Вот взять хотя бы Дэвида Бауи.
Там,
у себя,
он, небось,
всего-навсего
David Bowie,
а у нас
он
Дэвид Бауи!..
Герман Лукомников
Однажды Джине приснилось, что все вокруг стали дэвиды бауи. И родичи, и сосед-пенсионер, и сосед-бизнесмен, и, кажется, голубой дог соседа-бизнесмена тоже, - короче, все. Разве что кроме нее. «Странно, - подумала Джина, выходя на улицу, - то есть, с другой стороны, конечно, закономерно. Каждый имеет право быть дэвидом бауи, ведь каждый имеет право быть правым и право драться за право борьбы за право быть правым…ой, запуталась».
Дэвиды бауи были разные – молодые и старые, налысо бритые и волосатые, просто стильные и стильно оборванные, обкуренные и трезвые, в фашистской форме и турецкой чалме, высокие и низкие, с Земли, Марса и с альфы Центавра, мужчины и женщины, но ее это не удивляло. Где вы видели одинаковых дэвидов бауи? Правильно, не бывает их. Так уж они устроены – дэвиды бауи… Общий у них был только джентльменский набор в кармане: складной телескоп, пачка «Мальборо Лайтс», антикварное издание «Практической магии» Алистера Кроули и диск Роберта Фриппа (и то, и другое - с дарственной надписью автора), баночка апельсинового джема, косметичка, две-три тысячи фунтов наличными на мелкие расходы, чекушка спирта для Игги Попа, ноут-бук и фотография любимой женщины (она топ-модельно улыбалась, на шее у нее был бриллиант в 203 карата, а за юбку с надеждой цеплялось пятьдесят-шестьдесят тысяч голодающих африканских детишек). Ну и глаза, понятное дело, были у всех одинаково разные – один правый, другой левый. И в каждом глазу холодно серебрился Великий Космический Разум…
Джина хотела сходить за пивом, ибо солнышко припекало, птички пели, и вообще – природа располагала, благо и ларек был неподалеку… И вдруг она замерла, словно наткнувшись на стеклянную стену. Ларек-то был все тот же, родной, – покосившийся, выкрашенный в болотный цвет, с блеклым окошком, в котором жил хамоватый бабский голос; и вокруг все так же толпились небритые и ослепительно грязные дэвиды бауи – в тельняшках от Жан-Поля Готье, с дико интригующими взглядами, - и тоже почему-то никто не спешил сунуть в окошко смятую засаленную бумажку и получить, наконец, то, ради чего они все здесь сегодня собрались.
-А что, собственно?... – спросила Джина, слегка не врубаясь в ситуацию.
- Дык, елы-палы, сестренка! – ответил ближайший дэвид бауи, разводя руками в явных непонятках, - Пришли мы нонечка с братушечкой за пивушечком… а тут… - и он вдруг воскликнул с непередаваемым отчаянием:
- А такой, как дэвид бауи, - нет, не пойдет он к такому ларьку!
И заплакал. И видно было, что не хочется ему быть дэвидом бауи, а хочется ему пива – но нет! Некая космическая директива надежно преграждала путь. «Ужас какой-то! – с жалостью подумала Джина, - Тоталитаризм! Перманентный кризис эгосубстанции! Джордж Оруэлл отдыхает! Неужто везде так?»
И она пошла к метро, потому что на метро удобнее всего ездить в гадюшник. И обратно тоже, если только за полночь не засидишься. И замерла в картинной дэвид-бауивской позе: ноги – в четвертой позиции, правую руку - вперед, левой – схватиться за голову, в глазах – мировая скорбь.
У входа в метро красовался футуристически исполненный неоновый лозунг: «Дэвиды бауи не ездят в метро! Подпись: дэвид бауи (циммерман)»
«Вот ведь… елы-палы… - подумала Джина, - а ведь есть в этом некоторая доля глобальной истины! Индустриализация имеет скрытую, но неоспоримую тенденцию приводить к неизбежной экзистенциализации межличностной коммуникации в условиях условного духовного вакуума. А равно же и внутриличностной так же. И одинок есть путь наш во тьме великой». И она, спустившись в метро, потопала к требуемой станции на своих двоих. По туннелю.
А гадюшник сегодня оказался как минимум какой-то странный. Ну, что дэвиды бауи кругом сидели – это можно было и не говорить, это и ежу понятно. Но большинство из них цедили из рюмок абсент – напиток, доселе здесь невиданный, неслыханный и ненюханный. Темы разговоров, впрочем, изменились мало: курсы валют – международное положение – терроризм – фашизм – Кроули – квантовая механика – футбол.
Немало подивившись такому странному стечению обстоятельств, Джина подошла к стойке, за которой равнодушно курил рыжеволосый дэвид бауи женского пола.
- Желаю причаститься, - сказала Джина, - жажда томит.
- Ошибочно трактование потребностей. Налицо явный дефицит духовной, а не телесной пищи, - лениво ответило лицо за стойкой и закрылось томиком Умберто Эко.
Джина погрустнела. «За что ты со мной так? Ну да, сволочь я, гадина, но так-то за что? Нет, все-таки скажи, одно только скажи - за что ты со мной так? Пусть, пусть я гадкий человек - но так? Так-то за что меня?! Я что - убила кого-нибудь? Ограбила? Вы мне скажите, за что ж так-то? Без ножа же режут…», - и она неожиданно для себя с укором выпалила:
- У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а ты жируешь!..
- Претензии безосновательны, - электронным голосом ответил дэвид бауи, стряхивая ошметки звездной пыли с модного скафандра, украшенного золотистыми каббалистическими и буддистскими символами.
Джине стало так горько, так обидно, словно она опять увидела картину Брейгеля-старшего «Падение Икара». И она вышла из негостеприимного гадюшника с тем, чтобы поискать родственную душу где-нибудь еще.
Странный сегодня был город!.. Похожий на кокаиновый кошмар Сальвадора Дали, полузанесенный горячим песком, с бесформенными и уродливыми трубами, которые булькали, перетекая одна в другую, с безжалостными алмазными псами у каждой двери, с душным запахом, похожим на фимиамы жертвенных курильниц, с ядовито-алыми и сиреневыми клубами дыма, которые пытались выдать себя за цветы…
А людей не было. Хоть и работали заводы и фабрики, заведенные еще при прошлых страшных хозяевах, и вроде бы моторы крутились исправно, но почему-то не было никого вокруг станков, и жутко стало Джине от этого…
- А где же люди? – спросила она у затянутого в униформу дэвида бауи, равнодушно курившего «Парламент» у проходной завода.
- Люди? – он поднял холодные и прекрасные разноцветные глаза, - Какие люди?... Ах, эти…
Он красиво, но неприятно рассмеялся, показывая явно недавно вставленные и слишком уж ровные и белые зубы.
- Мы сделали их невидимыми, - сообщил он, - они оскорбляют звание человека как МЫ его понимаем… Они работают, конечно… На что еще они способны?
Он изящно откинулся на спинку невесть кем подставленного чиппенделевского кресла.
- Да… - тихим, бархатным, чарующим голосом произнес он, - все так, джин-джини… Они невидимы – но они иного и не заслужили… Они – лишь грязь, а лучшие из их лучших могут разве что годиться нам в пищу… А вот ты…
…Он нагнулся над ней. Ровно и холодно блеснули клыки:
- Ты можешь мне доказать, что ты имеешь право быть человеком? Не являешься, а хотя бы имеешь право?!
…И тут Джина проснулась. Просканировала глазами пространство вокруг… Спокойно. Все спокойно.
«И все-таки хорошо, - подумала она, любуясь ясным голубым небом, - что не все на свете – дэвиды бауи….»
* Глубоко уважаемый автором английский артист David Bowie имеет крайне мало общего с описанным персонажем, являющимся скорее фигурой условной и мифологической.