Ноги едва помещались на узкой полоске карниза. Пришлось плотно прижаться спиной к прохладной стене. Пальцы нервно впились в шершавую поверхность, они затекли и замерзли, их невозможно было ни ощутить, ни пошевелить ими хоть чуточку. Ноги окоченели и уже не дрожали.
Зачем она сняла туфли, прежде чем лезть сюда? Все могло кончиться гораздо раньше...
Она срослась с каменной стеной, распласталась, размазалась по ней. Далеко внизу еле слышно ползли редкие сонные машины, вот стукнула дверь подъезда, и раздался радостный лай собаки.
Она смотрела вдаль перед собой на крыши, покрашенные разной краской, то зеленой, то коричневой, то серой; на совсем еще недавно зеленый садик уже с облетевшей листвой и потому явно подчеркивающий стальную гладь пруда; на свинцовое небо, тяжело нависающее над городом. Оно казалось сейчас ближе, чем земля. Земля... она опустила глаза, взглянув себе под ноги, и тут же подняла их снова вверх. Голова кружилась, и тянуло туда вниз, в пропасть... Но что-то держало, что-то не давало сделать последний шаг…
Ветер рванул воротник ее блузки и швырнул прядь волос на глаза. Сейчас она стояла, будто слепая, но стало даже легче и не так страшно.
Она представила, что сейчас находится с той стороны холодной стены, в комнате, где тепло и уютно. Где из колонок под потолком над кроватью тихонько раздаются звуки музыки любимой волны. Она лежит, раскинув руки, слезы тонкими щекотными струйками сбегают из уголков глаз, скатываясь на подушку. Слезы помогали, смывали горькое и больное, накопившееся в душе. Но последнее время слез не было.
Была горечь, горечь от непонимания и равнодушия. Перед глазами проплывали лица с хищно оскаленными ртами, это не было похоже на улыбки, это был именно оскал, как у зверя, готовящегося к атаке. Глаза не светились добрым огнем понимания, они горели, как раскаленные угли, обжигая и раня. Лица кривились и кривлялись, слюнявые языки выплевывали грубые, несправедливо обидные слова…
Откуда в людях столько злобы и ненависти? Что заставляет их грызться и кусаться, нападая и уничтожая то, во что они не могут верить, чего не могут понять? Гогот, дикий гогот, чуждое человеку гортанное клокотание, подразумевающее смех, разносилось в ушах, перерастая в раскатистое эхо, с каждым мгновением напоминая гром сильнейшей грозы.
Как жить, когда нельзя доверять, зачем жить, когда некому верить, когда тебя не просто не понимают, а даже не пытаются понять, стараются затоптать, избавиться, погубить? За что? Да ни за что, просто для развлечения, для забавы. Кому нужна эта маленькая жизнь, данная одному человечку, простому и не проявившему себя ни в чем великом и высоком?
Она открыла глаза. Замызганный голубь примостился у водосточной трубы, он был также никому не нужен, также никому не мил. Птица прошла несколько косолапых шажков, и вспорхнув, слетела с карниза… она тоже сделала шаг…
И только теперь она вдруг поняла, что так долго удерживало ее на этой холодной грани между жизнью и пропастью. Она поняла, что есть люди, для которых она дороже всего на свете… она увидела заплаканное лицо матери, для которой она все равно оставалась маленькой девочкой в школьной форме, с белым бантом и огромным букетом гладиолусов; впалые от горя глаза отца, для которого она была уже взрослой и рассудительной дочкой, так похожей на него, и которой он гордился; рыдающую сестренку, для которой она всегда была любящей старшей сестрой, советницей и подругой, потухшие глаза любимого, которому она не жалея отдавала свое сердце. Она вдруг отчетливо увидела глаза своих друзей печальные и с укором глядящие на нее…
Дура!! Дура!! Дура?
…но иногда ты просто остаешься один… и тебя подхватывает волна переживаний… и вопросы не решаются потому, что не находятся ответы… порой ты вдруг так остро и серьезно воспринимаешь явную глупость, что она кажется для тебя непоправимой бедой… и потом, если у тебя появится возможность ты посмеешься над этим... потом, если не сделаешь этот последний шаг..
Но почему, почему мы все так поздно понимаем…