год начала романа - 1987. Первые редакции - 2000
первая публикация - сайт проза.ру
Братья мои! Сестрички милые!
Вот вам история моя...
...А впрочем, из будущего говорить о прошлом не так страшно и не так противно, как из настояшего о настоящем.
Наверное, теперь я мертв, все мои проблемы и печали суть лишь повод провести тебе время за чтением.
Все они стали дальше и видно уже не устоять мне от того, чтобы облечь мою историю в форму романа.
Это ведь действительно - роман. Мой роман с жизнью. Мы хоть и ссорились, но любили, все же, друг друга.
Да и к тому же, мне всегда нравились истории про больницу и самолеты...
Юрий Меркулов
КИНЕКОТ
Роман.
Глава первая.
Рожденный ползать
1.1
Однажды днем, где-то в половине второго, стены роддомовской операционной содрогнулись от крика младенца. Не то, чтобы он очень радовался своему появлению на свет - просто акушерка, неловко изображая ловкость при выволакивании вышеупомянутого существа из материнского чрева, сломала ему правую ножку. Довольно подловатый поступок, что ни говори. Просто сраку порвать за такое не жалко, честное слово!
Новоявленная мамаша только и успела спросить
-Здоровенький?
-Всем бы такого здоровенького...
Э-эхх!
1.1
Мамашка того младенчика суть женщина странного содержания.
Хорошенькая сельская учительница, во времена постоттепельные, предзастойные... Она вышла как раз из того поколения, которое совершенно необходимо зрило свое будущее существование при коммунизме. Но прошло уже шесть лет, как не стало первого Горбачева на Руси, а она так ни хрена и не покоммуниздилась. Она - это Родина то бишь.
Были это времена “Первого Русского Недоумения” впоследствии названные оттепелью... Потом оказалось, что случайное растаивание случается не только с холодильником “Саратов” но и со страной, в которой находится город, в котором находится завод, в котором производятся эти холодильники.
Мамочка отличалась огромной энергией, что в труде, что в быту. Особенно здорово проливалась ее энергия в области разного рода спортивных мероприятий. Бегать и бегать по кругу, потея подмышками, глядя выпученными глазами в постоянно перемещающееся светлое будущее своих детей...
Совок. Год тысяча девятьсот семидесятый от Рождества Христова.
С маленького детства жила она в сельском доме у мамы Руфы. Но через несколько лет выяснилось, что та ей не мама а вовсе тетя, а мама где-то в поисках лучшей доли пропадает.
Но не лучшей доли искала ее мама - мама ее пряталась.
В той узкосибирской таежноболотистой местности, где закрутилась та Любовь, чьим плодом стал заоравший на первой странице младенец, было довольно большое немецкое поселение, со странным для немцев названием “Цюрих”.
Это были потомки тех самых немцев, что когда-то высочайшим соизволением поселили в поволжьи. Хотя те и пытались поначалу сохранить неприкосновенность арийской расы, но видя молодых крупногрудых и мощнозадых сибирячек, русифицированные бюргеры скоро уже не могли всерьез воспринимать своих коричневых фрау. И пошло-поехало.
В конце концов рыжесть и конопатость стала бы неудивительным общим признаком многих деревенских детишек, если бы не война...
Господин Гитлер (такую скотина империю просрал) решил покоцать нас, пока мы не покоцали его.
Не знаю, будь я тогда уже взрослым, наверное и я ходил бы оглоблями мутызгать “этих всех фашистов”, но доброе государство решило уберечь этих ни в чем, в общем, неповинных немцев и вывезло их... В столыпинских вагонах. Кого на колыму, кого в Нарьян-Мар. Чтобы уж совсем надежно - на пятнадцать лет каждого. А также позаботились о том, чтобы их не беспокоили письмами.
Так пропал дед.
Бабушка, не дожидаясь когда у Родины дойдут руки до жен и потомков их, припрятала мою мамочку у сестры, а сама уехала. Куда уехала - не знает никто. Она так и не рассказала, когда вернулась.
А вернулась она в году, наверное, сорок пятом, когда с войной все уже было ясно и деревенские “фашисты” перестали быть “проклятущими” а стали “недобитыми”, что, в общем, уже было не так страшно.
Вернулась, подержала в руках немного дочку, рассказала ей кто есть ее мама на самом деле, да и пошла на работу...
Пошла на работу на лесозавод. Впрочем - других заводов не было. Основной ее задачей на производстве был сплав. Срубленный лес бросали в реку и он плыл по течению, вплоть до железной дороги, где его вылавливали баграми и вкатывали в вагоны по подмосткам. Это вкатывание требовало огромной силы. А вылавливание требовало большой. Это считалось делом женским.
Двенадцать часов по пояс в воде, распухшие от воды, кроваво омозоленные багром руки, палочки трудодней вместо зарплаты - вот что помнит моя мама о своей.
И это почти все, что рассказала она мне, если не считать еще двух маленьких картинок:
После войны было много денежных реформ. Это не слишком затрудняло тех, чьей зарплатой были меловые черточки на доске у сельсовета, но кое-кто деньжата все же имел. И даже как-то случилось так, что этот ктото забыл поменять пять рублей на новые вовремя и они - как вы думаете - стали недействительными.
Война кончилась давным-давно, но с “фашистскими вы****ками” разговор оставался коротким.
-Ирка, пойди в сельпо, купи пряников!
Семилетняя Ирка, ошарашенная таким вниманием к себе и таким доверием, понеслась в магазин с пятеркой в кулаке...
Продавщица - не то заговорилась с кем, не то по привычке -приняла старую пятерку в качестве платежного средства и -
- Куда их тебе столько?
Насыпала несколько килограммов липких пряников прямо в подол ошалелой девчушке.
Рыдая от стольких неожиданностей сразу, приперла Ирка полный подол пряников в обалдевшую компанию...
Компания подобрела от халявы, но шутить не перестала.
-Тетя Люда, Ирка двойку получила!
Умудоханая на лесосплаве тетя Люда не говоря ни слова, сняла дома возжи с гвоздя да отходила ими доченьку до кровоподтеков, даже не заглянув в ее дневник, где не то что двойки - тройки то никогда не бывало...
Бабушка моя умерла совсем недавно.
В Молдове, бывшей Советской Социалистической республики Молдавия, на руках у сына.
Ей - богу не знаю где он был раньше!
Их Встреча
До того, как моя героическая мамочка повстречалась с отцом, она уже успела сильно повстречаться с гражданином с лошадиной фамилией. От союза, тайного для меня в своей сюжетной линии, получилось на свет одна штука чад: сестра моя единоутробная по имени Наташа.
Как показало время и не трубующие уточнения источники, мама моя никогда не нравилась родственникам того Лошадиного. Ну дак хер бы с ними - сожрали и сожрали - трудно что ли, редко ли? Но мамочка обломала всех по большому счету.
Впрочем, не уйди она тогда с громким хлопком двери от Лошадиного - глядишь никогда и не попала бы в объятия зачавшего меня...
Все не беда, если бы мать того Лошадиного не была бы обыкновенной ведьмой. Статус этот ее в деревне был настолько официален, что его можно было занести в ее трудовую книжку как основную работу.
Она то и прокляла Ирку - тогда уже Ирину Ивановну, “да и вы****ков ее” будущих. Стало быть - меня.
Впрочем, стоит ли возлагать на ее давно истлевшие плечи столь важную ответственность - даже и не видел ее ни разу. Да и к тому же, ведь только при всей совокупности этих фактов мог появиться на свет я.
Вы рады?
И вдруг вернулся дедушка. Через 10 лет.
Как он жил в лагере и что он там делал для того чтобы отсться в живых - никто уже вам не расскажет, никто не вспомнит. А сам он строго настрого запретил его когда-нибудь спрашивать об этом.
Мама моя считает, что он был он там не правозащитником, не дессидентом, а не слишком порядлочным веловеком, ибо таковые все вымерли а он, видишь ли, отмотал и вернулся.
Не знаю и я чем пришлось на самом деле пожертвовать моему дедушке ради того, чтобы пару лет прожить в той же сибири, почти в таком же бараке, только без колючки на заборе, чтобы вскоре умереть от рака горла...
Возвратившись из лагеря в свой родной дом, он тут же позвал жену - мою бабушку с моей маленькой мамой жить к себе.
Конечно же собрались! Маленькая Ирка помнит ту гитару, что ждала отца все эти десять лет! Эту гитару зашили в мешочек, чтобы в дороге не побить.
А дедушкины родственники - то все - немцы! Как принять им к себе чужачку-русачку? А ей каково будет?
В сомнениях больших, почти через силу собрались и стали прощаться.
-Ну, если собрались, - то поезжайте, - говорила им напослед Руфа, - Да только учтите, что ни денег у меня больше нет, ни помощи от меня никакой уже не будет. Так что, если они вас выгонят, то на меня уже не рассчитывайте и тут не появляйтеся!
И осталась бабушка Люда на месте, при Руфе, не поехала к мужу...
А немного погодя выяснилось, что последние годы в лагере держала его подле себя знатная урка - матерая уголовница.
Может потому он и выжил... Так что отношения у них были более чем просто близкие.
Скоро у нее закончился срок - и она приехала в дом к моему деду.
Вот так, совершенно запросто, пользуясь не то - угрозами, не то - чарами какими, привела весь дом в полное свое подчинение. Так можно сказать и не стало человека: скис и поник мой дедуля. Пропало у него собственное мнение, стало появляться все больше - коллективное как мол жена скажет, так оно и будет.
А бабушка моя стало уже тогда совершенно дамой самостоятельной, с домом, денег на который дала сестра Руфа.
Она брала вместо обеда с собой пачку папирос.
И голодуха и вытягивающая жилы работа и непроглядность существования делали ее. Вспоминая о дочери иногда, она посылала ее в лес за прутом, а потом секла им девочку до потери сознания. Своего сознания, конечно: падала от усталости.
Она очень хотела, чтобы Ирка закричала - тогда бы порка прекратилась, но Ирка молчала, молчала, хоть мать секла ее в кровь, ругая на всю деревню все тем же фашистским выродком.
“Мне надо учиться”, говорила себе Ирка, “обязательно надо учиться, а то как же я смогу-то уйти из этого дома, если не стану учиться? Мне надо обязательно закончить школу!”
Ирка выучилась, закончила школу, ушла из ЭТОГО дома навстречу своему счастью...
А у бабушки моей ведь тоже была мама.
Мы ее называли Бабуськой и прожила она наверное лет девяносто девять.
Я мало что помню о ней. Я видел ее, да, конечно. Но не разговаривал. Она была уже очень старенькая, и редко кого узнавала. Да и говорила она только по-польски...
Откуда она взялась - не знает никто. Сначала, при Сталине, об этом нельзя было спрашивать, потом - она и сама забыла.
Но было фото - и на нем моя молодая бабуська - грех не сказать - красавица просто писаная!
Неудивительно, что ее девушкой позвал ее взамуж самый богатый в деревне кулак. Но не то в нем было плохо, а то, что овдовел он забив прежнюю жену до смерти... свою третью жену. А бабуська...Пошла за него!
Как она потом рассказывала, он за всю их долгую совместную жизнь ни разу не то что руки - голоса на нее не повысил. Загадочная русская Душа, но и польская Душа оказалась не менее загадочной.
Как потом сильно подозревалось, бабушка моя Леокадия получилась вовсе не от того кулака, а как-то самопроизвольно...
Может быть как раз на этом их семейная жизнь и закончилась?
Впрочем и без того о настоящей мужской части предков и пращуров новорожденного, сказать практически ничего невозможно. Была ли моя прабабушка выперта из кулацких хором как раз за прелюбодейство или по какой другой смертельной причине осталась она без кормильца, но - красота это же сила!
Она еще несколько раз выходила замуж, всякий раз неудачно, но всегда была очень счастлива. Детей имела прорву, но пригрелась она под крылом Руфины, дочки.
Да, эта тетя Руфа, всеобщая утешительница.
Ее я помню хорошо. Вернее сказать - некоторые эпизоды моей жизни, прошедшие с ее участием...
Генеалогическое древо
“Приезжай, Юрочка, будешь пить столько молока сколько захочешь!” - говорила мне баба Руфа, имея в виду какие-то жалкие три литра в день! Что мне, одиннадцатилетнему, три литра этого божественого напитка? Я его могу выпить именно ведро! С перерывами, конечно, но чисто для вдоха.
Так вот опустил бы в ведро длинную коктейльную соломку и сосал бы ее немеряно и неостановочно... Жаль только, что от этого сильно брюхо раздувается.
Вот если бы можно было бы присобачить соломинку и с обратной стороны меня, то есть чтобы, извиняюсь, сыворотка, выводилась немедленно из организма... А ты все пьешь и пьешь...
-Молоко очень жирное, может желудок расстроиться.
Молчу, пью молоко...
-Понос Будет!
Молчу,пью...
Третий день:
Юра, у тебя может случиться серьезное расстройство желудка.
-Ничего, ничего, я привыкши - и пью молоко...
Четвертый день.
Баба Руфа наливает мне поллитра а остальное как бы случайно прикрывает в холодильную кладовку...
- Баба Руфа, а где же еще молочко?
- Обосрешься!
Вот так кончается радость...
К этой странице новорожденный стал уже вполне способным самостоятельно воспринимать действительность. Причем воспринимать ее с самого начала стал он в ключе сатирическом... Вот взять им например морковку. Большая, невкусная, кормовых сортов зато не требующая совершенно никакого ухода.
Или огурцы: пока они не пожелтеют как труп старого курильщика, баба Руфа их рвать не разрешала. Но я уличал таки минуту и рвал их, огуречных младенчиков, всех таких нежных, сладких, в пупырышку.
Маленькая хромая скотинка был, что скрывать автор сих строк и точек...
Вот пожалуй и все, что смог запомнить новорожденный о своей тетковой бабушке.
Был у Руфы муж. Умер до моего самоосознания. Хозяйственный и бережливый. И дом и все пристройки - большие такие сараи, баня... Все сам!
Двое замечательных детей было явлено им в свет - дядья мои, стало быть, Валерка и Гена.
Я их людьми не помню - во всяком случае - трезвыми.
В день они выпивали примерно по литру водки и только потом чувствовали прилив сил, достаточный для общения со внешним миром. Утренняя поллитра - и на работу. Куда? Да на лесозавод же! Кстати, считались специалистами: на страшенной высоте ремонтировали краны! Я однажды попытался пройти по крановой стреле - и впервые в жизни пожалел, что пил молоко... А вечером, когда дядья выпивали по второй поллитры - им хотелось праздника и они весело шли за водкой.
Кажется невероятным - но ведь все было именно так!
Начинаешь просто очень серьезно сомневаться во вреде алкоголизма - полный тип-топ самочувствия, никаких проблем с бабами - пошли они в жопу, - и довольно бодрый внешний вид преследовал их лет двадцать подряд! Вокруг умирали их непьющие друзья, уходили, менялись и возвращались жены, в Ташкенте трясло, а они все пили и пили.
Пьют до сих пор, уверен. Ну, если не они, так кто то другой обязательно пьет!
Мужская линия
Следующий персонаж - папец. Да, именно так я его называл тогда, ибо слово “папа” просто не проворачивалось в моем нежно-розовом от молока рту. Так вот что до папца...
...Когда мамочка в воспитательных целях направляла меня к нему, дабы я как то изменял свое местоположение в окружающем мире, отец все время рассказывал мне эту историю. Так что в ее достоверности и точности из первоисточника я сомневаться не буду и добавлять слова “наверное” мне придется редко...
О предках моего отца неизвестно просто ничего. О своем отце он знает только понаслышке от матери, мельком и очень мало: вроде был хорошим инженером, вроде призывался в армию и что-то там такое сделал за что его и кокнули строго по закону.
Есть варианты: дезертирство, невыполнение приказа, подозрение в шпионаже в пользу разведки Мальдивовых островов... В итоге - жену его с тремя детьми, младшим из которых был как раз отец, не говоря ни слова, выселили из квартиры - не то в Орле, не то в области орловской проживали они) посадили в вагончик - скотовоз и провезя по Расее прямехонько в засранную снегом Сибирь и вывалили их на самом неприютном ее месте, оставив им из прав только право помереть или не помереть сегодня.
Они не померли. Руками, ногами, зубами выкопали себе землянку. Выжили. Все трое.
Потом было 38 лет колхозного труда, с утра до ночи за все те же меловые палочки - трудодни, но на доске другого сельсовета. Давали правда еще и поесть... Но реже, чем этого требует человеческий желудок.
Однажды в их доме - когда у них уже был дом - остановились на ночевку геологи. Или не геолони - так, какие-то люди. Тогда впервые мой семилетний тогда отец увидел газету. Он ее пытался прочитать, но понял, что для этого надо знать буквы. А картинку из этой газеты он повесил у себя над кроватью- то есть над печными полатями и долго-долго потом ее рассматривал...
Однажды его мамка поехала в город и он попросил привезти ему из города карандаш.
Мама привезла. Карандаш был такой дорогой, такой красивый, что отец долго жалел его подстрагивать.
...и писал он потом этим карандашом на газете, что осталась от тех еще геологов...
Папец
У моего отца, как у всех хороших людей, есть привычка к назидательству. Вот если будет вопрос: в кого я такой ментор - скажу точно: в отца. Вот у ж кто любит читать мне да и всем проповеди о лучшем устройстве наших жизней!
Причем о своих успехах по жизни он умалчивает. То есть соврешенно спокойно, на чистом, что называется, глазу может поучать и научать. Правда, после того как я приступил к зарабатыванию второй сотни тысяч долларов и опубликовал восемьсот статей в газетах, будучи всего лишь тридцатилетним, он поучать меня перестал, а стал наоборот, использовать в качестве примера. Причем метаморфоза эта произошла в один день. Я и не заметил в какой...
Та памятная и дорогая для всего человечества встреча моего отца и матери произошла наверняка на какой - нибудь спортивной, туристической, или педагогической тусовке: ибо именно так проводили все свои свободные минутки мои спортивно-педагогические мама и папа.
Папа сразу отметил эту суперэнергичную и весьма привлекательную внешне девушку... Правда, когда он узнал, что она имеет ребенка с Лошадиной фамилией и неясное прошлое, интерес его несколько упал, но, к счастью все для того же человечества, недостаточно низко: встречаться стали и полюбились друг другом.
Мой отец не является исключением из общего числа описаных уже мною лиц и фамилий: у отца тоже было детство.
Чуть только подрос - стал самостоятельно добывать себе пропитание а именно: травы, коренья. Но самым большим его лакомством было - и по сей день привычно остается, - конечно же кедровые орешки. За них карали сильно. За ними приходилось выходить в пять утра и босиком через поле... А лесничий гонял нещадно, плеткой по спинам их малосольным...
Бросишь мешок - и бежать! кого догонит - того плеткой. Но ясно же, что догонит не всех...
Хорошо знал в какой срок какие корешки, какие ягоды собирать время - и собирал. Все детство прошло в поисках пропитания... Хлеб мой отец впервые попробовал в три года.
Если, конечно, не врет.
Может хлысты сторожей, может мамино воспитание - забитым получался ребеночек, чахленьким. А как жить иначе - не знал. Однажды рискнул спросить у матери кто такой Сталин - получил такой удар по губам, что отлетел в угол. Долго потом ничего не спрашивал. Да и у кого: мать засветло в колхоз, затемно домой. Живи, раз родился.
“Я и теперь радуюсь когда всходит дикий лук. Росточки меленькие такие, едва в назьме видно. Я их собираю, а на меня все смотрят, что ты, мол, такое делаешь? Я им расскажу - они смеются! Нешто, говорят, тебе в магазине не проще купить за два то рубля так стараться. А того не понимают - психология то у меня нищенская, я ведь до трёх лет хлеба в глаза не видел и матери то не видел! Она мне говорит, что вот я не бросила вас всех воспитала, а я так ей говорю, что лучше б уж ты бросила: так пахать - а в результате два алкаголика и я вот такой весь несчастный! В детдоме мне было бы проще и понятнее, да меня там хотя бы комили!”
Папец тоже парень был не дурак - быстро просмекнул что надобно учиться и, как только подрос, пришил к олимпийке белый подворотничок и ломанулся в город, где был успешно принят в первый попавшийся ему по дороге университет...
конец первой главы