Дядя Толя прожил долгую жизнь. Из них десять лет провел в тюрьме. Первый раз его посадили, когда ему исполнилось пятнадцать лет, за мелкое хулиганство. Как-то вечером с друзьями напугали тетку Машу. Жил он в то время в Загорске в деревянном двухэтажном доме около текстильной фабрики. Переулок был темный. Одна лишь улица была центральной, слегка освещалась фонарями. Тетка Маша возвращалась с работы, а они как тени вынырнули из-под ворот:
-Тетка, дай нам три рубля. Если не дашь, мы тебя зарежем, - зло пошутили они. Сам Толик был роста огромного два метра десять сантиметров. Руки длинные. А тетя Маша чуть выше подоконника у окошка, к которому она прижалась от страха. Лицо грабителя снизу не рассмотрела. Его голос зычный гремел с высоты. Испугалась, отдала им три рубля и вызвала милицию.
Сидя в тюрьме, Толя рассчитывал, что вскоре его освободят. Он был несовершеннолетним. Подумаешь тетку напугали. Пожурят, да простят. Но получилось не так, как он ожидал. Его сокамерники цыгане решили бежать, а чтобы пацан случайно не навел на их след милицию, решили взять его с собой. Он отказывался, но они сказали ему:
-Пойдешь с нами или мы тебя убьем. Ты слышал наши разговоры. Мы тебе не верим. Выдашь нас!
За два года скитаний он добрался до небольшого городка Туркестан, который находился недалеко от города Джамбул. Шел 1938 год. Шатаясь по базару, заваленного спелыми фруктами, он сдружился с мальчиком киргизом, который на ишаке в повозке привозил арбузы с бахчи. Толя помог ему разгрузить тяжелые арбузы, обхватывая их двумя руками, складывая осторожно в кучу.
Продавец киргиз в поношенном желтом халате сидел на корточках на коврике, пил из пиалы зеленый чай, вытирал пот с подбородка, разглаживал жидкую бородку.
-Якши, – подбадривал он русского паренька, - хочешь лепешка? Как тебя зовут, джигит?
-Анатолий.
-Якши. Мой сын Ахапка тебя знает. Ты не вор. Вор должен быть маленьким незаметным. А ты выше юрты. Как в карман залезешь? Всем видно. Молодой урюк. Глупый, шайтан, по степи бегаешь! Мамка плачет, тебя ищет, почему не идешь домой?
В ауле недалеко от Туркестана он прожил месяц. У Ахапки было пять братьев и шесть сестер. В саманном низком домике спали на полу, накрываясь одеялами из верблюжьей шерсти. Мать Ахапки пекла лепешки, варила плов прямо во дворе. Грозди винограда светились солнечным соком. Его лозы оплели глиняный забор, образовав зеленую стену. Ветки яблонь и персиков обвисли от спелых плодов. В вишнях еще оставались черные бусины ягод с густым вяжущим губы соком.
У Толика заныло сердце, согревшись от домашнего тепла. Он попрощался со своим другом, пообещав писать ему письма, вернулся в Загорск. Но на пороге дома его встретил наряд милиции. Он получил новый срок за побег, десять лет. Этапом направили в Магадан. В это время на севере осваивались новые прииски. Стране требовалось золото и люди, поднимающие край земли. Ему доверили работу на электростанции, которая обеспечивала электроэнергией новый город у Охотского моря. Работал смазчиком. Жизнь была вольной. Нужно было только являться на перекличку. К несчастью на электростанции произошла авария. Все руководство до бригадиров расстреляли, а таких простых рабочих как он, направили в зону, добавив срок. Хотя неисправность на электростанции можно было устранить за несколько часов, но оперативные сотрудники НКВД посчитали происшедшее за вредительство.
В лагере, который находился на южной Чукотке, ему повезло. Начальником лагеря оказался его земляк из слободы, деревеньки под Загорском.
Он ему доверил трактор. На нем он привозил бревна в лагерь. Только сидеть в тракторе было неудобно, голова упиралась о верх кабины. К восемнадцати годам он набрался сил. Стал еще выше. Крепче в плечах. Ноги бились о рычаги. Но он привык, сгибал шею набок, как страус.
Зеки пилили лиственницы лучковой пилой. Заготавливали лес на дрова заранее летом. Места были глухие красивые, медвежьи. Кругом сопки. Лесотундра. Пройдет по мху трактор, а след от его гусениц не зарастет сто лет. Ягод и грибов много. Отъедались на подножном корму. Бревна перевозили зимой, когда ударят морозы, и замерзнет земля. Летом нельзя было проехать на тракторе. Долины были заболочены многочисленными ручьями.
Из лагеря бывали побеги. Но заключенным далеко не убежать. Скрывались по лесам и в тундре. Нападали на мирные стойбища чукчей, забирали оленей, насиловали, убивали. Чукчи стали приезжать к начальнику лагеря, жаловаться:
-Однако, плохой человек живет, грабит, совсем дурной, хуже лесного старика (так они называли медведя). Что будешь делать?
Начальник лагеря им отвечал:
-Может это не мои. Лагерей много. Вы их спрашивали, из какого они лагеря?
-Нет, -качали головами оленеводы, - мы боялись.
-Что вам бояться. У вас что ружей, винтовок нет?
-Патронов жалко.
-Патроны я вам дам.
Два раза чукчи привезли на нартах убитых зеков. Били их как белок, прямо в глаз, чтобы не портить шкуру. Получив в награду патроны, уезжали довольные.
С тех пор побеги в лагерях по всей округе прекратились, кому хочется попасть под меткий выстрел охотника.
Был в лагере ручной медведь Иван Паныч, так звали бывшего начальника лагеря, которого расстреляли год назад как врага народа. Относился он к зэкам не по-человечески. Заставлял их зимой ставить палатки на местах промывки золотоносных песков прямо на снег. Зэки при помощи печек буржуек прогревали мерзлую землю, а зачастую в наказание за провинность своим телом, спали прямо на снегу, протаивая полуметровый наст снега. Затем снимали растительный мох, искали значки - золотинки, а если повезет, самородки. Денег не было. В ходу было золото, если не хочешь остаться голодным, нужно было отдать охраннику самородок.
В отличие от расстрелянного начальника лагеря, медведь Иван Паныч был миролюбив, пользовался уважением у заключенных. Он наравне с ними тянул лямку в неволе. В лагерь его принесли медвежонком. Научили его ездить на телеге запряженной кобылой, которая его не боялась, так как вскормила его как родного теленка своим молоком. Иван Паныч возил воду для кухни в бочке. На речке ведрами заливал воду в бочку. Один раз мужики пошутили над ним. Взяли, выбили дно в бочке. Иван Паныч поначалу старательно таскал ведрами воду, пытаясь наполнить ее, но вода не прибывала. Медведь заревел, рассердился, разломал лапами бочку и вдобавок порушил телегу. С тех пор он воду возить отказался. Но за пайком стоял в очереди вместе со всеми заключенными.
Что же ты, Иван Паныч, задарма кашу ешь? – посмеиваясь, говорил ему повар, накладывая черпаком кашу погустей.
Медведь, смущаясь, отводил глаза в сторону, рычал. Зэки хохотали, когда Толик боролся с ним.
Шла война. Анатолий просился на фронт в штрафную роту, но начальник лагеря его не отпускал. Ему нравился детина, называл его не по имени, а по кличке, которую ему дали зэки – Самородок.
-Тебя с первого выстрела фашисты убьют. Ты для них удобная мишень. Ты в окопе прятаться не станешь, в атаку пойдешь. Справятся без тебя. Мы для фронта добываем золото.
Летом по распадкам кипела работа, к промприборам зэки возили в тачках золотые пески, появлялись трактора. Промывка шла ускоренными темпами.
Но северное лето короткое. В августе, даже в июле бывает снег.
В 1943 году Самородок поехал на тракторе по зимнику, чтобы привести на санях бочки с соляркой за тридцать километров от месторасположения лагеря. С ним поехал охранник. Но к месту назначения они не прибыли. Трактор провалился в полынью под лед. При ударе охранник ударился головой об стекло, он не ожидал удара, задремал в кабине. Получил сотрясение мозга.
Анатолий осмотрел трактор, который работал. Из ледяной ловушки не выбраться. Нужен второй трактор. Слив воду из радиатора и из двигателя, чтобы не разморозить блок, он взвалил на спину охранника пошел с ним в надежде добраться до людей. Шел двое суток, днем и ночью. Охранник умер, не приходя в сознание, наверное, получил сильную травму. Он все равно тащил его на себе, как единственного свидетеля, пусть даже мертвого. Валил снег. Белое безмолвие окружало их. Нет никаких следов, даже следы зверей заметала пурга. Шел наугад, стараясь идти по пологим распадкам. Уже обессилив к вечеру второго дня, он услышал отрывистые голоса, которые доносились откуда-то сверху с неба. Анатолий подумал, что ему мерещится. Посмотрел на вершину сопки, а там виднелись сторожевые вышки. Он пришел в другой лагерь.
Начальник лагеря был маленьким ростом, по фамилии Черток, мстительной натуры, из бывших батраков польского пана, в гражданскую войну перебежал в Россию сражаться за счастье народное, а больше за свое собственное. Веры был раскольнической, но предал заветы предков в диких загулах и пьянстве. Он, выслушал его рассказ, сказал ему:
-Знаю, тебя ищут, думают, что ты убежал, а охранника убил. Я дам сообщение по рации. Но сообщать он не стал. Тракторист ему был нужен позарез. Он послал вместе с ним бригаду зэков. При помощи бревен, подложенных под гусеницы, трактор сам выехал из ледяного плена.
Анатолий стал заложником спесивого начальника лагеря. Охранники к нему относились доброжелательно. Их поразил поступок зэка, который вместо того, чтобы бежать, пришел сам в лагерь и принес погибшего, чтобы его похоронили. Они знали, что за ним вины нет, винтовка и патроны не тронуты.
Этот лагерь пользовался дурной славой. Он был конечной точкой для пребывающих в лагерь, когда зэков набиралось до пятидесяти человек, их расстреливали.
Анатолий пробыл в лагере две недели. Он увидел собственными глазами расстрел людей. Их заставили копать траншею, как им сказали для прокладки кабеля. Зеки, ломами рыхлили землю, откидывали ее лопатами. В ручную копали себе могилу, хотя рядом работал трактор. Анатолий натягивал гусеницу, как вдруг раздался треск, он сначала не понял, что это такое, в голову метнулась мысль, что-то не ладно с двигателем, застучал! Но это била пулеметная очередь. За минуту все было кончено. Оказывается, у смертников охранники перед расстрелом сняли телогрейки, чтобы их не продырявить, пригодятся другим. Охранник подошел к Анатолию, сказал ему:
-Видел? Не жалей их, они враги народа, - затем добавил переминаясь с ноги на ногу, - снимай с себя телогрейку, Черт и тебя приговорил, но мы в тебя стрелять не станем. Живи, браток, - из глаз охранника капнула слеза, - ты мужик справный, видный, жаль убивать такого богатыря, тебя мать земля создала для красоты, а не для пули.
Отдал Анатолий свою телогрейку, чтобы охранникам отчитаться за количество убитых, пошел в тридцатиградусный мороз раздетым. День стоял солнечный. Охранники, плача, проводили его, сунув ему бутылку спирта и теплые рукавицы.
Куда идти? К чукчам? Убьют. Решил Анатолий пробираться в свой лагерь. Пришел, рассказал все своему земляку. Тот ему поверил.
-Ты говоришь правду. Хотя, мне передали по рации, что ты расстрелян в лагере Чертока, как пойманный за убийство и побег. Но я не могу тебя принять обратно в лагерь, если узнают, что я держу у себя приговоренного к смерти, меня самого расстреляют. Вот что, недалеко есть избушка, поселись-ка дружок там. Будешь жить на зимовье, заодно мне приносить по два зайца в неделю. Мои охранники тебя не тронут. Ружья тебе дать не могу. За вооруженного зэка сам знаешь, что меня ждет.
Ушел Самородок от людей, стал жить на зимовье. Прожил там пять лет. Много чего натерпелся за эти годы. Раз медведь- шатун ломал его избушку, хотел погостить, да заодно попотчевать хозяином. Чукчи стучались к нему.
-Толя, открой, нарта сломалась, дай топор! Побоялся он открыть им дверь. Кто ведает, что у них на уме? Убьют за патроны. Им еще спасибо скажут. Но не дашь топор, избушку сожгут. Приоткрыл он немного дверь, кинул топор на снег. А через неделю снова чукчи приехали, привезли ему половину оленя в подарок.
-Толя, - кивали головами, улыбались желтыми зубами, узкие глаза теплились от лучей солнца, - ты нас выручил, ты наш друг. От местного населения не скроешься. Чукчи относились к нему как к равному. Он охотник и они охотники, что им делить. Тундра большая, всем места хватит. Только вот зверь бежит от горных разработок, от взрывов. Но кому пожаловаться чукчам? Уходили, скрипя сердцем, подальше от шума в сопки.
Летом питался рыбой. Как-то вышел к реке, а там медведи рыбу ловят. Сорок медведей насчитал Самородок. Когда медведь за рыбой следит, он ничего не слышит, хоть из ружья ему под ухо стреляй.
Решил Анатолий проверить так ли это, кустами прокрался к крайнему медведю, да забрал его рыбу. Сам спрятался за камни против ветра, чтобы рыболов его не услышал. Мишка оглянулся, посмотреть хватит ли добычи, а там ничего нет. Растерялся мишка, встал на дыбы, головой вокруг осматривает, может рыба ускакала подальше в траву и мох. Ничего нет. Схватился мишка лапами за голову, раскачивается от печали, ревет. Что ему делать, поругался, покричал, да снова начал рыбу ловить. Ее много в реке, поднималась вверх к ручьям на нерест.
В 1948 году рукавицу с золотом дал фельдшеру Анатолий. Написал тот ему справку, освободили его как доходягу. Вернулся домой розовощеким, пышущим здоровьем, на пользу ему пошла жизнь отшельника лесника. Долго вспоминал Магадан.
Поселился на 101 километре от Москвы, ближе к столице жить ему не позволили. Воспитал Анатолий троих своих детей, да четверых взял из детдома. Работал штамповщиком на заводе. Хватило ему сил всех поднять, поставить на ноги. Недюжинной силы был человек, не согнула его судьба. Побольше бы таких золотых людей на нашей земле. Мне, как племяннику, приятно рассказать вам о нем. Помяните и вы его добрым словом. Он не кривил душой и не отказывал людям в помощи.