Я посмотрел сегодня с утра в зеркало,
И, что же ты там увидел ?
Опять не то…
( Из диалога М. Светлова с И. Игиным )
часть первая
ФРАНЦУЗСКОЕ Ч/Б
Удивительное дело, Париж ассоциировался у него с Лувром и собачьим дерьмом. Лувр было отовсюду виден, дерьмо тоже. Когда - то, под влиянием навязчивого Хэма, он за глаза полюбил кальвадос и район Монпарнас. Мальчика звали Кит. Он не знал точного определения своей профессии, поэтому работал по старинке, не вдаваясь в подробности. Когда служишь в банке, то точно знаешь, что ты клерк, когда работаешь на телевидении, то лучше не задумываться. Хотя позвольте, вот человек, который сопровождал его в путешествиях, точно знал, кто он. Раз в руках камера, значит я оператор, так рассуждал Жорик, и это было правдой. Жорик смотрел на города, в которых ему довелось побывать, только через объектив своей камеры, то есть в черно- белом варианте. Как-то, прибыв в славный город Реймс для съемок известного шампанского, Жорик не удивился, обнаружив знаменитый Реймский собор черно- белым, по городу ходили несчастные черно-белые жители и цвели нецветные тюльпаны. Впрочем, выпитые накануне в Париже пять бутылок Бордо, придавали картинке гармоничный красноватый оттенок голландской живописи. На съемки телевизионный дуэт прибыл торжественно, по-русски, нетрезвым. Черный представительский Рено-сафран въехал на территорию замка, принадлежавшего Кликовскому шипучему продукту. Открылись ошеломляющие виды. «Какого - такого, предупреждать надо», заерзал на кожаном сидении Кит и посмотрел на свои шорты. Последние, так же как и майка Жорика, оказались залиты винным продуктом из конкурирующей фирмы. «Ладно, хоть бы шампанским, не так стыдно бы было», подумал Кит. Между тем, машина остановилась, и к ней подбежали несколько проворных лакеев в белых перчатках, церемонно раскланиваясь, взяли багаж, то есть телевизионную аппаратуру, понесли зачем- то в замок, Жорик и Кит тяжело поплюхали следом. Зачем нам в музей, жалобно булькнул растрясшийся в машине Жорик, помыться бы. Да, действительно, уважаемые, с трудом составил английскую фразу Кит, нам бы вещички в номер. А вот это как раз и есть ваш номер, месье , торжественно пропел лакей, номер другого месье рядом. Жорик, не сдержавшись, икнул, пропали, подумал Кит, вспомнив кадры из фильма Мимино. Было тут от чего удивиться : в помещении века так 18, оказалось четыре залы, кровать с балдахином, библиотека, приемная, посеребренная ванная была развернута прямо к огромному окну, чтобы всякий купающийся смог оценить безукоризненный сад во дворе, колокольчик для прислуги. Запереться и никого не пускать, во всяком случае, до завтра, когда прибудет нормальный переводчик, подумал Кит и повернул ключ в двери. Ровно через полчаса в дверь культурно постучали. Полный тревог Кит сделал поворот ключа в обратную сторону. На пороге он увидел лакея, который торжественно и чуть картаво, возвестил
, что господин такой-то, причем при упоминании этого имени он закатил глаза, давая понять, что персона весьма солидная, ожидает обоих месье в розовой гостиной, на предмет пообщаться. Пропали, уже второй раз за день зашевелилась одна и та же мысль. В пожарном режиме, отыскав в гардеробе более менее приличные рубашки и брюки и одев в цивильное успевшего заснуть и поэтому уже окончательно дезориентированного Жорика, Кит тревожно открыл дверь в великолепную залу называемую местными розовым. Только бы Жорик не икал, Кит посмотрел на впившегося в его правую руку верного оператора, а там, может, и проскочим. Перед ними сидел холеный господин в высоком кресле, с длинным французским носом и в отутюженном костюме. Антре, антре, господа, заискрился он улыбкой, как бенгальский огонек. Господа, в позе сиамских близнецов сделали четыре рискованных шага и, разлепившись, упали в спасительные кресла. Лакеи стали разносить длинные фужеры с шампанским. Меня зовут Жан Кристоф де Фобур и я вице-президент компании Вев Клико понсардин, продекламировал холеный господин голосом Левитана объявляющего о взятии советскими войсками Пскова. А можно водочки, поморщился Жорик в сторону предложенного фужера с шампанским, Жан Кристоф принял это за приветствие, кивнул в ответ и продолжил. Надо сказать, что Кит понимал из этого рассказа, учитывая хороший английский Жана Кристофа, процентов 25-30, Жорик разбирался в языках гораздо хуже, чем в своей камере, он знал 5 генеральных словосочетаний, из которых хау матч было самым сложным, поэтому предпочитал тягостно молчать, обводя присутствующих хрустальным взглядом. Между тем вице - президент уже хлопотал об ужине, извиняясь, что не сможет присоединиться к дорогим гостям, мол, жена пригласила к вечеру друзей. Неожиданно Жорик встрепенулся услышав знакомое английское слово wife, молния пробежала в его правом натертом от постоянного смотрения в видоискатель глазу, но потухла потеряв дальнейшую нить. А раскрасневшийся от перспективы интересных бесед певец шампанских вин уже динамично гудел что- то о самой вдове Клико, он показывал пышные формы этой дамы, гримасничал и непатриотично сплетничал о ее несносном характере и о том, как она мучила тяжелой работой своих несчастных крестьян, и снова лицедействовал, пытаясь нарисовать портрет женщины, фамилия которой стояла во главе марки, которой он верой и правдой служил. Неожиданно его эмоции захватили и Жорика. Желая немедленно принять участие в разговоре, забыв о подводных минах, поджидающих всех неискушенных, произведенный на свет в Нижнем Тагиле Жорик восторженно ловил своим черно - белым взглядом незнакомую речь и красноречивые жесты, и уже не в силах сдерживать себя от общения поднял свои худенькие формы из кресла и направил указательный палец в направлении к длинному носу будущего собеседника. Последнее описание увлекшегося Жана Кристофа уже походило на хвастовство рыбака, азартно начертав в воздухе дуги грудей почтенной вдовы, он и услышал задушевный Жориков вопрос «Your wife?»… Разговор на всей скорости врезался в столб. Жан Кристоф с остатками нерастраченных слов в горле плюхнулся в кресло и стал похож на размороженную рыбу. Жорик после вопроса тоже как то ослаб, и растратив всю свою интеллектуальную силу затих. Повисла красивая как ночь пауза, можно было услышать, как шипят пузырьки шампанского в высоком бокале. Тишину нарушил Кит – «За удачные съемки» произнес он своевременный тост.
Город они покидали вечером следующего дня. За окном черного Рено-Сафран проплывали черно-белые люди, знаменитый черно-белый Реймский собор, прощаясь, укоризненно качал своей острой головой. И все - таки Бордо, оно лучше, мечтательно сказал Жорик и икнул.
Часть вторая
ПАРИЖСКОЕ АНТРЕ
Так вот, собственно о Париже. Помимо вездесущего дерьма с помощью путеводителя и мозолей на ногах в Париже можно обнаружить еще кое-что. Глоток кофе, таблетка от головной боли, и город оставляет на тебе след, как засос на шее. Ты начинаешь отличать вспоротые кишки центра Помпиду от консервного ножа Эйфелевой башни. Ты понимаешь, что места в бистро только для карликов, и что самое ужасное- повстречаться с Русскими туристами. Город смотрит на тебя своими створчатыми окнами и уговаривает съесть круассан. Не сядьте в лужу, месье, выучите несколько французских фраз, хотя бы из уважения к местному булочнику.
Город немедленно это оценит и закружит тебя в водовороте шарфиков, запахов кофе и бензина, немыслимой арабской речи и серятины дворцов.
Свой десятый приезд в Париж, Кит отметил широко. Он поселился на Сен Дени, в отеле без названия, для проституток, все остальные, по уверению старожилов, были разобраны. Вечером выпил чашку соленого чая в бистро, по дороге домой нашел на улице сто франковую купюру, а ночью простудился.
Утро встретило его моросящим рассветом и звонком товарища по несчастью, в смысле совместной работы. Несчастье звали Степан Беленький. Он был местным, глубоко парижским. Париж был его резервацией, его Шамбалой, местом, где водка для эмигранта стоит так дорого, что не измеряется стаканами, как принято. В свое время, не наскребя три семьдесят пять законных, он тихо снялся с московского причала, сказал сам себе по-гагарински «поехали» и взлетел. Новая родина не встретила его даже чашкой каппучино, предлагая вместо этого прорывать траншеи в Южных регионах и заниматься посконной поденщиной, в то же время, его внутренняя сущность, в которой явно преобладали бунинские молекулы, требовала большего. Мсье Беленький держал в потайном кармане замусоленный карандаш и блокнот, чтоб не пропустить музыку сфер, и это было серьезно. Потихоньку нащупывался и образ, не имея Чеховских очков и Толстовской бороды, он носил дырявые кеды.
В ту дождливую ночь вдохновение не пощекотало его даже после трех добросовестно скрученных папиросок, тогда он набрал телефон гостиницы, где портье был трезвым только шесть раз в год. Кит (имя которого расшифровывалось как Коммунистический Интернационал Телевидения) сонно снял трубку и услышал знакомое: «Вуаля! Кончай понты гнать, а бабки тормозить», тогда он вспомнил, что в Париже.
Часть третья
ТАНЕЦ ЖИВОТА
По части организации у Беленького было не то, что с литературой, организовывал он не в стол. Степа применял изощреннейшие пытки, терроризируя пресс-секретарей и менеджеров, Хитро маневрируя, шел свиньей и клином, разбивался на фаланги и легионы, а иногда очаровывал русалкой. В результате искомая звезда сдавалась на милость победителю, то есть телевизионной группы. В задачи Кита входило накинуть на плечи понтовый пиджачок, гордо появиться на поле боя и на манер матадора воткнуть саблю в полудохлого быка. Впрочем, не без казусов. Как- то привезли одну певицу, из главных, в «Русскую столовку», так ресторанчик называется, на съемку, певица со свитой спустилась в подвал и получила по носу запахом котлет, да тут еще и муха пролетела. Певица от возмущения охрипла, и как говорят, еще два дня не могла петь. Но в-остальном, все было как в аптеке, днем не пили, снимали звездунов и звездуних, работали весело, переругиваясь, без мордобоя. Кит часто задавал себе вопрос, что объединяет их, таких разных, с усиленной тяжестью жизненного восприятия ? В эту 10 по счету командировку, можно было с уверенностью сказать - живот.
Киту жизнь отравляло несварение желудка, у Степы Беленького наоборот живот чрезмерно переваривал, а Жорик загадочно им потел, проявляя на майке витиеватые узоры тайных обменных процессов. Как- то на съемках под Страсбургом, где камера Жорика фиксировала интереснейшие процессы в жизни эскадрилии Нормандия-Неман, животы особенно проявили свой мерзкий характер. Военные приняли их радушно. Можно даже сказать радостно, как новые двигатели для самолетов. Они повели гостей не в Ленинскую комнату как у нас принято, а прямиком в столовую, где был предложен обед с вином. За антре проклятые животы повели себя по-свински: Степино лицо стало цвета «Вечерняя Сахара», У Кита для разнообразия, отливало хром - кобальтом, Жорик за компанию вспотел. Летуны переглянулись. Дальше начались собственно съемки и дело пошло совсем дрянь. Степа забывал переводить, часто убегал и дергал правой ногой, Кит забывал спрашивать и суровел лицом. Жориков живот солидарно потел. Военные стали шептаться, уж не по шпионскому ли делу, эти русские клоуны? Потом, видимо решив, что просто идиоты, интеллигентно продолжали показывать. Но смотреть, а тем более снимать уже не было никаких сил. Степа окончательно и бесповоротно ушел в подполье, а Кит опрокинул камеру. И тут случилось невероятное, нет, не то, чтобы у военных кончилось терпение, у них у каждого за плечами по несколько десятков боевых вылетов, просто по непонятной причине у Жорика начисто прекратилось потоотделение живота, то есть несколько минут назад потел как миленький, и все вроде к этому даже привыкли, а тут нате, высох как неполитый цветок. На обратном пути, уже в поезде, отходили от пережитого и делились впечатлениями. Все животы вели себя послушно.
Степа потягивал спасительные веселые папироски, Жорик, не чуждый искусству, лежал с фотоаппаратом в проходе, ища нужный план. Его живот умеренно потел, все в пределах нормы. Вот ведь, осоловело сказал Степа, урча своим животом, можно ведь было наоборот, по- человечески, обосраться в поезде, а у военных …договорить Беленький не успел, его уже немолодое лицо исказила жуткая гримаса ужаса и страдания, правая рука дернулась и потянулась вперед, левая осторожно легла на живот. Раздался щелчок и вспышка, Жорик наконец-то нажал на спуск.
Часть четвертая
ГРУЗИНСКАЯ КУХНЯ В ИЗГНАНИИ
В Париже, когда голодом подвело живот, прямо скажем, есть где поправить эту досадную ошибку природы. Вашему вниманию представлен всевозможный морской гад: влажные устрицы, интимно приоткрывшие свои створки мидии и загадочное «эскарго» (не пейте водичку с лимончиком из пиалы, это для мытья рук) «Мясные животные» то же не забыты. Немецкие «шукруты», греческие хрюни, эльзасские утки и их печень в отдельном варианте. Французские вина вообще достойны отдельного эпоса, в стиле песни о Гайавате, (кстати, не вздумайте грызть пробку из только что открытой бутылки в ресторане, на нее нужно лишь важно посмотреть). Но через несколько дней пресное может наскучить и потянет на остренькое, например, на сациви. Но где ж найти грузинскую кухню в Париже? Ответ простой, где грузин, там и кухня. А у кого есть грузинский друг … и вовсе ничего делать не надо, вспоминайте побольше тостов из уважения к хорошему вину, учитесь читать этикетки на бутылках и готовьте печень к гонкам на выживание. Закуска градус крадет, прошелестел кто- то из подхватило пол-страны, где национальная идея построена на желанной халяве. Лучше не забивайте себе голову всеми этими градусами и прочей математикой, к истинному искусству возлияния, это не имеет никакого отношения, так любил говорить Кааха, отличный седой тбилисский парень. Про него даже ходила шутка, что он моет голову отбеливателем. Кааха возражал, говоря, что седина, как патина на бронзе, ее заслужить надо. В Париж Кааха попал в результате землетрясения, которое произошло 11 лет назад в районе горы Мтацминда. Катаклизм и мистика. Отличное Саперави, выпитое накануне самортизировало этот загадочный переход из одного географического состояния в другое, выполнив что- то вроде роли билета первого класса. В Париже Каахе было тревожно, но найдя необходимые приправы в магазине и обзаведясь счастливой семьей, он успокоился. Засаленные на боках черные джинсы, классный пиджак, подарок парижскому народу от японца Кензо, вечное облако дыма от сигарет Честерфильд , улыбочка, от которой женщины от 18 и до 70 начинали непроизвольно кокетничать и, конечно, визажный шарфик вокруг шеи, вот он Кааха. Кааха тоже ненавидел собачье дерьмо и парижские пробки, для которых обычные французские ругательства совершенно не подходили. В парижских пробках Кааха ругался смачным грузинским матом. Отдельная история - суаре на Кахиной квартире. Приготовления могли начинаться за месяц, а могли за пол часа, в любом случае Кааха впадал в состояние, которое испытывают якутские шаманы и африканские колдуны перед совершением жертвоприношения. Всякий уважающий себя грузин чувствует то особое подрагивание пальцев и нервный блеск в глазах, когда торжественно вступает на кухню, как сталкер в зону, понимая, что должен дать честный бой продуктовой стихии.
В начале веселья, но уже после того, как высказаны первые восторги в адрес художника и продемонстрированы руки мастера, не возбраняется представить себя персонажем из фильмов Иоселиани, в разгар, мучительно вспоминать, где находишься, в Тбилиси или Москве, часа в три ночи крикнуть - кто за водкой в ночной? В четыре - перепутать шкаф с дверью, а с утра вставить спички в глаза и изображать работу, с ужасом понимая, что голос похож на всасывание воды в раковину. С утра Каахе нужна собака поводырь, он не может найти свою машину, потому, что для этого надо открыть глаза, а как их открыть, если до восьми утра спорил с каким-то философом-концептуалистом, засевшим в телевизоре, записывал свои возражения на клочках бумаги, а в пол-девятого безжизненное тело было обнаружено женой. Вот после одного такого ночного заплыва по багровым рекам отличного «Кот дю рон» и случился этот симпатичный исторический казус. Кит, Кааха (Беленький манкировал) и Жорик работали в Лувре, в смысле снимали, после интервью с директором Жорик, набирал картинку, то есть попросту направлял свою камеру на луврских голых баб, особенно ему понравившихся, другими словами снимал картины и статуи. В видоискателе камеры ему устойчиво мерещилась бутылка пива. А вот Кааха был совсем плох и, то, что в музее не было кроватей, досадно отравляло ему жизнь. Между тем, Кит, в организме которого чудом сохранилось живое биение, неожиданно и не к месту, заинтересовался, в каких это помещениях проживали коронованные особы во времена, когда еще не было Жака Ширака. Кааха перевел сухим ртом. Служительницы с придыханием пропели какую-то ответную песню, но обратного перевода не последовало, Кааха заснул облокотившись на какого-то бронзового грека. Но после пощипываний и уговоров, все-таки перевел, правда на грузинский, а затем, встрепенувшись, и на русский. «Ну, она говорит, что здесь жила какая-то Анна из Австралии, но я понятия не имею кто это». Так музей обогатился еще одной красивой легендой.
ЭПИЛОГ
Уезжая из Парижа, всегда везешь с собой пяток бутылок вина «Кот дю рон», которое здесь ласково называют «Котик». Две из пяти всегда разбиваются. Всегда бывает перевес на таможне, всегда Аэрофлот и всегда в Москву. Париж отдал тебе ровно столько, сколько ты смог взять, он не жадный. Подмигнет правым глазом из темноты на прощанье Эйфелева башня, в самолете начинают разносить водку. Здравствуй, родное дерьмо.
Май 2002 год.