоб мысли не тревожили, но это был путь гибельный. Нужно было мыслям показать, кто здесь хозяин, поэтому остался и натужно повеселился несколько часов. Когда уходил, то выпростал наружу крестик и спустился лестницей. Вроде бы просто так, но чувствовал, что лифта боится. Домой пришёл злой и хотел ругать жену, но она сказала, что принесли письмо. Никаких писем не ждал, удивился, разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо клетчатый тетрадный листок с надписью серым карандашом: «НЕ ЛЕЗЬ!». Ниже был нарисован гроб, подписанный его фамилией. Никаноров осел на ближний стул.
-Кто принёс?
Жена видела, как он изменился в лице, и молчала. Так испугалась, что не могла ворочать языком. Григорий сначала стал кричать, потом замахнуля кулаком, снизошел до пощечины, только жена продолжала молчать. Ещё дрожала, смотря на мужа большими, полными слёз глазами. Это её ещё в детстве испугали собакой, с тех пор и стала иногда западать, будто кнопка в магнитофоне. Хоть бей её, хоть топчись, ничего не поможет, ждать нужно, пока в себя придёт.
Ушёл в спальню и прилёг. Посматривал на послание. И дети могли сделать, только откуда дети могли знать про его интерес к развалинам? Никто не мог знать, потому что никому не говорил. Вспомнил завхоза, неужели он обо всём догадался? Вряд ли. Тогда как? Может там бандитский притон? Нет, они все сейчас во дворцах обитают. Чтобы ни было, а мысли его читать не могли, значит, случайность. Вспомнил лифт. Уже две случайности за один вечер. Тяжело вздохнул. И зачем он глянул в окно, зачем увидел, как входят в ту дверь? Не подыми головы и всё шло бы своим чередом, в счастье и согласии купался бы как сыр в масле. Так нет же. Хотя не глянул бы тогда, глянул бы позже, работа такая. Лучше бы не переходил.
Стал вспоминать. На прежней работе платили меньше, зато весело было и не сидеть с восьми до пяти. Друзей там не было, счастливым друзья ни к чему, но с кем выпить было и выпивали, по бабам шлялись, хорошо. Но позарился на денежку и вот на тебе, попался. Чёртовы развалины, чего их до сих пор не развалили. На той работе мужик работал, Прихожай по фамилии, здоровенная такая детина, мог литрами пить и не пьянеть, взрывник был по специальности, говорил, будто любой дом может так взорвать, что окрестные не пострадают, зато от нужного только гора мусора останется.  Мастер был, а потом пропал. Как в воду канул. Уже года полтора прошло, а о нём ни слуху, ни духу. Может убили, а может сам куда подался, неизвестно.
Тут встрепенулся Никаноров. А может в дверь зашёл и пропал? Ведь не выходят же оттуда. Вроде как засада на квартире, всех пускать, никого не выпускать. А может точно засада? Может, ждёт милиция важного преступника? Не верилось, важных сейчас не ловят, а ради чепухового столько сидеть в развалинах не будут. Нет ответа, любопытство гложет, теперь уже со страхом. Снова листок разглядывал. Пощупал нож в кармане. Пусть только сунуться, пусть только попробуют, сволочи, он просто так не сдастся. У него дед партизаном был, немцев, что зайцев стрелял.
Пришла жена, уже отошла и могла говорить, боялась на него глянуть. Сейчас он скажет, что зря за больную вышел, нужно было здоровее отыскать. А ей это, как ножом по сердцу. Она ж его любит, в коленях готова валяться, всю жизнь благодарить за то, что взял её из грязи и в люди возвёл, хозяйкой сделал, матерью. Так бы шла по рукам, пока не состарилась, а скорей прирезали бы по пьяни. А он её взял не побрезговал, миленький. Она бы и рада не западать, так не от неё зависит. С тех пор ещё повелось, когда натравили на неё менты собак. Сначала отымели в приёмнике, потом оказалось что заразная она, вот и мстили. Стали её собаки рвать, боль, страх и что-то с ней стало. Менты испугались, как бы не сдохла, по бумагам то проходит, отозвали псов, стали в чувство приводить, но без толку. Где она бывает и сама не знает, не стаёт её и все. Случается так, если сильно перенервничает. Само случается.
-Ну, рассказывай.
-Не знаю.
-Что не знаю?
-Не знаю, кто принес. Была я на огороде, под вспашку готовила, когда вдруг захотелось мне воды выпить и чтоб непременно с колодца. Я и удивилась, ведь не жарко на дворе, солнца не видно, а мне воды холодной охота. Взяла дома ведро и пошла. Выхожу, а под калиткой письмо тебе лежит.
-Откуда знаешь, что мне, смотрела?
-Да упаси боже. Само как-то подумалось. Только глянула и подумала что тебе. Мне то писать некому сирота я, знаешь ведь.
-А вдруг любовника завела?
Тут же пожалел, что сказал. Хотел помучить её немного, а она на колени и в плач. Григорий то знал, что она и подумать боится про блуд, не говоря уж о деле.
-Ладно, дура, не плачь, пошутил я. Значит, не видела, кто подложил письмо?
Ждал, пока выплачется. Оно и вправду сильно её собаки исковеркали. Морда уцелела, а умом повредилась. Даже надоедало временами, но зато гордости нет. Это значит, что есть у неё Гришенька, а сама она с боку припеку.
-Так не видела?
-Не видела. Только удивилась, чего это письмо не в ящик почтовый положили, а на землю.
И смотрит виновато. До того её собачки довели, что и самой вид битой собаки часто. Как сейчас, другая бы баба от любопытства задохнулась, чего в письме написано. А эта дрожит, чует свою провину и терзается. Даже улыбнулся немного Никаноров. Письмо ещё в руках повертел, потом порвал его в мелкие клочки и бросил в печь.
-Сейчас лягу поспать, в одиннадцать часов разбудишь.
-Разбужу, есть готовить?
-Чайку подогрей да яичницу сжарь и хватит. Чего стоишь, иди работай.
-Страшно мне за тебя, Гришенька. Недоброе чую. Может не пойдешь сегодня, поспи лучше.
-Не твое дело.
-Тревожно на душе, мысли всякие в голову лезут.
-Мысли гони прочь, это я давно тебя говорил.
-Может …
-Цыть! Как сказал я, так и будет! И не прекословить!
Разделся и лег спать. Зол был и полон решимости. Если бы молчала, может и не пошел бы, а теперь обязательно пойдет. Не может ее слов слушаться. Она дура, ничего не понимает, всего боится, а он хитрый. Получил конечно занозу по глупости, носил. Теперь хватит, вытянуть её и забыть. Чтоб за просто так счастья и спокойствия лишиться, такого он допустить не мог. Как стемнеет, возьмет ружье дедовское, нож, фонарь и сходит туда, узнает, что и как.
Когда откроется тайна, тогда и будет ему облегчение. А скоро в начальники пойдет, оклад повысится, совсем хорошо будет. Потянулся до суставного скрипа, крякнул от избытка сил и ухнул на кровать. Благо дубовая она была, могла выдерживать обильное его тело. Навернул сверху перины и собирался поспать на славу.
Глаза закрыл, зевнул и ничего. Лежит, а сна и в помине нет. Удивился. Раньше, чуть только к подушке прильнет, как уже спит, гордился таким своим умением. А тут ничего, глаза закрыл, постель мягкая, перина теплая, а знает, что не заснет.
Только убедился, что нужно в развалины идти. Ладно, когда днем любопытство терзает, но чтоб ещё и ночью мучаться, так это уж слишком. Заскрипел зубами и представил, что уже пришел в развалины. Он им задаст. А лучше всего спалит. Бензин есть, взять пятилитровую канистру, чтоб не тяжело нести, разлить и поджечь. Только лучше будет, сгорит домина, люди туда ходить не будут.
И он успокоиться, потому что на пепелище сколько не гляди, а встревожиться не получиться. И ничего страшного, жить там никто не живет, не видно и чтоб склады там были или офисы, одно слово - развалины. Перевернулся на бок, знал, что не заснет, поэтому представлял пожар. Как оно горит. Приходит утром на работу, сослуживцы ему рассказывают, он расспрашивает, интересуется, волнуется, возмущается, а на самом деле смеется над всеми и радуется собственному избавлению.
Стал думать, как пойдет на место. Идти нужно улицами безлюдными и главное на милицию не наткнуться. А то словят с ружьём и бензином, считай конец карьере, еще и посадить могут. Ружье то незарегистрированное, от деда досталось за него срок вполне можно срок получить. В тюрьму не хотел там, там неудачники, он же счастливый. Продумал как идти, куда убегать, если наткнется на милицию. Потом решил от прочих напастей обезопаситься. Ушёл в сарай, вырезал из алюминия большой крест и спрятал под одежду. Всякое может быть в развалинах и к бандитам нужно быть готовым и к нечистой силы.
-Гришенька, чего не спишь?
-Надо так. Еда готова?
-Готова, я ещё и блинчики затеяла с творожком, сейчас вот будут.
Это его любимые блины были, разулыбался, поцеловал жену.
-Налей сметанки, а я сейчас приду.
Налил канисторку, достал из тайника ружье, щелкнул затвором, вроде нормально. Прятал ружье в сухом месте, смазывал, так что долго ещё пролежит. В карман положил пять патронов и затих. Почудилось, будто в сарае еще кто-то есть. Страшно, сердце застучало, душа в пятки. Повернулся, темно в углах. Бог его знает, может и есть чего. Вышел от греха подальше, дверь в дом плотно закрыл и уже в коридоре еще один крест алюминиевый вырезал. На входе прикрепил и пошел блины кушать для душевного поднятия. Поел со сметаной, сто грамм выпил, потом чаю и хорошо. В зубах спичкой поковырял, оделся в темное и пошел.
-Может останешься, а?
-Не твое дело. Если кто спрашивать будет, скажи, что на рыбалку поехал.
-Скажу.
Перекрестила его, попросила у бога ангела-хранителя, чуть всхлипывала. Больше плакать боялась, чтоб не расстроился муж. Никаноров улыбался и даже песенку напевал, что с ним бывало редко. Вышел из двора и стал кружить улочками. С полчаса бродил, пока не убедился, что никто за ним не следит. Потом только прямо к цели пошел. Слава богу, на милицию не наткнулся. К работе подошел не с улицы, а со двора. Посмотрел на горящее окошко, там охранник сидит, скорей всего спит. Так что если пожар начнется, то не сразу тревогу подымет.
Стоял. Что-то не было особенного желания идти в развалины. Уже и крест пощупал и ружье погладил, а все не мог собраться с духом. Ночь темная, небо звездное, луны самый краешек видно, слышно, как трамвай проехал. В туалет захотелось. Этого еще не хватало. Собрался с силами и обреченно поплелся к развалинам. Запутался в проволоке, чуть не упал, заматерился. Ещё был шанс уйти и забыть про эти чертовы развалины. Так ведь не забудет, а сил мучиться нет. Не привык, размяк в счастье.
Вот и двери, чуть темнели и пахли гнилью. Взялся за ручку, осклизлую, аж тошнота подкатила. Но не бросал, потянул на себя. Дверь тяжело и бесшумно открылась. По нормальному должна бы скрипеть, старая ведь, но бесшумно. Ружье не вскидывал, канистрой не прикрывался, просто шагнул в открывшееся пространство и всё.
С тех пор никто больше не видел Григория Никанорова.