СКАЗКА
Двадцать седьмого числа объявили коммунизм. Все сразу побежали в магазины и набрали товаров по потребностям. Мусоровозы вывозили в утиль пачки денег. В банках стали устраивать станции юных техников. Скопидомы топили титаны ассигнациями и, разбавляя воду в ванне собственными слезами, купались в тёпленькой водичке. Некоторые говорили, что коммунизм будет недолго, складывали медяки в горшки и закапывали в огородах. От избытка металла на отдельных дачных участках перестали расти сорняки.
В политике начался шум. Он, в общем-то, был всегда, но тут случилось совершенно иное дело. Зашла речь об отрицании политики вообще. Не стало классов, не стало угнетаемых и угнетённых, не стало войск и полиции. И люди, у которых было призвание править, торговать и убивать – затосковали. Они слонялись по Земле без дела и всем мешали.
Собрался народ, старики и решили допустить последнее насилие: выловить всех политиков, палачей и тюремщиков и поселить их отдельно. Пусть живут. Выделили им остров Муци-Пуци в Тихом океане, отвезли на лодках и забыли про них.
Муципуцианцы поначалу долго не могли в себя прийти: все они привыкли на чьей-то шее сидеть. Тюремщик держал под замком рабочего, а кормил его в то время другой рабочий. Политику же вообще немыслимыми благами платили за болтовню.
По привычке собрали дармоеды конгресс. Решено было организовать Республику и назвать её Муципуцией.
После этого про права заговорили.
Но тут такая сумятица и неразбериха установилась, что пришлось всё распределить поровну. Еды, в общем-то, хватало. Климат тому благоприятствовал. А вот с призванием осложнения получались. Политик хотел властвовать, тюремщик – сторожить, на голодном пайке кого-нибудь содержать. А у палача руки чесались. И настолько им всем невмоготу стало, что составили они график. Поделились на тройки. В каждой тройке по палачу, по политику и по тюремщику.
Один день Политик правил. Писал декреты, заставлял Палача и Тюремщика физкультурой заниматься, камни с места на место перетаскивать. Очень Политику нравилось ещё, если Тюремщик с Палачом демонстрации устраивали. Он тогда думал, что полную демократию в своей троице обеспечил. Когда наступала очередь Тюремщика, Политик и Палач садились в тюрьму. Тюремщик сам выкапывал им яму. Старался до воды добраться. Набрасывал туда лягушек, крыс по острову собирал. А потом загонял в яму Палача и Политика и сверху на них радостно похохатывал. Когда правил Политик, Палач и Тюремщик ели плохо. Когда Палач и Политик сидели в тюрьме, они ничего не ели. Но, когда наступала очередь Палача, тут в отношении еды просто праздник наступал: хочешь – тыкву ешь, хочешь – рябчиков, а хочешь – и кокосовым молочком побалуйся. Последнее желание приговоренного – закон.
Но потом тяжело в этот день приходилось Палачу и Тюремщику. Палач им занозы под ногти загонял, на костёр сажал без одежды, руки выкручивал…
Ну, в общем-то, сжились они. И уже вроде и попривыкли к установленному укладу существования, как однажды случай приключился непредвиденный. Этого потом долго никто понять не мог. Поговаривали, будто бы Политик с ума сошёл, или зарвался. А с кем из политиков такого не бывает.
А вышло вот что.
Начал Политик утром раненько, когда его очередь подошла, декреты писать. Да, видимо, наскучило ему это занятие. – Слушай, - говорит он Палачу, - слушай…давай-ка Тюремщика попытаем!
Ну, знакомое дело, Палач не отказался.
Поймали Тюремщика, и давай его за сухожилия дёргать. Вопит Тюремщик, а Политику забавно. – Что, - говорит,- попался, который кусался?
Побили его, поковыряли ему глаза, а потом повесить решили. Политик на Тюремщика Декрет написал, что он враг и изменник, и живенько вздёрнули предателя на осине, что рядом с пальмой росла.
Политик из гуманности отвернулся и только раза два тайком подглядел, как тюремщик на ветке дрыгался.
После свершения акта правосудия Палач, по указанию Политика, с плакатом походил, а потом на пальму листочек с Декретом вывесил, что, дескать, у нас уже с тюремщиками покончено.
Помаялся Политик час-другой. Разбередили его душу острые ощущения. Не может он никак себе места найти. И до того уже дошли его страдания, что не выдержал он, упал на колени перед Палачом и приказал: «Пытай меня! Потому как не могу я существовать без приказов и без насилия!».
Видел, что колеблется Палач, а на своём настаивал. Даже дыбу сам по-шустрому смастерил.
Начал его Палач пытать, а Политик от боли и удовольствия только слюни пускает.
Ну, чтобы ему легче было, Палач ему язык и выдрал.
А тот ему всё знаками показывает: ты мол, меня на крюк, на крюк…
Повесил его Палач на крюк, потыкал вилкой в печёнку и сел под дерево перекусить.
И, как раз в тот момент, когда у Политика кровь горлом пошла, свёл свои счёты с жизнью и Палач.
Оказывается, перед пыткой, Политик ему в еду отравы намешал.
Дурной пример заразителен.
Узнали про то остальные, и началось на острове нечто вроде эпидемии.
И таким образом, через четыре месяца передохли на острове все политики, тюремщики и палачи.
А на всей остальной Земле воцарились на вечные времена мир, покой, любовь и согласие.