Мы брели обратно по влажной кромке плотного песка, тянущегося извилистой полосой вдоль всей линии прибоя. Темный, постоянно смачиваемый морем гладкий накат был настолько тверд, что наши босые ступни почти не оставляли следов. За его границей, совсем рядом, без всякого перехода неожиданно начинался другой песок – белый, мелкий, рыхлый, рассыпанный небольшими раскаленными холмиками, на которые невозможно было ступить.
На берегу не было ни души.
После вчерашнего волнения на море установился абсолютный штиль, только мелкие, теплые волны лизали изредка наши коричневые от загара ноги.
Над белесым горизонтом повисла сизая, знойная дымка, и даже шумные чайки перестали носиться над масляной гладью воды, сбившись в неясно различимую массу из белых хлопьев далеко в море.
- Да здравствует свобода! – задорно выкрикнула Маша.
Она побежала вперед меня, сняла на ходу белую футболку и теперь размахивала ею над головой, очевидно изображая из себя ту французскую женщину с обнаженной грудью на баррикадах, которую все из нас помнят с детства.
- Маша! – крикнул я ей вслед. – Маша, прекрати, тебя могут увидеть.
- Здесь никого нет! – она обернулась и теперь прыгала на одном месте, не переставая размахивать, как флагом, своей майкой.
На ней остались одни только коротенькие джинсовые шорты с разхломаченными в бахрому краями, которые глубоко врезались в мягкую плоть круглых ягодиц.
Мы ходили на скалы собирать мидий.
Тушенка кончилась, и Влад отправил нас с утра на камни, пообещав приготовить из мидий великолепный плов на ужин.
Сегодня мы будем справлять прощальный вечер, отмечать наш последний день на Черном море.
- Маша, - опять закричал я. – Смотри, там впереди люди! Хватит хулиганить!
- Где? – моя спутница остановилась.
Притворно стыдливым жестом она прикрыла грудь, изображая из себя скромную девушку.
- Вон там! – я махнул свободной рукой в сторону одинокого дерева наверху, растущего в раскорячку наполовину над обрывом, наполовину на пока еще твердой земле.
В этом месте кто-то прорыл в бурой, каменистой, постоянно осыпающейся почве обрыва ступеньки, ведущие к морю.
Если подняться наверх, то увидишь совсем другую, непляжную жизнь. Там – ровная, высохшая степь, покрытая большими, правильными квадратами подсолнуховых полей и темно-желтыми прямоугольниками поникших, зрелых злаков. Там – хозяйничают совсем другие люди: морщинистые, хриплые трактористы, прячущие в заскорузлой ладони цигарку и звонкоголосые бабы, торгующие семечками на автостанции.
Нет, мы туда больше не пойдем.
Две недели отдыха на море подходят к концу, и нам хочется по особенному отпраздновать последний вечер.
Маша поняла, что я ее разыграл: никаких людей над обрывом не было.
Она остановилась метрах в двадцати от меня, бросила свою маечку на песок и начала неспешно расстегивать шорты.
Я знаю, что под ними ничего нет.
Но здесь, прямо возле ступенек, ведущих на пляж, в любую минуту могут появиться люди. Легкое беспокойство охватывает меня, и я ускоряю шаг, чтобы успеть помешать ей.
Маша засмеялась.
- Ладно, раз ты такой трусливый…, - она застегнула молнию на шортах и вновь одела свою маечку.
Нельзя сказать, что ее нынешний облик намного целомудреннее полной наготы.
По мне, так скорее наоборот.
Тесные шорты едва сходятся на широких бедрах, оставляя большую часть загорелых ягодиц на виду. Ее талия настолько узка, что я легко бы просунул обе ладони за пояс шортов. Прямо над блестящей, медной пуговицей и полоской выцветшей джинсовой ткани соблазнительно подмигивает глубокая ямка пупка.
Я перекладываю тяжелую сумку с нашим уловом, масками и ластами в другую руку.
- Иван, а как будет по-японски «Черное море»? – спрашивает Маша.
Она немного склонила голову набок, и легкие, выцветшие под жгучим, южным солнцем пряди волос падают ей на глаза, мешая смотреть.
- Коккай! – говорю я, останавливаясь, чтобы достать сигарету.
Слева от нас, на верхней ступеньке земляной лестницы появились люди: четверо деревенских парней в расстегнутых до пупа грязных рубахах и растянутых спортивных штанах, болтающихся на коленях огромными, дырявыми пузырями.
Они тут же замерли на месте, разглядывая нас.
Отдыхающих здесь мало, да и то, в основном, по уцелевшим с советских времен пансионатам.
«Дикари» вроде нас – большая редкость.
- Вот видишь? – я еле заметно кивнул подбородком налево. - А ты тут голышом выплясываешь!
- Да, ладно! Они нас не тронут…
Мы ускорили шаг, стараясь побыстрее уйти от непредсказуемых местных.
До нашей палатки еще километров пять, туда они, слава богу, не ходят. Это место показал нам Влад, бывший одессит, знаток всех укромных местечек к югу от Аккермана.
Наша палатка стоит в тени небольшой рощицы, выросшей на месте обрушения оползня, буквально в десяти метрах от моря. Чтобы ее увидеть, надо подойти чуть ли не вплотную.
Все эти четырнадцать дней мы наслаждались полным одиночеством, выбираясь в ближайший поселок лишь раз в несколько дней за хлебом и овощами.
Солнце сильно печет спину, и я чувствую, как рука с сумкой постепенно немеет, опускаясь все ниже и ниже.
- Давай помогу! – говорит Маша, наш добрый ангел, красавица и умница.
Я знаком с ней уже второй год, а Влад первый раз увидел ее только в купе поезда Москва - Одесса, где мы купили и четвертое место, чтобы нам никто не мешал.
Хотя я подготовил его к встрече, он очень конфузился, сжимая в своей широкой, сильной ладони узкую лодочку Машиной руки.
- Очень приятно, - сказала Маша таким тоном, что ни у кого не могло возникнуть сомнения, что ей и в самом деле очень приятно было познакомиться с Владом, широкоплечим атлетом с короткой стрижкой и смущенной полуулыбкой, никогда не покидающей его крупного лица.
Я тут же достал из рюкзака две бутылки французского Каберне – Совиньон, и мы выпили за знакомство, не дожидаясь отправления поезда.
Через час мы с Владом уже сидели на противоположных верхних полках купе, свесив вниз голые ноги.
Маша стояла посреди купе на потрепанном коврике и поочередно сосала у нас член.
- Вот это да! – восхищенно сказала она, поглаживая рукой толстый орган Влада, спуская шелковистую кожу крайней плоти вниз, чтобы обнажить крупную, как каштан, головку.
- Я же тебе говорил, что Влад – это именно то, что тебе нужно, - гордо заявил я, ничуть не уязвленный ее благоговейным восторгом перед орудием моего друга.
- Что ж, придется тебя особо отблагодарить! – Маша стрельнула в мою сторону кокетливым взглядом, затем показным жестом выложила на исцарапанный пластиковый столик небольшой тюбик крема Astroglide.
Это смазка для анального сношения.
Впрочем, никакой «особой» благодарности в этом нет, ее попа и так регулярно подвергается визитам с моей стороны.
Я догадываюсь, что Машенька просто хочет порисоваться перед Владом, подразнить его, посильнее возбудить…
Неожиданно в дверь нашего купе громко стучат.
Влад делает круглые глаза, тяжело спрыгивает вниз и, торопясь, не попадая ногой в штанину, быстро натягивает джинсы.
Оказывается, пришел проводник забрать билеты и выдать белье.
- Ладно, - сказала Маша. – Отложим наши игры до прибытия на место.
«…ляется посадка на рейс 1945 авиакомпании «Эр Франс», следующий по маршруту Москва – Париж.»
- Никогда не прощу тебе, что ты взял билеты в эконом-класс! – Маргарита сложила полные губы трубочкой и втянула дым из тонкой и длинной, как спица, сигареты, недовольно сузив глаза.
Рядом с ней суетится худощавый, высокий мужчина. У него длинное, лошадиное лицо и желтая лысина, тянущаяся от лба к затылку широкой, гладкой полосой. Над ушами еще остается немного волос, зализанных книзу и переходящих в старомодные бачки на болезненно шершавых щеках.
- Но, Маргарита Петровна, - жалобно сказал мужчина, поправляя на переносице съезжающие вбок очки. – Если бы Вы поставили меня в известность хотя бы на день раньше…
- Ладно, Вячеслав, бери чемоданы и перестань скулить! – властным голосом заявила дама.
На вид ей около тридцати пяти лет, у нее холеное лицо и гибкое, спортивное тело, легко угадываемое под строгим серым костюмом в темную полоску.
Пиджак заманчиво облегает полную, упругую грудь, в его вырезе видна полупрозрачная белая блузка с ярко-красным шелковым бантом, оживляющим деловой облик сердитой дамы. Тесная юбка выгодно подчеркивает длинные, ровные ноги в серых чулках и лакированных туфлях-лодочках на высоком каблуке.
- Вот увидите, Маргарита Петровна, Лазурный берег – это нечто незабываемое. Такую красоту человек видит только один раз в жизни… и будет помнить ее до самой смерти…
Вячеслав катит тележку, доверху нагруженную дорожными сумками и чемоданами.
Пот скапливается в глубоких морщинах его лба крупными, мутными зернами, стекла очков затуманились, но лицо дышит блаженной улыбкой влюбленного холостяка, который уже занес одну ногу над порогом дома, где его ожидает вечное счастье.
Маргарита презрительно морщит нос, слушая вполуха его восторженную болтовню.
Они проходят таможню, регистрацию, паспортный контроль, и женщина решительным шагом направляется в Duty Free, магазин беспошлинной торговли.
Ее долговязый спутник поспешно семенит сзади.
- Учти, Вячеслав, - она неожиданно остановилась, и мужчина чуть не налетел на нее сзади. – Ты можешь рассчитывать на мою благосклонность только в том случае, если с твоей стороны будет полное послушание, не говоря уже о бес-пре-кос-лов-ном исполнении всех моих распоряжений.
Вячеслав вновь ловит указательным пальцем скользнувшие набок очки.
Его немного сгорбленная фигура дышит покорностью.
Не дожидаясь ответа, элегантная женщина разворачивается и продолжает торжественно следовать к стеклянной коробке магазина, украшенной светящимися табло с рекламой французской парфюмерии.
Она выбирает духи «Пуазон», их тяжеловатый, дезориентирующий аромат прекрасно сочетается с ее внешностью и характером.
Вячеслав достает из бумажника кредитку и протягивает ее миловидной продавщице.
«…кой плов! Я и не знала, что ты так вкусно умеешь готовить. Иначе дежурил бы каждый день!»
Мы сидим у тлеющего костра и смотрим вдаль на серебристую лунную дорожку, яркой лентой тянущуюся по неподвижной поверхности темного моря.
В животе приятная сытость от горячей еды; один полог палатки откинут, и оттуда торчат два блестящих донышка портвейна местного разлива.
Гадость та еще, но на море – в самый раз.
- А этот тост я предлагаю поднять за нашу очаровательную подругу, самую умную, самую, страстную, самую сексуальную женщину, которую я когда либо встречал! – объявил Влад, поднимая эмалированную кружку к блестящему диску луны в бархатисто черном небе.
Мы чокаемся, и кружки глухо звякают жестью.
Начинаются неторопливые разговоры ни о чем, я прикуриваю от лилового уголька, выкатившегося из костра прямо мне под ноги, и откидываюсь на спину, выпуская почти невидимый дым в сторону переливчато светлой звездной россыпи Млечного Пути.
На новенькую, только что отчеканенную монету луны медленно наползает вытянутая в форме крокодильей пасти туча. Крокодил постепенно заглатывает сияющую монету, и вокруг сразу сжимается темная, южная ночь, кутая нас в свое теплое, душистое, пахнущее водорослями и пыльной степью одеяло.
- Идем купаться!
Я вяло помахиваю рукой с сигаретой: красный светлячок описывает в темноте петлю.
- Бегите, я пока докурю…
Крокодил уползает на восток, и серебристое свечение опять раздвигает границы ночи, придавая металлический отблеск редким прибрежным валунам, зажигая мириады мерцающих огоньков в невидимой толще моря.
Сбросив одежду, я мчусь что есть сил к берегу и бросаюсь в теплую, спокойную воду.
В нескольких десятках метров впереди видны две темные головы моих друзей, они похожи на два мяча, покачивающиеся на поверхности моря.
Я неспешно разгребаю воду, и за моими руками тянется шлейф из вспыхивающих зеленоватым огнем светляков.
«…тала с тобой препираться! Неужели и в последний день отпуска я должна выслушивать это нытье?!»
Стоя на четвереньках на лежаке, Маргарита сердито поправляет под собой полотенце; ее обнаженные груди тяжело бьются друг о друга, вызывая возбужденный шепоток у устроившихся по соседству двух молодых немцев.
Вячеслав ничего не говорит в ответ, он только тяжело вздыхает, скребя ногтями впалые щеки и поправляя указательным пальцем съехавшие набок очки.
Небольшой пляж тесно уставлен лежаками и одинаковыми зонтиками с рекламой сигарет “Camel”. Они выстроились правильными рядами от входа, где находится летнее кафе, до самого причала с красивыми белыми яхтами, ослепительно сверкающими лакированными боками под ярким средиземноморским солнцем.
- Маргарита Петровна, может пойдем обратно? Ведь у нас сегодня праздничный ужин в ресторане «Ле Брюло».
- Я еще разок искупаюсь, - ответила женщина и встала, потягиваясь, ловя восхищенные взгляды нескольких пар внимательных глаз, украдкой наблюдающих за ней с момента их появления на пляже.
Маргарита уверена в своей красоте, и она плавно идет к воде, покачивая крутыми бедрами, прикрытыми только миниатюрным треугольником ткани, выставив напоказ упругие конусы грудей, чьи коричневые соски торчат вверх, совсем как у юной девушки.
На мягкой, вогнутой чаше ее загорелого живота, чуть пониже утопленной впадины пупка, провисает под собственной тяжестью золотая цепочка, опоясывающая ее узкую талию.
Вячеслав вздыхает, глядя, как мягко перекатываются полушария ее больших, золотистых от загара ягодиц. Они полностью обнажены, только тонкая черная веревочка проходит между ними, теряясь в ромбовидном проеме между стройными бедрами, где иногда мелькает выпуклый плод ее вульвы, обтянутый темным, блестящим лоскутом материи.
Он тушит окурок, вдавив его в грифельную поверхность камешка-голыша, затем торопливо встает и устремляется вслед за своей обворожительной командиршей.
«…лубже, еще глубже!»
Маша стоит на четвереньках посреди одеяла, расстеленного на песке в нескольких шагах от сонного прибоя, в то время как Влад размашистыми движениями прокладывает себе дорогу между ее пышных, гладких ягодиц.
Свет луны отражается в блеске мази, густо покрывающей его толстый пенис, снующий туда-сюда в горячо стиснутых мышцах Машиного ануса.
Ее мягкие груди грузно раскачиваются вперед и назад, а локти глубоко уходят в ямки, продавленные в песке под одеялом.
- Ох! Ох! Ох! – мой друг работает на славу, его мускулистая спина уже вся блестит от пота.
Я стою рядом и втираю размеренными движениями Astroglide в кожу моего твердого члена, упруго вздрагивающего каждый раз, когда моя ладонь касается обнаженной головки.
Влад медленно вытягивает наружу свои двадцать пять сантиметров, уступая мне место, а сам ложится на спину перед Машиным лицом.
Она тут же ловит губами его скользкий, натруженный пенис.
Наведя конец члена в расширенную воронку между выпуклыми полушариями, я погружаюсь на всю длину в восхитительный нутряной жар ее заднего прохода.
- А-а-а! – наши стоны сливаются; Маша еще сильнее выгибает спину, поднимая выше широкий зад.
Пузырьки воздуха пробиваются вверх по ее каналу мимо моего хорошо смазанного ствола с легким свистящим звуком.
- Ой! – вскрикивает девушка, на секунду прервав минет.
Ее лицо искажает гримаса удовольствия, смешанного с болью, и в ту же минуту она громко выпускает газы: непристойное, грубое стаккато, пробежавшее по моему утопленному в ее заднице члену возбуждающей вибрацией.
Я ускоряю удары, и моя тяжело болтающаяся мошонка смачно шлепает по ее мокрой, расщепленной, как инжир, вульве.
- Погоди, попробуем вместе, - Влад останавливает меня жестом и подползает на спине под стоящую на четвереньках Машу.
Она опускается ниже, ловя рукой его пружинисто качнувшийся орган.
Изогнутый луком блестящий член легко уходит в хлюпающие анальные глубины Машеньки, и она громко вздыхает, задирая подбородок к нестерпимо яркому диску луны.
Ее светлые волосы струятся по плечам и спине, едва заметно колышась в такт толчкам, производимым Владом снизу.
Наконец, он замирает, и Маша сильнее наклоняется вперед, раздвигая обеими руками плотные половинки зада в разные стороны, чтобы облегчить мою задачу.
Моя головка упирается сначала в небольшой треугольник кожи, под которым угадывается твердая кость копчика, затем я подвигаюсь чуть ниже и фиксирую твердый конец члена непосредственно над продольно вздувшейся веной члена моего друга. Он погружен в расширенный сфинктер девушки на две трети собственной длины.
Осторожными движениями, поминутно сверяясь с реакцией Машеньки, то и дело останавливаясь, чтобы дать ей привыкнуть к двойному вторжению, я вталкиваю свой напряженный пенис в ее ректальный проход, скользя вдоль твердой, как камень, эрекции моего товарища.
- О-о-о! – хором выдыхаем мы.
Мой член охвачен с трех сторон эластичной трубкой кишки, а снизу его подпирает, подобно фундаменту, литой пенис Влада.
Мы затихаем на минуту, вслушиваясь в легкий плеск волн, заглушаемый отчаянным стрекотом цикад, доносящимся откуда-то из-за нашей палатки.
Мой друг первым начинает бережно двигаться, и вот уже раскаленная лава его семени заливает все тесное пространство внутри, до отказа заполненное нашей судорожно вздрагивающей плотью.
Я отстаю от Влада всего на несколько секунд и освобождаюсь от накопленной за сутки похоти, впрыскивая, как через шприц, бегучую жидкость в густую сперму, извергнутую моим партнером снизу.
Маша обессилено вытягивается на одеяле, ее шумное, прерывистое дыхание постепенно успокаивается.
"…винь пепельницу поближе, я так не достаю!"
Маргарита лежит на широкой кровати с резным изголовьем из полированного дерева, посреди шелковых подушек бледно-розового цвета.
Она вытянулась во всю длину своего роскошного нагого тела, скрестив стройные загорелые ноги, вытянув вверх обе руки и заведя их за подушку.
Потолок просторной спальни украшен мифологическими картинками: розовокожая, изящная нимфа спасается от темно-коричневого, бородатого, козлоногого сатира на фоне неправдоподобного пейзажа из озер, водопадов, пальм и фруктовых деревьев.
Вячеслав тычется, как щенок, носом в гладко выбритую чашу женской подмышки. Обратная сторона руки почти не загорела и выделяется нежным, светлым оттенком на фоне темной бронзы всего остального тела Маргариты.
Она лежит совершенно неподвижно, оставив дымящуюся сигарету в пепельнице, и изучает сцену на потолке из под опущенных, густых ресниц.
Ей кажется, что и она подобна этой несчастной нимфе, и что сейчас сатир проявит грубую настойчивость и овладеет ее сладко пахнущим телом. Холодок отвращения пробегает мурашками по ее коже, и Маргарита отталкивает лицо мужчины в сторону.
- Извини, Вячеслав, у меня сильно болит голова. Наверное, выпила слишком много шампанского.
Ее воздыхатель сокрушенно почесывает щеку, поправляет съехавшие в сторону очки и плетется в сторону своей спальни.
- Спокойной ночи, Маргарита Петровна, - в его голосе звучит обида и глухой укор.
Все четырнадцать дней она только и делала, что дразнила его своей красотой, совершенством обнаженных форм, ароматом недоступной плоти…
"…крытие кредитной линии Вашему банку одобрено советом директоров, поэтому мы можем сейчас же начать подписывать все необходимые бумаги."
Я перевожу всю фразу на одном дыхании и улыбаюсь японцу, сидящему прямо напротив меня за длинным овальным столом для переговоров.
Справа от меня сидит Мария Константиновна, наш генеральный директор, а во главе стола горбится мрачный Вячеслав Ильич, председатель совета директоров банка.
- О-кохи-ва икага дэс ка? - чуть-чуть привстав из-за стола, вежливо осведомляюсь у японца.
- Домо! - говорит он, сияя от счастья.
Все вокруг улыбаются, довольные положительным исходом многомесячных переговоров.
Большие банковские начальники украдкой ослабляют туго затянутые галстуки под жесткими, белоснежными воротничками и отодвигаются от стола, полушепотом переговариваясь между собой.
В комнату тихонько входит секретарша Марии Константиновны и услужливо наклоняется вперед, чтобы поставить перед каждым из участников переговоров чашечку кофе.
- Спасибо, Маргарита, - говорит наша очаровательная начальница и убирает с глаз легкую прядь светлых волос, выцветших под жгучим аккерманским солнцем.
Наши взгляды встречаются, и я тут же отвожу глаза в сторону.
Вячеслав Ильич упорно рассматривает свои ногти и поднимает голову только после того, как секретарша закрывает за собой дверь со стороны приемной.
В кармане моего пиджака беззвучно задрожал сотовый телефон - пришло сообщение.
Я смотрю под столом на слабо освещенный зеленовато-серый экранчик:
"Pozvoni kak osvobodishsya. Vlad."