ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГОРОД ГРОТЕСКА. ИЛИ ПЕРВАЯ ОСТАНОВКА
9. БАР
– И все равно здесь херово, как бы ты не изучал «бесологию», – сказал я, потянув стакан «Б1», медленно, но жадно, словно впиваясь. – «Здесь», это в аду.
– Лева, а в чем ваши проблемы? – спросил меня Форезе Капучини, – неужели вам так грустно в этом весьма приятном ресторане, где так хорошо поят свежим, хотя конечно немножко противным нектаром. Может быть, вам не хватает женского общества, ну что ж, разве это проблема?
– У меня такое ощущение, что у Льва проблема заключается в другом, он не может найти себе подходящую ему грешницу, – вставил Сергей Брянцев из Владикавказа. – Вся проблема Льва заключается в том, что у него «не стоит» на некоторых баб.
– Вы забываете, что здесь вообще ни у кого «не стоит», – вовремя заметил Чезаре Лучано.
– Не будем о грустном, – подытожил Форезе, и мы все молча дружно пригубили из кубков.
Напиток «Б1» представляет собой странную смесь, странную для человека, живущего на земле. Одна порция серной кислоты, на четыре порции спирта, разбавленные десятью порциями воды, с добавлением перемолотых через мясорубку лягушек, а также червяка, как правило, глиста, который подается в напиток в живом и чрезвычайно противно бултыхающемся виде, и нескольких капель настойки мышьяка, для придания аромата. Все это кладется на обычный человеческий желудок, который по идее должен страдать также как и на земле в мире живых и бодрых. Вообще рассчитывать, что в аду тебе дадут какой-нибудь нормальный человеческий абсент, занятие безнадежное. Ад это есть ад, и все по идее должно доставлять мучения, либо физические либо моральные. В принципе «Б1» нормальный напиток… «Х22» – хуже. По идее серная кислота должна реагировать со спиртом, но она не реагирует, зато страшно переваривает лягушачьи потроха, чего нельзя сказать о глисте, который чувствует себя в напитке вполне нормально и может, у неосторожного алкоголика, даже заскочить вместе с напитком в рот.
– Сколько времени прошло? – спросил я.
– А к чему это вас волнует? – потревожил меня ответом Чезаре.
– Вы знаете, я хочу напиться, а потом уйти, – ответил я и задумался о Брунетто Латини.
– Ты что нас покидаешь, Лев? Вот тебе на! Это не хорошо, совсем не хорошо, – проворчал Капучини.
– Я вас не покидаю, я просто хочу погулять, так, немножко побродить сам с собой.
– И с собственной тенью, слышали! – резко ответил Форезе.
– С кем он гуляет? – спросил Чезаре.
– С тенью отца Гамлета, поэт блин! – проворчал Форезе и глотнул «Б1».
Глист из его бокала медленно наклонился через край и начал взволнованно шевелится. Шесть падших девушек внезапно окружили нас своим приятным благоуханьем. Кстати, я до сир пор не могу привыкнуть ко всем этим чудовищным и мгновенным переменам в аду: вроде бы все идет своим чередом и ничего странного или ужасного не предвидится и вдруг на тебе – шесть баб, от которых скорее всего не удастся сразу отвязаться. Я оглядел «спутниц»: ничего особенного, у одной откушено ухо, и снята половина скальпа, что делает ее немного экстравагантной, у другой распорот живот и кусочек толстого кишечника весьма симпатично выползает за пределы утробы в виде весьма очаровательного персинга. Улыбка дамы усиливается непрерывно отпадающей челюстью, что связано с банальным разрезом левой щеки буквально до уха. Обе дамы очаровательно улыбаются…
«А почему их две? – задумался я, – ведь было только что шесть? Да, действительно шесть, точнее три пары абсолютно одинаковых красоток. Странно… очень странно. И собутыльников моих не трое, как было в начале, а уже девять… Собутыльники–то почему размножились?»
– Ребята, а почему вы размножаетесь, вас трое, или четверо, женщин тоже сколько, я лично наблюдаю шесть штук, откуда вы, дамы, взялись, может быть, пришли за моими кишками? – громко прерываю я ласковую беседу мужской половины общества и женской. Чувствую, что меня качает.
– Так, этому не наливать! – слышу я странный, словно удаляющийся голос Форезе.
– Что с ним? – еще более уплывая куда–то в космос спрашивает Чезаре. – Он в порядке? Он не болен? Мальчик сильно меня беспокоит.
– Этот обормот даже в Аду не научился пить, – констатирует Форезе.
…и я чувствую постепенно нарастающее падение в пропасть…
– Привет!
Я медленно открыл глаза.
– Где я?
– Ну как, ты себя чувствуешь нормально? – спрашивает дама, и я только в эту секунду замечаю, что помимо распоротого живота у нее еще торчит топор из макушки отдаленно напоминающий «ирокез» панка.
– А ты? – спрашиваю я.
– Хам! Дебил поганый! – резко отвечает девушка и вскакивает в ярости.
– Постой, чем я тебя обидел? Что я сказал? – пытаюсь догнать я ее своими словами, но тщетно. Дама срывается, вместо нее вваливается Форезе. На пороге они перебрасываются несколькими словами, девушка крутит пальцем в районе виска, точнее ожога, находящегося там. Туринец пытается ее остановить, резко схватив за локти в стиле крутого мужика, некоторое время разруливает, но потом отпускает. Барышня исчезает, и я остаюсь наедине со своим «типа другом».
«Из огня да в полымя, интересно, что хуже?»
Форезе некоторое время смотрит на меня, затем спрашивает:
– Лев, что ты испытываешь, когда тебе плюют в рожу?
– Ты знаешь, иногда наслаждение, – отвечаю я, и медленно поворачиваюсь, ища сигареты.
– А я вот не испытываю наслаждения, представь себе, я вот не такой как ты, как еще кто–то, меня это… бесит.
– Ты сдох на двести лет раньше меня, Форезе. Не будь занудой, неужели ад тебя ничему не научил? Понимаю! Меня он даже не научил пить, сочувствую в связи с этим и тебе и всем окружающим.
Смотрю на реакцию – реакции никакой, стоит, смотрит, ждет еще откровений. Я продолжаю:
– Очень сочувствую, жалею их и сострадаю им, всеми фибрами своей грешной души, однако… ничего не могу поделать и «ирокезы» в виде топоров на головах этих шлюх, которых ты по прежнему снимаешь, даже несмотря на то, что у тебя, как и у всех остальных, как ты выразился «не стоит», не подталкивают меня ни к поэзии, ни к внутреннему поиску. А раз так…
Туринец медленно пару раз поменял руки в своей «наполеоновской» позе.
– Так что держи этих вонючих шлюх от меня подальше, поскольку меня обычно тошнит не от выпивки, какой бы она не была, а именно от этих модных девиц с томагавками на голове. Все понял? И тошнит меня также исключительно от омерзительного общества.
– Сочувствую, – произносит бывший туринский барыга и уходит, резко и решительно.
– Суета сует! – запускаю я ему вдогонку.
…однако музыка, странная тяжелая музыка, идущая из зала медленно, но уверенно начинает поглощать мое сознание. Дискотека в аду, что может быть отвратительней и похабней? Пир во время чумы отдыхает… Ладно, пойдем, посмотрим на новые оперы. Интересно, кто сегодня за пультом?
За пультом оказался странный полумертвый–полуживой бес с прозрачным телом, внутри которого можно разглядеть все органы, включая малюсенькие размером с детские кулачки, непрерывно сжимающиеся легкие и огромное размером с голову бульдога бьющееся, словно пульсирующее в такт музыке, сердце. У беса отрублена половина головы и мозг, медленно стекающий с затылка придает ситуации наиболее расслабляющую атмосферу. Еще у него длиннущий язык, временами вылетающий на пять – шесть метров в сторону зала и отсекающий конечности, уши, носы, неосторожным посетителям, которых сие действие моментально приводит в экстаз.
Публика полностью соответствующая ди–джею: голые девицы с кусками плоти, с отрубленными конечностями, некоторые натуральные скелеты, или полускелеты. «Молодые люди» с украшениями в виде самых настоящих и самых разнообразных выростов, мутаций из лосиных рогов, поросячьих носов, волчьих морд, и медвежьих лап. Все они страшно извиваются под подобие смеси «Рамштайна» и Бетховена, с добавлением «Аве Мария» Иоганна Себастьяна Баха в паузы, когда бес замирает, прежде чем выбросить свой язык и срезать очередной кусок плоти у зазевавшегося грешника.
Самое ужасное, что большинство посетителей нормальные люди, примерно такие же, как я, находящиеся под непрерывным подавлением, со стороны «бесовской» части аудитории. На моих глазах «человек», точнее подобие человека с кабаньей мордой, в несколько секунд разгрыз действительно красивую девушку, и, подняв окровавленную морду, заорал на весь зал «Аллилуйя, хвала господу нашему Иисусу Христу!». Вероятно, этот человек был в реальной жизни кем–то из околорелигиозной тусы, вроде «Новоуральской церкви Христа», о которой я неоднократно слышал при жизни. Почему мне так показалось? Слишком естественно он прокричал «Аллилуйя!», в тот момент, когда разорвал человека. Под ноги ко мне прикатилась отрубленная, точнее отгрызенная голова симпатичной девушки, которую только что растерзал бес.
Пауза…
И снова смесь «Рамштайна» и Бетховена!
Стены помещения выложены из гигантских костей, каких–то слишком больших животных. Потолок состоит из десятков тысяч человеческих глаз, которые впаяны в тело бетона, и смотрят на тебя, неотрывно и не мигая. Причем все до единого глаза живые и непрерывно перемещают свои зрачки в самые разные стороны, следя за действием на сцене и танцевальном зале. Глаза действительно живые. Некоторые временами на ниточках нервов медленно и внезапно опускаются вниз, видимо за тем, чтобы увидеть самое интересное. Сама сцена, на которой безумствует ди–джей, натуральное живое существо, точнее монстр в виде гигантского желудка, который мерно шевелится в такт музыке. Во всем чувствуется смерть и наслаждение. Люди расслабляются, люди отдыхают, люди пытаются уйти от реальности омерзительного бытия. В очередной раз замечаю, что людям действительно здесь хорошо: ни чудовищная музыка, ни монстры, ни даже ди–джей их не шокируют, скорее, заставляют отвлечься.
Я оглядываюсь и начинаю судорожно искать моих собутыльников. Одно хорошо в аду: быстро трезвеешь, помогает в этом банальная регенерация, без которой существование в аду невозможно.
«Интересно, каким образом мне удалось сохранить здесь нормальный человеческий облик спустя даже тысячу лет?» – думаю я.
В задумчивости я прохожу охрану и оказываюсь на улице… Достаю косячек лигдизиона и закуриваю его, размышляя о Брунетто Латини…
Как мы познакомились – это целая история.
Могу рассказать.
10. БРУНЕТТО ЛАТИНИ
Вообще мы познакомились с ним на каменоломне, где я некоторое время подрабатывал на новую магнитолу для Ксении Тупицыной, моей первой подруги в аду. Таскать на себе стокилограммовые плиты занятие не самое интересное, под непрерывное подстегивание и щелканье кнутами.
Там я сразу обратил внимание на одного совершенно спокойно воспринимающего ситуацию грешника, который отличался от всех остальных, что был особенен в своем тихом отшельничестве. На нем словно лежала печать благородства и чистоты, которую никогда не увидишь в реальном мире. Я увидел избранного грешника, полностью отрешенного от всего суетного и мирского, своеобразного монаха, философа, пастыря, но никак не грехопаденца. Каменоломне Брунетто Латини не изменял никогда, и когда переходил на следующий круг, также первым делом быстро искал каменоломню, а находя ее, приступал к своей методичной и непрерывной работе по строительству очередного коттеджа, для очередного важного беса. Иногда мне казалось, что он строит не «бесовские» коттеджи, а церкви или монастыри. Настолько искренняя была его вера в момент его работы. Он строил и строил, он таскал на своей спине эти чудовищные блоки, каждый из которых был размером с небольшого быка. Его гигантские мускулы переливались под чудовищной тяжестью, которая буквально не ощущалась на его удивительно чистой и ровной спине. Если бы этот человек воскрес, и предстал бы в мир живых таким, каким я его увидел там, в каменоломне, то, наверное, смог бы двумя пальцами раздавить голову чемпиона мира по тяжелой атлетике. Удивительная гармония совершенного интеллекта и совершенно неодолимой для нормального живущего на земле человека физической силы сочеталась в нем с совершенной душевной чистотой и уверенностью в необходимости и значимости того, что он делает.
Так происходит, что временами одни из числа «важных персон» начинают строительство особняков, на Железных горах. Однако спустя самое короткое время, приходят к власти другие «весьма важные товарищи», и первым делом ломают прежние особняки, дабы построить на их месте уже собственные. Естественно, вся работа грешников мгновенно идет прахом, так как будто ее и не было. Брунетто Латини сие обстоятельство никогда не смущало, он относился к подобным переменам абсолютно спокойно и немедленно приступал к строительству нового коттеджа для нового представителя власти. А строил он так, будто старался для своих детей.
Сам же я, потаскав пару десятилетий все эти камни, весом в центнер–полтора, забросил сие занятие из-за отвращения к бесам. Меня убивала не пытка, пытку я еще мог перенести, а то, что спустя самое короткое время вся моя работа превращалась в пыль и пустоту. Я не мог воспринять бессмысленной работы на черта. Брунетто мог! Более того, он наслаждался этой работой, чувствовал себя в работе не грешником, но пророком. Брунетто был много, много, сильнее меня. Но ко мне он относился с искренним уважением, также как и ко всем остальным, даже самым ничтожным существам, которые его окружали. Бесов же он, просто не видел и не ощущал.
Меня носило по волнам эмоций. Однажды я «заболел» и впал в тяжелейшую депрессию: не хотел ни сеть, ни пить, ни выходил из дома, просто лежал и смотрел в пустоту и так лет пятьдесят примерно… Помог мне, Брунетто, который шутками и добрыми беседами утащил меня снова на каменоломню, и видит бог, это был самый прекрасный год моей жизни! Еще один год работы рядом с Брунетто… Однажды я его спросил:
– Скажи мне, а почему ты здесь? В чем твоя вина и как ты можешь здесь находиться?
– Понимаешь, Лев, не моя вина в том, что я, как ты говоришь, «здесь». В том, что я «здесь», в этом как раз нет никакой и ничей вины, и это абсолютно несущественно. Ты все время ждешь, что что-то должно с тобой произойти. А ты не жди. Ничего не произойдет такого, что бы помогло тебе. Ты просто воспринимай все, как данность. Представь себе, что ты не «здесь», как ты выразился, а там, где ты всегда хотел бы оказаться. В самом лучшем месте на Земле. Это как у Гераклита: все истинное чисто.
– Я так не могу, – ответил тогда я.
– Напрасно, – сказал Брунетто и мы продолжили работу.
Я его, конечно, понял, но избавиться от страстей для меня оказалось невозможным, и я… отстал от Брунетто на круг. Как я проклинал Сатану, чтобы догнать фьезолийца снова! И догнал! И был счастлив!!!
Так, работая иногда вместе, иногда просто встречаясь. Всякий раз я шел к нему в каменоломню, а не он ко мне, мы медленно и неспешно опускались и проходили круг за кругом.
И не старели…
А вот другие на моих глазах превращались в пыль и ничто…
Многие от тоски, точнее от нарастающей и поглощающей саму душу и само существование пустоты, отрешенности превращались в растения. Другие шли на переработку в сами коттеджи уже даже не в качестве рабочей силы, а скорее, в качестве материала для строительства. Это называется умереть дважды. Таких были тысячи тысяч, но я не стал таким, именно благодаря Брунетто Латини. С тех пор я шел за ним как собачка, прекрасно понимая, что станет со мной, если вдруг потеряю фьезолийца из виду.
Но я не мог работать в каменоломне больше года!
Мне нужны были открытия и непрерывный контакт с реальностью. Поэтому чаще всего я предпочитал встречаться с ним на Игольной горе, во время «утренних зарядок». И там, в паузе перед коллективным купанием, у нас происходили самые интересные беседы.
11. РАЗГОВОР С ДЕБИЛАМИ
– Так, мужики, я говорю серьезно, я хочу в бар, я хочу пройти вон к той стойке, там сидит мой друг.
– Ты имеешь в виду, что там сидит тот труп? – Ответил один из охранников на входе. – Билет у тебя есть?
«Вот это да! Билет? Какие еще могут быть билеты? Мы здесь расслабляемся, пытаемся уйти от реальности. Черт время! Времени осталось мало, скоро надо садиться на такси и гнать домой к Анастасии в теплую постель», – все эти мысли пролетели у меня в голове в одну секунду.
Охранник протянул длинную крючковатую лапу с копытом в сторону моей головы, то ли решил меня погладить, а вероятно просто захотел пробить мне череп. Я увернулся.
– Мы теряем время господа, прошу вас ради бога…
– Ради чего??? – изумился один из охранников и посмотрел на другого.
– Ты что буровишь, ублюдок? – спросил второй с очень озабоченной мордой. – Ты что, «скинхед», какого ты «бога» здесь увидел?
Форезе с любопытством посмотрел в мою сторону. Проклятый туринец все еще сидит за своим столиком рядом с двумя «прекрасными дамами». Еще пять минут назад я ненавидел его, а сейчас мое сердце буквально вырвалось из груди к нему.
– Форезе! Помоги…
– «Бог» тебе поможет, шлюха! – отвечает мне за Капучини один из охранников, в следующую секунду его копыто разделяется и превращается в меч… Самый натуральный меч из самой дамасской стали, той самой, мечем из которой можно опоясать себя, настолько она гибкая, и в тоже время… острая. А спустя одну сотую секунды, не больше, я почувствую, как уже моя рука отделяется от тела. Отделяется и падает вниз как в фильме «Нечто–2».
Что еще остается делать в такой ситуации? Оппонент, в данном месте «высший закон, суд и справедливость в оном лице», уже достал нож и в ближайшие десять – двенадцать секунд максимум должен изрубить меня на куски и выкинуть на помойку, на ту помойку, которая на заднем дворе этого бара. К утру сожрут червяки, шансов на воскрешение после этого пятьдесят на пятьдесят… Ну что в такой ситуации можно сделать?? А ничего нельзя сделать! Можно только потерять сознание, что я и делаю, предварительно крикнув:
– На моей руке номер, твари вы, а не бесы! – и проваливаюсь в темноту…
…
(темнота)
– Так, а что он тогда мурил про какого–то «бога»? – слышу я в той самой темноте куда провалился.
– Дурик наверное, или «дури» нажрался…
– К какому столику он мылился?
– Вон к тому посредине.
– Тому?
– Нет к тому с нашим верстальщиком, этим как его… из Турина.
– Там «скины» сидят?
– Нет, нормальные пацаны.
– Нормальные пацаны, а с таким уродом ходят.
– Что с ним делать?
– А ничего, разбудить и отправить туда же, пусть сами с ним и разбираются.
– Ей пацан, дурик, ты меня слышишь? – и меня извлекают из «темноты».
(свет)
…
– Что такое? – спрашиваю я и вижу, как один бес крутит в своих костлявых лапах… МОЮ руку, мою отсеченную руку, разглядывая на ней клеймо номера.
– Ты что сразу не мог сказать, что у тебя номер на руке? – спрашивает охранник.
– Ну… вы… вы же увидели его, значит мы разобрались или нет? – осторожно спрашиваю я ни на что буквально уже не надеясь.
– Разобрались! – хмыкает охранник и хватает меня за загривок, что называется за шкирку, и бросает к столику Форезе. В том же направлении спустя секунду летит и моя отрубленная рука.
– Не забудь, когда будешь выходить, не предъявишь – «бог» тебе не поможет! – слышу я голос второго охранника и приземляюсь рядом со столиком Форезе. Шлюха с «ирокезом» на голове презрительно громко смеяться, так как будто увидело нечто самое смешное в мире.
Форезе делает какой–то знак охране, «мол, все в порядке»!
– Форезе, я больше никогда не пойду в этот бар! – кричу я и снова проваливаюсь в темноту.
– Не пойдешь и это правильно! – весело замечает Форезе. – Нечего здесь делать!
Очнулся!
Нахожусь снова в подсобке, причем опять рядом с девицей, но не первой с «ирокезом» на голове, а со второй, с той, у которой уже был снят скальп.
– Привет! Ты как в порядке? – слышу я ее немножко противный голос.
– А ты? – машинально спрашиваю я.
– А я нет! – со вздохом отвечает девушка. – Я не в порядке.
Я не знаю, что ответить, как всегда не знаю, задаю самый банальный вопрос:
– Ты давно здесь живешь?
Вместо ответа она показывает мне свои руки, на которых подобно татуировки остались следы давних порезов.
– С той самой поры как сделала ЭТО, «там» на Земле, видишь, еще следы остались, они теперь никогда не пропадут, так мне сказали. Они мне теперь напоминание о моем поступке «там».
– А зачем ты это сделала?
– А затем, что жизнь осточертела, – говорит она и улыбается.
– Но здесь тоже «жизнь»? Если так можно выразиться…
– Вот именно, здесь все, то же самое. Я уже ничему не удивляюсь, а когда мне задают вопрос, «зачем я это сделала?», всегда отвечаю, «а потому что все задолбало!» И там и здесь.
Я снова не знаю, что спросить, и спрашиваю очередную глупость:
– Скажи, не… а ты хочешь сейчас повторить свой поступок? Просто чтобы развлечься?
– А смысл?! – совершенно внезапно для меня отвечает девушка. Я лично предполагал, что ответ будет: «тварь, подонок!»
Мы замолкаем, и из коридора до нас доносятся звуки очередного адского «унса–унса!».
– Мы несем наказания за грехи, правда? – спрашиваю я ее.
– За грехи мы несли наказания «там», а здесь мы просто тусуемся!
– И в этом есть что–то определенно симпатичное, – улыбаюсь я ей, и она вдруг в ответ спрашивает:
– Курить будешь?
– Что, «траву»?
– Ну да, лигдизион.
– У тебя, его много?
– Совсем нет, я просто у подружки украла.
– Ну, тогда, наверное, не надо. Я думаю сделать так: сейчас уйдем из этой помойки и погуляем по городу, согласна?
– Я теперь на все согласна! – отвечает девушка, и наконец, мой дух возвращается к первому состоянию человеческой души: гармонии и покою. Наконец–то нашел, с кем погулять и побеседовать, кроме Брунетто Латини.
– А твоя подружка, кто она?
– А моя подружка бывшая девчонка Филиппа Киркорова, если знаешь такого.
– Нет, я этого «дебила» не знаю, – отвечаю ей я, но сразу понимаю, о чем идет речь. Речь идет о том, что ее подружка из интеллигентного пространства: среды журналистики, MTV, какой-нибудь «фабрики звезд» и тому подобного.
«Этот чудовищный диспут никогда не кончиться, – думаю я, – надо его прервать».
– Пойдем лучше домой. Город хороший, погуляем по нему! – говорю ей я и глажу ее милые нежные руки на запястьях которых четко видны вечные несмываемые и незарастаемые шрамы, свидетельства той глупости, которую она совершила там, на Земле, прежде чем отправиться в Ад.
– Пойдем! – радостно отвечает девушка, и мы срываемся с места.
– Так, вы куда? – возникает из-за стола проклятый туринец.
– Мы домой! – радостно отвечает ему моя спутница.
– Так, еще раз с кем и куда? – еще сильнее тупит Форезе.
– Домой и со Львом, – отвечает ему держащая меня за куру грешница.
– Тебе на какой круг? – спрашиваю я ее
– Наверное, на девятый! – еще более весело отвечает она мне, и я понимаю, ей все равно куда.
– Не забудь руку предъявить охране! – кричит из-за стола туринец, а его спутница с «ирокезом» на голове опять люто и хищно смеется.
– Не забуду! – вяло отвечаю я и иду на выход.
12. ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ
Ночь, напоминающая скорее день, еще один день, проведенный в Аду который ничем не отличается от всех предыдущих на планете «Подземля». И удивительно красивый ночной город.
Нет, я не оговорился, город действительно прекрасен, чист в своей черной и незамысловатой гармонии. Все дома здесь частные индивидуальные жилища, каждое из которых наполнено своим внутренним поиском смысла, охватывающего грех каждого и искупление оного.
Вот небольшой дом в виде кабаньей морды с двумя человеческими черепами у входа. За ним три – шесть самых убогих жилищ и одна бочка, видимо для киника. Далее гигантское сооружение – сложенное из человеческих костей, вперемешку с булыжниками. Затем ряд совершенно бесформенных зданий, самой разной конфигурации без всякого плана и какого–либо осознанного построения. Все и вся крайне запущенно. В окнах домов нет стекол, иногда окна затягиваются пленками – слизистыми оболочками живых существ, кожей, чем угодно. Попадаются и лубяные окна, но их мало. Дверей нет нигде, просто пустые проемы. Идя по улице можно видеть, кто чем занимается внутри своих жилищ. Ставить даже железную дверь, тут бесполезно – утром первый же бес выбьет ее либо своим копытом, либо бичем из раскаленного железа, при этом практически наверняка изобьет жильцов. Улица седьмого круга тянется на тысячи километров, нигде не прерываясь, она идет вдоль железных гор, на которых торжественно стоят гигантские постройки самих бесов.
Дома бесов уже какая–то параноидальная смесь ужаса с веселым настроением. Они также построены без всякого плана, без какой–либо схемы, невероятно помпезны, исполнены из самого дорогого материала, чрезвычайно громоздки и неуютны. Нет даже двух зданий, похожих друг на друга и нет ни одного здания соответствующего правилам архитектуры, или какому-нибудь архитектурному стилю. Они поражают своими колоссальными размерами. Некоторые из них превосходят египетские пирамиды или Колизей. Они возводятся с невероятнейшей скоростью и с такой же скоростью исчезают, отдавая свои строительные материалы на постройки других бесов. Улица бесовских дворцов тянется по железным горам вдоль всего периметра круга. Она возвышается над городом страданий, подавляя людей, определяя жилища человечков, как жилища тараканов, мелочи и мерзости, недостойной в принципе своего существования, но почему–то существующей. Эта улица власти и бессилия одновременно: власти над материалом, и бессилие перед природой, самой природой Ада, который уничтожает все эти строения также быстро, как создает.
В эти виллы простому жмурику вход воспрещен, если только он не строитель. Брунетто Латини строит дома и в этом выражает свое скрытое презрение к ним. Он словно показывает бесу: «Это будет построено для тебя, чтобы ты исчез, а затем я буду строить другому, тому кто придет вместо тебя в наказание мне». В этом смысле Брунетто действительно стоик, потому что привык к жизни, и она не вызывает у него ни малейшего отвращения. Я, все тот же киник, и потому на посещение домов бесов мне времени всегда не хватает. Для меня они просто фантомы.
– Скажи, – спрашиваю я свою спутницу, – а ты не раскаиваешься в своем поступке?
Она вздрагивает, видно, что вопрос ей очень не понравился, твердо сжимает на секунду губки, но потом улыбается и отвечает:
– Нет!
– Почему? – спрашиваю я.
Минута молчания.
– Потому что там были другие бесы, а здесь жизнь как жизнь.
– Я тоже не раскаиваюсь, абсолютно! Чему нас учили, чем пугали. Вот идем по Аду, натуральному тому, в котором оказались. Понимаешь, Ад на Земле это нечто совсем иное, это гораздо страшнее, потому что он угрожает смертью или чем–то еще более плохим. Здешний Ад, вот место, куда бегут грешники просто от отчаянья жизни и от мирской суеты. Это скорее спасение, чем наказание.
– Мне пора идти! – решительно прерывает меня она. – Я ловлю такси!
– Подожди, я заплачу!
И тихо думаю про себя: даже в Аду не научился разговаривать с девушками… А что толку, раз не обучаем, значит, и не научусь никогда, хоть тысяча лет пройдет, а хоть тысяча столетий…
– Напиши мне письмо, или звякни по «телефону» – просит она.
– Нет «телефон» у меня не работает, бес сломал однажды, новый не приобрел. Я кстати, хорошо зарабатываю, у меня много денег, я работаю на каменоломне.
– А зачем ты мне это говоришь? Я за тебя замуж не собираюсь, кажется?
– Просто сообщаю. Кстати я и так женат.
– Такси! Такси! – орет девчонка и останавливает нечто похожее на труп лошади с вынутыми потрохами, такой железный манекен с чудовищем в виде человека с головой краба за рулем.
Девчонка на мгновение подносит свое лицо к морде краба, краб что-то отвечает, шевеля челюстями. Девчонка оборачивается ко мне:
– Все я поехала, напиши или позвони, может быть, увидимся в следующий раз завтра или лет через десять!
– Кто знает, может и никогда, – вяло отвечаю ей я почти шепотом.
– Чао! – кидает она мне и исчезает внутри железного трупа лошади.
– Чоа! – отвечаю ей я, переставив две буквы в коротком слове.
Железная лошадь вспыхивает, начинает вонять какой–то невероятно удушливой мерзостью, а потом срывается с места и улетает буквально со скоростью метеора. Машины в Аду перемещаются со средней скоростью не менее двухсот пятидесяти – пятисот километров в час. Они едут по костяным рельсам, топливом их являются человеческие мозги – самое лучшее топливо в мире. Иногда в мозги добавляют легкие (звериные или человеческие) – они служат маслом. Данная машина – дорогая, такие железные тачки мы называем «иномарки». Бывают еще «деревянные» машины, машины из человеческой кожи, из смолы (их называют «мыльницы»), из мяса (это привилегированные тачки, «биомеханика» – на них ездят бесы) и из… фекалий. Последние в этом списке агрегаты мы, те, что русские, называем «запорожцы», те, что немцы – «трабанты», а жители США – «хонды». Фарами у машин служат глаза разных животных, в частности у «биомеханов» – фары-глаза орлиные.
Деньгами у нас являются монеты, сделанные из крови. Кровные деньги – в буквальном смысле слова, то есть. действительно честно заработанные. Мехароботы – «блохи» собирают кровь прямо с ваших шрамов и относят бесу. Бес потом делает из крови монеты с отображением на «орле» вашего лица и выдает им зарплату... раз в год. На «решке» изображен номинал: от одного до тысячи «страданий». Даже здесь у бесов фантазии не хватило: назвали бы «тысяча пыток»… Люди их просто называют – «кровули». Так понятней и относительно логичней (если учесть, что страдания в Аду страданиями не являются, а представляют собой просто жизнь).
«Прощай моя подружка! – думаю я, – никогда мы с тобой и не увидимся, вот тоска какая, трахнуться что ли?».
13. ЗАПАДНЯ
Домой к Насте!
Отчаянно пытаюсь поймать машину…
Мимо пролетает «запорожец», пара «мыльниц», четыре «иномарки»
«Богатый район!» – думаю я.
– Пацан, «травы» хочешь, – внезапно раздается, словно сдавленный клещами муторный хриплый голос.
– Это кто «пацан» по–твоему? – отвечаю я голосу. – Я здесь уже полторы тысячи лет, а ты что за хрен с горы.
– Сгоры сгоры, сгоры в геене огненной, – отвечает мне странный голос, – «травы» хочешь?
– Без смолы? – спрашиваю я.
– А то как!
– Сколько стоит?
– Два кровуля за пачку.
«Куплю Насте – думаю я, – а стоит ли?».
– Давай коль не шутишь…
– Попался! – раздается бесовской голос, и я проваливаюсь в темноту…
…
Дом, где живет Настя, напоминает Замок в упавшем сумраке ночи…
…
Бесовская «мыльница» несет меня в сторону железных гор.
«Вот и приехал, – думаю я, – за что карает меня, в чем я опять перед ним провинился?»
Машина из смолы и медленное сокращение расстояния до гильотины.
Все внезапно, все слишком быстро, чтобы успеть подумать, все как ВСЕГДА в аду.
…
– Мужики, а я на «утреннюю зарядку» не опоздаю из–за вас?
– СЕЙЧАС ОСТРЯК БУДЕТ ТЕБЕ «УТРЕННЯЯ ЗАРЯДКА»!
(текст, дальнейшее продолжение, пока на паузе)