Багровые блики пламени плясали на мраморной плите надгробия. Соседние памятники были или посеревшие от времени, или крашеные темной краской, поэтому свет костра почти не задевал их и они терялись в темноте, как и неясные силуэты деревьев. Только эта мраморная плита –– белая днем, кровавая сейчас –– высвечивалась полностью, от верхушки до основания. Казалось, что она светится изнутри. Небольшой костер догорал почти у самого ее подножия. Цельный массив огня уже развалился на отдельные вялые языки, жарко-красные угли начинали покрываться седым налетом пепла.
Харут покосился в сторону Самаэля. Тот аккуратно насаживал на последний шампур куски печени. Некоторое время Харут наблюдал, как двигаются его лопатки под свитером, потом перевел взгляд на небо.
Звезды, мириады звезд смотрели на него из черноты ночного неба. Эти холодные огоньки всегда производили на него впечатление тягостное, жутковато-гнетущее. Величие Вселенной и его собственная ничтожность по сравнению с ней подавляли его, и в то же время вызывали в душе смутное ощущение причастности к потусторонним тайнам.
Несмотря на полнолуние, луны в небе не было. То ли она была сейчас по другую сторону земного шара, то ли ее не высвечивал свет солнца –– Харут в этом не разбирался.
–– Ну вот, готово. –– Он не стал поворачиваться на довольный голос справа от себя. Наклонился, сплюнул в костер розовую слюну и, поморщившись, пожевал губами. Во рту все еще стоял мерзкий привкус крови.
Послышался шорох шагов и к костру подошел Самаэль. Сунул в руку Харуту два шампура с кусочками печени, а сам присел на корточки и поднес к углям свою пару шампуров. Харут последовал его примеру. Несколько минут они молча жарили печень, следя, чтобы она не касалась углей, но и не поднималась слишком высоко над ними. Харут думал о звездах.
"А может, все-таки в этом есть что-то? — его мысли вдруг свернули в сторону. — Может, это только я ничего не чувствую? Потому что не верю? Самаэль вон, после крови как наркоман после укола, видно, что ему вдарило… И нюх у него этот. Девку же он почуял как-то?"
— Пожалуй, готово… — Харут вздрогнул от неожиданности. — Наливай.
Харут положил свои шампуры на газету и достал из сумки бутылку. Водка, налитая в невымытые после крови стаканы, окрасилась в розовое. Взял один из стаканов и шампур, прикидывая, как ловчее сдернуть зубами полусырой кусок, чтобы закусить сразу. И замер, услышав строгое "Стоп!"
Тьфу, черт, ну конечно, опять про молитву забыл… Самаэль негромко забормотал и Харут начал повторять за ним:
— Оговакул то сан ивабзи…
Нима. Выдохнул, хэкнув, выпил залпом свои полстакана и сразу жадно припал к шампуру. Печень снова получилась невкусной, жесткой и сухой, несмотря на то, что на этот раз они решили не прожаривать ее до конца. Харут быстро расправился со своей порцией и посмотрел на Самаэля. Тот ел неторопливо, закрыв от удовольствия глаза, тщательно пережевывая. Смаковал.
Харут выцарапал из пачки "Примы" сигарету и сунул прутик в угли. Дождался, пока он загорится, прикурил и снова взглянул на Самаэля. По опыту он знал, что тот вот-вот отключится. Или уже отключился. Да, похоже, что уже…
На лице Самаэля появилось отрешенное выражение, расслабившиеся руки выронили шампур с двумя так и не доеденными кусками жареной печени.
Харут достал из сумки мясницкий нож и попробовал ногтем лезвие. Туповат…
Поднялся, довольно потянулся. Водка успела уже подействовать. Голова слегка кружилась, глазные яблоки стали заторможенными, с заметным отставанием поворачиваясь туда, куда направлял их мозг. Настроение разом улучшилось. Харут счастливо улыбнулся от нахлынувшей беспричинной эйфории. Кто сказал, что жизнь — дерьмо? Вовсе нет. Он еще не стар, по крайней мере еще полжизни впереди. У него есть друг, жилье, какая-никакая, но работа. Получка всего через неделю, а до нее теперь дотянуть не голодая запросто можно — при таком запасе мяса-то…
Все еще улыбаясь, направился между могил к соседним кустам, небрежно помахивая ножом. Идти было недалеко, но света от костра уже почти не было и ему пришлось пару раз подсветить под ноги фонариком.
Труп девушки лежал возле того места, где Самаэль недавно нанизывал куски печени на шампуры, в той же позе, в которой они ее оставили. И почти в том же виде, если не считать сиреневой кофточки, распоротой и окровавленной в том месте, где Самаэль вырезал печень.
Харут примостил в ветвях фонарик, присел на корточки и, щурясь от сигаретного дыма, принялся подпарывать колготки.
Нож действительно оказался туповат. Плотные связки резались с трудом. Харут упорно пилил их, с силой давя левой рукой на лезвие, и скоро голень с надетой на нее туфлей на массивной платформе отлетела в сторону, небрежно отброшенная. Харут принялся за тазобедренный сустав. Кожу и мышцы вокруг него он разрезал быстро, потом кончиком ножа поковырялся, определяя, где проходит граница между суставными поверхностями, и снова принялся пилить.
Девушке было не больше восемнадцати. Чуть-чуть полноватая, спортом явно не занимавшаяся и мясо у нее должно было быть сочным, нежным. Голодавший последнюю неделю Харут живо представил себе аппетитные куски, расточающие аромат на шкворчащей сковороде в его кухне. "Первым делом полную сковороду нажарю, — думал он, сопя и налегая всем телом на нож. — С горкой. И есть буду не с нее, а с тарелки, как нормальный человек. Гарнир сделаю. Совсем уж опустился, надо хоть раз поесть по-человечески. Мясо перцем приправлю, лук положу обязательно. Что бы на гарнир? Пюре, пожалуй… Картошки можно накопать на соседних дачах. Масло у соседки придется занять. И молоко для пюре — уж его-то она точно даст. Кстати, на дачах надо будет заодно и зелени надрать, украсить. Черт, на бутылку опять занимать придется… А ничего не поделаешь, поджарку грешно есть помимо водки. Пить буду из хрустальной стопки, закусывать горячей поджаркой — эх, отведу же душу!"
Харут сплюнул заполнившую рот обильную слюну. Сустав был уже почти перепилен. Еще несколько движений — и бедро девушки оказалось у него в руках. Достал из кармана моток бечевки и привязал его на куст, чтобы стекала кровь. Сорвал лист лопуха и, тщательно протирая руки, пошел обратно к костру.
Пришедший в себя Самаэль смотрел на него с осуждением.
"Опять щас выговаривать начнет, — с внезапным раздражением подумал Харут. — То нельзя, это нельзя… Достал. Щенок, еще пару лет назад лягушам шары копал, а уже ишь, помыкает!" И вдруг, неожиданно для самого себя заорал:
— Ну чего пялишься?! Да, отрезал я мяса кусок… А что, нельзя? Кровь можно пить, печень можно есть, а мясо — шиш? Хрен тебе, я жрать хочу! Это тебе вот шиш с маргарином, придурок свихнутый…
— Не юродствуй.
Самаэль произнес это тоном спокойным, равнодушным, но Харут сразу испуганно притих. Он хорошо знал когда Самаэль начинает ТАК говорить. Когда они выходят на охоту. Харуту вовсе не улыбалось стать полуфабрикатом для шашлыка на очередное полнолуние, а того, что он только что сказал, было для этого уже достаточно.
— Извини… нашло на меня что-то, сорвался ни с того ни с сего… — Он не хотел говорить заискивающе, так получилось само собой, и Харут попытался исправить положение:
— Может, еще по сто?
Получилось совсем уж подхалимски. Самаэль подхалимов терпеть не мог и Харут съежился, ожидая чего-нибудь вроде тычка в зубы, но тот ответил неожиданно доброжелательно.
— Мне завтра… точнее, уже сегодня экзамен по базам данных сдавать, так что уволь. А ты пей, если хочешь.
У Харута отлегло от сердца, хотя и не совсем: что-то неестественное было в голосе Самаэля, доброжелательность была какая-то искусственная… Как бы и впрямь не угодить в кандидаты на шашлык. Впрочем, вряд ли. Самаэль с жертвами никогда не играл в кошки-мышки, он просто смотрел им в глаза и они всегда делали все, что он хотел.
Харут одним глотком выпил водку, сорвал с березы лист и зажевал им.
Наступал рассвет. Деревья, еще недавно черные, становились темно-зелеными, силуэты надгробий четко прорисовались на фоне быстро светлеющего неба.
— Я ведь тебе не раз уже объяснял, — вдруг заговорил Самаэль и Харут поспешил придать лицу выражение почтительного внимания. — Печень — хранилище силы зла, которой очень мало в других органах человека, и тем более в мясе. Это не есть продукт питания, это, если угодно, пища духовная. Как и кровь. Только ее мы пьем для пополнения жизненной энергии. А мясо… В нем ничего этого нет и я понял бы, если бы ты ел свинину, например… А то, что делаешь ты, уж извини, каннибализмом отдает. Тебе не противно?
Харут не стал говорить то, что хотел сказать: что ему как раз противно кровь пить, она ему в горло не лезет; что мясо — оно и есть мясо, чье бы ни было; что никаких "энергий зла" и "жизненных сил" он не чувствует, да и не верит в них.
— Я знаю, что ты ничего не ощущаешь, — как будто прочитав его мысли, продолжил Самаэль, — но это не значит, что в крови нет энергии. Она есть, и я ее усваиваю полностью. А ты — нет, потому что даже не пытаешься сосредоточиться. И сосредоточиться не сможешь, пока не начнешь пить ее не как рыбий жир, а как вино. Хорошее марочное вино. Надо думать не о том, как желудок набить, а внимательно прислушиваться к своим ощущениям, и тогда ты почувствуешь, как энергия всасывается во рту, растекается по голове, заряжает мозг. И то, что потом попадает в пищевод — обычный жмых, не имеющий никакой ценности. А у тебя все насквозь проходит, впустую… Право слово, уж лучше бы мне и твою долю себе брать. Ладно, вижу тебе это бесполезно объяснять… Прислушайся хоть к такому доводу: ты представляешь, насколько весомая улика эта ляжка? Я-то в любом случае выкручусь, а ты?
— Да ну, чего ты боишься? Мясо сегодня же или съем, или фарш из него сделаю, кожу и кость в своей котельной сожгу в топке, у меня как раз дежурство вечером.
— Ну, смотри сам… Хотя, если тебе так мяса надо, мы могли бы опять на какую-нибудь ферму за кабанчиком сьездить…
Харут вздрогнул. Нет уж, лучше на воде и хлебе жить… В их первую и последнюю поездку на свиноферму Самаэль первым делом перегрыз горло сторожу и Харуту сразу стало не до мяса. Сцены из той жуткой ночи до сих пор снились ему в кошмарах.
— Да ладно, — сказал он, чувствуя, как снова начинает лебезить, — все равно девка померла, чего добру пропадать зазря… А до фермы еще добираться сколько, по навозу в темноте топать, свинью резать, тащить ее на хребте… Сторож попасться может, — ему вспомнилась розовая от крови обнаженная трахея и его передернуло, — к чему такие хлопоты? Да я же и немного взял, одну ляжку только…
— Смотри сам, — равнодушно повторил Самаэль. Он уставился в остывающие угли и было видно, что говорить ему больше не хочется.
Харут перевел дух. Вечно с этим Самаэлем как по лезвию ножа ходишь… Он подумал, подыскивая повод, чтобы уйти от костра, и обрадовался, вспомнив, что хотел посмотреть, кому поставлен мраморный памятник. Сам по себе памятник его почти и не интересовал, просто он побаивался Самаэля и очень не хотел оставаться сейчас рядом с ним.
Поднялся, зашел сбоку могилы, заглянул, перегнувшись через невысокую оградку, на лицевую сторону плиты и обмер.
С выпуклого овала фотографии на него смотрел он сам — в костюме и при галстуке. Надпись пониже гласила:
БУШМАКИН ВАЛЕНТИН НИКОЛАЕВИЧ
15.06.1915./
/18.02.1953.
И имя, и фамилия Харуту ни о чем не говорили, так же как и даты рождения и смерти, разве что покойный умер, судя по всему, в том же возрасте, сколько было сейчас ему. А вот лицо… Это было его лицо. Он прекрасно знал, что у него никогда не было такой фотографии, да и пиджак он надевал последний раз лет десять назад (а галстук — и того больше), и тем не менее… Сходство было абсолютным.
Харут покосился в сторону Самаэля. Черт его знает, в его присутствии иногда случалась уже всякая чертовщина, хотя и не такая явная. Он пригляделся к плите повнимательнее. Она выглядела на удивление новой, как будто поставили ее всего несколько дней назад — абсолютно гладкая, без выщерблин, никакой пыли и птичьих отметин. Но в то же время вросшая в землю, покосившаяся, как и большинство других памятников этого старого кладбища.
Снова посмотрел на фотографию и тут же в ужасе шарахнулся в сторону. Боязливо оглянулся и поспешно вернулся к костру. Возможно, ему и почудилось в неверном свете утренних сумерек, но человек на фотографии, еще минуту назад серьезный и немного печальный, как и подобает покойному, теперь улыбался. И, как показалось Харуту, улыбка больше смахивала на усмешку, жесткую и злорадную.
Он присел на корточки рядом с впавшим в оцепенение Самаэлем, прикидывая, стоит ли рассказать ему об увиденном. Решил, что не стоит.
Они еще несколько минут сидели у погасшего костра, слушая трели соловья — возможно, последние в этом году. Потом соловей замолчал и Самаэль задумчиво продекламировал:
— "И соловей уж пел в безмолвии ночей…" Ну что, пойдем, пожалуй?
Харут уложил в свою сумку завернутые в газеты шампуры и бедро девушки, вылил в стакан остатки водки, выпил ее и сунул туда же опустевшую бутылку и стаканы. Они осмотрелись, подобрали забытый Харутом нож и двинулись через кладбище к перелеску, в котором стояла машина Самаэля. Перед уходом Харут не выдержал и снова посмотрел на лицевую сторону мраморного памятника.
На этот раз он перепугался основательно. Можно было еще свалить на освещение смену выражения на лице покойного, но что дат было только две — это он видел точно. Теперь к ним добавилась третья, сегодняшнее число. Можно было бы попытаться убедить себя, что он опять что-то не разглядел, но какого черта делает на надгробии третья дата? Дня, который еще толком и не начался…
Двойник на фотографии уже откровенно скалился.
Харут торопливо догнал Самаэля и затрусил за ним, наступая на пятки. Он решил, что посоветоваться все-таки надо, Самаэль разбирался в таких вещах. Но не успел он открыть рот, как наткнулся грудью на выставленную ладонь:
— Стой.
Самаэль был возбужден. Горящими глазами он обшаривал кусты на краю центральной аллеи, возле которой они находились. Харут услышал, как он негромко бормочет себе под нос.
— Есть, есть… О да, есть запах… Сильный, очень сильный… Неимоверно сильный. О дьявол, сколько в нем зла! Шанс… Да, это тот самый шанс, про который говорила старуха… Это он!..
"Старуха еще какая-то, — недовольно подумал Харут. — Опять что-то задумал, не иначе…" Он уже начал понимать, что претворение в жизнь его планов — вернуться домой и начать приготовления к пиру — откладывается. Но это было еще полбеды. На него вдруг навалилось предчувствие грядущих неприятностей. Крупных неприятностей.
Он посмотрел в ту сторону, откуда не сводил глаз Самаэль, и вскоре увидел появившегося в просвете между кустов человека. И сразу узнал его — это был старик, кладбищенский сторож.
— Будем брать, — решительно сказал Самаэль и Харут оторопел.
— То есть как — брать? Зачем? Полнолуние ведь уже отметили…
— Он мне нужен.
— А может, не надо? — заныл Харут. — На фига нам это…
— Умолкни! — приглушенно рявкнул Самаэль и Харут поперхнулся: сказано было предельно жестко, зло, чувствовалось, что одно неверно сказанное Харутом слово — и Самаэль мгновенно убьет его не задумываясь. Что-то неладное творилось с Самаэлем, Харут его таким еще не видел.
Он вздохнул и начал заранее высматривать проходы между могил, по которым ему, возможно, предстояло преследовать жертву. Некоторые сразу бросались бежать и тогда ему приходилось догонять их, подсечкой сбивать с ног и прижимать к земле, чтобы подошедший Самаэль мог посмотреть жертве в глаза. Дальше было уже не его дело — Самаэль все делал сам.
Сторож заметил их и, свернув с аллеи, направился в их сторону. Харут подумал, что бегать не придется. Вот сейчас он подойдет к ним и забурчит что-нибудь вроде "Вы чего тут шляетесь…", но фразу не закончит, замолчит и покорно пойдет за ними туда, куда они его поведут, как барана на заклание…
Старик приближался к ним и Харут почуял неладное — тот улыбался. С какой бы стати кладбищенскому сторожу радоваться непрошеным гостям? Он решил сказать об этом Самаэлю, повернулся к нему и только рот открыл в изумлении: тот с дебильным выражением на лице, точь-в-точь как у своих жертв, пялился на приближавшегося сторожа. Челюсть безвольно отвисла, бессмысленно-тупые глаза ничегошеньки не выражали. С нижней губы потянулась ниточка слюны.
Сторож тем временем подошел к ним, изучающе глядя в лицо Самаэля. Довольная улыбка постепенно сходила на нет. С совсем уж постным лицом он достал из ножен на поясе нож и воткнул его в живот Самаэлю. Харут поразился — тот даже не вздрогнул.
Харут во все глаза смотрел на эту сюрреалистическую картину и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Самаэль, немного пошатываясь от толчков, тупо пялился в седую макушку сторожа, а тот, проделав ножом в животе дыру, теперь копался там обеими руками, сопя и бурча что-то непонятное. Делал он это совершенно непринужденно, как будто искал что-то в наполовину выдвинутом ящике своего комода. А Самаэля ничуть не интересовало, что кто-то шарится у него в животе засунутыми туда по запястья руками.
Кровь текла ручьем, сторож пыхтел от усердия, Самаэль равнодушно смотрел в макушку, у Харута голова шла кругом. Он ничего не понимал.
Наконец старик сделал какое-то резкое движение и аккуратно вытащил темный мягкий предмет, обвисший у него в руках. Харут сразу узнал в нем печень. Печень Самаэля. Сторож понюхал ее, помял, внимательно осматривая со всех сторон. По его лицу было заметно, что он чем-то недоволен. Потом вдруг отбросил ее решительно в сторону и повернулся к Харуту. В то же мгновение Самаэль обмяк и повалился на землю, стукнувшись затылком о невысокую оградку могилы.
Все повторилось, только теперь уже Харут тупо разглядывал редкие седые волосы на макушке сторожа. Боли он не чувствовал. Слышал потрескивание разрываемых тканей, ощущал неприятные толчки в подреберье, но сопротивляться даже и не пытался из-за навалившегося на него оцепенения. Ему ничего не хотелось делать, хотелось только стоять неподвижно, не упасть. Он был уверен, что это главное — не упасть. Остальное все не имело значения пока он стоял на ногах.
Наконец сторож распрямился, держа в руке точно такой же истекающий кровью мягкий предмет. На этот раз он явно был доволен своей добычей. Старик ласково улыбнулся Харуту и тот провалился в небытие.