На хуторах

Правнуку Сашеньке посвящаю

На хуторах

                Повесть

                Часть первая

                Глава I.

                Неожиданный приезд тёти Варвары


Солнце уже далеко перевалило за полдень, когда из своего укрытия в кустах я заметил, что к нашему подъезду подкатила телега. Из-под веток  с крупными листьями, с помощью которых я сам смастерил себе большой венок и напялил его на голову, видно всё пространство между домами почти до самой проходной на электростанцию.
Эти трёхэтажные дома заслонили собою полнеба, а когда я лёг на землю и спрятался под кустом, то не стало видно и высоченных труб электростанции, из которых валит густой чёрный дым. Я вижу только  этот черный дым, который можно заметить, наверное, за сотни километров. Его часто принимают за пожар в посёлке, потому что за огромным лесом и болотами не увидишь и самих труб. Так говорят взрослые.
Телега появилась в конце улицы, у самого низкого здания, где разместилась почта. Там мы покупаем марки и конверты. Туда посылают меня иногда, чтобы отнести и бросить в ящик письмо. До ящика на улице я не достаю и бросаю письмо в тот, что стоит в помещении прямо на полу у стены около двери. Конечно, думал я, этот ящик поставили специально для меня, потому что  именно для меня  на нём нарисован большущий герб с крупной  надписью “Почта СССР”. Так  сказала девушка в окошке за высоченным барьером.
Я с удовольствием бегаю на почту. Почтовые служащие меня хорошо знают и приветливо улыбаются при моём появлении. “Здравствуй, Чапаев!” - приветствуют они меня почти хором, как только я  появляюсь в двери, которая открывается тяжело и со скрипом. Им я ещё не успел надоесть. Выполнив все поручения, я тут же убегаю, обязательно поблагодарив почтовых служащих за оказанные услуги. Такая любезность с моей стороны их всякий раз неизменно потрясает. Поэтому они всегда улыбаются, глядя, как я открываю эту тяжеленную дверь.
Там мне особенно нравится Дарья Пантелеевна. Да-да, та самая, у которой ямочки на щёчках. Кроме этих щёчек и лучистых голубых глаз я из-за высокого барьера ничего не вижу. Но всегда радуюсь, когда  улыбаются эти ямочки на щёчках и жмурятся лукавые голубые глаза. В неописуемый восторг они пришли, когда я ей объявил, что в конце следующей недели она станет моей женой.
Почему на следующей? - удивилась она.
Можно и на этой, - пошёл я на уступки, понимая её нетерпение.
Все, кто был в то время на почте, шумно радовались моему сообщению, весело поздравляли меня с очень хорошим выбором и дружно хохотали. Дарья Пантелеевна смеялась вместе со всеми, но после этого часа перестала называть меня Чапаевым. Теперь, когда я появлялся на почте, она, улыбаясь, говорила: “Здравствуй, мой любимый!” А если её не было на месте, то её окликали: “Дарья, выходи! Твой жених пожаловал”.
В последнее время из-за усиленной боевой и политической подготовки в войсках я стал редко забегать на почту. Но о любимой Дарьюшке я не забывал. Да и взрослые напоминали ежедневно: “Вон Дарьи Пантелеевны жених помчался, пыль столбом!”
Далеко заметил я эту повозку, тогда, когда она ещё только появилась в конце улицы за почтой. Сразу же приметил, что на телеге восседают два человека.
Бока чёрной лошади лоснятся от пота и блестят, отражая солнечные лучи. Такой лошади в посёлке нет. У нас всё больше каурые. Я довольно часто забегаю в конюшню. И там я знаком со всеми конюхами и лошадьми и знаю каждую по именам. Помню, где чья упряжь висит. Часами могу глазеть на то, как их моют, чистят и кормят. А уж как их запрягают, что и зачем на них надевают - это я усвоил в первый же день. Есть у нас лошади и белые в яблочко, но таких, чёрных, нет. Ей, видимо, долго и далеко пришлось бежать. Она тяжело дышит, отфыркиваясь от пены на губах.
Телега была старая, с покосившимися покотинами по бортам. Эти покотины давно прогнулись под тяжестью сидевших на них ездоков, и никто не подумал, что их  пора  заменить.
Колёса у телеги по самую ступицу замазаны грязью. Где они, эти колёса, столько грязи собрали, придумать было трудно. Да в такую жару, когда за неделю не пролился ни один хоть маленький дождик, и все дороги нещадно дымились от всюду проникающей и удушливой пыли. Лужи везде просто высохли. Взрослые были весьма серьёзно обеспокоены возможностью пожаров на болотах. Нас и вовсе в лес не пускали. А возникали пожары неожиданно. Случись такое - беда. Люди нервничали и принюхивались, не пахнет ли дымом торфяных болот. Пересохли болота. Даже уровень воды в озере, говорят, сильно понизился. А колёса у них (надо же!) были в грязи! Как будто где-то специально в телегу бросали такой чёрной грязью.
На охапке сена в телеге сидели моя тётя Варвара и маленький мальчик примерно моего возраста, который с любопытством оглядывался по сторонам. Понятно, что он впервые в нашем посёлке. Тётю Варвару я узнал сразу же, а вот мальчишку прежде никогда не видел.
Парень крупнее меня, плотнее и, наверняка, выше ростом.  Он не сутулится и гордо, с достоинством, держит свою крупную голову. Русые волосы на ней  аккуратно подстрижены и причёсаны. Короткие, как и у меня, чёрные штанишки, серая в клеточку рубашка с длинными рукавами, на ногах  новенькие коричневые сандалии. “Вот такого бы бойца в мою кавалерийскую бригаду”, - подумал я в тот момент.
- Ты посиди здесь и никуда не уходи, а я поднимусь, погляжу, есть ли кто у них дома. Я сейчас вернусь, мы тут долго не задержимся. Нам засветло надо домой добраться, - сказала Варвара мальчику и тут же скрылась в подъезде, передав ему вожжи в руки. Взяв вожжи, мальчишка гордо, с высоты своего положения на возу, взглянул на меня. Какое-то превосходство было в его взгляде. Ему очень хорошо было видно, что я специально спрятался в кустах и замаскировался ветками.
Лошадь, покорно опустив голову, послушно остановилась, провожая взглядом удалявшуюся хозяйку.
- Я сейчас, ты не волнуйся, - повторила она уже из подъезда. - Можешь хлеба пожевать, если хочешь.
- Не хочу, - буркнул ей в ответ мальчишка.
- Ну, как хочешь. Только поросёнка не трогай. Лежит себе тихо в мешке и пусть лежит.
- Пусть лежит. Не трону.
И хотя меня раздирало любопытство, с кем это приехала моя любимая тётя Варвара, своего укрытия я не покинул. Отвлекаться никак нельзя. Игра в войну приобрела у нас уже драматический характер. Нам предстояло осуществить очередную попытку захватить неприятельские оборонительные укрепления и сразиться в рукопашной.
Уже в восемнадцатый раз нам надо броситься на штурм вражеских укреплений. Семнадцать наших дерзких попыток овладеть их бастионами противник лихо отбил. Защитники грозных  и неприступных бастионов, ощетинившихся таким же, как и у нас, оружием, готовы были умереть в бою, но не отступить ни на шаг. Мы ждали только сигнала к атаке, приготовив к бою деревянные сабли и винтовки. Но главнокомандующий почему-то медлил, тоже зазевавшись на подкатившую телегу.
На левый фланг противника эскадрон ребят должен был вести я, и мы в нетерпении ждали команды. Наша группа решительных бойцов изображала конницу с саблями. В эскадроне пять боевых кавалеристов. Каждый из них один десятерых стоит. Надёжные ребята.
И вот Борька Иванов, мой закадычный друг по детскому саду и верховный главнокомандующий всеми вооружёнными силами Красной Армии, орёт во всю глотку:
- Приготовиться к бою! На штурм! Вперёд! Ура! - он встаёт и первым кидается на бастионы противника из картонных коробок, веток и обрывков бумаги. Линию боевых столкновений мы прочертили палкой по песку. Тут не должно быть никаких спорных вопросов.
Оглашая двор криками “Ура!!!” и выставив вперёд сабли, мы бежим за ним, за Борькой, сближаемся с противником, и начинается рукопашная схватка. Трещат от ударов наши сабли.  Две трещётки в руках у девчонок - обе Анки-пулемётчицы. Две другие (сменные) Анки-пулемётчицы отправились домой хлебать щи. Строгие у них мамы. Но трещат их пулемёты. Тра-та-та-та-та! И орут Анки-пулемётчицы, наводя панику на единственного серьёзного врага в стане противника - маленькую вислоухую собачку, которая с визгом бежит от нас. Ей очень нравится вся эта потеха. Ещё одно усилие и противник будет повержен. Завязывается кулачный бой, который от игры переходит в настоящую потасовку, в ходе которой многие получают вполне реальные ранения в виде ссадин и синяков.
Я вижу, что больше всего сражение нравится собачке. С визгом и лаем носится она вокруг нас. Собачку зовут Рем.
- Рем! Ты куда? Ко мне! Рем!
Но Рем не слышит меня. И в стане противника зовут Рема. Совсем ещё глупый Рем теряется и бежит от меня. Это злит хозяина. Рем - моя собачка. Это я купил её на базаре, купил у знакомого мне человека из Лесозавода.
Бородатый, рыжий и конопатый, мужик всегда на одном и том же месте торгует свежим молоком, а в тот день у его ног лежали в пыли ещё и четыре пухлых щенка шоколадного цвета.
- Продаёшь? - спросил я, пробегая мимо.
- Продаю, - улыбнулся продавец.
- Вместе с молоком?
- Молоко отдельно, а собачки отдельно.
- Лихо!
Бородач смеётся.
- А вместе нельзя?
- Вместе нельзя.
- Почему?
- Дорого получится. У тебя таких денег нет.
- А почём ты знаешь, есть у меня деньги или нет?
- Отстань, уже надоел.
- А собачки твои?
- Мои.
- А чем докажешь?
- Пошёл вон! - зашумела борода. - Я ему ещё чего-то доказывать должен! Вот каналья!
Я не стал ему возражать и присел на корточки, разглядывая собачек. Мне сразу приглянулся именно этот щенок. На лбу у него между глаз большое белое пятно. И кончик хвоста беленький, будто его специально опустили в банку с белилами. И кончики передних лап тоже беленькие, словно он нечаянно обеими лапками ступил в ту же банку.
- Как зовут? - заискивая и улыбаясь, спросил я мужика.
- Этого? - миролюбиво улыбнулась борода.
- Этого. Хочешь, угадаю?
- Не угадаешь.
- Его зовут Барбос.
- Сам ты Барбос. Его зовут Рем.
- А других?
- Ты что - всех четверых покупать будешь?
- А ты как догадался?
- Ром, Рама и Ромашка.
- А почему Ромашка?
- Потому что так назвали и всё. Потому что сучка.
- А почему сучка?
- А потому что самочка, девочка, понимаешь?
- Не-а, не понимаю.
- Видишь, у неё беленькие цветочки на спинке?
- Понятно. А подержать можно?
- Можно. Подержи.
Я взял Рема. Взял в руки тёплый комочек и уже не в силах был опустить его на место, так он мне понравился.
- А если я сейчас с ним побегу? Кинешься догонять?
- Догоню и по шее дам.
- Строго. Понятно и убедительно. А сколько денег надо?
- А сколько у тебя есть?
- А у меня нисколечка нету.
Бородач рассмеялся.
- А что у тебя есть? Просто так я тебе отдать собачку не могу. Примета дурная. Обязательно надо чем-то заплатить.
Я вывернул карманы. Складной маленький нож мне подарил папин брат Григорий - жалко. Подарок всё-таки. Две маленькие пуговички. Одна, беленькая, от рубашки. Другую, чёрненькую, нашёл около магазина. Два небольших гвоздика, кривой шуруп, гайка для игры в монеты и осколок зеркала. Всё нужно и всего жалко. Но собачка-то какая хорошая! Я поцеловал её в холодный нос, и она тут же в ответ лизнула мой не блиставший чистотой нос. Бородач расхохотался.
Хорошо. Вы понравились  друг  дружке, как я  вижу. И мы с  тобою  тоже
вроде как родня.
Да!!! - искренне удивился я.
А как же! Ты рыжий и я рыжий.
Собрались два рыжих и ещё торгуются, - улыбнулась конопатая баба,
которая торговала малосольными огурцами.
Это замечание развеселило бородача и он закатился раскатистым басом.
Я продам тебе Рема вон за ту чёрную пуговицу. Идёт? Или жалко?
А что поделаешь?  Конечно,  жалко. От сердца приходится отрывать. Пу-
говица совсем новая.
Ну, как? Я её на ширинке носить буду и каждый  день  тебя  добрым  сло-
вом поминать.
Идёт! - не поверил я своим ушам и заулыбался от счастья.
Мужик заскорузлыми пальцами быстро, словно боясь упустить свою выгоду, продешевить, взял у меня с ладошки чёрную пуговицу.
“Ловко облапошил я тогда мужика! - думал я, лёжа в засаде. - Теперь, гляди, какой у меня замечательный пёс! Здорово вырос, лапки толстые, как у тигрёнка. Всем ребятам нравится”.
И дома вроде как притерпелись. А тогда мама ахнула от восторга и обещала выкинуть меня за дверь вместе с Ремом. Согласилась оставить, если я буду за ним убирать. А убирать за ним и вовсе не приходится. Как только нужно справить свои дела, он тут же визжит и тянет на улицу. Мама как увидела - сразу сказала, что эта собачка умнее меня. А папа просто пришёл в неописуемый восторг. Ему Рем понравился сходу.
Брат Василий  без ума от Рема. Мы с Васькой спим на одной кровати “валетом”. У него подушка в одну сторону, у меня - в другую, а одеяло одно на двоих. Рем укладывается под кроватью. Там я расстелил тряпку, а говорю, что это коврик. Рем свёртывается в бублик и закрывает глаза, ждёт пока погасят свет, а потом тут же сигает ко мне под одеяло, и мы спим рядышком. Хитрющий зверь. Мама и не догадывается, только постоянно твердит, что от меня псиной пахнет и ещё чем-то весьма острым и оригинальным. Я этого не чувствую. Василий всё это видит и нюхает, но молчит и под одеялом гладит Рема.
Сестра Женечка ещё вообще ничего не понимает. Спит себе без конца в кроватке-качалке или орёт, когда есть захочет. По ней, так хоть свору собак заводи. Она не против.
Не проходит и минуты, чтобы Василий не погладил Рема или не сунул ему в пасть что-нибудь вкусное. Я делюсь с Ремом пополам всем, что достаётся мне. Рем без конца глотает всё, что ему предлагают. Прорва, а не собака. Проглотит, оближется и смотрит так, будто ничего и не было. Никакой совести у Рема нет.


   Глава II.

Парнишка из Орши

И в восемнадцатый раз нам не удалось взять оборонительные рубежи противника. Пришлось  понести немалые потери и с позором отступить. Враг оказался сильнее нас и в ловкости нам не уступает. Он, конечно же, ждал нашей атаки и хорошо к ней подготовился. К ним поступило серьёзное подкрепление из соседнего дома.
Две девочки, приехавшие в посёлок на лето из Витебска, долго наблюдали за нашей игрой, пока не сообразили, на какой стороне они будут воевать. Разведка донесла, что они совсем ещё глупые и носы у них мокрые, а в школу не ходят, но воевать уже готовы. Интереснее им показалось у наших противников, а я-то очень рассчитывал, что они перейдут на нашу сторону. Одна из них мне особенно понравилась. Красивая и смешливая. Хохочет без причины. Чем глупее - тем сговорчивее, думал я. В детском саду у нас из таких красавиц целый батальон составить можно. Только больно голосистые. Аж в голове звенит от их трескотни. Мы бы этих  зачислили в наш эскадрон медицинскими сёстрами. Славные девчонки, ну точно две уточки. Тю-тю-тю!  А главное - смелые и весёлые. Валя и Катя. А можно Катя и Валя. Кто из них кто - не разберёшь. Держатся за руки так, будто их связали.
- Эх, ты, Чапай! - говорит мне после боя главнокомандующий. - Воинскую дисциплину не соблюдаете, товарищ комбриг! Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок!
- В срок! - возмутился я. - Это ты, верховный, запоздал с началом атаки, упустил очень важный момент.
- Какой ещё момент?
- Когда новенькие в носу пальцем ковыряли.
Это замечание не понравилось командующему. Да и какой командующий потерпит, чтобы ему замечания делали?! А Борька - крутой человек. Никаких тебе поблажек. Он грозно поглядел на меня и зло проговорил:
- Какой пример вы подаёте своим подчинённым? Не справился с поставленной задачей и ещё ерепенится! Именно ты, боевой мой товарищ, виноват в случившемся. Усы больно длинные намалевал. Тоже мне Чапай! Надо было на конях ворваться в середину и разметать их всех к чёртовой матери, а тебя самого чуть в плен не взяли, свалили и по шеям надавали. Придётся тебя, Чапай, разжаловать в рядовые. Другого выхода нет. Сдать оружие и под арест!
Такого я уже стерпеть не мог.
- Под арест! А ты тоже не Ворошилов, не луганский слесарь Клим, - зло огрызаюсь я. - Слесарь по металлу, по хлебу и по салу! Он меня разжалует! Я сам кого хочешь разжаловать могу и глазом не моргну. Ты, главнокомандующий, не роняй честь комбрига в глазах подчинённых. И свои поражения надо признавать с достоинством. Не признаешь - сам пойдёшь под трибунал! Понял?!
- Курица ты мокрая, а не Чапаев! - резко, как отрубил, обрезал меня главнокомандующий, и я не нашёлся, чем ему ответить.
Все смеются. Хохочет и главнокомандующий. Анки-пулемётчицы хватаются за животы. Смеётся и мальчишка на телеге. Забавно. Ему явно нравится наша игра. Я приглашаю его в нашу компанию, и он резво соскакивает с телеги, направляясь к нам, но тут же повернулся и полез обратно на телегу.
- Ты чего? - кричу ему. - Иди к нам.
- Нельзя, - коротко ответил он.
- Почему?
- Поросёнка велено стеречь.
- Кому он нужен твой поросёнок?
- Нельзя, сопрут. Поросёночек славный.
- Тогда иди вместе с поросёнком. Мы и его тоже зачислим в нашу команду. Будет боевым слоном.
- Нельзя. Боевой слон из него не получится.
- Почему же?
- Он ещё совсем маленький. Не получится.
- Получится, вот увидишь, как ещё здорово получится. Мы ему седло смастерим. Вот будет смешно! Свинья да с седлом! Давай его сюда!
- Фигушки! Не дам.
- Дай, а не то мы штурмом возьмём.
- Не подходи! Закричу.
- Мы тоже будем кричать.
- Не подходи, не то я плёткой огрею.
- Плёткой? А где у тебя плётка?
- А вот она, - парнишка взял плётку с телеги и ловко щёлнул ею, словно выстрелил.
Это произвело впечатление.  Даже лошадь удивлённо оглянулась. Но я не отступал.
- Мы возьмём тебя в плен, свяжем и этой же плёткой отдубасим. А из поросёнка котлеты сделаем.
Ишь чего придумал!
А чего тут думать? Стратегическая обстановка подсказывает.
Так вот я тебе и дался, стратегическая обстановка! В плен!  Придумал  то-
же!  Придурок какой-то. Уймите его, ребята, а не то я тётю позову. Она всем вам шею намылит.
- Я тебе покажу, “придурок”, - обиделся я. - Это я-то придурок? Ты откуда такой смелый заявился? Обзывается ещё. Ты чего сюда приехал? Обзываться? Я командир боевого конного эскадрона и не позволю обзываться, - наступал я на незнакомца, а тот в свою очередь встал на телеге и ещё раз грозно щёлкнул хлыстом.
- Отстань ты от него, - Борька Иванов взял меня сзади за руку. - А то и вправду драться будет. Он же вдвое сильнее тебя. Ведь он тебе накостыляет, раз плюнуть.
- Пусть только попробует. Поглядим, кто кого. Мы не из трусливого десятка. Сами драться умеем. Бабушка надвое сказала, кто кого. Хорошо, я подумаю. Приказ есть приказ. Надо выполнять, - ответил я Борьке, отошёл в сторону, оглядываясь на пришельца и показывая ему язык, и сел на землю. - Я подумаю.
- Тихо! - засмеялся Борька. - Чапай  думать будет!
Вся наша весёлая компания дружно захохотала. И в стане противника хохочут.
Мы уже пять раз видели новый фильм “Чапаев”. В клубе его крутили без конца целую неделю. Всей компанией ходили. Я же смотрел его уже семь раз. Прятался под скамейками до следующего сеанса. Только в третий раз обнаружили, что я остаюсь в зале.
Этот кинофильм мне очень нравится. Нравится сам Чапаев, нравится и Анка-пулемётчица. Очень нравится и Петька. Я уже выучил почти все слова из фильма, кто и в каком месте их говорит. “Тихо! Чапай думать будет!” - эти слова Петьки я особенно люблю. И Борька это знает. И сказал он их не случайно. Хитрый Борька, я-то знаю. Рыжий и конопатый, как кукушкино яйцо, с большими голубыми и грустными глазами, он никогда не улыбается, даже когда говорит очень смешные слова. Но когда смеётся, то уж во всю глотку, аж на другом конце посёлка слышно. Это Борька глотку дерёт.
- Эй, ты, пеньтюх лохматый на возу, ты откуда сюда заявился? - кричу я приезжему.
- Как ты сказал?!
- Пеньтюх лохматый. Такой забавный - со смеху сдохнуть можно. Новые сандалии надел и выкобенивается. Ты откуда сюда прикатил?
- Никакой я не пеньтюх. Сам ты пеньтюх из Житомира.
- Откуда?
- Из Житомира или из Жмеринки.
- Это где же такое?
- Это где-то внизу на Днепре. Мама говорит, если сесть в лодку, то как раз через неделю в Жмеринке и будешь.
- Далась тебе эта Жмеринка! Глупая она, твоя мама, раз  говорит так. Моя мама так не скажет.
Сам ты дурак с фрикадельками, раз так о моей маме говоришь. Она самая
добрая и самая красивая. Ты её видел? Видел, я спрашиваю? Нет. Так что лучше помолчи.
Я не стал спорить. Зря это я. Самому неловко.
- А у нас вчера все взрослые в посёлке в войну играли, так мою маму Володин папа хвалил. Он говорит, что моя мама целый полк солдат заменить может.
- За столом во время обеда? - съязвил приезжий, вызвав всеобщий смех.
- Ты мою маму тоже не трогай, потому что будешь дело иметь со мной, понял, пентюх лохматый? - грозно сдвинул я брови.
- Хорошо, хорошо, - примирительно ответил приезжий. - Ты мою тоже не задевай. Ишь какой командир нашёлся! Усищи нарисовал на физиономии, так уже и командир.
- А кто он, Володин папа? И где он сам, этот Володя? - спросил приезжий минуту спустя.
Володя Гасюта, который уже закончил два класса и жил в Минске, приехал в БелГРЭС на лето к бабушке и дедушке. Каждое лето Володя приезжает к старому рыбаку. Бабушка, как и дедушка, его очень любит, но почему-то зовёт не Вололодя, не Вова, а Лоденька. “Лоденька! Лодя! - кричит она нам из окошка, - Лодя, идите оладушки есть, пока они горячие!”
Папа привёз сюда Володю весной, как только кончились занятия в школе, и подарил ему самый настоящий командирский бинокль. И он, Володя, не жадина, даёт и мне поглядеть в этот бинокль. Мы часто сидим с ним на холме возле их хаты, пасём козу и смотрим в бинокль. Далеко видно. Даже железнодорожную станцию Хлюстино видно, как бегут поезда от Орши на Смоленск - видно, а вот самой Орши и Смоленска не видно.
- Ты этого тоже не знаешь? Вон он, Володя Гасюта из Минска. Стоит и над тобой, дурнем, смеётся. Отвечай, откуда ты такой тупой заявился, что ничего не знаешь?
- Из Орши. Но я не тупой. Я уже первый класс закончил и пойду во второй.
- У вас там все такие, закончившие первый класс?
- Какие “такие”?
- Такие лохматые пеньтюхи малохольные. Вас сколько таких на полтинник дают?
- Как это дают?
- Бестолковый, ну просто спасу нет.
- Опять задираешься?
- Это ты задираешься. Приехал пеньтюх лохматый из Орши и задирается, как у себя в Орше.
- Ничего я не задираюсь. Это ты сам задираешься. Я к вам в вашу компанию не лезу. А кто это Володин папа?
Ну, ты, брат, и даёшь!  Опять ни шиша не знаешь! У него, у Володи, папа
военный, в фуражке с красной звездой. Он самый настоящий командир Красной Армии с ремнями через плечо и самым настоящим пистолетом на боку. Кобура кожаная на широком ремне с золотой пряжкой и звездой.
У нас, в Орше, ступить негде - везде военные. И все с красными  звёзда-
ми на фуражках.
       - Володин папа - это совсем другой колер. Вчера командовал всеми учениями. Он специально приехал, понимаешь, дурья твоя башка? У нас вчера в войну весь посёлок играл. Гудок на станции долго гудел. Тревога, значит. Воздушная тревога. В противогазах бегали, как чумовые. Хватали каждого, кто попадётся, и на носилки, и на носилки, а потом бегом-бегом - прямо в лазарет.
- А это ещё что?
- Опять ничего не знаешь? Я же говорил, что ты пеньтюх безграмотный.
- А ты грубый и нахальный.
Да ладно тебе! Не обижайся. Вон сосед наш,  Семён  Захарович,  говорит,
что нахальство - сестра таланта. Ты что, с ним спорить будешь? Не берись. Он тебя запросто за пояс заткнёт.
Опять завёлся с полуоборота. Ты вот расскажи лучше, что такое лазарет.
А лазарет - это больница в палатке из  зелёного  брезента,  а  на  палатке
большущий красный крест. Она вчера около конторы стояла, и там, в этом лазарете, самые настоящие врачи и хирурги, и костоломы, и которые понос лечат, и которые от насморка таблетки дают, и медицинские сёстры в белых халатах бегают во-о-от с такими огромными шприцами!
- Брешешь. У нас в Орше тоже гудки гудели, но никаких помешанных на улицах не было видно.
- Это у вас. А у нас как ошпаренные тараканы бегали, вытаращив глаза. Кого схватят - того на носилки и прямо в лазарет. А там врачи, хирурги разные.  Кому ногу, кому руку - р-р-раз отрежут и тут же забинтуют.
- Вот чудно! А что же тебя не взяли?  Тебе бы давно язык отрезать надо, - искренне удивился приезжий мальчик.
В стане противника раздался дружный хохот.
- Я лёг на дороге, а они - мимо. Я им и кричу: “Вы что не видите, бегаете мимо и не видите, что самый храбрый боец Красной Армии смертельно ранен?!” Ору во всю глотку, а они хохочут и мимо, мимо. Соседку нашу схватили прямо дома от плиты и на носилки - она хохочет, а на меня ноль внимания и фунт презрения. А она здоровенная, как лошадь, ржёт на весь посёлок. И весь посёлок над нею потешается. Два мужика еле несут её, надрываются. Она, того гляди, носилки прорвёт. А меня - не берут.
- Так и не взяли?
- Взяли. Куда они денутся, взяли.  Попробовали бы они меня не взять! Я бы им такую войну устроил! Всю жизнь помнили бы. Это точно. Побегали, побегали, а деваться некуда, надо брать. Истекает кровью боевой солдат Красной Армии прямо на дороге. Жалко, всё-таки свой человек. Взяли. Видимо, на военном совете долго решали, как быть. Геройской смертью может погибнуть золотой человек. Взяли. Всю голову и рот мне забинтовали, на руку и ногу шины наложили. К носилкам привязали и понесли. Это чтоб я не убежал. Шины - это дощечки такие. А голову всю забинтовали, один глаз оставили, это чтобы не орал. Шума, говорят, много от тебя, Чапай. Больше чем от всего сражения.
- Ловко сообразили. Тебя бы сразу надо было на помойку нести или на кладбище.
Опять хохочут в стане противника.
Я не обращаю внимания на наглую грубость приезжего. Провокатор. Откровенный провокатор. Вражина. Вот дать бы ему сейчас по уху, как бы он тогда заговорил?
Три часа лежал в лазарете вместе с другими  ранеными,  никакого  терпе-
ния не хватает. Очень рано я на дорогу кинулся, надо было часик подождать. Тут я маху дал, это точно. Промашка получилась, простить себе не могу. Как это я опростоволосился, ума не приложу. Теперь до седых волос буду себя корить. А потом на дезинфекцию в баню перенесли.
На что?
На дезинфекцию. Там всех  алкоголиков  с  посёлка  собрали,  под  холод-
ным душем им мозги промывали.
- А тебе?
- Мне? Нет, мне не промывали.
- Жаль, а надо бы. Я бы тебе хорошенько мозги прополоскал.
Вновь взрыв хохота в стане врага.
- Опять задираешься, опять на рожон лезешь? У меня терпение может лопнуть, ты это понимаешь?
Не знаю, чем бы закончилась эта словесная перепалка, если бы её не прервал мой старший брат Василий. Он выбежал из подъезда и заулыбался:
- Эй, братья! Жорка и Женька! Я вижу, вы уже познакомились? Это хорошо. Идите домой, мама приказала. А я поросёнка постерегу, коню сена дам. Ну, чего стоите? Там вас ждут. Оба поедете в Ромальдово на хутора. А я остаюсь, буду маме помогать.

                Глава III.    

                Секреты рыжего

Когда мы ворвались в дом, то нашли маму и тётю Варвару на кухне. Они сидели за столом и пили чай из больших эмалированных кружек, ели чёрный хлеб, намазывая его свиным топлёным жиром. Это было у нас самым лакомым угощением по тем временам. Больше, кроме картошки, у нас просто ничего не было.
Папа, когда приходил с работы, любил есть с чаем чёрный хлеб с салом от куска с любовыми прожилками. Это после того, как мама нальёт ему большую миску жирного борща или супа, а потом ещё столько же картошки с мясной подливкой или котлетами.
 Мне нравится и то, и другое. Я просто не знаю, что мне не нравится, когда сажусь за стол. Нравится всё, что можно зацепить зубами. Могу начинать обед со второго блюда и заканчивать первым. Порядок здесь совершенно ни к чему. В особый восторг я прихожу, когда мама подаёт макароны с маслом. Тут меня уже не оттащить за уши, могу просто ударить или укусить, если попробуют отнять тарелку. Не беда, что нет ничего на третье, когда достаточно первого или второго. Могу запросто съесть две порции и того, и другого. При этом никогда не откажусь от третьего, оглядываясь, не подадут ли что-нибудь на четвёртое, на десерт. Очень редко, по большим праздникам, на десерт нам мама давала мороженое. Я даже не знаю, где она его покупала. Это была тайна за семью печатями, которую я так и не разгадал.
Конфет и печенья в нашем доме никогда не было. Мы не знали, что такое торт или пирожное. Пироги с капустой мама пекла только на новый год и пасху. Они заменяли пасхальный кулич. Зато почти каждое воскресенье мама пекла блины. Блины и оладьи с жареным салом или сметаной надо было ограничивать, иначе мы с Василием просто могли лопнуть. Картофельные оладьи, толстые и сочные, со шкварками или даже без них, мы уплетали за обе щеки так, что даже трещало за ушами. Если после них наливали ещё по кружке молока, то большего блаженства мы не испытывали.
Но так было не всегда. Чаще всего мы ели молочные картофельные клёцки, а то и молочную затирку.  Затирка - это примерно десять ложек муки на ведро воды, в которое ещё добавляли ложку соли и поллитра молока. Затирку мы начинали особенно усердно  есть за три дня до получки.
Картошка неизменно присутствовала в нашем меню во всех вариациях. Я насчитал их более сорока. Перечислять их все просто не имеет смысла. Она сама по себе прекрасна, а  в сложении с кислой капустой, салом, сметаной, огурцами свежими или солёными, парным или кислым молоком, помидорами, маслом сливочным или топлёным, с мясом отварным или жареным (всего просто не назвать!) - это поэма, симфония!
Отсутствием аппетита я не страдал никогда. Мама посмеивалась надо мной: “Маленький, но прожорливый”.

- Ну, иди ко мне, Жорка! Дай я на тебя погляжу, - тётя Варвара, улыбаясь, протягивает ко мне обе руки, и я бегу в её объятия. - Вон  ты какой большой вымахал!
- Плохо растёт. Все его сверстники выше и покрепче.
- Ничего, - улыбается Варвара, обнимая меня. - Мал золотник, но дорог. Правда, Жорка? Были бы кости, а мясо нарастёт.
Правда, - отвечаю я, совершенно не представляя себе,  что  такое  золот-
ник. Золотник или золотарь для меня одно и то же.
       Папа Вани Шелупенко работает золотарём. Каждое утро он разъезжает по посёлку на телеге с бочкой, в которую собирает нечистоты из всех примитивных уборных, а их много. Возле каждого дома стоит такое богоугодное заведение, в которое, перекрестясь, по очереди, заходят христиане по одному. Иногда у самых дверей возникают стычки из-за особенно нетерпеливых. Без очереди тут не прорвёшься, хоть ты тресни. Дети и пьяные мужики часто путают буквы “М” и “Ж”, но конфликтов из-за этого не происходит. Нам с Женькой “М” или “Ж” ещё не очень скоро понадобятся.
Мы с Женькой уселись за стол в надежде, что чего-то перепадёт и нам, но нам ничего не предлагают. По крайней мере, я весьма выразительно поглядываю на краюху хлеба, но мама предусмотрительно отодвинула её подальше от моего носа.  Усердные подмигивания вроде никто и не замечает. Непонятливый пошёл народ. Но ведь и рот не закроешь. Не менее трёх раз за день  он открывается особенно энергично и орёт. А сейчас вроде и недавно ели, а кишка уже пищит. Подавай!
На зарплату, которую получал отец, прокормить семью было трудно. Эта тема неоднократно весьма бурно обсуждалась на общем собрании семейства. Мать жаловалась на дороговизну продуктов, отец ей возражал тем, что Советская власть делает всё, что только может, для повышения благосостояния населения.  “Она, Советская власть, не ворует, не жирует за счёт народа, как это делали в недалёком прошлом царь и царское правительство”, - кричал он. В качестве примера он всегда приводил себя.
- Ты можешь меня упрекнуть, уличить в нечестности, в воровстве? - кричал он маме в ответ на её жалобы. - Нет, не можешь. У меня совесть чиста перед людьми. Живём, как все живут. Мой конь стоит в общей конюшне и ест то же, что едят все лошади. Я сам его чищу и запрягаю, когда надо ехать. И на гульбища я на коне не езжу. У меня нет прислуги и конюха нет, я всё делаю сам вот этими руками.
Мама плакала, не зная, чем возразить отцу.
Дурак ты, - вытирала она слёзы. - Ей Богу, дурак. Не хочет твоя дурац-
кая власть понять, что так жить нельзя.
Папа, как всегда, был прав.
Ты Советскую власть не трогай! Разведусь я с тобой, Марья. Больше я так
не могу! Вот поживёшь одна, тогда и поговорим! - кричал он. - Ты меня уже до печёнок достала. Дальше терпеть твои контрреволюционные выходки я не могу.
      Мама тоже была права. Я чувствовал это своей кожей, но мне очень не хотелось, чтобы папа уходил. Да и куда он уйдёт?
      Конечно, мы не голодали  и  оборванцами  не  ходили, но питались очень скромно и никогда не теряли аппетита. Хотя папа считался самым большим начальником в посёлке, мы жили, как говорят, от получки до получки. Он был председателем поселкового Совета. Советская власть. Что это такое, я совершенно не понимал. Что-то большое и строгое. Вроде как губернатор. Может и казнить, а может и помиловать. Правда, я никогда не видел ни того, ни второго. Мама его почему-то очень часто называла “депутат в тапочках” и, смеясь, добавляла: “Слава Богу, не в белых”.
При очень ограниченном ассортименте продуктов в магазине и на базаре надо было искать другие пути и методы прокормиться. Поэтому, как и все рабочие посёлка, мы вели натурально хозяйство.
По обе стороны красивого каменного городка, где мы жили, раскинулись ещё два поселка из дощатых сараев и погребов. Их почему-то называли Шанхай и Порт-Артур. И у нас был свой погреб и сарай в Шанхае.
Нам дали большой участок земли, соток шесть, где мы весной сажали картошку, а потом пололи, окучивали её и осенью убирали урожай. В жаркую пору вёдрами таскали воду, поливали. Делали мы это с превеликим удовольствием. Там мы выращивали и морковь, свеклу. Даже десятка два кочанов капусты красовалось на нашем участке.
Мама очень любила возиться с нами в огороде, каждому давая задание. Не оглядываясь на неё, мы соревновались с Василием, кто быстрее и лучше сделает своё дело. Мама всегда хвалила каждого из нас, подчёркивая важность и полезность проделанного, благодарила за помощь, поучала и помогала, если что-то не получалось, объясняла суть и назначение того, что нам приходилось делать, неизменно восхищалась нашей смекалистостью и находчивостью.
Ой, Васенька! Ты смотри, как ловко это у тебя получается! А  ты,  Жорка,
гляжу, тоже парень не промах.
Мама была счастлива видеть нас рядом с собою и   постоянно  говорила,  что
без нас одна она ни за что бы не сделала столько.
А вечером, когда папа приходил с работы, и мы усаживались за стол, она, подавая еду, непременно рассказывала ему, как мы работали, что мы сделали, как здорово помогали друг другу. Папа слушал её, поглядывая на нас, и благодарно кивал головой. Он был скуп на похвалу.
В шестидесятые годы Порт-Артур снесли, так как он портил внешний парадный вид города. Все портартурцы не без возмущения перебрались в Шанхай. В то время эти удивительные города-спутники процветали. Там были свои проспекты, улицы и переулки, где детям можно было весело играть в войну, надёжно спрятаться или устроить засаду. Нередко мы, играя в войну, атаковали Шанхай с разных сторон и брали его штурмом. Частенько нас оттуда с немалым шумом буквально выбивали взрослые. Это было весьма весёлое зрелище.
Сооружения эти носили настолько яркий и выразительный характер, что очень точно отражали не только индивидуальные взгляды их владельцев на современную архитектуру, материальные возможности каждого из их хозяев, но и социальный облик всего государства. Глядя на убогие хибарки, можно было сразу сказать, сколько человек в семействе, какими проблемами они озабочены. 
Общую характеристику  этих хибарок, смахивающих на собачью конуру, можно определить словами: голь на выдумки хитра. Сараи, как и люди в трудную минуту, теснились и жались друг другу. Им, наверное, казалось, что в тесноте не в обиде, и всем будет теплее.
Каждый заводил в своём укромном уголке деловую обстановку. Во-первых, нужно было каждому обеспечить семью картошкой,  капустой, свёклой, морковью и прочей повседневной снедью и сберечь её в зимние холода.
Поэтому сразу же, как только получали разрешение властей на строительство, словно кроты, глубоко зарывались в землю, сооружая погреба. Сверху погреба закрывали квадратными крышками и утепляли тряпьём и соломой.
От непогоды над ними возводили однотипные треугольники скошенных крыш из досок. В таких шалашах, наполненных сеном или соломой, всегда царит определённый уют.
Нередко в них месяцами отлёживались и прятались от погони махровые разбойники и бежавшие из тюрем заключенные. В таких берлогах их невозможно было отыскать. В летнее время хозяева редко заглядывают в погреба.
По лесам и болотам Белоруссии во все времена, мирные и военные, бродили тысячи неприкаянных и отверженных душ, никогда не знавших покоя, ни разу не отведавших ласки, совершенно не представлявших, что такое любовь. Как затравленные звери чуждались они людей, были крайне агрессивны и безжалостны. Никогда и никакой власти они не признавали.
Очень рано познал я эту категорию людей.
Чтобы взять что-то из погреба, нужно было туда спуститься по лестнице и осветить это жуткое холодное подземелье, где неизменно хозяйничали полевые мыши. Огромные крысы с длинными хвостами пугали даже взрослых. Их всегда очень много и от них никакого спасу нет. Приходилось мириться и соседствовать с ними. Никакие мышеловки и отравы не помогали. Чаще травились и попадали в мышеловки сами хозяева.
Размеры таких погребов определялись потребностями семейства. Все они были различными по размерам и материалам, из которых их делали. Что-то таинственное и страшное чудилось мне в этих погребах. Даже в их названиях было что-то ужасное, погребальное, смертоносное.
Я всегда с опаской оглядывался, проходя мимо этих странных построек, на дверях которых висели увесистые замки. Но эти замки были только от честных людей. Воры, а они были в посёлке, просто ломали двери, стены или крыши и выносили всё, что им было нужно.
Во-вторых, каждый старался обзавестись живностью. В сараях  что-то хрюкало, кукарекало, кудахтало, мычало, пищало, крякало, чмокало, свистело, царапалось, рычало. Здесь же хранили огородный инвентарь, вдоль стены укладывали порезанные и поколотые дрова - еду в домах готовили на дровяных печках.
И в нашем тёплом сарае перехрюкивались два поросёнка. Один маленький, второй покрупнее. Еду им готовила мама дома и носила в вёдрах почти за полкилометра. Помочь ей было некому. Всюду - одна. Помогал ей только десятилетний Василий.
Шанхай расположен на пологом северном склоне города и упирается в болото, поросшее лозняком и олешником. Это болото простирается на многие километры, захватывая прибрежные места Великого Ореховского озера.
Весной, когда таяли снега и поднимался уровень воды в озере, болота распухали и затопляли некоторые сараи. В тех местах, конечно, погребов не копали. Вот почему возмущались в Порт-Артуре, когда им предложили переносить свои сараи в Шанхай. Самые лучшие и сухие места там были давно уже заняты. Туземцы не желали делиться освоенными территориями и были готовы вести непримиримую войну.
Портартурцы перебирались в Шанхай нехотя и потому, что Шанхай дважды сгорал начисто. Сгорало всё, что было в этих сараях, обрекая людей на голод. Поэтому не только разводить костёр, но и курить было запрещено на территории Шанхая. Если по забывчивости или неосторожности кто-то зажигал спичку, дело часто заканчивалось мордобоем.
Когда случались пожары, люди со всего посёлка мчались туда с вёдрами и лопатами, баграми и ломами. Ломали то, что ещё не горело, пытаясь спасти животных. Страшно было смотреть на такие пожары в зимнюю пору, когда морозный ветер раздувал пламя и разносил искры далеко по снежному полю. Достать воду ведром из замёрзшего болота было трудно. Люди по пояс в болотной жиже быстро уставали и убегали к пожарищу, бросая на огонь мёрзлую землю.
Не знаю, почему я вдруг вспомнил Шанхай и Порт-Артур. Наверное, потому, что там, в шанхайском холодном погребе, в закрытой стеклянной банке, ещё оставался топлёный свиной жир. Это мама хранила  неприкосновенный запас, который она пыталась сберечь до поздней осени, когда начнут резать поросят.
А пока запах хлеба и свиного сала щекочет мне ноздри, и нет  никаких сил отвести глаза от хлебной краюхи. Боже мой, как же я проголодался! Я бы сейчас и без сала проглотил корочку. А они не догадываются, говорят и говорят без конца. Никакого дела им нет до моих сердечных переживаний.
Маленькая Женечка, сестра моя, которой исполнилось всего несколько месяцев от роду (пять или шесть, я толком не знал), спала тут же, на кухне, в детской деревянной кроватке-качалке. Её сделал сам дядя Лександра и привёз лично, выказав тем самым своё почтение к новорождённой.
Румяные щёчки Женечки были такие же, как у куклы Машеньки, которую подарили в день её рождения дядя Фёдор и тётя Лена. Кукла всегда лежит рядом на той же перьевой подушке, хотя Женечка ещё ничего не понимает и не обращает на неё никакого внимания.
Это только взрослым казалось, что она очень любит эту куклу. На самом же деле, она мало интересуется даже погремушками, которыми трясут перед её носом взрослые. Перьевую подушку ей подарила бабушка Ксения, а пёстрое ватное одеяльце прислали тётя Ольга и дядя Иван. У нас же с Василием, как мама говорит, особые подушки, солдатские. Они набиты сеном, а не пухом, и от них пахнет лугом, скошенными травами.
Женечка была вся в подарках, но абсолютно равнодушно к ним относилась.
Только взглянув на нас, мама сразу поняла, что мы повздорили.
- Уже успели подраться?
- Нет, не успели, - ответил я, усмехнувшись. - Васька помешал, прибежал не вовремя.
- А то бы подрались?
- А почему бы и нет?
- А из-за чего?
Брат из Орши промямлил, опустив глаза:
- Он меня пентюхом лохматым назвал и хотел в плен забрать, а из поросёнка котлеты сделать, - жалобно проговорил Женька.
- Что?! - округлились глаза у тёти Варвары.
- Поросёнка на котлеты...
- Врёт он всё, этот пентюх лохматый из Орши. Мы хотели поросёнку седло смастерить и сделать из него боевого слона. Так я говорил или нет? Отвечай честно и не отводи глаза. Так или нет? Чего молчишь? Говори!
- Так, - ответил Женька и опустил глаза. - Так, но и не так.
- Как это “так и не так”?  Так, так и так. А он стал плетью грозить, щёлк да щёлк. Того гляди, глаза повыбивает.
- Он же не даёт слова  вставить.
- А зачем тебе слово вставлять? Чтобы меня опорочить?
- Никто не хочет тебя опорочить...
- Не позволю. Эти оршанские штучки у тебя не пройдут. Честь, достоинство и отвага - вот мои принципы.
- Вот уже до чего дошло, - улыбнулась мама. - Как ты их теперь повезёшь на хутора?
- Ничего, я их быстро помирю.
- Господи, у него уже и принципы есть! - не то возмутилась, не то огорчилась мама.
- А то как же, мамочка! Без принципов сейчас не проживёшь. Без хлеба прожить можно, а без принципов - дудки, не проживёшь.
- И где это он нахватался таких слов, ума не приложу. День без приключений не проходит. Сколько я с ним намучилась в Смоленске, пока ему ножку не вправили, а поправился и опять за своё.
- Так уж и намучилась! - попробовал я возразить, но мама так поглядела на меня, что я осёкся на полуслове.

  Глава IV.

Подвиги Чапаева

Тётя Варвара глядела на меня с нескрываемой лаской. Ей очень хотелось потрепать мои огненно-рыжие волосы, и она делала это с тёплой улыбкой. Не только ей нравились мои волосы. Каждому хотелось их потрогать руками. Крупными волнами ниспадали они ниже плеч на широкий белый в кружевах воротник поверх серой рубашки и разлетались в разные стороны, когда я бегал.
- Ни у кого во всём роду нашем таких красивых золотистых волос нет, - говорила Варвара. - Ну хоть бы одной девочке такое богатство досталось, так нет же, все прямоволосые и русые. А этот вроде как не из нашего стада, вроде как приблудный какой-то. Признавайся, Мария, от кого парень?
Мама только улыбалась в ответ, поглядывая на меня. Я совершенно не понимал смысла вопроса, но прислушивался к их разговору.
- Точь в точь в отца, только не помню в какого, - весело смеялась мама, лукаво глядя в лицо сестры. - Я приметила, что ты уже не раз меня об этом спрашиваешь. А если без шуток, Варька, то после тифа у него такое с волосами приключилось. Целую неделю, помню, горел мальчик, как на огне его держали. Что и подумать не знала. Думала, что и этот Жорка помрёт. Боже мой!  Я уже была в отчаянии, молилась Богу и сбегала в церковь свечку поставила. Сижу над ним и плачу, волосы его гребёночкой своей расчёсываю и вижу, что давно постричь парня надо. Причесала влажные от пота волосики, а они при мне волной легли, как будто я укладку им сделала. Полюбовалась я на сыночка, а он и заснул спокойно.
- Ты мне зубы, Мария, не заговаривай. Я сама не первый раз замужем.
Мама не улыбнулась, но и не стала ей возражать.
- На второй день есть попросил, поднялся и сел в постели. Представляешь, как я обрадовалась! Услышал Бог мои молитвы! Гляжу и сына своего не узнаю - крупными локонами лежат его золотистые волосы. Я и обмерла от неожиданности. Сидит бледненький, ни кровиночки в лице, ну прямо как писаный ангел. Петра позвала, гляди, мол, какое чудо, делается. Он тут же велел постричь и волосы в печку кинуть, всё равно вылезут.  Я так и сделала. Только с тех пор я его не стригу. Жалко такую красоту ножницами портить. Немного поправлю, да и больше не трогаю. Так ему же самому нравится, не даёт стричься, упирается и скандалит.
Варвара слушает и улыбается. По глазам вижу, что слабо она верит моей маме. А мама озорно улыбнулась:
- Не  наводи, сестрёночка, тень на плетень. Я грешна, ты знаешь, но не настолько, чтобы надо мной посмеиваться.
Я давно не видел тётю и мне тоже хочется к ней приласкаться. В моих глазах, видимо, светилась неподдельная радость, которую я и не пытался скрыть. Варвара глядит на меня и, понимаю, как она хочет меня потискать, повозиться со мной.
- Ах, Рыжик ты мой! А глаза-то у тебя голубые, мамины. Ты мне сегодня что-нибудь расскажешь?
- Непременно расскажу. Ты только спрашивай, а уж я тебе всё, как есть, и расскажу.
В то время мало кто из взрослых разговаривал со мною, так как она, никто не интересовался моими делами и планами. А тёте Варваре всегда было интересно со мной поболтать. И я радовался, когда она приезжала. Мне так хотелось чем-нибудь похвастать перед нею. Уж чего я ей только не рассказывал! Фантазия моя не знала границ, а любимая тётушка всему верила. Были и небылицы, сны и сновидения, сказки и прибаутки, невероятные приключения, шутки и присказки, которые я где-то слышал или тут же сочинял, любимая тётя слушала с восторгом младенца. Она не перебивала меня и терпела всякую чепуху, какую я ей говорил. Её явно забавляли мои обширные философские рассуждения. Она задавала столько неожиданных вопросов, что я часто не знал, что ей ответить. В таких случаях я говорил, что посоветуюсь со своими генералами. Тётушка визжала от удовольствия.
Её интересовало не только то, сколько и что я ел, хотя этот вопрос всегда был первым. Неизменно она справлялась о моём здоровье. Даже иногда, прислонив ухо к моей груди, слушала, как бьётся сердце и нет ли шума в лёгких. Прислушиваясь, Варвара велела мне молчать и дышать глубже, внимательно глядела мне в глаза. Она, как я её понимал, была значительно лучше и внимательнее любого доктора. Я даже не знал, чем объяснить такую пылкую и нежную любовь своей тётушки.
Тётю больше заботили мои друзья, кто они и кто их родители, как они одеваются, что любят и чего не любят, в какие игры мы играем, какие песни поём, в каких местах нам интереснее играть. Ей очень не нравилось, что, играя в прятки, мы залезаем в грязные и пыльные подвалы или котельную, а то и на чердаки, где много паутины и водятся мыши. Тётя пришла в ужас, когда узнала, что я уже загорал на железной крыше нашего трёхэтажного дома. Её не успокоило то, что на этой самой крыше я был не один, что со мною там блаженствовали ещё три таких же сорванца. Она очень хорошо знала все правила игры в футбол, в лапту и городки и спрашивала, почему я мало интересуюсь плаванием и совсем ничего не знаю о борьбе и боксе.
- Плавание, именно плавание хорошо влияет на физическое развитие мальчиков, - говорила она мне. - Запомни это, так как именно плавание очень важно и для тебя. У человека, который не умеет плавать, и мозги работают плохо. А тот, кто хорошо плавает, и растёт быстрее. У него и само тело делается красивее. Красивое тело мужчины всегда подчёркивает его внутреннюю собранность, аккуратность и мужественность. Такой человек всегда работоспособнее и умеет себя защитить. В трудную минуту ему не страшны испытания и он всегда выходит победителем. Ты должен быть таким мужчиной, чтобы тебя любили женщины и ты нравился им. И уж никогда, пожалуйста, не разевай рот широко, когда разговариваешь, и не ковыряй в носу пальцем. Это самый дурной признак, признак бескультурья и невоспитанности.
Если бы мне эти слова  говорил кто-то другой, я бы давно послал его к чёртовой матери, а тут я только улыбаюсь. Мне совсем не хочется возражать Варваре, а тем более ссориться с нею. Я с умилением гляжу в её глаза, мне кажется, что нет прекраснее глаз, чем у неё. И кто ей сказал, что я не умею плавать? А я действительно плавать пока не умею, хотя почти каждый день мы, две воюющие армии, одной гурьбой ходим на тёплый водоканал.
Их два водоканала. Один тёплый, а другой холодный. Оба, по моим соображениям, берут начало за высоким глухим дощатым забором, который тянется на многие километры, огораживая электростанцию. За этот забор заглянуть ну никак нельзя. До верхнего среза забора ещё очень высоко, хотя я пробовал забраться туда с плеч Борьки Иванова и только одним глазком взглянуть, что творится за этим забором. Часовой на вышке зашумел на нас, и я свалился в густую крапиву, обстрекав себе не только руки и ноги, но и нос. Часовой расхохотался, а мы с Борькой поскакали, как зайцы, за нашими друзьями.
Оба канала, и тёплый, и холодный,  вытекают из-под этого забора почти в одном месте и, расходясь, впадают в озеро на расстоянии почти в километр друг от друга. От начала и до самого озера каналы огорожены просмоленными деревянными сваями, скреплёнными между собой железными скобами, срезанными сверху ровно, как по линеечке. У забора мы забираемся на эти сваи и идём гуськом друг за другом, поглядывая на быстро несущуюся в канале горячую воду. Иногда терпения у нас не хватает, и мы бросаемся в горячий поток и несёмся по нему к самому озеру. Это совсем не страшно: ногами всегда можно достать дно и постоять, если устал. Кто-то один из нас несёт рядом по берегу одежду всех.
В устье тёплого канала устроена детская купальня, “лягушатник”. Этот лягушатник устроен так, что земляного, песчаного или илистого дна там просто нет. Как это сделано, одному Богу известно, но только всё дно устлано ровными и хорошо оструганными досками. Это был шикарнейший бассейн с выходом “в океан” - ты можешь плыть далеко в озеро, где уже холодная вода. А тёплая вода, образуя “гольфстрим”, поворачивает  незримым потоком налево прямо в речку Оршицу.
Речка спряталась в камышах, где всегда полно рыбацких лодок. Я люблю наблюдать, как ловят рыбу прямо с мостика через Оршицу, который перепрыгнул через речушку  на грязную тропинку, ведущую вдоль берега озера по болотистым  кочкам и кустам прямо в сосновый бор. А там выскочишь на песчаный бугор и - о радость! - ты уже в сосняке на Юрьевой пристани! Ура!
В этом бору на майские праздники устраивают народные гулянья. После демонстрации народ валом валит на природу. Там уже расставлены торговые палатки и сколочены столы и скамейки, но люди ищут укромные места под кустами на брегу озера. Гремит оркестр, и мастера художественной самодеятельности на примитивных подмостках демонстрируют свои таланты. Неоднократно было и такое, что здорово подвыпившие парни кидались в холодную воду озера, и, нередко, их хватала судорога, и они пробовали тонуть. Их, конечно, вытаскивали, откачивали и приводили в чувство, предлагая ещё стакан водки. Они совсем очумевали и тут же валялись, похрапывая. 
- Ты всё понял, что я сказала? Очнись! Опять чего-то придумываешь? - обычно спрашивала она в заключение, и если я не отзывался на её вопрос, а только кивал головою в знак согласия, Варвара смеялась:
- Ты что, мужик, язык проглотил? На каждый вопрос ты обязан отвечать словами.
Теперь Варвара молча разглядывает меня и как бы сравнивает с тем впечатлением, которое  я оставил у неё, когда она видела меня в последний раз.
- Ты знаешь, Варька, зимой какой он, твой любимчик, фокус выкинул? - начинает жаловаться на меня мама. - Купили мы ему с Васькой деревянные саночки. Катаются дети зимой на саночках, ну и наши катаются по очереди, сначала один, потом другой. Весело ребятам, да и оба всегда вместе. Один другому помогает.
- Да это же хорошо, - Варвара поглядела на меня и улыбнулась.
- Хорошо-то хорошо, да плохо это ”хорошо” кончилось. Знаешь, чего этот твой Рижик сморозил? 
- Ну, ну. Интересно.
- От церкви в гору к школе идёт санная дорога, по которой едут в посёлок мужики на возах, везут дрова, сено, шмутки какие-то.
- А я эту горку как раз почему-то и не люблю. Сегодня  я  её миновала, повернув на развилке в сторону электростанции. Ну, ну, так что там, на этой горке, случилось?
- Перед подъёмом в гору мужики слезают со своих возов, чтобы легче было лошадям, и идут с правой стороны и не видят, что творится на детской горке.  Дети катаются рядом, иногда пересекая эту дорогу. Так Жорка, знаешь, какой фокус выкинул? Он ложится животом на санки и выжидает, пока мужик слезет с саней, и тогда вихрем мчится на своих саночках наперерез возу и пролетает под брюхом лошади.
- Господи! - искренне удивилась невозмутимая Варвара. - Это же самоубийство какое-то.
- Лошадь шалеет от неожиданности и берёт галопом вгору, мужик, не удерживая её, падает и орёт благим матом. На горке дети в восторге, мужик бежит за ошалевшей лошадью, а этот шалопай как ни в чём не бывало тащит свои санки на горку. Он, видите-ли, доволен.
- Фокусник! - расхохоталась Варвара.
- Об этих его фокусах мы ничего не знали. Васька даже не придумал, как нам об этом сказать. 
- А чего тут скажешь? - Варвара сурово поглядела на меня. - Я бы ему за такие штучки так задницу надрала, что он бы ту горку за десять вёрст обходил.
- И вот на третий день случилась беда, Варвара, представить себе не можешь. Жорка угодил прямо в задние ноги лошади. С перепугу та стала бить копытами, перескочила через него с саночками и подмяла возом. И саночки вдребезги, а парня почти по чертежам собирали в больнице. Три недели пролежал в гипсе, несколько операций сделали, а с него как с гуся вода.
- Я бы ему за это голову оторвала, - не удержалась Варвара, но тут же остыла и стала успокаивать сестру. - Не переживай, Марья! Это возрастное, это пройдёт. Помнишь, когда он родился, Ольга хотела его подушкой придушить, а Лена не дала. У него три макушки, говорит, непременно генералом будет.
- Хорош генерал! Ольга и теперь бы его придушила без подушки за такие проделки.
- Ну что ты?! Она его любит.
ѕ А как только поднялся, знаешь, чего учудил? Стал говорить,  что сам сделает операцию аппендицита медицинской сестре, когда та будет спать на дежурстве. Так и заявил: “Это они от ожирения маются. Надо аппендицит вырезать. С этим делом я справлюсь без ассистентов”.
Варвара схватилась руками за живот.
ѕ  Ой! Не могу! Ой! Ой, ой, ой!!! Дай отдышаться! Умора какая-то! В цирк ходить не надо!
ѕ Какой там цирк?! Говорит-то вполне серьёзно.  Вся больница качалась и дрожала от хохота. Там просто ошалели от таких обещаний и постарались побыстрее выписать его домой, а пока в палате установили круглосуточное дежурство двух сестёр. Так он их там игрой в карты стал развлекать. У него двадцать козырей в колоде, не меньше. Обыграть его невозможно.
- Узнаю, наша порода! - хохочет Варвара.
- Отобрали карты, так он в домино те же фокусы стал выделывать. На решительные слова главврача он ответил, что поставит ему клизьму с горчицей. У того, поверишь ли, глаза из орбит выскочили. Тот сразу же велел опять наложить ему гипс на все руки и ноги и привязать к постели. Медицинским сёстрам спать было некогда. По ночам он им пел серенады. Петь он мастак, тут ничего не скажешь. Он с интересом слушает радио и запоминает песни. Хорошо поёт, подражая великим певцам.
- Артист! - Варвара хохотала до слёз, а двоюродный брат Женька с опаской искоса поглядывал на меня.
- Что из него получится, не знаю, а пока на минутку оставить нельзя без присмотра. В магазин пошли недавно, так он двум бабушкам, которые стояли перед прилавком, платки сзади связал. Я даже глазом моргнуть не успела, как бабули завопили одна на другую, а он стоит в сторонке и хохочет. Ему, видите ли, смешно.
- Ладно, Марья! Всё понятно. Мы с ним как-нибудь подружимся, правда, Жорка? Подружимся или нет? Ты чего молчишь, фокусник?
- Помиримся, - буркнул я в ответ.
- Пора ехать, Мария.
- Пора, Варька, пора.
- Дорога не близкая, да и попутчики у меня, как я поняла, боевые. Спасибо за хлеб-соль. Маме я приветы от всех вас передавать буду, обо всём расскажу, что узнала и увидела. Значит, в колхоз надо вступать, иначе будут раскулачивать и в Сибирь сошлют.
- Значит, надо.
- А что это такое “колхоз”? - влезаю я в разговор старших.
- А кто ж его знает, что это такое, - улыбнулась Варвара. - Говорят, что вроде как вся деревня под одним одеялом спать будет.
- А чего же тут плохого? Весело будет. Я сразу в колхоз пойду, не оглядываясь.
-  Глупый ты ещё совсем. Колхоз  ѕ это когда всем гвалтом одному морду бить начинают, а тот не знает за что. У нас у единоличника, который в колхоз не записался, уже крышу с хаты содрали.
- Как это содрали? - опять встреваю я со своим вопросом.
- А так. Приехали на тракторе, зацепили крышу за вильчик и скинули на землю вместе с трубой.
- Э-эх-а-яй! - искренне удивился я. - Это за что же так?
- А этого никто не знает, за что. Хорошо, что хозяев и их детей, которые были в хате, не передавили, - не ответив на мой вопрос, сказала Варвара. - Добровольная, говорят, коллективизация началась, никуда от неё не денешься. Прощай, сестра. Не скоро теперь увидимся.
- Ну что ты, Варька. Кончится жатва, и увидимся.
- Кончится жатва, начнётся молотьба. А пока с сеном ещё никак не управимся. А там бульбу копать надо, яблоки собирать. Да, совсем забыла. Привет тебе от свекрови твоей.
От неожиданности такого привета мама даже села.
- А ты что, видела её?
Видела. Разговаривала.
Боже мой! Как же тебя туда-то  занесло?
- Занесло, Мария. Именно занесло. Другого слова тут не подберёшь.
- Село Татарское в стороне от Барани. Километра три, наверное, будет.
- Да нет, это совсем  рядом.
Я там только раз и была. Да и Пётр редко туда заглядывает. Всё приветы
только передаём. Давно пора навестить безногую бабушку Юзю.
Варвара подошла к зеркалу, что висело на стене у двери, поглядела на себя и улыбнулась.
- А я ещё ничего, правда, Мария?
- Ты просто красавица, Варенька. Ты что же, Варька, в самом деле в селе Татарском была? Никак поверить не могу.
- Я тебе просто не договорила. Ребята перебили.
- Она же в Татарском с сыном Григорием живёт у Лисаветы.
Это когда в Оршу на базар приехала к шапочному  разбору, то там уже поросёночка подобрать не смогла.
Как же, Варенька, ты так спознилась?
ѕ Так уж получилось, Мария. Заехала на минуточку к золовке Дусе, и почти час протрепались. Голос сорвала, доказывая, что она сама виновата в том, что мужик от неё ушёл. А ей хоть кол на голове теши - криком кричит, что соседка-разлучница её любимого Костю опоила заколдованным зельем. Ничего понимать не хочет. Кричит так, что стены трясутся. Вот я и прикатила в Оршу, когда на базаре остались Тюха, Матюха и Колупай с братом. Ну, мне бабы и посоветовали: “Поезжай ты, молодица, в Барань, тут не очень далеко. Там завсегда хороший выбор”. Не сбрехали бабы, дай им Бог здоровья, правду сказали. А тут за мной один хлюст увязался, ”позвольте, милая, познакомиться”. Видит, что баба из деревни одна приехала поросёнка покупать. Значит, деньги за пазухой держит. Почему ж эти денежки не взять? Я его сразу раскусила, что за птица.
Вот аферист! - не удержалась мама.
- Подозвала его поближе и шепнула ему на ушко пару слов, так он теперь неделю хохотать будет, не остановится.  Ни один врач не поможет. А ты чего смеёшься?
- А чего ты ему шепнула?
Ох, я умру со смеху! - взорвалась хохотом Варвара.
Ты чего там ему сказанула?
Да сказанула, можешь поверить.
- Говори, не стесняйся.
- Да дети тут, неудобно говорить. Твой Жорка непременно повторять будет.
- А он уж и рот разинул от нетерпения узнать, что ты там пальнула.
       - Так вот, - продолжала Варвара, успокоившись. - Поехала я в Барань, а там и вправду и выбор больше, да и товар дешевле.
Видишь, мир не без добрых людей.
      - Ой, не могу, живот можно надорвать от смеха, как юбочника того вспомню, прости меня, Господи! - опять звучно рассмеялась Варвара.
      - Да говори, чего уж там!
      - Как-нибудь расскажу, будет весело. Всю жизнь помнить будет гад. Что за мужичьё пошло - кошмар какой-то. Двух слов ещё не сказал, а уже под юбку лезет. Да Бог с ним! Так вот там, в Барани, выбрала я себе поросёночка славного и спрашиваю, как до Орши короче дорога. Много я плутала пока до Барани добралась. А тут и сама вижу, что короче проехать можно. Мне и посоветовали ехать через село Татарское. А это Татарское мне указали высоченным деревом над крышами домов. Вот я туда и покатила, а сама думаю: Татарское, Татарское... Чем оно мне знакомо, ума не приложу. Никогда не была я в этом селе. Так и не припомнила, пока не упёрлась оглоблями в то дерево, на которое мне пальцем показали. Рули, дескать, молодица, туда и не промахнёшься.  Приехала я к этому дереву, а  рядом хата стоит. Простая деревенская изба-пятистенка, четыре окна, десять годов немытые,  на дорогу глядят.
Варвара улыбнулась маме, которая слушала сестру с напряжённым вниманием, и продолжала:
Зашла спросить, как дальше ехать, да и водички попить, а если  ведро  да-
дут, то и коня попою. Зайти-то зашла, а как выйти - не знаю. Ну, прямо как в сказке.
- Наваждение какое-то! - ахнула мама.
- Да слушай ты, Марья, не перебивай. Никакого наваждения не было. Хата большая, а в доме вроде как никого нету. Я и присела на табуретку. Может, появится кто. Тихо, только мухи жужжат. Слышу, за печкой шелохнулся кто-то и голос: “Это ты, Лисавета?” “Нет, отвечаю, не Лисавета я”. “А кто?” “А я - Варвара”. “У нас таких нет”, - отвечает и выкатывает из-за занавески инвалидная коляска, а в ней сухонькая старушка без обеих ног. Глянула я на неё и обмерла. Да это же твоего Петра мама, твоя свекровь Юзефа! Я сразу-то никак и вспомнить-то не могла, как зовут старушку.
- Господи! -  удивилась мама. - А чего же она одна? Там же полное лукошко детей.
А мне откуда знать?
      - И Лисавета там всегда дома, и старшая дочка Мария, сын Лёшка, да и Клавдия уже большая. Людочка ещё маленькая совсем, должна быть дома.  Да и Мишка - ровесник моему Жорке.
- Какому Жорке? Ты что говоришь, Марья? Ровесник этого, что сидит и слушает нас, или того, что помер в день рождения второго? Миша старше этого Жорки на два года. Мише быдо два года, когда Юзефа лишилась обеих ног. Не путай меня.
- Ты права, Варька.
Обе сестры значительно переглянулись и замолчали.
- И никого с безногой свекровью? - прервала молчание мама. - Тут что-то не так. Ну-ну, рассказывай дальше. Присядь на минуточку, в дороге наверстаешь.
- Да не наверстаешь, Мария. Конь за день уже больше шестидесяти вёрст пробежал.
- Ну, погоди ещё минуточку.
- Так вот, приходит твоя тёзка и племянница Мария, дочка Лисаветы. Увидела меня и за тебя приняла. “Ой, вот неожиданный гость! Тётенька! - крикнула с порога и ну меня целовать. - Вот радость-то какая! А я свиней кормила, слышу, вроде бы к нашей хате подъехали. Руки сполоснула и в хату. Думаю, папа с поля приехал пообедать, да, гляжу, кобылка и возок не наши. У нас такой масти во всей деревне нету. Садись, тётенька, я тебе сейчас молочка холодненького налью. Проголодалась, наверное. Я хлопцев позову, Миша за мамой сбегает - она мигом примчится. Это не очень далеко, на лугах около речки Адровки сено убирают в стога. Погода держится хорошая - вот и стараются в стога сено уложить. Хорошее сено”, - тараторит и тараторит твоя племянница, слова не даёт сказать. “Я твоя тётка, но не Мария Климентьевна, а её сестра Варвара. Я случайно к вам заехала, чтобы воды попить, спросить, как до Орши проехать”, - остановила я её. Старуха в коляске расхохоталась: “Очень вы похожи на мою невестку. Машенька, дай воды и не задерживай Варвару Климентьевну, ей ой как далеко ещё ехать. Покажи, куда путь держать. От нас приветы там передавайте”.
Так вот я и повидала твою свекровь, - продолжала  неугомонная  Варва-
ра. - А в Орше, когда проезжала мимо дома Лены, так даже и в дом не зашла. 
Ну, как же так?
А вот так. Лена с Женькой в огороде копались, увидели  меня  и  подсели
на телегу и почти весь город проехали со мной.
Так даже и не остановилась?
Не остановилась. А потом Лена соскочила,  до Кобыляцкого рва доехала.
По дороге я уговорила Женьку поехать со мной, погостить у бабушки. Представляю, как обрадуется мама, когда я ей двух внуков привезу. Да таких красивых и дружных, правда, ребята? - Варвара рассмеялась, глядя на нас.
Больше, Мария, ни минуты задерживаться нельзя.
Ты права. Когда солнце зайдёт,  по  лесу  ехать просто страшно. Поезжай,
сестра, поезжай. А вы, ребята, не дурите в дороге.
Мама и Варвара расцеловались.
- Скоро начинается уборочная, а там - как Бог подскажет. Прощай, сестра. Пошли со мной, ребята.
- Ты, Варька, в дороге-то будь поосторожней. Не гони.
- Само собой, Марья. Береги себя, сестра.
На улицу мы вышли все вместе, оглянувшись на спокойно спавшую Женечку. Только тогда, когда мы уже уселись на возу, мама вспомнила, что не покормила нас перед дальней дорогой.





                Глава V.

                Екатерининский шлях

Лошадь устало бредёт по пыльной дороге, таща за собой неказистую телегу. Лениво повернув голову в сторону хозяйки, она посмотрела на неё и нехотя тронулась с места. Казалось, что  лошадка вот-вот спросит человеческим голосом: “И сколько же ты будешь меня сегодня мучить?” Слишком выразительным был её мимолётный взгляд.  И лошади тоже соображают, но не умеют говорить, подумал я тогда. Устала лошадка. Это даже я вижу.
Я соскочил с телеги и подбежал к ребятам.
- Вы тут без меня не скучайте. Я должен ехать - так решила мама. Но я скоро вернусь.
- Телок, - бурнул в мой адрес Борька и передразнил, - Мамка ему сказала! А у нас тут что, хоть земля гори?! Сосунок проклятый!
Так мне хотелось в ту минуту треснуть его по шее, да увидел, что Рем вырвался из рук девчонок и бежит ко мне, размахивая лопоухими ушами. Забавно мелькают его толстые ножки с белыми пятнами. Я подхватил его на руки, но мама остановила меня:
- Нет, нет. Рема оставь здесь. Там в каждом доме есть своя собака. Рем там будет лишним.
А там, где собаки нет? - улыбнулась Варвара.
- Там хозяйка хороша, - рассмеялась мама. - Там она просто не нужна.
Нехотя, поцеловав Рема в белое пятно на  лбу, опустил я своего дружка на землю и вскочил на телегу. Рем непонимающе засуетился под ногами ребят, и Борька Иванов поднял его на руки. Мой полковой комиссар Федя Назаров откровенно плакал.
Варвара, взяв вожжи, не хлестнула лошадь плетью, а только проговорила:
- Ну, теперь домой, Сероглазка. Домой, моя хорошая, домой. Поехали, - и лошадь медленно двинулась вперёд.
- Я совсем заговорилась и забыла ребят покормить, - вдруг всполошилась мама.
- Они у тебя как гуси, могут есть без конца. Избаловала ты их, спасу нет. Ничего, Мария, не переживай. У меня тут кое-что есть. Я не дам им с голоду помереть. Мне бы поросёнка живым довезти. Вот одна проблема. Что-то очень тихо лежит в мешке.
- Я и покупку твою не поглядела.
- Ничего, увидишь. На своих нагляделась вволю.
- А всё-таки интересно.
- Ничего особенного. Только вот через недельку-другую легчать надо будет обязательно, а у нас старый ветеринар помер, царство ему небесное. Придётся в Малое Бабино везти. Голова раскалывается от всех забот. Не зря ведь говорят: не имела баба хлопотов - купила порося.
- А без порося доля горька вся, - смеётся мама.
- Вот за деревню выедем, там я их всех покормлю.
- За какую деревню?
- А у нас по пути только одна, Брюхово. Вот Брюхово пробежим и в березничке остановимся на краю поля. Там лужок хороший видела. И коня покормить надо. Племянница твоя в Татарском мне бутылку молока в сено сунула. И хлеб есть, и сала кусок, пяток свеженьких огурчиков Лена прямо с грядки сорвала. Хватит всем. Поделимся вместе с поросёнком. И коню кусочек хлеба дам. Такой праздник на лужайке устроим - на всю жизнь запомнится. Помнишь, как мы с тобой под яблонями пировали, когда такими вот были. Сколько нам тогда было, а ведь всё до мелочей помнится.
- Ой, и не говори! Мне тогда и пяти годочков не было, наверное
- А помнишь?
- Помню.
- Вспоминай, сестра, и не поминай нас лихом. До свидания, сестрёночка. Не горюй, всё будет хорошо. Не может быть, чтобы ни за что ни про что людей мордовали. Никакой войны нет, будем жить спокойно. Даст Бог, всё и образуется.
- Ты уж там девочек своих береги. Не очень-то на них наседай. У них сейчас самая красивая пора.
- Не беспокойся за моих девочек. Они себя в обиду не дают. С ними тоже приключений хватает. Ничего делать не хотят. Ленивая порода. Наша порода, очень хорошо знакомая. На работе хребет не сломают. Ты своему-то от меня привет передавай. Голова с ними, с этими девочками, кругом идёт. Там у них и защитница есть, не хуже тебя.
Это Варвара бабушку Ксению имеет в виду, догадался я.
- Доброго вам пути, мои хорошие! Ты уж там, Жорка, постарайся не огорчать бабушку, найди себе полезное дело.
Мама ещё долго махала нам вслед рукою, а Василий одиноко и уныло стоял рядом с нею. Ему, видимо, очень хотелось прыгнуть к нам на телегу, но он вдруг сорвался с места и помчался в подъезд, хромая на правую ногу. К Женечке побежал, догадался я. Любит он её и беспокоится. Он умеет её перепеленать, сменить пелёнки и даже постирать их и прополоскать. Мама глядит на эти его заботы и млеет от радости. Сердечный человек растёт, первый помощник во всех её делах и заботах. И никаких тебе приключений, от которых руки опускаются.
А у меня с этими пелёнками, будь они неладны, казус вышел. Перепеленала однажды мама Женечку и говорит мне, подавая грязные пелёнки: “Отнеси в кухню и выкинь всё это”. Я понял мамины слова в буквальном смысле и, вместо того чтобы положить пелёнки в специальный тазик, выбросил их вместе с содержимым в раскрытое окно.
Сразу же под окном раздался  вздох восхищения (“Царица небесная!”) и через полминуты к нам на третий этаж как ангел взлетела древняя старушка. Она когда-то в школе работала. Нет, она не возмущалась и не кричала, она хохотала, демонстрируя “шедвры Рафаэля”, как она говорила. “Я хотела бы уяснить, вы специально это сделали или нечаянно. Не могу же я это принять как благодать, ниспосланную небесами! Столько лет сижу почти неподвижно под вашими окнами, и никаких тебе приключений, а тут вдруг приобрела олимпийскую резвость. Восхитительно!”
Почему вдруг вспомнился этот смешной эпизод? Ах да! Василий помчался к Женечке.
А ребята моего боевого эскадрона дружно машут мне руками, чего-то кричат и хохочут. Конечно, и без меня они сейчас продолжат игру в войну. Как же без меня они пойдут на штурм? Кто меня-то заменит? Мне откровенно жаль с ними расставаться. За что мне такое наказание? И надолго ли меня отправляют в деревенскую ссылку? Этого я пока не знаю.
- Как лошадь зовут? - спросил я Варвару.
- Сероглазка. Сама чёрная, а глаза у неё серые. Вот это Лёля первой заметила, как только она появилась на свет божий. Жеребёночек крепенький был, сразу на ножки и встал. Правда, на растопырки, но сам встал. Лёля уж очень радовалась. Сероглазка да Сероглазка. Так с тех пор и зовём её Сероглазкой. Всем нравится.
- И ей, наверное, тоже?
- Наверное. Откликается, ржёт и бежит, когда её зовут.
- Красиво, - говорю я.
- Красиво, - соглашается тётя.
Я сижу на сене в торце телеги, свесив вниз ноги, и болтаю ими. А у самого слёзы на глазах. Только теперь сообразил, что покидаю посёлок надолго. Ноги грязные, в ссадинах и синяках. Давно я их не мыл, как и лицо. Это целая проблема. Варвара ещё в доме, смеясь, когда  мыла руки, вдруг мокрой рукой провела мне по лицу и расхохоталась:
- Теперь придётся хоть какой-то тряпкой лицо вытереть. А то не Чапай, а страшный-престрашный Бармалей. Всех собак в нашей деревне напугаешь. Иди сам помойся.
Я уважаю тётю Варвару и терплю её откровенно фамильярное ко мне отношение. Нет, я её не просто уважаю, а даже люблю. А то разве бы я позволил ей так небрежно обращаться с моим носом? Она хоть и сердится иногда, но зла никогда не держит. Да и не ругается она вовсе, а так - поворчит, поворчит, а потом тут же и смеётся. Вот сейчас, правда, отвернулась от меня и смотрит Сероглазке под хвост, но, знаю, затылком чувствует меня. И, конечно же, догадывается, о чём я думаю. И точно:
- Ты чего там примолк? Задремал что ли? Жалко с друзьями расставаться? - обращается она ко мне.
Я ничего ей не ответил и только, отвернувшись,  продолжаю “сопеть в свою сопелочку”.
Вот мы уже проехали мимо городской бани и свернули направо, к четвёртому, последнему из трёхэтажных домов, в длинной шеренге выстроившихся перед екатерининским шляхом и Порт-Артуром. Их, эти дома, так и называют по очереди. “В какой дом почтальон пошёл?” “Он сейчас в третий газеты понёс”.
Улиц в посёлке нет вообще. Вернее, они-то есть, но никак не называются. Не придумали ещё, как их назвать. Меня не спросили - я бы сразу же всем улицам названия дал самые красивые. Например, улица главнокомандующего Бориса Иванова, проспект Чапаева. Разве плохо? Это даже здорово. А вон ту площадь назвал бы “Площадь весёлых ребят” или “Воробьиная площадь”. Или ещё лучше - “Площадь ранних петухов”. А там, где одиноко стоит под берёзой дом рыбака Гасюты, я назвал бы Проспектом красных командиров. И ничего, что там всего лишь одна деревенская хата. Лоденька, когда вырастет, тоже ведь, как и его отец, станет командиром Красной Армии. Он и сам мне говорил, что хочет быть таким, как отец.
Фантазия моя разыгралась, и я пошёл сочинять названия улицам, проспектам, площадям, а потом домам, подъездам и даже этажам. Смешно получается. Сижу и смеюсь. Женька повернулся ко мне и высунул язык, вопросительно глядит на меня, что это на меня смех напал.  А почему бы и не посмеяться? Я всегда чего-нибудь выдумываю, и получается смешно. Разве не смешно? Проспект имени дворника Свинорылова. Или переулок козы Дуси. А вот эту улицу, куда мы сейчас повернули, уж точно можно назвать улицей Надежы. Наденьки. Она у нас Анка-пулемётчица.  Такое название самое подходящее. Это на самом серьёзе. Дома-то на этой улице самые что ни есть красивейшие.
Первым в нарядной шеренге домов стоит не трёхэтажный дом, а только в два этажа. И номера у этого дома даже нет. Просто дом без номера. Тут школа. Это потом, через тридцать лет, когда в посёлке начнут люди плодиться как кролики и в школе станет тесно, достроят ещё один этаж, но номера так и не будет.
Самое красивое место. Школа возвышается на горбу откоса перед церковью. Это там зимой я угодил под копыта лошади. Туда, на школьный двор, нас редко заносит вихрь детских приключений. Это когда мы отступаем, а противник преследует нас, нам приходится забегать на школьную площадку. Война - понимать надо.
Ребята повзрослее, школьники, просто гонят нас оттуда. Не понимают. Дорастите, дескать, до нас, а пока рановато вам, воробьиное племя, тут болтаться под ногами. Ничего, я дождусь своего. Через год я буду там свой человек. Вот увидите!
Их, школу и церковь, разделяет пыльный екатерининский шлях. В саму школу я не заходил, а вот в церкви уже побывал. Не понравилось. Очень скучно. Не зря мой папа туда вообще не ходит, а мама идёт в церковь только тогда, когда приезжает бабушка Ксения. Они идут в церковь вдвоём, но так, чтобы отец ничего об этом не знал. Он сердится. А чего сердится? Они же там не курят и водку не пьют.
И меня однажды взяли с собой.  Я согласился, а потом жалел, что согласился. Скучно там, очень скучно. Стоял как истукан и зевал во весь рот. Крепко бабушка Ксения за руку держала, а то бы убежал. Так и не понял, ради чего они там свечки жгут и бубнят, бубнят без конца, а говорят, что поют. Разве это песни. Вот я бы им спел! “По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд!” Или частушки с переплясом вприсядку. Вот была бы потеха! Ни черта не понимают они, как петь надо, бестолковые какие-то. Когда я сказал об этом бабушке, она неодобрительно посмотрела на меня и сказала:
- Помолчи, сам ты бестолковый. Совсем уж без царя в голове. Я дома тебе всё объясню.
А как же мне утерпеть до дому? Через минуту у меня уже опять тысячу вопросов. Бабушка начинает сердиться, потому что дьякон спрашивает:
- Откуда это к нам такой ангел говорливый свалился?
Мама от злости вся закипает и вдруг треснула меня сзади по затылку и зашипела:
Замолчи, нечистая твоя сила! Ты что помолчать не можешь?
Кончилось тем, что через пять минут “говорливый ангел” с поросячьим визгом вывалился из церкви как чёрт.
Бабушка была мною очень недовольна, но угощений, которые она привезла из деревни, меня не лишили и о моих проделках отцу не доложили. У них с мамой были на этот счёт свои соображения. Понятно, что после столь необычного моего пребывания в святой обители я обходил церковь на много миль вокруг, а дьякона, который выдворил “рыжего ангела”, воспринимал как личного врага. Полёт мой с паперти был действительно ангельским, хотя крыльев, как вы догадываетесь, у меня не было.
За четвёртым домом мы выкатываемся на екатерининский шлях под высоченные берёзы. Из-за угла четвёртого дома, откуда мы вырулили на эту пыльную дорогу, следом за нами вдруг вылетает лопоухий Рем и с лаем пытается нас догнать.
Добрый и преданный дружок! Только ты оказался верен мне до конца.
- Стой! - кричу я и соскакиваю на землю.
- Что случилось? - Варвара останавливает коня и с удивлением смотрит, как я убегаю от повозки, но, заметив Рема, смеётся.
      - Ты с ним не простился?
- Я с ним никогда не прощусь, никогда не расстанусь! - говорю я, подхватив на руки подбежавшего Рема и целуя его в нос. Он визжит от радости и лижет мне лицо шершавым языком. Мы усаживаемся на прежнее место. Рем улёгся у меня на коленях, пристально глядя мне в глаза.
- Как же ты догадался, дружок, что я  уезжаю? - шепчу в отвисшее ухо собаки, прижимая Рема к груди. - Теперь-то мы будем с тобой всё время вместе, правда?
И Рем отвечает мне благодарным визгом и лезет целоваться.
- Больше никто нас догонять не будет? - спрашивает любимая Варвара. - Нет?
- Нет. Больше я никому не нужен, - слёзы покатились у меня из глаз, и потому я стараюсь не глядеть на Варвару, уткнувшись носом в белое пятно на лбу Рема. И мне кажется, что Рем меня понимает. Что за чудный и прекрасный у меня друг!
Дальше на нашем пути с левой стороны стоит очень хорошо знакомая одноэтажная постройка яслей и детского сада. Рассеянно оглядываю я так знакомый до каждого камушка и травинки двор. Сегодня там нет ни души. Во дворе не кричат и не поют дети. Это обычно самый шумный после школы участок. И здесь тоже сейчас  каникулы. Разобрали детишек родители, развезли по деревням - такая пора. Только к сентябрю опять соберутся все в кучу. Не будет лишь тех, кому уже купили школьные портфели.
- Я через год пойду в школу, - рассуждаю я вслух, будто разговариваю с Ремом, который благодарно лижет мне руки. - Мне ещё портфель не купили. Но я-то хорошо знаю, что через год буду ходить вон в ту самую школу. И портфель обязательно купят. Раз папа обещал, то купит непременно. Куда же я без  потфеля? И тетрадки купят. И в клеточку, и в косую линейку, как у Васьки. Он мне их показывал, но в руки не дал.
Ничего, у меня скоро будут свои. Не знаю, правда, что мне там делать в этой самой школе. Я уже теперь академик, абсолютно все буквы могу назвать, наизусть выучил букварь, считать могу вприпрыжку до ста, туда и обратно. Складывать и отнимать - это раз плюнуть. Вот таблицу умножения не знаю - это факт.
И для чего её вообще придумали, эту дурацкую таблицу, тоже никак в толк взять не могу. Хотя многие строчки из столбиков таблицы умножения можно петь. Пятью пять - двадцать пять. Чем не песня? И почему это никто не догадается, что таблицу умножения можно петь, если уж так необходимо её знать? Я её выучу, как выучил Интернационал, где ни одного слова понять нельзя. “Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов!” Что здесь интересного? Таблица умножения, конечно, забавнее. Сказали, надо. Ну, раз надо, так надо. Тут проблем не будет. Я человек покладистый. Вечер посижу и утром всё как есть правильно буду петь. Петь даже лучше получается, если, конечно, постараться. Только надо, чтоб Василий меня за шиворот крепко держал, чтобы я усидел на месте.

                Глава VI.

                Тайны, о которых  я не знал

Рем внимательно слушает меня, будто понимает то, о чём я говорю. А я и сам-то не понимаю, какие мысли лезут мне в голову. Где уж лопоухому Рему до проблем мировой революции, которыми забита моя голова с ясельной кроватки. Рему совсем уж не понять, как мне страшно хочется побыстрее нацепить на белую рубашку красную звёздочку октябрёнка. Голубой мечтой моей стало непременно надеть красный галстук пионера и шагать вногу вместе со всеми, под громкий треск барабана и призывные звуки горна. И ты, Рем, будешь бежать рядом, как самый надёжный и боевой товарищ.
Я и сам мечтаю стать барабанщиком. Уже и палочки выстругал, тренируюсь на прохудившейся кастрюле, которую соседи выкинули на помойку. А я её подобрал и очистил от копоти, три часа драил песком на бергу тёплого водоканала. И получается у меня не хуже, чем у настоящего барабанщика. Только мама затыкает уши и гонит меня из дому:
- Хоть святых выноси! Одурил голову - никакого спасу нет, пошёл вон!
Шоколадные, толстые и нежные лапки Рема с белыми пятнами на запястьях лежат на моих коленях, и я чувствую их тепло. До чего же приятный у меня дружок! Я глажу его по голове и спинке, и он торжествующе попискивает и преданно смотрит мне в глаза, высунув непомерно большой и мокрый язык.
А вот и знакомая мне коза. Бе-е-е! Здравствуй, Дуся! Узнаёшь старых друзей?  Молодец, Дусенька, умница ты моя. Я только что о тебе и думал, рогатый ангел! Ты так и стоишь одна на пригорке, привязанная за колышек? Скучно тебе? Мне тоже не очень весело, как ты понимаешь. Меня вроде как в плен захватили и везут в рабство. Рога у Дуси красивые, немного изогнутые и чуть расставлены в стороны.
Это коза рыбака Гасюты. Мы с нею, с козой Дусей, очень хорошо знакомы. У неё глаза карие, большие, на выкате и нахальные, как у продавщицы Фроси в промтоварном магазине, а борода длинная и седая, точно как у старика Хаттабыча, что всегда сидит на лавочке у подъезда пятого дома, где живёт Борис Иванов.
Вроде как родня они с Дусей. И брови у него такие же седые и лохматые, будто у Дуси отдолжил на денёк да так при себе и оставил. В зубах у Хоттабыча всегда дымится маленькая трубка, и он молча наблюдает за нашей игрой, никогда не влезая в наши дела. Морщинистое его лицо спокойно, только изредка шевелятся пухлые губы, извлекая из беззубого рта непонятные звуки.
На совершенно лысой голове у старика помятая солдатсая фуражка с коротким и сломанным козырьком. Говорят, что Хоттабыч во время русско-японской войны был защитником Порт-Артура, ранен, долго находился в плену у японцев и имеет Георгия. Но никто этого Георгия не видел. Злые языки говорят, что пропил Хоттабыч свой крест по дороге  в родную Белоруссию и теперь очень жалеет, даже плачет иногда. Брешут люди. Завидно. Никогда боевые моряки не плачут. И боевых орденов не пропивают.
Изредка к Хаттабычу приезжает в гости его товарищ по японскому плену, здоровенный и толстый старик с пышными усами и бакенбардами. Этого верзилу зовут Николаем. Нам интересно наблюдать за боевыми друзьями и слушать их разговоры. Сидят  они вдвоём на лавочке и, после того как “раздавят пузырёк”, разговаривают очень громко, потому как оба основательно глуховаты по причине “артиллерийской службы”. Смеются они над своей глухотой и довольны жизнью, не жалуются. Вспоминают только осаду Порт-Артура и то, как на их глазах был потоплен славный крейсер “Варяг”, будто и не было в их жизни ничего другого, что было бы достойно их воспоминаний.
После второго “пузырька” они иногда начинают маршировать вдоль дома под наши восторженные аплодисменты. Это им нравится, но надолго их не хватает и они усаживаются на скамеечку. Вот тут наш Хоттабыч иногда даже слезу утирает.
Конечно, они, Хоттабыч и Дуся, родственники. Это не подлежит никакому сомнению. Но Дуся молода и красива. Ноги у Дуси тонкие и стройные, как у балерины, с чёрными раздвоенными копытцами. Вымя у неё не очень большое с двумя розовыми сосками. Выглядит она в целом нарядно - хоть сейчас веди на бал.
Правда, один раз мы повздорили с Дусей по пустякам, и она поддала мне под зад так, что я кубарем летел с пригорка, а Лоденька хохотал надо мною, катаясь по траве. А получилось всё из-за чепухи. Я хотел отвинтить один рог у Дуси. Ведь слепому же видно, что у неё рога привинчены. Хватит ей одного, решил я. Один пусть будет и у меня. Ей, видите ли, это не понравилось.
После этого конфликта  я подальше обходил колышек, за который привязывают Дусю. Мне немало пришлось подлизываться к строптивой красавице, прежде чем между нами вновь установились дружеские отношения. Да и теперь она всё ещё настороженно смотрит на меня, когда подхожу поближе, и быстро-быстро, как пропеллер самолёта, забавно крутит коротким хвостиком. Что это означает, понять пока не могу. Но что-то же значит?
Во дворе у Гасюты сейчас никого нет, даже собаки не видно. В конуре спряталась от солнца.  Ей тоже жарко. Она всегда в высшей степени недружелюбна. И не только ко мне. Шуток она вообще не понимает. На каждое слово рычит и скалит зубы. Стоит только открыть калитку и даже не открыть, а только скрипнуть ею, собака гремит цепью и летит на тебя, как тигр, с лаем, оскалив пасть. Э-ге-ге! Тут только поворачивайся, иначе, в лучшем случае, останешься без штанов. Эту истину я усвоил моментально, когда она чуть не схватила меня за щиколотку.
А что если я сейчас побегу да сниму верёвку с  колышка  и  к  телеге  при-
вяжу? Поупирается Дуся немного, для приличия, как невеста на выданьи, а потом пойдёт, - говорю я любимой Вареньке, и она начинает хохотать. Я ей ничего ещё смешного не сказал, а она уже смеётся. Вот палец покажи, и уже хохотать начинает. Что за человек!
Этого делать не следует.
Почему? С Дусей нам будет веселее.
Нельзя. Воровство получается.
Как это воровство? Мы же друзья.
Ничего себе, “друзья”! Ты что, парень? За такие штучки и в  тюрьму  уго-
дить можно. Это уже не смешно.
     Тогда я начинаю рассказывать ей самые серьёзные вещи. Когда однажды в моей голове возникла мысль сделать из Володиной собаки ездовую собаку и кататься по посёлку на роликовой тележке, то Лоденька тоже смеялся над такой идеей и говорил, что ничего у меня не получится.
- Понимаешь, - говорил я ему, - какая это будет замечательная пулемётная тачанка? Тра-та-та-та! - и с грохотом по всему посёлку!
- Один из нас определённо сошёл с ума. Тра-та-та! В темечко тебе тра-та-та! На собаках, - возразил он, - ездят только на Севере, а у нас не принято. Там и собаки специальные, ездовые, а у нас таких просто нет.
- Как это нет? Вырастим сами.
- Не вырастим.
- Тогда давай оленей заведём.
- Ты с ума сошёл! И олени у нас не водятся.
- Ну, по крайней мере, верблюдов купим.
- Каких верблюдов, с чего ты взял? И где ты их купишь?
- Поедем в Оршу на базар и купим.
Ты что? В Орше верблюды не водятся.
Водятся.
Не водятся, тебе говорят. Там только ослы, такие как ты, водятся.
- Тогда поедем туда, где водятся верблюды.
- Ну совсем мозги набекрень! Ты знаешь, сколько недель или даже месяцев туда ехать надо?
- Сколько надо - столько и поедем.
На чём? Туда и поезда не ходят.
Почему?
Потому что рельсы туда не проложены.
Мы рельсы проложим.
Ты проложишь?
Ну, не я один. С тобой вместе.
Во даёт! - Лоденька аж подпрыгнул от неожиданности. Мюнхаузен!
Какой Мюнхаузен?
У нас свой Мюнхаузен! Выдумщик Мюнхаузен!
Я выдумщик, но не Мюнхаузен.
Ты даже похлеще Мюнхаузена!
Не знаю я никакого Мюнхаузена. Где он живёт?
В тебе живёт Мюнхаузен.
Сам ты Мюнхаузен.
И я немножечко Мюнхаузен, ты прав. Но ты! Прелесть!
Я не Мюнхаузен, не привирай!
Есть такая книжка - “Приключения барона Мюнхаузена”
И ты её прочитал?
Нет, её мне читал папа.
И что?
Мюнхаузен летал на ядре из пушки на луну.
- Скучно с тобой! - начинаю я сердиться. - Ну никакусенькой фантазии у тебя нет! Хотя бы самолёт или дирижабль какой-нибудь придумал!
- У нас только на лошадях ездят, да волов там, где лошадей мало, запрягают.
- На волах не интересно. А ты сам-то их хоть раз в жизни видел? Нет, не видел. А я видел, как их запрягают и ездят - видел. Очень медленно, очень скучно. На них только покойников возить.
- А где ты волов видел? Чего придумываешь?
- Ничего я не придумываю. Видел.
- Где? - пристал Володя.
- Папа взял меня как-то с собой, и я с ним почти все поля и фермы в Брюхове объездил. Видел, как на ток снопы в больших розвальнях на волах привозили.
- Ты сам на том току был?
- Был.
- А что это такое, ток?
- А это огромный сарай из брёвен, где гудят какие-то машины и очень пыльно там.
- И туда на волах снопы везут?
- Везут, сам видел.
- А дальше?
- А дальше их там разгружают и едут за новым возом на поля.
- А кто едет?
Такие же мальчишки как ты или я.
Ты с ними подружился?
Нет. Не успел.
Что так?
Они очень заняты работой были.
- Ты подходил к волам?
- Нет.
- Почему?
- Страшно. Они огромные и рогатые. И смотрят сердито из-под ярма.
- А это ещё что?
- Ярмо?
- Вот чудак человек!
- А ты что, никогда не видел ярма?
- Не видел, но слышал. Говорят - ярмо себе на шею повесил, это вроде как медаль или орден, только большая и тяжёлая.
- Враки всё это. Сам не хуже моего сочиняешь, болтун несчастный! Ты вилел хомут у лошади? Видел, я спрашиваю? Чего молчишь?
- Видел, ну и что с того?
- Быка запрягают в ту же телегу, в те же оглобли, что и лошадь, но не хомут надевают ему на шею, а ярмо. Так мне папа объяснил.
- Ну, раз папа, то всё понятно. Он врать не будет.
- А ничего тебе не понятно, Володя. Ярмо совсем не похоже на хомут лошади.
- А что же это такое?
- Это четыре палки вокруг шеи вола, за которые привязывают оглобли телеги. Нет, дорогой мой, всё это просто надо видеть. И сам ток тебе интересно поглядеть будет.
- А чего там глядеть?
- Там, на току, не только пыльно и шумно. Там много людей и огромные горы зерна. Там на машинах (их молотилками зовут) обмолачивают снопы, а слому, очень много соломы, выносят и складывают в большущие стога. Их почему-то скирдами зовут. Вот где потеха, вот где порезвиться можно!
Я вспомнил этот разговор с Володей, потому что мы после нашего разговора сначала разглядывали в бинокль этот ток, а потом и бегали смотреть. Но в ток нас не пустили. Мы постояли рядышком и вернулись, не солоно хлебавши.
Недалеко от тока мы увидели старое кладбище и забежали туда, чтобы узнать, кого хоронят. Хоронили маленькую девочку из деревни Брюхово. На похоронах было всего пять человек и никто не плакал. Мы никого из них не знали и быстро убежали к дому Гасюты смотреть в бинокль на пробегавшие далеко-далеко поезда.
Когда мимо песчаного карьера мчались, то и туда заглянули - огромная яма. В неё десять домов влезет с огородами. Страшно глядеть, как глубоко. День и ночь, день и ночь, без передыху, копали эту ямину, когда станцию строили. Говорили, что скоро до центра земли докопаются, но почему-то остановились на полпути. А зря. Всё-таки  интересно, что там, в самой серёдке.


                Глава VII.

                Прощайте, милые забавы!

      А теперь там, где мы сидели тогда и глядели в бинокль, никого нет. Вдоль всего забора рыбак развесил сети. Сушит. Значит, утром ходил на рыбалку. Каждый божий день он встаёт рано на зорьке, берёт свои снасти и спешит к озеру.  Там у него не одна, а даже две лодки. Я сам видел. Одна большая и широкая, а другая, совсем маленькая, привязана к большой.
Сети давно уже высохли, но старый Гасюта не снимает их, вроде как собирается теперь поймать всех мух в посёлке. Здоровенные зеленоватые мухи с воробья величиной перелетают от поплавка к поплавку, на которых серебрится рыбья чешуя. Ну, не жрут же они эту рыбью чешую, а летают, жужжат, дерутся. Поплавки деревянные и похожи на блины, которые пекут в этом доме.
Володя Гасюта остался с ребятами. С ними, конечно, интереснее. Там готовится очередная атака на укрепления противника. Э-эх, меня там нехватает. Как же они без своего боевого командира? Ничего. Конечно, Володя меня заменит. Лоденька даже лучше меня проведёт операцию. И ребята его слушаются, да он уже будет не Чапаев, а Будённый. Ему тоже усы нарисуют, даже побольше чем у меня, будённовские.
- Ты чего примолк, как воды в рот набрал? - спрашивает Варвара.
А чего говорить? 
Расскажи что-нибудь.
Обманули меня... - начал я хныкать.
Ну, этого мне ещё не хватало!  Сопли  распустил  Чапаев.  Никто  тебя  не
обманывал. Просто бабушка Аксинья давно тебя не видела и хочет поглядеть на тебя.
А чего на меня глядеть?
Ну, как же? Ты не был у нас почти полгода.
За полгода ничего не изменилось.
Это тебе только кажется, что ничего не изменилось. Ты вырос, возмужал.
Ничего я не вырос и не возмужал.
Ну, как же? Здорово даже вырос.  Я  это  сразу  заметила.  Тебе  это  так  и
сказали. Бабушка  очень рассчитывает, что ты ей поможешь. Старенькая она стала, плохо видит и часто болеет. Вот сам станешь стареньким, тогда поймёшь.
Я никогда не стану стареньким.
Станешь.
Варвара передала вожжи в руки Женьке, а сама передвинулась ко мне.
- Успокойся. Тоже мне, Чапаев! Ты чего так расстроился? Покажи-ка мне свою собачку. Как её зовут?
- Я есть хочу, - вместо ответа на вопрос заявил я весьма категорично.
- Слышу глас не мальчика, но мужа! Ну, это дело поправимое. Сейчас что-нибудь сообразим. Ты мне так и не сказал, как твоего волкодава зовут.
- Волкодава? - прыснул я со смеху.
- А чего ты смеёшься? Это он сейчас беззащитный щенок. Но внимательнее посмотри, какие у него могучие лапы! А какие зубы! Точно волкодав вырастет, помянешь моё слово.
- Так уж и волкодав? - засомневался я.
- Вот те крест, волкодав, - перекрестилась Варвара. - Чистокровная порода волкодавов. Как он тебе достался?
- Купил.
- Как купил? - искренне удивилась Варвара. - И где купил?
- У нас на базаре.
- А на какие шиши? Денег-то у тебя нет, а такая собака не меньше ста рублей стоит.
- Она больше ста рублей стоит, знала бы ты, Варюшенька!
- И сколько же? - допытывается тётя.
- Тыщу!
Ну, это ты хватил, парень.
А ничего я не хватил. Сама говоришь, что хорошая собака.
Тысячу рублей твой отец за год не получает. Это ты мне  не  финти - ты-
сячу! За тысячу можно купить коня, корову и поросёнка в придачу. Не заливай, Жорка, говори правду.
Я в подробностях рассказываю тёте Варваре, как я покупал Рема. Варвара хохочет так, что прохожие оглядываются на нашу телегу. И Женька хохочет так, что Сероглазка останавливается и восторженно косит глазами в нашу сторону.
- Да она, эта чёрная пуговица, наверное, золотою была?!
Какая золотая? Ты что, тётя, совсем уж меня  за  дурня  принимаешь?  Ну,
не олух же я без царя в голове! Будто не могу отличить золото от простой чёрной пластмассы. Он обещал её на ширинке носить и каждый день меня вспоминать.
Ну, это уж точно: старого воробья на мякине не проведёшь!
Вот у Володиного папы, он красный командир, пряжка со звездой на  ши-
роком ремне как есть вся золотая. Моя пуговица так не блестела, это точно.
Ты у меня молодец.
Молодец против овец, - начал было я, но Варенька тут же подхватила:
А против молодца - сам как овца.
Я не согласен. Эта пословица ко мне не подходит.
Совсем не подходит, ты прав. Но ты же начал её говорить.
Начать-то начал я, а продолжила ты.
Виновата. Прости.
Варвара вынула из-под сена узелок, развязала его и достала половинку буханки чёрного хлеба, отдельно завёрнутый в бумагу кусок сала, четыре варёных яичка. Потом ещё пошарила в сене и нашла пять зелёных огурцов. У меня как камень с сердца свалился, и я показал Варваре в улыбке все свои тридцать шесть зубов.
У нас отличный боезапас, Варенька!
А  что я тебе говорила?
Ты умница, моя боевая подруга!
Я, оказывается, очень сговорчивый человек. И  ко  мне  есть  довольно  даже
простой подход. Я легко иду на соглашение, когда слышу запах хлеба или звон столовой посуды.
- На, перекуси, - Варвара подаёт мне кусок чёрного хлеба. - Замори червячка. Есть будем, как деревню проедем. Сядем на травку, разложим все наши запасы и поедим. А пока перехвати малость и потерпи. Сейчас вот на горку заберёмся, а там и деревня Брюхово.
- А мне? - Женька повернул свой нос в нашу сторону. - Я тоже хочу.
Вот какой тонкий слух у твоего брата, Жорка!  Как про еду  заговорили, у
него сразу же уши торчком. Будет и тебе, Женька. Не переживай. 
Варвара отломила кусок и подала Женьке.
Сейчас дело у нас веселее пойдёт. По деревне с горки покатимся быстрее,
с ветерком. Только вот колесо правое сзади скрипит, как будто его век не смазывали.
И точно. Телега со скрипом поднялась на последний пригорок. Теперь и я слышу противный скрип. Просто до этого момента не обращал на скрип никакого внимания. Скрипит и трётся о пакотину колесо слева от меня. Значит, права Варвара - это правое колесо телеги. Скрипит, ну и пусть себе скрипит.
Отсюда весь наш посёлок виден как на ладони. Ещё минутка - и скроется он за бугром с высокими берёзами. Не будет видно и козы Дуси, и дом Гасюты спрячется за поворотом. Только и будет в небе чёрный дым от электростанции. Он виден далеко и со всех сторон за многие километры.
А ты мужика  того,  что  продал  тебе  собаку,  хорошо  знаешь?  -  вдруг
спросила Варенька.
 Хорошо. А что? Он на Лесозаводе живёт. Каждый день  на  базаре  моло-
ко  продаёт. Хорошее молоко, мама говорит.
А как его зовут?
Не знаю. Приметный старик. У него большая рыжая борода.
Вот как!
Да, красивая борода.
А ты так и не знаешь, как его зовут?
Не знаю, Варюшенька.
Не Самуил ли?
Самуил. Точно Самуил. Его так окликали. А ты откуда его знаешь?
Догадалась. Вспомнила. Когда-то наши  пути-дороги  пересеклись.  Мама
всегда у него молоко покупает?
      - Всегда. Вкусное молоко.
Варвара задумалась и замолчала.
А вон за низким деревянным штакетником стоит дом председателя колхоза Пахоменкова. Мы в конце дня, помню, заезжали в эту хату. Папа с Пахоменковым бутылку водки выпили, оставив полстакана суетливой хозяйке. А мне она стакан молока налила.
Мы старались не задерживаться, но Пахоменков уговорил папу зайти “по старой памяти”. Вместе они когда-то работали на строительстве электростанции простыми работягами. Теперь Пахоменков председатель колхоза имени Ленина, а мой папа председатель поселкового Совета. Два друга, два председателя. Не разлей вода. Точно как я и Борька Иванов.
Я жую хлеб, разглядывая удаляющуюся безлюдную хату Пахоменковых, и сразу на душе становится легче. Лёг на спину и устремил глаза в небо.
- Не задави поросёнка, - предупредила Варвара.
Поросёнок в мешке оказался рядом с моим ухом, и я слышу, как он дышит.
Не задавлю.
Он там ещё не подох?
Живой. Дышит. Он нас с тобой переживёт.
Ну, это не дай-то Бог!
Живой, но какой-то молчаливый. Может, треснуть его по загривку, чтоб
голос подал?
Не надо. За деревню выедем, посмотрим, как он там.
А он к тому времени, гляди, и копыта откиненет.
Ты что, Жорка! - забеспокоилась Варвара.
А что? Молчит, как после причастия перед смертью.
Стой, Женька!
Варвара соскочила с телеги.
Ты чего каркаешь? - Варвара зло поглядела на меня и стала быстро раз-
вязывать мешок, в котором лежал поросёнок.
А чего? Он же молчит, как будто Богу душу отдал.
Помолчи ты лучше!
      Когда тётя развязала мешок, то пред нами предстал неподвижный поросёночек с закрытыми глазами. Моя любимая тётушка залилась слезами и запричитала:
Господи! За что мне такая напасть?! Почему мне всю жизнь  так  не  ве-
зёт?! Целый день на ногах, кучу денег потратила, а теперь вот осталась у разбитого корыта…
Да чего ты так убиваешься? Мы сейчас воскресим твоего поросёночка, -
стал я успокаивать тётушку, которая только волосы на себе не рвала от навалившегося на неё горя.
      Из соседних хат выбежали люди, чтобы узнать, что такое страшное произошло, и столпились вокруг телеги. Узнав о случившемся, они почему-то  весело  хохотали и расходились. “Капец  поросяти! - надрывался  от  гогота  ещё  не  протрезвевший детина метра два росту. - Сегодня будем поминки справлять! А то никак придумать не мог, за что пить будем”.
      На глазах у сей почтенной публики я засучиваю рукава, склоняюсь над поросёночком, кладу его на спинку, беру его за передние лапки и начинаю делать  ему искусственное дыхание. Я вспомнил, как на первомайские  праздники  на  Юрьевой  пристани  откачивали  уже  посиневшего  утопленника,  который  выпил  с друзьями “по бутылке на рыло”, полез купаться и утонул там, где курице было по колено. Его откачали и тут же чуть не  отправили  на  тот  свет,  заставив  выпить стакан водки за “воскрешение из мертвых”.
      К моему немалому изумлению, после  десяти  таких  движений  поросёночек открыл глаза и завизжал. Восторженная публика восхищённо закричала и захлопала в ладоши, а бабули стали креститься. Варвара кинулась меня целовать, а Рем с лаем стал крутиться на одном месте. Женька, кинув вожжи, схватился за живот и хохотал на всю деревню.
Вот это парень!
Иисус Христос!
Это чудо какое-то!
Да это колдун!
Фокусник!
Какой фокусник? Это гипноз! Он всех нас загипнотизировал.
Конечно, это обман зрения.
Нет, дорогие, - сказала почтенная старушка. - Это святой человек, дай
Бог ему здоровья!
      Только одна Сероглазка была равнодушна к происходящему.
      Слушая весь этот вздор, я не знал, как себя вести, растерянно оглядываясь на шумевшую толпу. Варвара первой сообразила, что надо  побыстрее  отсюда  убираться. В благодарном поклоне простилась она со всеми и села на телегу.
      - Ну, Сероглазка, выручай! Домой, моя хорошая, домой!
И мы тронулись в путь. И опять заскрипело правое колесо телеги. Я улёгся на своё место рядом с поросёнком, мешок которого мы уже не завязывали.
Рем с колен перебирается мне на грудь и очень внимательно смотрит, как я ем хлеб, но не скулит, не просит. Но я-то не могу проглотить кусок, видя, что и Рему хочется пожевать. Я разломил кусок пополам, и Рем тут же проглотил его в одно мгновенье, облизываясь. И опять выжидающе смотрит мне в глаза.
- Э-э-э! Так дело не пойдёт, Рем. Мы так не договаривались. Я поделился поровну, а ты уже своё слопал и опять пялишься. Зачем так спешил? Совесть надо иметь, дорогой дружок.
Но Рем ничего понимать не хочет и нахально смотрит мне в глаза. Варвара наблюдает за нами и смеётся.
- Ты чего смеёшься?
- Отнимет он у тебя последний кусок, - говорит Варвара. - Я вижу, ты устоять не сможешь.
Я, конечно, не удержался, и нахальный Рем получил половинку от оставшейся половинки. И тут же проглотил с прежней резвостью. Такой оперативности я от него никак не ожидал. Дома он ведёт себя гораздо скромнее.
Варвара хохочет, и я понимаю, над кем она хохочет. Чтобы отвлечь её внимание другим разговором, я спрашиваю её:
Я знаю, что ты мне сейчас, пока мы не выедем за деревню, хлеба больше
не дашь.
 Не дам.
Тогда расскажи, о чём это вы там с моей мамой  говорили  и  перемигива-
лись?
Когда?
А когда мы с Женькой прибежали. Я же понял, что вы говорили обо  мне,
да нечаянно проболтали какую-то тайну. Какой-то мальчик умер. Так или нет? Какой же мальчик родился? Это уже второй вопрос. И причем здесь моя бабушка Юзя, которая живёт в Барани без обеих ног?
Твоя бабушка Юзя живёт не в Барани, а в селе Татарском.
Хорошо, что уточнила. Спасибо. Но ты отвечай по  существу  поставлен-
ных вопросов.
- Ты задаёшь вопросы, как прокурор на суде.
- Погоди, я ещё не все вопросы задал, дорогая тётенька. Поросёнка я твоего откачал? Откачал. Так что отвечай. Я же ведь всё узнаю и без тебя. Только тебе потом будет стыдно, что сама не рассказала мне ничего.
- А что же тебя ещё волнует?
- А почему, когда я родился, тётя Оля, которую я тоже очень люблю, вот Женька не даст мне солгать, почему эта нежная и ласковая тётушка хотела задушить меня подушкой? Как это происходило и где?
Любимая Варюшенька, как и я, откинулась на спину и тоже стала глядеть в небо. Я видел, что мои вопросы ей не понравились. Она и откинулась на спину, чтобы не глядеть мне в глаза. По её лицу я вижу, что она сосредоточенно думает, как мне ответить. А не отвечать вообще она уже не могла. Нет ни  малейшего повода уклониться от ответа.
- А почему ты задаёшь мне эти вопросы? Ты что, до сих пор не знаешь на них ответов?
- Не знаю. Если бы знал, то не задавал бы их тебе, любимая Варенька.
- А маму ты не спрашивал?
- Спрашивал.
- Ну и что?
- Она говорит: “Подрастёшь  - сам узнаешь”.
- Твоя мама права. Сейчас тебе ещё рано рассказывать всё, что связано с твоим рождением.
- Но сегодня...
- Сегодня мы немножко проболтались, а ты не преминул это заметить.
- Заметил. Получается, что я и родился и помер в один и тот же день. Так ведь не может быть, любимая моя. Жив я, как видишь. А вы переглянулись и замолчали.
- Рано тебе всё это знать.
- Хорошо, рано. Но ты расскажи. По секрету.
- По секрету?
- Да, по секрету. Я не проболтаюсь и буду бережно хранить нашу с тобой тайну. Тебя, в любом случае, я никогда не выдам. Да и некому мне говорить. Кто меня спросит?
Мы лежали нос к носу, и её большие голубые глаза были теперь устремлены на меня. Они были ласковы и задумчивы в одно и то же время. Они вдруг заблестели, и по щеке покатилась слеза. Варюшенька нежно, словно боясь нарушить причёску, провела рукой по моим волосам.
- Если не хочешь, то не говори, - моментально отреагировал я на её ласку. - Тебе больно об этом рассказывать?
Нет, любимый мой, не больно. Просто страшно вспоминать о том жутком
дне,- почти прошептала Варвара. - Когда-нибудь ты  неминуемо всё узнаешь. Я не хочу сейчас больно сделать тебе и причинить боль другим, кто знает всё и пережил тот страшный день. Это стало семейной тайной. Не я одна её знаю. Мы все поклялись тогда, что  будем бережно  её хранить, оберегая честь и достоинство каждого. А ты толкаешь меня на преступление перед самыми болизкими и дорогими мне людьми. И прежде всего - перед моей любимой сестрой и твоей мамой, перед твоим отцом… Ты смог бы нарушить клятву, которую дал и подписался кровью?
Никогда.
Так что же ты меня толкаешь на предательство?
Что страшное сделали вы в тот день?
Нет, нет! Никакого преступления никто не совершил. И вообще, как  мог-
ло придти тебе в голову такое? Они самые честные и чистые люди на земле. Ты должен знать это и благодарить Бога, что у тебя такие родители. Сомневаться в честности и искренности своих родителей просто грешно. Ты должен весь свой век быть им  благодарен хотя бы только за то, что они дали тебе жизнь. Это святые люди.
      - Очень хорошие и порядочные у тебя родители, - продолжала Варвара, поудобнее устроившись рядом. - Они, конечно, могут поругать, даже выпороть тебя за твои проделки. Ведь ты, к примеру, каждый день выкидываешь такие козлики, что пороть тебя надо через каждых полчаса. Так ведь?
Так,  -  буркнул  я  и  засмеялся.  -  Но  отец меня никогда и пальцем не
тронул. Мамочка иногда треснет по затылку или тряпкой пугнёт, как кошку.
Это хорошо, что сам понимаешь.
Варенька, моя  любимая Варюшенька! Почему тебя так взволновали мои
вопросы? Что ты так переживаешь? О чём напомнил я своими дурацкими вопросами? Я ведь не хотел тебя обидеть, огорчить. Я люблю тебя, и это ты знаешь.
Варвара не ответила и, как и я, глядит в небо. А небо голубое и прозачное. И стрижи  летают в нём высоко-высоко. Но, может, это и не стрижи вовсе, а ласточки. Нет, это всё-таки стрижи. У них крылья длиннее и острее, а у ласточек короче и шире. И ласточки порхают веселее, а стрижи несутся стремительно, как угорелые, не дрогнув крылом. Это всё-таки стрижи. Несомненно, стрижи. Но так ведь летают стрижи перед грозой, а на небе только лёгкие белые, словно пушинки, облака.

                Глава VIII.

                Неизвестные тайны

За холмом, поросшим высокими елями, дорога раздвоилась. Широкий екатерининский шлях, оставив позади деревню Брюхово и перемахнув через песчаный холм, украсившийся роскошными елями и соснами, тут же оторвал от себя неширокую пыльную ленту. Эта пыльная лента, на которой не видно ни одного путника, запетляла среди неубранных ещё хлебов. Под лёгким ветром волнами катят они по полю уже поспевший урожай зерновых. Пшеница это или рожь, отличить я ещё не могу, но понимаю, как это красиво. Скоро и сюда придут косари и жницы. Мы уже видели участки, где ровными рядами стоят аккуратно  сложенные в небольшие скирды снопы хлеба. Началась выборочная уборка зерновых.
Я узнаю эти места. В прошлом году осенью, когда улетали журавли в дальние края, мы сидели с папой под елями на этом холме и отдыхали. Велосипед, на котором приехали сюда, мы оставили  у самой дороги, а сами поднялись на холм высоко и любовались осенним пейзажем, заливными лугами.  Мы ещё нашли там много совершенно крепеньких маслят. Мама, помню, крайне удивилась, когда мы выложили перед нею наши лесные трофеи.
Сейчас золотистое поле волнами переливается на широком просторе под глубоким прозрачным небом, в голубой высоте которого звенит жаворонок. Я вижу, как он трепыхается  высоко над нами, вроде как на одном месте, потом, замолкая на мгновение, падает и вновь взлетает в ту же точку или даже ещё выше, откуда, наверное, интереснее нырять в этой прозрачной голубизне.
Выдумщик я. Мне кажется, что и я  вместе со звонким жаворонком купаюсь в этой удивительной купели, что и ему забавно плескаться со мной в этих нежных и ласковых потоках тёплого воздуха, что и у меня есть крылья, сложив которые, я вместе с жаворонком камнем падаю вниз на сотню метров, а потом, смеясь, разворачиваю крылья и напергонки с шаловливой птицей взлетаю выше её. Меня никто не переубедит, что я только что не летал там и сверху не видел, как плетётся по пыльной дороге наша телега.
Ты видишь жаворонка?
Вижу, - откликнулась Варвара. - Радуется жаворонок  жизни,  торжест-
вует. Очень мало отведено ему жить на белом свете. Вот он и старается, чтобы не упустить счастливые минутки. И человеку бы так же. А он живёт себе беспечно, не тужит. Потерял без пользы день и не печалится. Много деньков ещё впереди, думает он и очень часто ошибается. Жаворонок такого себе позволить не может.
-  Получается так, что жаворонок умнее человека.
Выходит, что умнее.
Мудрено всё это.
Твоя мама говорила, что ты хорошо поёшь. Спел бы что-нибудь для меня.
Это она зря так хвасталась. Петух кукарекает забавнее.
Не  скромничай.  Твоя  мама,  конечно,   тебя   очень  любит,  но  хвастать
зря не станет. А ты всё-таки возьми и спой. Я хочу послушать. У нас в доме все поют. Особенно хорошо поёт бабушка Аксинья. Она  обрадуется, когда узнает, что внук у неё голосистый. А ты, Женька, поёшь?
У нас тоже все голосистые, особенно когда папа берётся играть  на баяне.
А ты играешь?
Играю.  На  нервах  у  папы. Он часто плюётся, глядя на то, как  я  сажусь
за баян. У меня пока из-за баяна носа не видно. И пальцами я не до всех клавиш достаю. Короткие у меня пальцы. И вру безбожно. А на маленькой гармошке получается. Папа говорит, что скоро на свадьбах играть буду.
А у нас ни баяна, ни гармошки нет. Даже балалайки нету.
      - Твоей маме одной такой балалайки, как ты, вполне достаточно, - говорит и смеётся Варвара.
А у нас и скрипка есть, -  хвастливо заявил Женька.
А кто играет на скрипке?
Папа. Он на всех инструментах играет.
А на каком лучше?
На  всех играет хорошо.  Я  люблю,  когда  он берёт в руки жалейку. А у
меня лучше всего получается на балалайке. И у Виктора тоже.
Так  он  же совсем ещё маленький.
Маленький да удаленький.
А что я его не видела с вами на огороде?
На   Днепр   купаться   побежал.  Он   бы  непременно  за  нами  увязался.
Плакать будет, когда узнает, что я без него поехал к бабушке.
      А вот и место, которое облюбовала Варвара. Красивая поляна. Среди высоких кустов орешника и молоденьких берёзок она пестрит под солнцем яркими цветами клевера. Мёдом и мятой пахнет за версту. Пчёлы жужжат, деловито перелетая от одного цветка к другому.
      Мы остановились, и Варвара распрягла лошадь. Сероглазка, благодарно махая хвостом, тут же принялась щипать сочную траву.
Ты далеко от нас не уходи, - говорит ей  тётя, снимая с  телеги  узелок  с
провиантом. - Мы и тебе дадим кусочек хлеба.
Сероглазка остановилась, как бы прислушиваясь к тому, что сказала хозяйка,
и уставилась на неё, ожидая новых приказаний. Варвара разговаривает с лошадью, как с живым человеком, и та её понимает.
Да, да! Это я тебе говорю, Сероглазка. Не  уходи далеко. Сейчас  мы  обе-
дать будем и тебе кусок хлеба дадим.
      Как только заговорили о хлебе, Рем моментально соскочил с телеги и угодливо завилял хвостом перед Варварой, заискивающе заглядывая ей в глаза. Вот прохвост и подлиза! Это надо же, какой хитрый пройдоха! Почти весь мой кусок хлеба слопал, а теперь даже не смотрит в мою сторону. Понял стервец, в чьих руках верховная власть над хлебом!
Рем! Рем! У тебя совесть есть?  -  кричу  я  своему любимцу. 
      А он и ухом не ведёт на мои слова, весьма сосредоточенно поглядывая на узелок в руках у Вареньки. Глядя на эту картину, Женька так развеселился, что чуть не упал с телеги. Ему очень нравится нахальный Рем.
Ты  ему  приказ напиши, Чапаев, и к хвосту привяжи! - закатывается  от
хохота мой двоюродный братец. - Совсем от рук отбился, Рем! Никакого почтения к хозяину!
Глупый  он  совсем.  Это правда.  Но ты глупее его, раз насмехаешься над
ним.
Я над тобой смеюсь, несчастный собаковод.
Досмеёшься, братишка, досмеёшься.
Смешно. Никаких слов он не понимает.
Оттого и не понимает, что…
Что - что?
А то, что ты нарываешься, парень, на скандал. Вот что.
Ты что, пугаешь?
Я не пугаю. Я предупреждаю.
Варвара скинула с плеч цветастый платок, расстелила под кустом орешника и бросила на него узелок.
Вы чего там заводитесь, ребята? - обращается она к нам. - Не задирай-
те друг дружку. Вот тут мы и пировать будем.
Нахальный Рем бесцеремонно тут  же  устроился  рядом,  высунув  язык.  Он,
видите ли, уже готов откушать!
      - Я нахал, но такого нахала ещё не видывал! Это надо же! Чем ты, Рем, лучше меня? Да и Сероглазка не хуже тебя.
Варвара выпрямилась, развела руки в стороны и глубоко вздохнула:
Вот раздолье-то где! Воздух-то  какой!  Красотище!  Женька,  тащи  сюда
поросёнка. Ради него ведь такая кутерьма весь день. А ты, Жорка, пошуруй там, под сеном. Там где-то бутылку молока найдёшь. Неси её сюда.




                Глава IX.

                Приключения с поросёнком

      Женька, соскочив с телеги, взял мешок с поросёнком и отравился к Варваре, но споткнулся и упал вместе с поросёнком. Поросёнок завизжал, плюхнувшись на землю, но тут же вскочил на ноги и побежал.
Держи окаянного, а  то  сейчас  назад  в  Оршу  помчится!  -  захохотала
Варвара, и они вместе с Женькой стали ловить поросёнка.
Не добежит! - возразил Женька. - До  Орши  отсюда не  менее  тридца-
ти вёрст!
Добежит! Ей Богу, добежит! - хохочет Варвара.
По дороге окочурится. 
Очень  резво, конечно,  рванул на старте.
Да, хватай же его, хватай!
До финиша не добежит, сердце не выдержит.
Это же надо, какая прыть! 
Вот  резвый  какой! 
Ну,  точно как скаковая лошадь! Вон как высоко сигает!
Надо же, какие фортеля выкидывает!
- Заходи от кустов, забегай наперерез!
- Лови его руками! А ты чего там хохочешь? - это уже обращение ко мне.
Иди помогай зверя ловить, иначе точно в Барань убежит!
- Отрезай ему дорогу на Оршу!
Варвара с хохотом бежит за поросёнком. Смеётся и Женька, не успевая за пируэтами преследуемого животного, падает несколько раз, пытаясь схватить его руками, но поросёнок увёртывается, и Женька беспомощно разводит руками.
Надо же! Лежал тихонько всю дорогу. 
Мы  его даже в покойнички записали, а он вон какой живчик!
Вот зверь! Вот скорость!
Держи его, ребята! Убежит!
Ей Богу, убежит!
- С такой  резвостью  он  не  только  до  Барани, а  до Варшавы домчится!
Наша Сероглазка за ним не угонится!
А ты чего лежишь? Помогай! - теперь Варвара обращается  к  Рему,  ко-
торый  ошалело крутит головой, наблюдая за галопом поросёнка.
Теперь и Рем с лаем кидается в погоню.
Жорка! Бери мешок и кидай его на  поросёнка. Так  мы  его  не  поймаем!
Так он всех нас ухохочет до смерти! Вот тварь какая!
      Когда мы вчетвером таким вот образом одолели строптивого поросёка и вернулись на своё место, то обнаружили, что пропала лошадь.
Этого нам ещё не хватало. Сероглазка,  ты где?  Сероглазка,  отзовись! -
прокричала Варвара. - Сероглазка, Сероглазка!
Из-за дальних кустов орешника раздалось знакомое   ржание   нашей  лошад-
ки, а через минуту показалась и сама Сероглазка. Она вышла там, где на жнивье стояли аккуратные бабки снопов ржи или пшеницы. Эти бабки действительно похожи на женщин в широких нарядных сарафанах, присевших отдохнуть. Сероглазка вопросительно смотрит на нас и, кажется, спрашивает: “Ну, какого рожна вам ещё от меня надо? Без меня не можете справиться с поросёнком? Устыдитесь, дорогие!”
      Вспотевшие и запыхавшиеся, мы усаживаемся вокруг платка, на котором лежит узелок с провизией. Поросёнок лежит в мешке рядом. Из мешка торчит только его голова, поросячье рыло и малюсенькие с седыми ресницами глаза.
      Я вспомнил, что не принёс бутылку молока, которая лежит где-то в телеге, и лениво отправился за нею. Вдруг я боковым зрением не увидел, а ощутил какое-то движение в кустах и с криком отпрянул в сторону. Мне показалось, что из-под куста на меня смотрят красные глаза.
Медведь! Медведь!  -  заорал я во  всю  глотку  и  кинулся  в  обратную
сторону.
Какой медведь?! - кричит мне Варвара. - Ты там совсем уже спятил?
- Медведь! Самый настоящий медведь! Глазищи красные во какие, по кулаку величиной!
С перепугу  чего  только  не  померещится!   У медведя маленькие глазки.
И не красные, а серые. Ты  чего так дрожишь?
Страшно…
У страха глаза велики, -  успокаивает  меня Варвара, а Женька  насторо-
женно смотрит в ту сторону, откуда я только что лихо примчался.       
-  Пойдём,  посмотрим,  -  предлагает   Женька   Варваре.  -  А,  может,  и
вправду медведь.
- Какой там медведь? Ты что? Тоже спятил?
       - Точно медведь. Сам видел. Ну и глазищи! Во!
Если там, в кустах, сидит  настоящий  медведь,  то  идти  туда  опасно. Но
никакого медведя там не может быть. Там, наверняка, лягушка прыгнула, а он её за медведя принял.
      Женька чуть не лопнул со смеху.
Вот потеха!
Никакая не лягушка, - пытаюсь я возразить Варваре. - У лягушек такие
глаза не бывают. Лягушек я знаю. Сам ловил и кожу с них сдирал.
Это для чего, шкуродёр ты несчастный? - спрашивает Варвара.
А ты что, Варюшенька, не знаешь? Мы раков на них ловили.
Как это раков ловили?
В  середину   круглой  сетки   на  ободе   привязываем  такую  лягушку  и
опускаем на дно. Камень ещё надо в серёдку положить, грузило, чтобы тяжело было. Через пять минут на этой лягушке уже сидят два-три рака. Поднимай сетку и кидай раков в мешок.
Век живи - век  учись! - восхитилась Варвара. - Никогда не слышала,
чтобы так раков ловили.
А ты что, Варюшенька, сама раков ловила?
Нет, не ловила.
Так раков ловить можно с лодки в любом месте, Варюшенька.
И ты ловил?
Ловил.
 Никогда бы не поверила, что  ты сам можешь таким вот манером раков ловить.
Ловил. Можно и руками под корчами у берега. Но я так  не  люблю.  Жут-
ковато совать руку под корневища в воде, а он тебя там хвать за палец и крепко держится.
Кошмар какой! И больно?
Больно, Варюшенька. Очень больно. И  страшно.  А  вдруг  под  корневи-
щем водяная змея? Я люблю ловить на круглую сетку. Спокойнее.
Да, так спокойнее, - соглашается тётя. - А кто  тебе  такую  сетку  сма-
стерил? Сам ведь не догадался. Не додумался сам? Сам ведь не умеешь?
Сам  я,  конечно,  не  додумался  бы. 
Хорошо, что не стал вилять хвостом, хитрюля.
А чего тут вилять?
Ну, как же! Ты привык к тому, что всё делаешь сам. И  всё  знаешь,  и  всё
умеешь.
Нет,  нет,  дорогая  Варюшенька.  Я,  конечно,   люблю  прихвастнуть,  но
перед тобой сейчас мне хвастать нечем.
Это совсем на тебя не похоже.
Что делать, Варюшенька?
Ну, как же! Ты всегда и везде первый!
Я теперь долго буду рассказывать, как я медведя поймал, - смеюсь я, за-
глядываясь на Варвару.
Это, конечно, восхитительно!  Ты прекрасен,  мой  любимый!
У меня до сих пор поджилки трясутся.
Ты хочешь, чтобы тебя пожалели?
Нет, я просто хочу есть.
Есть не спать, можно подождать.
Я спать не хочу.
Ну, а сетку для ловли раков ты смог бы сделать?  -  вдруг резко переме-
нила разговор Варвара.
Я и придумать такого бы не смог. 
Вот как?
При   всём   желании  сделать  такую  сетку  не  сумел  бы.  Это  придумал
дедушка  Лоденьки, рыбак Гасюта. Он Лоденьке и мне сделал деревянные круги с верёвками. И грузила он посоветовал привязывать снизу сетки, а лягушку - сверху.
А лягушку кто научил потрошить?
Тот же дедушка и научил. Это не так страшно, как вначале казалось.
Долго и нудно я начинаю рассказывать о рыбаке Гасюте, о  том,  какие  вкус-
ные у них блины, как готовится старый рыбак на рыбалку. Варвара терпеливо слушает меня и не перебивает. Я удивляюсь, что ей всё интересно.
Это очень интересно, Варюшенька?
Интересно. Продолжай. Может, и я чему-нибудь научусь.
Ещё  с  вечера его старушка готовит ему еду на весь день.
А ты откуда это знаешь?
Мы часто с Лоденькой играем у них допоздна.
А тебе потом дома не влетает?
Влетает, Варюшенька, влетает.
От кого влетает больше?
От мамы.
А от папы?
И от папы бывает.
А рыбак тебя не гонит домой?
Нет,  не  гонит.  Ему  даже  нравится,   когда   я   гляжу. Я  видел,  как  он 
аккуратно  складывает  еду  в  серую солдатскую сумку, где всегда лежат принадлежности для ремонта лодки и снастей. Чего там только нет! Я несколько раз видел, как он перекладывал с места на место содержимое сумки. Крайне интересно. В этой сумке целый клад замечательных вещей.
И что же в ней лежало примечательного?
Там  неизменно  был  маленький  топорик  с коротким топорищем. Топо-
рик очень острый. Им, этим топориком, можно бриться, говорит Гасюта. Поэтому он лежит ещё в специальном чехле. Это чтобы случайно не порезаться и не попортить другие вещи. Там же, в мешке, всегда можно найти кусок чёрной смолы, моток уже хорошо просмоленной толстой нити для ремонта порванной сети и кучу самых разных крючков, блёсен, грузил, проволочек, верёвочек. Их он хранит в жестяной банке от конфет. Конфеты, говорит он, съели ещё в прошлом веке господа хорошие, а банку подарили ему в благодарность за большущего карпа. Да, забыл сказать, что в просторном коричневом кисете для табака лежит вторая трубка, а первую он никогда не вынимает изо рта, даже когда та вовсе не дымится. У той, что в кисете, треснутый чёрный кривой мундштук.
Вот какой ты наблюдательный! И табак в том же кисете?
И табак там же. Свой табак. Целая большая грядка у них табаком засеяна.
Сам видел. Это около самого дома. Листья табака он сушит на верёвках в сарае, а потом своим острым ножом режет эти листья мелко-мелко. Завёртывает в бумагу и прячет на печи. Там у него склад табака, говорит Лоденька. Всё по сортам. По времени года, когда срывал листья. Смак, говорит, разный. А по мне, так у них во всём доме один табачный запах.
А у тебя, рыбак, трубка  есть? - вполне  серьёзно  спрашивает тётя. -
Ты ещё курить не научился?
Куда там мне?! Не научился.
А пробовал?
Пробовал.
Понравилось?
Противно. И голова кружится.
И не пробуй больше. Не нужно это тебе.
У нас,  на  Днепре,  так  раков  не  ловят,  -  напомнил  о  себе  Женька.
А как?
Не  знаю.  Я  раков  не  ловил.  И не видел, как их ловят. У  нас вода в  ре-
ке быстрая.  И  деревья  растут  высоко  над водой. Никаких тебе корневищ или корчей в реке  нет. Чистый и мелкий песок. Ровный и пологий берег. А какое бревно или ветки весной в половодье и принесёт река,  люди тут же их вытаскивают и разносят по домам. Даже на лодках ловят на реке дармовые дрова, - деловито говорит рассудительный Женька.
      - Я раков не ловил, не пришлось, - продолжает он, как бы извиняясь за то, что не ловил раков. - Просто не знаю, как это делается. Но как-то ведь ловят. На базаре живых раков продают. Значит, и у нас ловят. А вот рыбу удочкой ловить одно удовольствие. Так пойдём ловить медведя?
Пусть он там сдохнет, не пойду, - категорически  запротестовал я, чем
вызвал дружный смех Варвары и Женьки. - Мне медвежья шкура не нужна.
Боишься, что он с тебя самого  шкуру сдерёт? - смеётся Женька.
Боюсь.
Не переживайте. Чтобы вас успокоить, я пойду одна.  И  не потому, что
такая вот смелая, а потому что уверена, что никакого медведя там нет.
Варвара поднялась и смело пошагала к тем  кустам,  где  я  только  что  видел
живого медведя. Мне становится не по себе от ужаса при мысли, что медведь сейчас накинется на Варвару.
Что же ты не спешишь за тётенькой? Боишься?- спрашиваю я брата. Он
глядит на меня и смеётся, хитро прищурив глаза.
А она и одна его сейчас за хвост притащит.
Как это?
А так. Схватит за хвост и притащит. Вот увидишь.
Ну, это ты, брат, хватил! Медведя за хвост?!
Не успел я проговорить эти слова, как услышал весёлый смех Варвары.
Идите сюда. Одна я тут без вас не управлюсь.
Тебе помочь?! За хвост поймала! - кричит Женька.
Помощь нужна.
Кто кого помал?! - кричу я, вскакивая.
Выручайте!
Женька  срывается с места и мчится  на  выручку,  широко  размахивая  рука-
ми. Я тоже не могу усидеть на месте и с криком бегу за Женькой. За мною с лаем кидается Рем. Только один поросёнок, которого связали и положили в мешок, оставив на воздухе только голову, не бежит за нами и торчком поднял уши. Ужас и оцепенение в его глазах.
      Когда мы подбежали к кустам, то увидели нашу Варвару с протянутыми вперёд руками.
Вот твой  медведь  с  красными  глазами,  - Варюшенька развернула ла-
дони. - Глаза ты запомнил точно, красные, рубиновые. Вон какие забавные!
Мы с Женькой были потрясены. В руках у неё был серенький пушистый ко-
мочек с длинными ушами и коротким хвостиком. А глазёнки светились красными огоньками.
-  Зайчик! - ахнул от удивления Женька.
Самый настоящий зайчик! - удивился я.
А что ты говорил? Медведь. Вот тебе и медведь! У страха глаза велики.
Это точно. Как ты нас напугал, трусишка!
      - Ты нас тоже напугала.
А можно потрогать? - спрашивает Женька.
Можно.  Только  осторожно. 
Что так?
Он  может  так  царапнуть - век  помнить будешь. У него коготки ост-
рые, как бритва.
А мы его возьмём с собой?
Нет. Этого  делать  нельзя. 
А почему, Варюшенька?
У  нас  он  помрёт. 
Почему?
Он  очень  мал.  Я  не  знаю,  как и чем его кормить. Там,  в кустах, много
его братьев и сестёр.
Ты их видела?
Да, видела.  Когда  я вошла в кусты,  то  увидела  их  целый  десяток. Все
они кинулись врассыпную. Только вот этот запутался в траве и притаился. Спрятался и молчит. Я его и взяла за ушки. Потому что он пробовал меня царапнуть.
Ох, ты! - удивился Женька.
Он  оборонялся   всеми   силами.  Но  зайчишка  ещё  совсем  слабенький.
Вот я и решила вам его показать. И надо нам его отпустить. Где-то тут близко от нас в кустах зайчиха сидит и с тревогой наблюдает за нами.
Ты думаешь?
Я уверена. И наверняка переживает. Да  и  братья  его беспокоятся. У них
сейчас очень большое горе. Они думают, что их братец уже погиб. Не будем омрачать и без того не очень сладкую их жизнь? Отпустим?
Отпустим, - почти хором проговорили мы с Женькой.
Жалко, но отпустим, - сказала Варвара. - Надо  беречь  живую приро
ду.
Варвара  опустила  зайчика  на землю, и он  резво  запрыгал к кустам. Но тут
же за ним взвился Рем. С лаем завертелся он вокруг зайчика, готовый схватить его зубами.
Рем, нельзя!  Рем, назад!  Нельзя, говорят тебе!- закричал я, и собака,
недовольно ворча, оставила зайчика, и тот скрылся в зелени под кустами.
А  Рем  у  тебя  умный,  оказывается,  и  послушный,  -  тут  же  заметил
Женька.
Я гордо взглянул на него:
А что ж ты думал? Он у меня породистый, соображает.
Варвара улыбнулась:
Хвастун ты,  Жорка.  Но  и  Рем,  надо  отдать  ему  справедливость, по
вёл себя в этой ситуации вполне достойно.
Он у меня молодец!
Его  обязательно  следует  похвалить  и  непременно  дать  кусок  хлеба,
чтобы он запомнил, за что его похвалили.

                Глава X.

                Пир на весь мир

      Варвара оглянулась вокруг,  и  я  понял, что она опять ищет  Сероглазку.   А та,  судя  по  всему, совсем  не  обеспокоена  нашей  беготнёй.  Она   спокойно  себе  устроилась  под берёзой  и  наблюдает за нами.  Отдыхает. Рем  угодливо  виляет  хвостом  перед  Варварой.  Нервничает   почему-то  один  поросёнок в мешке,  но  не может вырваться  из него. Своё  беспокойство  он  выражает неукротимым  визгом,  который разносится на всю округу.
Ты что там буйствуешь?  Угонял  нас  всех   до  седьмого  пота,  а  теперь 
орёшь на всю вселенную, - смеётся Варюшенька. - Как это понимать? Проголодался? Давно пора. Придётся тебе, Жорка, идти за молоком. Найдёшь в телеге под сеном.  Только  уж  нового  медведя  не приводи. Договорились?
Договорились.
Я побежал к телеге. Мои поиски  под охапкой  сена  на  телеге  дали  во  мно-
гом неожиданные   результаты.  Там  я  быстро  нашёл бутылку с молоком.  Но  под  сеном  я  обнаружил  ещё топор,  вилы,  косу, лопату  и узелок, о котором Варвара ничего  не  говорила.  Я  не стал его развязывать и смотреть, что там  внутри,  но  догадался,  что это гостинец для бабушки и девочек. Огромные баранки были связаны одной верёвкой. В сумке под ватной телогрейкой лежали булки и пряники. От них за версту шёл весьма соблазнительный запах. Всё это сверху накрывал старый брезентовый плащ. Чуть  в  сторонке  лежали  две  бутылки  водки и бутылка вина. Это к празднику, для званых гостей.
 Когда  я  возвращался  с  бутылкой  молока,  мимо   нас  проехала  телега,  на  которой сидел мужчина. Варвара узнала его и приветливо махнула рукой.
Здравствуй, Варвара Климентьевна!  Вы  чего  там  расселись? - спросил 
он.  -  Не   видите   разве,   что   небо   хмурится?   Того   гляди,   дождь  пойдёт.     Внуков что ли к Аксинье везёшь?
Внуков.
Красивые ребята.  Шумно  на  хуторах  станет.
Уж как водится.
Я видел, что ты очень рано покатила. Солнце ещё не взошло,  а
ты уже затарахтела на своей телеге. Никак в Орше была?
Была. И не только в Орше. 
А где же ещё?
В Барань пришлось ехать.  Почти всю родню поглядела. Поросёнка купи
ла.
Как покупка?
По-моему,  хороша.
Фёдора не видела? Как там мой однополчанин?
Нет, не видела. Он в больнице сейчас.
А Лену?
Лену видела. Вот её сын Женька со мной.
Не сидите долго. Лучше засветло домой добраться.
А  мы  вот  перекусим  и за тобой следом поедем, - откликнулась Варва-
ра. - Может,  нам  компанию  составишь,  Ефим Макарович?
Да нет уж, спасибо. Я гляжу, там у вас и без меня весело. Да и дел у меня
ещё невпроворот.  Долго  не  засиживайтесь,  -  отозвался  Ефим  Макарович,  и его повозка скрылась за придорожными кустами.
Мог  бы  и  нас  подождать, - проворчала Варвара. - Вдвоём ехать все-
гда веселее.
А нам и без него весло, - сказал я, подавая тёте бутылку с молоком. -
Там я ещё кое-что обнаружил…
Это не про твою честь. Девочки  мои  уже  давно,  наверное,   на   дорогу
поглядывают.
Ты думаешь, уже ждут?
Ждут. Знают, что с пустыми руками не приеду. Да и мама тоже как  ребё-
нок.  Всегда  радуется  любому гостинцу. Старый - что малый.
      - Пока  есть  к  кому  ехать и есть чем порадовать, надо  ехать  и радовать,  -  проговорила  Варвара  в  раздумье.  -  Запомните  это. Вырастите  большими,  станете  взрослыми  -  ой  как  часто будете вспоминать эти слова.
Как, как ты сказала? - переспросил  Женька,  вроде  как  не  расслышал,
что сказала Варвара.
А так и сказала. Пока живы родители, братья и сёстры,  дедуш-ки  и   ба-
бушки  -  к  ним  надо  ехать  и  радовать их. Я бы сейчас на крыльях  полетела  к  своим  бабушкам  и дедушкам, да  нет ни одного, померли  давно.  Только  на  пасху да на родительский день к ним на могилку сходим,  да  всякий  раз перекрестишься, когда мимо кладбища проезжаешь.
      Варвара  большим  охотничьим ножом стала резать сало.  Я не видел его прежде и не заметил, откуда он появился в её руках.  Она, подавая каждому по куску на конце этого большого ножа, острого с обеих сторон. Красивый нож, кинжал с витой рукояткой.  -  Я  очень люблю дарить подарки, да и сама радуюсь, как малолетка,  когда  мне хоть доброе слово скажут. Не  очень-то радовали меня подарками в детстве.
      - Другим делать хорошее - это себе  хорошить, -  продолжала она, подавая каждому по второму куску.
На разостланном платке уже  лежали  нарезанный  крупными  ломтями  хлеб,
яички и зелёные огурцы.
Вот только соли у нас нет, - заметил Женька.
Ничего, обойдёмся и без соли, - ответил я ему.
Зато сало хорошо посолено, - сказала тётя.
Много соли есть вредно, - тут же  согласился  братишка. - К  нам   док-
тор  приходил.  Так  он  папе  моему  велел  всё  есть  без  соли.  Иначе,  говорит, внутри у тебя, Фёдор, каменоломня образуется, оперировать придётся.
 Избалованный ты, Женька. Берите по одному огурцу и по одному яичку.
Никто меня не балует. Я  и  без  соли могу, - отозвался он. - На нет и
суда нет. Как-нибудь переживём.
      Поросёнок вновь подал голос. Он визжал настолько пронзительно, что казалось, что он помирает.
Он, того гляди, и в самом деле подыхать будет?
Орёт и глаза закатывает, как будто с белым светом прощается.
Ей Богу, сейчас копыта откинет.
Нет, мы ему это решительно не позволим.
А что ты поделаешь?
Мы ему ещё раз искусственное дыхание будем делать.
Ну, ты уж хватил, Женька! Подыхать. Нет уж, подохнуть мы ему  не да-
дим. Коль так орёт, то жить будет. Орёт так громко потому, что есть хочет.
      Варвара оторвала кусок от тряпицы, в которую была завёрнута бутылка с молоком, и сделала из него соску.  Смочив  её  молоком, она сунула её в рот поросёнку, и он тут же замочал, вызвав наш дружный смех.
Вот  теперь  надо подержать бутылку  так,  чтобы  он  не  пролил  молоко.
Кому это дело поручить?
Давай,  Варюшенька,  я  покормлю  поросёнка,  -  предложил  Женька.
Попробуй. У тебя должно получиться.
Я тоже могу, - предложил я свои услуги, но Варвара передала бутылку
Женьке.
А ты, Варюшенька, знаешь того мужчину?
А  то  как  же!  Ефим  Макарович  в колхозе бригадиром  полеводческой
бригады работает.
Большой начальник?
Большой.  Первым  в  колхоз  записался.  У  него  пятеро  детей  мал-мала
меньше и жена больная. Чахотка, говорят. Очень добрая женщина. Любят и жалеют её во всей деревне. Если бы не старший её мальчик, Гришей его зовут, то и не знаю, как бы она управлялась одна. Ефим-то Макарович с войны инвалидом вернулся, ногу ему покалечило. Я тогда уже большой девочкой была. А она невестой была. Красивая и высокая, стройная, ну точно лебёдушка. Идёт по деревне - каждый на неё смотрит и любуется. Любила она Ефима, но его на войну забрали. Вернулся Ефим Макарович с немецкого фронта больной и покалеченный. Ждала она его и замуж за него пошла. Года не прожили, хата у них сгорела, корова пала. Совсем обнищали, а она что ни год сынов рожает, прямо беда. Гриша, Гриша… Если бы не этот Гриша, то что бы они и делали, не знаю. Славный мальчик. Всё умеет делать своими руками. Действительно золотые руки у паренька. И слушают его все меньшие, и в огороде вместе с ним копаются, и играют - не унывают. А песни начинают петь - вся деревня прислушивается. Вроде как праздник у них.  А у них  горе без конца. Нищета беспросветная, а люди им завидуют.
Чему уж тут  завидовать?  -  грустно  сказал  Женька,  подсаживаясь  по-
ближе к Варваре. - Ты, гляжу, хлеб поделила, как в аптеке на весах. Только два куска лишних.   
 - Вроде  и  нечему завидовать,  а  завидуют,  -  улыбнулась ему    Варвара. - Действительно, солому ешь, но вида не теряй. Завидуют люди их доброте. Ничего лишнего, Женечка, и у нас нет. Ты забыл о Сероглазке и Реме. Два лишних куска, как ты говоришь, для них и предназначены. Видишь, как Рем прислушивается и носом крутит?  Он своего не упустит.
      - Рем  и Сероглазка очень хорошо сегодня  поработали  и заслужили по хорошему куску, - сказал я.
Особенно Сероглазка. Сероглазка! Иди к нам поближе и получи свою
долю.
      К моему удивлению, лошадь тут же встала, подошла к Варваре и остановилась за её спиной.
Я хочу, чтобы ты, Женя, дал Сероглазке хлеб.
А почему я? Я боюсь.
Да  потому  что  ты  всю  дорогу  ею  командовал. Она  слушала  твои  ко-
манды, ты и должен её отблагодарить. Сероглазка это запомнит надолго. Когда-нибудь ты вспомнишь этот кусок, она непременно отблагодарит.
А как дать ей хлеб?
Не бросай на землю. Она, конечно, поднимет и с земли, не гордая. Но ты 
подай ей на ладошке.
А, может, ей ещё на блюдечке да с голубой каёмочкой?
Не ёрничай, Женечка. Она всё понимает. Если её пригласили к столу, на
до быть вежливым до конца.
Пригласили к столу?
А как ты думал? Я её позвала, и она сразу же пришла. Бери кусок на ла
дошку и подавай. Не бойся. Она не укусит.
Боязно.
Ну и мужик пошёл! - усмехнулась  Варвара.  -  А видишь,  на  спине  у
Сероглазки птичка уселась? Птичка-невеличка, а не боится и тоже ожидает, что и ей крошка перепадёт. Знаете, что это за птичка? Нет? Это дрозд и зовут его Серафим.
      Женька рассмеялся.
А ты почём знаешь, тётя?
Это  наш  дрозд.  Я его заметила,  когда  вёрст  десять  от  дому отъехала.
Гляжу, на черезседельник уселся и чирикает. А потом на дугу перелетел и на меня смотрит. Наша птичка, наш дрозд.
Как это наш?
Он у нас всю зиму зимовал.  Бери  кусок ,  Женечка,  и  угощай Сероглаз
ку. Не бойся же. Она ждёт и возьмёт хлеб губами очень осторожно. Осенью  его, Серафима,  в  дом принесла бабушка. Крыло у него было сломано. Он совсем уж погибал. То ли коршун его побил, то ли ещё какая беда приключилась, не знаю. Только подняла его на дороге моя мама и принесла домой. Отогрелся дрозд и зачирикал. А потом и летать стал. Пробовала было схватить его кошка Нюрка, да Серафим оказался проворнее. Выпустили его на волю, а он ни на шаг от дома. Дверь или окно открыто - тут же в дом влетает. А как влетит, мы смеёмся и говорим: “Здрасте!” Бабушка Аксинья любит птиц и разговаривает с ними. И они с нею разговаривают. А уж Серафим у неё в особом почёте.
Как это разговаривают?
А так вот и разговаривают.
Дрозды?
Не только дрозды. У нас долгое время ворона говорящая жила,
да пропала. Бабушка со всякой тварью в  лесу разговаривает. Белки и зайцы её лучшие друзья. Лисы выходят из лесу, когда услышат, как бабушка поёт. А знаете, как славно она поёт? Волки и медведи прячутся в кустах, чтобы нечаянно не побеспокоить бабушку, но сидят и слушают. Даже рыси, эти огромные и злые дикие кошки, которые всегда и на всех только и делают что рычат, делаются забавными и начинают мурлыкать под бабушкины песни.
Ох, ты! - удивился я.
Да. Сам  всё  увидишь.  Это  я  к тому, чтобы  вы  рты  не  разевали,  когда
увидите что-то, чего прежде не видели и не слышали. Мы-то уже привыкли, а новому человеку всё в диковинку кажется. А с Серафимом у неё особые отношения. Как только бабушка встала, Серафим тут как тут. Бабушка начинает у печи возиться, а Серафим у неё на плече сидит и в ухо ей чего-то чирикает. Она улыбается и говорит с ним. Бабушка всегда с ним здоровается: “Здравствуй, Серафим!”, и он ей отвечат: “Здр-р-асте! Я тут!”. Дрозды перенимают человеческие звуки и любят поболтать. Болтливые до ужаса. Давайте, ребята, будем есть. Засиживаться нам здесь действительно нет никакого резона. А ты, Женечка, не бойся, дай хлеб Сероглазке.
      Женька встал с куском хлеба, осторожно подошёл к Сероглазке и протянул ей руку с хлебом. Даже Рем с любопытством смотрел на происходящее. Сероглазка, осторожно шевеля огромными губами, взяла хлеб с ладошки и отошла в сторону. Только Серафим на её спине нервно зачирикал.
Я  не  забыла  о  тебе,  любимый  Серафим. Иди сюда и получи свою до-
лю.
Варвара отломила кусочек от  своей  порции  и  протянула  на  ладошке. Лас
ково глядела она на птицу, словно та понимала её.
Серафим! Не заставляй себя долго ждать.
К нашему всеобщему восторгу птица вспорхнула  и  тут же оказалась на пле-
че у Варвары.  Серафим бесцеремонно повернул серую головку к её уху и гаркнул: “Здр-р-асте! Я тут!”. Мы с Женькой были потрясены. Даже Рем, казалось, смотрел на Варвару завороженными глазами, не решаясь тявкнуть.
      Серафим тут же схватил свой кусочек и отлетел в сторонку, к Сероглазке, и уселся на её спине. Варвара, улыбаясь, протянула кусок хлеба Рему и дала нам ещё по куску сала.
Яички  чистите  сами,  а  скорлупу  не  бросайте.  Мы  её  повезём домой.
Она нам пригодится. Её очень любят поклевать цыплята, если её  мелко  растолочь.  Рем,  ты  не  очень  торопись,  всё равно ничего  больше не получишь. Твоё усердие просто восхищает!


                Глава XI.

                Ураган


      Пир шёл горой. Переговариваясь и шутя, мы очень быстро слопали все наши припасы. С особым удовольствием, конечно, ели варёные яички. Свиное сало было необыкновенно вкусным. Зелёный огурец с хлебом завершил наш пир. По глотку молока досталось нам от поросёнка.
      Конечно, дольше всех мы кормили поросёнка. Каждый хотел проявить участие в его кормлении. Он, казалось, не остановится, пока не выпьет всё содержимое бутылки. Рем справился со своим куском в одну минуту и, озираясь на поросёнка, глядел на нас невинными глазами, явно рассчитывая на доброту каждого из нас. Первым не выдержал Женька. Он протянул ему кусочек хлеба, и тот схватил его настолько проворно, словно боялся, что, промедли секунду, и его перехватит кто-то другой. Варвара, закатываясь от смеха, тоже подала ему кусочек. Не удержался и я. Неблагодарный же Рем никак не проявил благородство своей души. Он продолжал весьма внимательно следить за движениями наших рук, явно рассчитывая на то, что нашему бессердечию придёт конец.
А как его зовут? - неожиданно спросил Женька.
Рем.
Это   я   знаю.  Это  в  высшей степени не справедливо.
По  всем   признакам  его  надо  было  бы  назвать   Нахал  или Пройдоха,
- смеялась Варвара. - Ведь из зубов вырывает стервец. Не проглотишь же сам, когда на тебя глядят такие жадные глаза. Ужас какой-то!
      - Я, тётя, не о Реме, а о поросёнке спрашиваю. Его как зовут?
Пока никак. Придумайте ему имя.
Прожора, - предложил я.
Ну, нет, - возразила Варвара. - Все  мы  прожоры.  В  нашем  семействе
все любят поесть. Ему пальму первенства отдавать нельзя. Он нас сегодня повеселил своей беготнёй. Это правда. Ох, как резво бегал! Еле поймали.
       - Весёлый?
Нет.  Какой  он  весёлый?  Он, скорее всего, буйный. А давайте так и на-
зовём - Буйный. Или Резвый, - предложил Женька.
Нет, - возразил я.  -  Он прыгал высоко, как настоящий чемпион. Чем-
пион - это красиво.
Какой  он  чемпион?  С  кем  он  состязался?   -   засомневался  Жень-
ка.
      - Забавно  прыгал, это так. Забавный - вот его точное имя.
      В это время над лесом и полем с невероятным шумом пронёсся ветер. Он схватил платок Варвары, на котором лежали остатки нашей трапезы, и понёс его в поле. Платок зацепился за ветви дальнего куста и затрепетал под порывами ветра. В пыли над нами летели сломанные ветви деревьев и листья. Копна сена, что стояла напротив, вдруг поднялась целиком метра на четыре вверх и, разорванная в клочья, понеслась от нас с бешеной скоростью. Берёзы, под которыми улеглась Сероглазка, с шумом наклонились и, казалось, вот-вот сломаются.
      Женька вскочил, пытаясь догнать улетавший платок, но ветер свалил его с ног. Он поднялся и побежал за платком, но ветер вновь повалил его на землю.
      В одно мгновение небо над нами стало чёрным. По нему, клубясь, понеслись грозовые тучи. Невероятной силы гром загрохотал в небесах. Варвара схватила меня в охапку и прижала к земле. Рем жалобно завизжал и, поджав хвост, стал энергично подлезать под меня. Один поросёнок невозмутимо глядел на взбесившийся мир.
Под телегу!  Бегом  под телегу! - крикнула Варвара, схватила поросёнка
в мешке и побежала.
      Я старался не отставать от неё. За мною мчался Рем, продолжая визжать. Через минуту с платком в руках нас догнал Женька, и мы все оказались под телегой.
Я всё-таки догнал его, - сказал запыхавшийся Женька.
Варвара повязала платок, взяла с подводы ватную тужурку и бросила нам на
плечи, а то место, где лежал гостинец укрыла плащом. Примолкший поросёнок оказался на руках у Женьки. Рем взобрался ко мне на колени и, чувствуя опасность, вертел головой. Через минуту к нам галопом примчалась Сероглазка и остановилась, прикрывая нас с наветренной стороны. Кто приказал ей так поступить? Никто.
      Оказавшись под телегой, мы с Женькой прижались друг к дружке, и нам не было страшно. Близкое и мирное соседство поросёнка и Рема нас даже веселило. Собака обнюхивала поросёнка и чихала. А вот большая Варвара никак не могла сначала устроиться и долго вертелась, пока не улеглась прямо на пыльной дороге. Её босые ноги торчали из-под телеги, а голову она положила мне на колени, столкнув Рема в сторону. Рему это явно не понравилось. Он стал бесцеремонно забираться к ней на грудь, пытаясь лизнуть ей лицо.
Рем, сейчас  совсем  не  до нежностей. Отстань! Вот уж хитрющая  тварь!
Лежи  смирно,  иначе прогоню в три счёта.
Ослепительно-яркая  молния  вдруг  полыхнула  над нами, и оглушительные
раскаты грома раскололи вдруг наступившую тишину. А потом всё вокруг зашумело и зашевелилось. Сероглазка опустилась на передние ноги, а потом легла рядом с телегой. Она явно закрывала нас от пронзительного ветра, который, казалось, силился вытолкнуть нас из-под телеги или перевернуть её.
      И вот сплошной стеной полил дождь. Такого ливня я ещё никогда не видел. Серая пелена прозрачного потока опустилась со всех четырёх сторон телеги. Через минуту его бурные воды хлынули под телегу, и мы оказались в глубокой луже. На том месте, где я сидел, стало мокро и прохладно.
А  вот  это  нам уже совсем ни к чему, - первой   заволновалась   Варва-
ра. - Блаженствовать может здесь только один поросёнок.
Она  приподнялась  на  руках,  чтобы   не   лежать  в   этой  грязи,  но  долго
оставаться в таком положении она не могла и вылезла из-под телеги. В одно мгновение она оказалась мокрой с головы до пят.
      - Каких только приключений не было за этот день! - весело засмеялась она. - Только вот бани на свежем воздухе не было. Так на тебе - и баня с полным комфортом. Вот берёзового венечка только не хватает.
Варюшенька, возьми ватник! Укройся! - прокричал Женька.
Нет, нет, ребята! Я не сахарная, не  растаю.  Мне  бы  вас  не  простудить,
здоровенькими бы до дому довезти. Да теперь и смысла никакого нет укрываться. Вы там тоже в потоп попали, но хоть плечи сухие. Не закоченели? Нет? Ну, и хорошо. А дождик-то тёплый. Вот баня так баня! Надо же! Под такой ливень попали! Нарочно не придумаешь. Но это только гремит страшно. А так даже хорошо. Ей Богу, хорошо.
А где ты туфли свои потеряла?
Я  их  не  потеряла. Я  их  под  сено сунула. Не вылезайте наружу. Сидите
там, пока хоть нитка сухая есть. Штаны мокрые? Ничего, высохнут. Дождь сейчас кончится. Вон над лесом светлая полоска появилась. И уже не так страшно гремит. Вы там сидите и ничего не видите? А у нас, ребята, другая беда. Мне бы раньше поглядеть надо было…
Что случилось, тётя? - в  голосе  Женьки  прозвучали тревожные  нотки.
У  нас,  того  гляди,  правое  колесо совсем отвалится. Скрипит всю доро-
гу, после того как Выдрицу проехали. А там, в Выдрице, мы в грязную яму вляпались, еле вылезли. И заскрипели. Мне бы слезть да поглядеть, но я поленилась это сделать. А у нас ось лопнула и колесо перекосило. Вот оно и скрипит. Как мы едем, даже не представляю. Уже давно должны были перевернуться. До Ромальдово, боюсь, оно у нас не докатится. Отвалится с грохотом. Хорошо, что хоть сейчас увидела, когда под телегу забралась. Но теперь-то уж поздно. Не знаю, что и делать.
Что же будет, тётя?
Сероглазка телегу волоком дотащит, но нам ехать не придётся. Нужно
идти пешком и помогать Сероглазке. Теперь-то это не очень далеко. Километров пять будет.
       - Сколько? - Женька удивлённо вскинул глаза на Варвару.
Ну, не более шести.
А, может быть, с гаком?
А  если   с  гаком, Женечка, то все семь, -  ответила Варвара и как-то
невесело улыбнулась.
Так вот почему твой Ефим Макарович так торопился…
Да,  он  предусмотрительный мужик. Но и он, я думаю, до гро-
зы не приехал домой.
Не успел?
Конечно,   не   успел.  Тоже  пережидает   где-то   под  телегой.  На   пути
только цыганский табор стоит на опушке леса. Но и к ним он не успел добраться до дождя. Цыгане хоть и шкодливый народ, но в беде помогут. Они не только петь да плясать умеют. Все мастеровые люди. Если надо, то и лошадь подкуют. А уж от непогоды всегда защитят. Они сейчас, наверное, расселись у своих кибиток и ужинают.
А как ты догадалась?
Они, а может  и не они, табором стояли совсем недалеко от нашей  усадь-
бы. Нас они старались не беспокоить. Молоко покупала старая цыганка. Розой себя назвала. Посидит эта Роза тихонько, помолчит и уходит, спрятав кувшин с молоком под цветастым платком. Старая Роза долго не засиживалась и всегда спешила к ужину. Удивительная цыганка, скажу я вам.
Чем же, Варюшенька?
Как-нибудь  расскажу. Сейчас не время. Интересные люди. До цыган он,
конечно, не успел доехать. Лошадь у него, у Ефима Макаровича, правда, резвее нашей.
Только толку-то что?
Спрятаться  от  такого  дождя,  конечно,  просто было негде. И домой он,
конечно же, придёт мокрый до нитки.
А как же мы теперь? - весьма озабоченно спросил я.
Надо  думать.  Думайте, ребята. Вы мужики - вам  и  карты  в руки.
Проявите свою смекалку. У нас есть топор.
Это уже хорошо, - отозвался Женька.
И вилы есть, и лопата, и коса, - добавил я.
Ты  уже  полную  ревизию   навёл?  -  Женька с усмешкой посмотрел на
меня. - Ты, я гляжу, как и Рем, очень любопытный. Одной породы. Однако пока ещё светло, мы могли бы заняться  ремонтом. 
И  глазом  моргнуть  не  успеешь, как начнёт смеркаться, - заметила
Варвара.
Только  я  ничего  не  смыслю  в  том, что и как надо делать, - откро-
венно признался Женька и вопросительно уставился  в мою сторону.
Что ты так глядишь на меня? Думаешь, я что-нибудь умею?
Почему же не умеешь? Умеешь. Я  сам  видел, как ты лихо  командовал
дивизией. И эскадроном  получается.
Не  цепляйтесь  вы  друг  к  дружке. 
А что он? - с обидой сказал я.
А что он? Что я такое обидное сказал?
Сказать не сказал, а придирается. Я ведь и ответить могу.
Можешь,  я  знаю.  Палец  в  рот  не  клади - откусишь. Оба  ершистые,
спасу нет.  Как петухи. В дороге важнее всего мир и поддержка. Капитально, ребята,  мы  ничего  сами сделать  не  сможем, - возразила Варвара. - Нам бы до дома добраться, хоть на брюхе доползти. Дорога выматывает и силы, и нервы. Нужно как-то закрепить колесо, чтобы оно вовсе не отвалилось. Иначе тогда будет катастрофа. Пешком добираться далеко, да и не бросишь телегу с пожитками на дороге. Бригадира бы вернуть…
Я могу побежать, - моментально согласился Женька.
Одного я тебя не пущу, Женечка.
И я с ним побегу, - подал я голос.
А по дороге, того гляди, подерётесь. Ненадёжная компания. Да если вы и
побежите, то не догоните  Ефима Макаровича.
А чем он-то поможет?
И  то  верно.  Хоть и добрый он человек, а сделать один ничего не смо-
жет. Но он нашим на хуторах сообщит, что мы застряли на Ерофеевом лужку перед лесом. Конечно, пошлёт Гришу. Тот в один момент слетает на хутора.
      - А что толку?
      - И то верно. Переполошит девочек и старуху. Ещё хуже получается. Ночь спать не будут. Того гляди, кинутся нас выручать и сами в лесу ночевать застрянут, - рассуждает Варвара. - Слёз не оберёшься.
      Дождь прекратился, и мы с Женькой, мокрые и грязные до пояса, вылезли из-под телеги. Глядя на нас, Варвара рассмеялась.
Что  вы  стоите,  как  мокрые  курицы?   Поросёнок  чище  вас.  Снимайте
штаны и выжимайте.  Не стесняйтесь. Я тоже сейчас платье прополощу в канаве.
А как же?..               
      - Снимайте, снимайте штаны, гусары, - рассмеялась Варвара. - Или так и будете стоять раскорякой? Ну и смешные же вы, дорогие братушки! Видели бы вы себя со стороны! Вот потеха! У нас только Рем хвоста не замочил. Как это ему удалось, один Бог знает. Пройдоха он и есть пройдоха. Вот уж действительно сухим из воды вышел. Рем! Как это тебе удалось?
      Услышав своё имя, Рем завилял хвостом. Вот он-то уж точно готов выполнить сейчас любое приказание Варвары.
      Мы с Женькой переглянулись и, дружно скинув штаны, стали их отжимать. Глядя на нас, Варвара разразилась хохотом.
Эй  вы, гусары без штанов с белыми задами!  Бегом марш к канаве и спо-
лосните ваши причиндалы и штаны, а уж потом их отжимайте. Они же грязные. Смелее. Бегом!
Не  без  смеха  кинулись  мы выполнять её приказ. Рем, очарованный проис-
ходящим, с лаем кинулся за нами, но в канаву не полез, а с любопытством наблюдал, как мы мыли ноги и полоскали штаны. Когда мы вернулись к телеге, Варвара уже была в платье, с которого не стекали дождевые капли. Мы и не заметили, как она быстро управилась.
С вами, ребята, конечно, весело, но надо же что-то делать. Или мы ноче-
вать тут будем?
      - Ты скажи, Варюшенька, и мы будем делать то, что скажешь.
Ночевать в такой сырости без костра жутковато.
И я ночевать тут не собираюсь, - заявил  я  весьма  решительно.
Жутковато?
Верно. А  ночью  нам  дождик может в темечко ещё не раз капнуть. Жут-
ко. Даже если бы и костёр был. А у нас огня нет.
Спички я в Орше купила.
Так мы здесь, забавляя друг друга, до зимы простоять можем. Под лежа
чий камень, мои хорошие, вода не течёт. Думайте, ребята, шевелите мозгами.
А  я,  Варюшенька,  однажды  в  Орше  видел,  как  старый  мужик на те
леге с тремя колёсами ехал.
Как так? Это интересно, Женечка. Рассказывай.
Вместо  четвёртого колеса у него была длинная палка, на кото-
рую опиралась скособоченная телега. Четвёртого колеса у телеги вообще не было, и эта палка, на которую опиралась телега, скрипела и чертила на дороге канавку. Я это хорошо помню, но не запомнил, как эта палка была привязана к телеге.
Мысль  сама  по  себе  очень  ценная,  Женечка.  Бери  топор  и шагай за
мной. Ты, Жорка, с Ремом остаёшься караулить телегу.
Мне одному оставаться страшно.
Страшно?  Но  ты не один. С тобой Сероглазка. Рем тоже остаётся. Если
что - кричи. Мы далеко не отойдём, услышим. Всего полсотни шагов - и мы в лесу. Нам надо вырубить длинную палку, а уж как её пристроить, будем соображать вместе. Солнце, гляди, вот-вот зайдёт. Сумерки наступают, надо спешить. Пошли, Женечка, пошли, дорогой. Не отставай.
А ты босиком?
А что делать? Пошли. Я привычная.
Пошли.
И они решительно шагнули в высокую придорожную траву,  с которой ис-
крами посыпались дождевые капли. Отсвет вечерней зари, вспыхнувшей над лесом, позолотил цветки и ягоды боярышника, гроздья красной уже рябины.
      На ближайший куст прилетела и села на ветку красногрудая птичка. Она, глядя на Варвару и Женьку с топором в руках, не испугалась и приветливо зачирикала. Казалось, что птичка их приветствовала или предупреждала.
Здравствуй, малиновка, здравствуй, моя хорошая! -  заулыбалась Варва-
ра. - Не волнуйся, красавица, мы не потревожим тебя. Где-то близко твоё гнездо? Понятно. Мы не будем его искать. У тебя нет причин для беспокойства. Ты, Женька, не размахивай руками. Даже нечаянно можешь её спугнуть.
Ты думаешь, она тебя понимает?
А как же! Обязательно понимает. Я в этом уверена.
Мы своего дрозда в суматохе где-то потеряли.
Найдётся. Во время дождя он сидел под телегой. Я его видела.
Далеко не мог улететь.
Серафим! Ты где?! - крикнула Варвара.
Здр-р-расте! Я тут! - гаркнул дрозд из соседнего куста, заставив нас
вздрогнуть от неожиданности. Он выпорхнул наружу, сделал круг над нами и уселся на плечо тёти.
Здравствуй, здравствуй, любимый! - восхитилась Варвара.
Любимый! Любимый! Любимый! - тут  же  трижды повторил Серафим
и весело помчался к опушке леса, куда направлялись тётя с племянником. Разговаривая, они последовали за ним и через минуту скрылись в зелени леса.
      Я остался один на дороге у телеги. Рем озабоченно поглядел на меня, потом, не зная куда кинуться, тявкнул и тихо заскулил. Он трусливо подошёл и прижался к моей ноге. Поросёнок мирно дремал на телеге в своём мешке. Сероглазка давно уже поднялась и, угрюмо понурив голову, казалось, тоже задремала. Мне становилось боязно в наступающих сумерках.
      Никто не нарушал вечернюю тишину. Только низкие серые облака вновь показались над лесом и сделали окружающую картину мрачной. Пугающая таинственность пряталась за каждым кустом и деревом. Ни один листок на них не шелохнулся. Я усиленно прислушивался, но голоса Варвары и Женьки как бы утонули в угрюмой тишине леса, постепенно размывающего свои очертания. Но вдруг я услышал удары топора и их голоса. Потом опять всё стихло. И вновь слышатся их голоса и звук топора.
      Низко над лесом и полем вдруг пронеслась стая тяжёлых уток. Заметив телегу и меня на дороге, кряквы шумно повернули и скрылись за верхушками дальнего леса. Совсем уж неожиданно для меня Сероглазка  пошла к канаве, перескочила через неё и направилась к тому месту, где мы пировали. Я растерялся и завопил:
Ты куда, Сероглазка?! Стой! Вернись!
Не обращая на мои слова никакого внимания, лошадь лениво брела дальше
от телеги, и я запаниковал. Во всю глотку я закричал:
Вернись, Сероглазка! Вернись! Я тебя очень прошу, вернись!
От опушки леса до меня долетели слова Варвары:
Что там у тебя произошло? Что орёшь, как сумасшедший?
Лошадь убежала! Сероглазка ушла!
Успокойся!  Она  далеко  не  уйдёт. Она меня слышит и никуда  не уйдёт.
Потерпи немного. Мы сейчас придём. Не плачь. Не бойся. Вот нашёл, отчего плакать. Ты слышишь меня?!
Слышу!
Вот  и  хорошо.  Успокойся.  Сероглазка  далеко  не уйдёт. Она сама сей
час вернётся. Не ори. Сероглазка! Сероглазка! Ты где? Отзовись, родимая!
      Лошадь тут же откликнулась лёгким ржанием и остановилась. Опустив голову, она стала щипать траву. А ещё через минуту я увидел Варвару и Женьку. Они выходили из лесу и тащили  две ёлочки. Они казались большими, так как сучья на них не были срублены.
Дай мне топор, Женька, а сам тащи ёлочки к телеге.
А ты что?
А  я  вон  вижу кусты лозы.  Нам  же  надо  чем-то  хлысты  привязывать?
Надо. Так вот, кора лозы нам заменит верёвки. По крайней мере, мы до дома доберёмся. Выдержат. Это ты, племянничек, хорошо вспомнил оршанского мужика. Вот оно и пригодилось. Молодец. Можешь пока постоять здесь. Оставь топор при себе. Обруби сучья. Только не все. Пусть у нас будет пушистый хвост, как у лисы. Мы на этот хвост и поставим колесо. И привяжем его. Колесо привяжем и к телеге, и к этой палке. Оно не покатится, а поедет на ветках лапника. Хитро получается?
Хитро. Но это  ещё  надо сделать.  Иди за лозовой корой. Я пока займусь
ёлочками. А как же ты, Варюшенька, без топора?
У  меня  нож  есть. Хороший. Охотничий.  Помнишь, я сало им резала?
Мне первый муж его подарил. В ножнах, как кинжал. И пояс к нему. Нож острый, как бритва. Я под юбку всегда этот пояс надеваю, когда в дальнюю дорогу направляюсь, - рассказывает Варвара, удаляясь к кустам лозы.
А что же ты его под юбкой прячешь?
А как же! Холодное оружие считается.
Но ты говоришь, что это охотничий нож.
Да,  это  я  говорю. Но милиция говорит иначе. Милиционеры его кинжа-
лом называют. Могут ошрафовать. Увидят - сразу отнимут. Вот я  и прячу его.
      Женька принялся обрубать сучья, а Варвара, вынув из-под юбки нож, зашагала к лозовым кустам. Теперь я  знал, где Варвара прячет свой нож, который называют холодным оружием.
      Мне уже не было страшно, да и Сероглазка подошла ближе. Рема я  взял на руки, и он, тёплый комочек, прижался ко мне. Через несколько минут пришлось опустить его на дорогу и помогать Варваре и Женьке.
      Толстую  часть длинной ёлочки мы привязали к телеге так, что она лежала на ступице переднего колеса. Верхушку же ёлочки подсунули под сломанное колесо и в нескольких местах привязали к нему. Для этого мне с Варварой пришлось приподнимать правую часть телеги, а Женька в это время подсунул под колесо ветки верхней части ёлочки. Вторую ёлочку мы положили на телегу рядом с поросёнком. “Запас карман не тянет”, - заметила Варвара.
Теперь привязывайте окончательно, -  распорядилась   она   и начала
запрягать Сероглазку.
      Та послушно пришла и сама стала в оглобли.
      - Покрепче привязывайте в разных местах и несколько раз. Важно, чтобы колесо не крутилось. Его можно привязать и к самой телеге. Посмотрите, как это лучше сделать. Я потом ещё раз проверю, а пока нам нельзя медлить ни секунды. Постарайтесь, ребятки. Больше мне не на кого положиться.
Мы с Женькой не спорили и весьма деловито помогали друг другу. Через три
минуты  осторожно тронулись в путь. Сероглазка легко двинула повозку вперёд, и Варвара заулыбалась:
Слава  Богу,  получилось.  Теперь  мы спасены.
Получилось,  -  улыбнулся  ей  в  ответ  Женька. - Только не  спеши
радоваться, Варенька. Мы сделали только первые шаги. Впереди длинная дорога. Правду говорят, что дорога без приключений не бывает.
Избави Бог от таких приключений!
Хорошо,  лошадь  покормили,  и  теперь  Сероглазка старается. Видишь,
как осторожно ступает? Понимает, я думаю?
Конечно, понимает, - согласилась Варвара. -Теперь нам сам чёрт не
брат. Слава Богу! Чтобы я без вас делала, ребята? Сидела бы одна посреди дороги и плакала.
Так  уж  и  плакала?!  -  возразил  Женька. - Чего-нибудь непременно
придумала бы.
Конечно, придумала бы…
Села бы верхом на Сероглазку.
А поросёнка? А все шмутки?
А поросёнок к тому времени подох бы, -  захохотал Женька.


                Глава XII.

                Разбойники на дороге


Шлёпая по лужам, мы дружно решили шагать  за  телегой.  Рем,  напомнив  о
себе тихим визгом, засеменил за нами. Сероглазка уверенно пошла вперёд,  и  телега  двинулась с места. Пройдя несколько десятков шагов, Варвара остановила лошадь, обошла вокруг, внимательно осматривая телегу и место, где мы стояли.
Я вижу, что всё у нас получилось хорошо.
Просто здорово получилось, Варюшенька.
Можно, я думаю,  и  вас посадить на телегу. Только сесть надо так, чтобы
основная тяжесть падала на передние колёса. Давайте, ребята, попробуем.
А может, подождём пока? - усомнился я.
А  чего  ждать? У нас уже нет времени ждать. Через десять минут станет
совсем темно, и тогда будет всё сложнее. Ты, Женька, садись первым и раздвинь ноги, а ты, Жорка, садись у него между ног и возьми к себе на колени Рема. Поросёнка определим ниже Рема. Получается?
       - Получается. Только поросёнок чем-то недоволен.
Вот  и  хорошо. Ты, Женька, накидывай на плечи ватник и укутывай им
брата с Ремом. Рем, не вертись, иначе мы тебя сбросим на землю. Так вы, ребята, быстро согреетесь.
А как же ты, Варюшенька?
А  я  накину на себя плащ. Прохладно становится после дождя. Я буду
идти сзади, держась руками за телегу, и вы будете всё время видеть меня. Сероглазка дорогу знает и сама нас вывезет. Только не мешайте ей. Когда она не разберётся, то остановится и будет ждать команды. Она у нас умница. А когда я замерзать стану, то у меня есть способ быстро разогреться.
Как?
Очень даже просто.  Возьму  поросёнка  на  руки и побегу впереди лоша-
ди. Жарко станет через три минуты. Верный способ. У нас так многие греются. Ефим Макарович, например, когда замерзает в собственной хате (а на печи ему места нету), то берёт на плечи мешок с картошкой или вязанку дров и бегает вокруг хаты до седьмого пота.
      Я думал, Женька треснет от смеха, и сам не удержался, чтобы не рассмеяться.
Чему  вы  смеётесь?  Это  правда.  А  один   парнишка, помню, брал на
плечи только что появившегося на свет бычка. Бычок и в самом деле был прекрасный. Весной это было. Разогреется так парень, а потом покормит телёночка да и сам рядом с ним поест с аппетитом. И так три-четыре раза в день. Глядят на сынка родители и диву даются. Так подружились мальчик с бычком - ни шагу один без другого. Играет мальчик с бычком, бегает с ним наперегонки, даже на речку купаться ходят вместе.
Вот чудно! - воскликнул Женька.
Действительно,  чудно.  Идёт мальчик с речки и бычка  на плечах несёт,
разговаривает с ним. По дороге остановится и приседает, увидев сочную травку, а бычка с плеч не снимает. И стали замечать родители паренька, что сын их незаметно стал очень сильным. К осени бычок вырос в огромного быка, почти втрое больше своего юного хозяина. Но как только юноша выходил во двор, бык карабкался к нему на шею. Смотреть было смешно, но парень не отказывал своему другу и носил на плечах эту рогатую бестию вокруг хаты.
Выдумываешь ты всё это, Варюшенька.
Как это “выдумываешь”? Ты  что, Женечка?! Этого  ведь  придумать
нельзя. А разве придумаешь весну, лето, осень, зиму? Они приходят каждый год, хотим мы того или не хотим,  и сменяют друг друга.
А чтобы нас повеселить. Вон Жорка, того гляди, разорвётся от смеха.
Чего же здесь весёлого?  Впрочем, действительно, весело было глядеть на
этих необычных друзей. Смотрят на них люди и смеются: “Два быка пошли веселиться!” Скромный на вид парень скоро стал руками подковы гнуть, брёвна как щепочки таскать. Забияки, которые прежде обижали парнишку, старались обходить его стороной. Того гляди, сам по шеям наподдаст. За маленьких всегда заступался. Девчонки заглядывались на его руки и плечи, на его могучую грудь и быстрые ноги. И что самое удивительное, чего никто в деревне понять не мог - даже в сильные морозы зимой парень ходил в одной рубахе. Только на ногах лапти да шапка на голове.
Вон какая бедность-то была у них!
И это, конечно, было, Женечка, но не это главное. Главное, дорогой мой,
было в том, что здоров и красив был парень. Идёт краснощёкий и улыбается всем, добродушный и ласковый. Не одна я вздыхала, глядя на него. Уж очень мне хотелось с ним подружиться. А тут война случилась. Забрали парня на войну, и вернулся он с войны инвалидом, с перебитой ногой. С немцами война была, первая мировая, а потом гражданская. И вернулся он к той, которая его всю войну ждала.
Так это Ефим Макарович был? - удивился Женька.
Да,  Ефим  Макарович.  Тогда его, правда, просто Ефимом звали. Идёт
бывало Ефим по деревне, а из окошек в каждой хате девица выглядывает, куда это Ефим свои стопы направил. Так уж нравился всем этот парень. Каждая мечтала за него замуж пойти. А он только к одной Дусе Фроловой заглядывал иногда. Она и в самом деле была тогда самой красивой в деревне. Подружками мы с нею не были, но и врагами тоже. Характер у Дуси был золотой. Никогда и ни с кем она не спорила. Я другой раз вспылю и кричать начинаю так, что на другом конце деревни слышно, а она смеётся. У вдовы Агрипины она была одна, и, понятно, мать в ней души не чаяла. Люди говорят, что в молодости Агрипина сама была красавицей, а теперь Дуся стала копией матери. Так вот, после армии Ефим, больной и покалеченный, сразу пришёл в дом к Агрипине. Деваться ему, по правде сказать, было некуда. Пока Ефим воевал, родители его померли. Жуткая болезнь тогда почти всю деревню на погост унесла. Улеглись там земляки ровными рядами. Помер тогда и наш папа, Клим Емельянович, царство ему небесное. Что это я, на ночь глядя, папу своего вспомнила? Давай о чём-нибудь другом поговорим. Ты, Жорка, о своём друге хорошо говорил.
О ком?
О рыбаке  и его внуке.
О Гасюте? О Лоденьке?
О  нём. Тебе, как я поняла, его кисет понравился. Рассказывай. Трогай
вперёд, Сероглазка. Поехали домой, милая. Теперь только домой доползти надо.
      Лошадь, медленно переставляя ноги, осторожно потащила телегу. Держась за повозку рукой, Варвара шла следом. Она прислушивалась к звукам леса, но лес молчал будто в тревожном ожидании. Мерные шаги лошади глухо замирали в придорожных кустах. По екатерининскому шляху мы входили в сплошную чащу, которая обступала со всех сторон.
Чего молчишь? Рассказывай. Рем тоже ждёт. Видишь,  как  уставился на
тебя?
Рем подождёт.
Но  я  ждать  не  хочу.  Или Женька пусть оршанские анекдоты рассказы-
вает.
Нет уж. Пусть сначала Жорка порезвится,  а  я  потом. Он у нас всегда
первый. У него веселее получается.
Веселее,  говоришь?  Хорошо,  начну  я, а Женька  после  меня  свои бай-
ки будет рассказывать, как в Днепре раков штанами ловил.
Да не ловил я раков в Днепре, не придумывай. И не говорил я никогда,
что раков ловил штанами. Это же надо, какой поклёп на человека возводит! Напраслину! Штанами! Скажи такое в Орше - засмеют. Придумал же! И за что? Что я тебе такого сделал? Вот тресну тебе по затылку, тогда будешь знать, как врать на честного человека.
      - Этого мне ещё не хватало, чтобы вы ещё подрались у меня! - возмутилась Варвара. - Не буду же я вас связывать. Уймитесь, любимые мои, а то я вас по разным углам разведу.
А чего рассказывать? - не  обращая внимания на возмущение Женьки и
Варвары, продолжал  я. -  Я  уже,  кажется,  всё рассказал.  Рыбак как  рыбак, хороший дядька.
Ты  интересно  о его рыбацких приготовлениях говорил, о том, какие у
него снасти, сети, крючки. Да, ты начал рассказывать, но тебя перебили, о его трубке и кисете.
Крючков  разных  и  блёсен  у  него  много,  но  рыбу  он ловит только се-
тями. И сетей у него много. Трубка у него, конечно, знатная, но не одна. Вторую  он держит в кисете вместе с табаком, а первую не вынимает изо рта даже когда ложится спать.
Ну  и  врёт  же!  -  не удержался Женька. - Как  это  ложится спать с
трубкой во рту? Брешет. Брешет, как сивый мерин!
      - А разве сивые мерины брешут, Женечка? - рассмеялась Варвара. - Собака брешет, лает лиса, воет волк, утка крякает, петух кукарекает, а мерин, конь, только ржёт.
Говорят же так.
Говорят. Это верно, говорят. Но ты говори правильно.
Не придирайся ты, Варюшенька. Я  вру   часто  и люблю, когда красиво
врут, чтоб до печёнок доставало, но этот же все пределы переходит. Надо же, придумал, что я штанами раков ловил! Меру знать надо. Как это ложиться спать с трубкой во рту?
Ложится.
И бабка его трубку всю ночь нюхает?
Нюхает. Ты что, видел?
А ты видел?
Видел.
Ну и брехун, спасу нет!  Не  вешай  нам  своих  грязных  раков  на наши
чистые уши.
А может ему так нравится? Трубка  у  него, знаешь ли, это вроде  как  та-
лисман, вроде как заколдованная. Ты почём знаешь?  А бабулю  он  на ночь зубами к стенке поворачивает.
Она ему самому зубы повыбивает.
Ни в жизнь! - возразил я решительно. - Она его любит.
Варвара заливалась смехом, слушая нашу перепалку.
Прелесть, до чего же вы хороши! Вас послушать  и  в  кино ходить не на-
до. К нам на прошлой неделе кино привозили - вот потеха-то была, вот смеху! Я со своими девочками бегала глядеть, а потом бабушке Ксюше до полуночи рассказывали.  Ох, и хохотала же она, того гляди, печь рухнет. Мы, однако, от темы отошли. Ты кисет-то видел?
Видел.  И  трубку  вторую  видел.  У  неё мундштук кривой и в трещинах,
как и его лицо. А самой важной принадлежностью кисета является кресало.
Не кресало главное в кисете, а табак. А кресало - это ещё что  такое?  -
тут же спросил Женька. - Никогда  не видел.
Это  в  Орше-то  не  видел?  С  каждой  минутой авторитет Орши в моих
глазах падает. Непостижимо!  Я думал, Орша после Одессы занимает второе место в мире. В Орше  столько  жулья,  а  ты  не видел? С тебя только иконы рисовать! Тогда ты ещё многого не видел, -  гордо заявил я, - а  уже  хорохоришься. Наших водоканалов ты не видел. Озера нашего не видел. Раков под корчами не ловил, штаны у тебя в порядке…
       - Да что же ты к моим штанам привязался? Почему они тебе покоя не дают?
Тихо  вы,  ребята.  Не  спорьте  вы  по  пустякам.  И ты, Жорка,  многого
ещё не видел. У вас ещё вся жизнь впереди, всё повидаете и всему научитесь. Только не ленитесь. Кто и кем хочет стать?
       - Я ещё не решил. Хочу ездить на машине, - коротко ответил Женька.
А я,  если  не  стану  командиром Красной Армии, как Лоденькин папа,
то непременно буду лётчиком или машинистом паровоза. И трактористом хочется. И моряком тоже.
Непременно командиром  хочется быть?
Непременно. А больше всего, Варюшенька,  доктором  хочется быть. Я
бы всех-всех-всех лечил каждый день и никому бы зубы не вырывал. Это же надо чего придумали! У живого человека плоскогубцами зубы выдирают! Семь человек за голову держат, а один уцепится плоскогубцами за зуб, упрётся каблуками в подбородок, и пошли волтузить бабаку по всей палате, пока зуб не выскочит. Кошмар какой-то.
Не  может  быть,  -  возмутилась  Варвара.  -  Это  ты врёшь, Жорка.
Вру?! Это я-то вру?
Знатно врёшь и глазом не моргнёшь.
Вот  те  крест,  не  вру.  Сам видел, когда  в больнице  лежал. Я бы им
там, живодёрам, самим зубы повыбивал, извергам проклятым. Нагляделся я там ужасов - жуть.
Да ладно тебе. Ты  опять  со  стеги  сбился,  забыл,  о чём говорить начал.
Да  не  сбился  я с пути. Лежит  это  кресало  у  дедушки  в  кисете.  Кисет
большой, почти как торба у нищего. Удивляюсь, как этот кисет  в кармане у него помещается. Правда, и карманы в его широких штанах большущие, вон как те стога сена, мимо которых мы проехали. В них можно полдеревни с хатами и скотиной спрятать.
А людей куда? - засмеялся Женька.
И людей туда же.
Это интересно. И тебя туда же?
И меня. А я что, рыжий?
Ты и есть самый настоящий рыжий. А что, туда рыжих не  берут?
Таких, как ты задиристых, не берут.
А таких вислоухих, как ты и твой Рем, берут?
Берут.
Господи!  И  о  чём  это  вы, я уже совершенно понять не могу. Начинай,
Жорка, с самого начала. И не цепляйтесь вы, братья, за слова. Рассказывай, Жорка, не мямли. Объясни, что такое кресало, о котором ты так долго говоришь, но ничего толком понять нельзя.
Это приспособление для добычи огня.
О! Вот это уже вразумительно.
Теперь об этом приспособлении мало кто знает.
Раз ты  знаешь,  то это знает и свинья, - категорически заявил Женька и
засмеялся.
Теперь у  всех  спички  в  кармане. Чирк  -  и  готово,  горит.  А  состоит
кресало из кремниевого камня и обломка рашпеля или напильника. Ударяя железом по камню, рыбак высекает целый веер искр, которые нужно поймать с помощью сухого трута. Сухой трут в палец толщиной моментально зажигается от искры и превращается в яркий уголёк, от которого можно прикурить или зажечь костёр.
Почему же я этого ни разу не видел?
Это уже твои проблемы. А трут этот рыбак Гасюта хранит в бронзовой
трубочке, которую плотно закрывает с двух сторон. Дедушка Гасюта говорит, что досталось ему это самое кресало по наследству от его дедушки, который в молодости был бурлаком на Волге. Такие кисеты с кресалом бурлаки привязывали на шею, когда тащили по реке баржи с грузом. Это чтобы их не замочить. И когда они заходили в воду по горло, то кричали: “Вода под табак!” А это означало, что идти дальше опасно, можно утонуть. И многие, конечно же, тонули. Течение реки быстрое, сбивало с ног, а они, привязанные верёвками к барже, попадали под днище и тонули. Прадедушка Лоденьки не утонул. Вот какая история с этим самым кресалом.
      Закончив рассказ, я уткнулся носом в тёплое ухо Рема. Он благодарно лизнул мне подбородок. Редкие облака медленно проплывали над нами. Серое небо постепенно темнело. Верхушки сосен и елей  смыкались над дорогой. Рем пригрелся к моей груди, но настороженно вертел головой по сторонам. Женька, казалось, задремал за моей спиной. Но он не спал. Я это понял по тому, как он шмыгал носом. Поросёнок в своём мешке не подавал признаков жизни. Он тоже был в тревоге.
Скучно с вами, ребята, - нарушила молчание Варвара. - Вы бы хоть
песню запели.
Не хочется петь, - отозвался Женька. - Я  первый раз в лесу ночью.
Мне немного не по себе.
Робеешь?
Непривычно.
Непривычно? Ну и что? У нас в деревне ночью, что в лесу, темно, хоть в
глаз коли. Мы привыкли. А зимой день короткий, ночь длинная, за порог выйти страшно.
Плохая привычка, - заметил я.
А  что  прикажешь  делать?  Так  испокон  веков  было  и будет вечно.
Керосиновую лампу зажигаем редко, когда гости у нас, когда праздник. Керосин дорогой. А так всё больше при лучине. Дела свои обсуждаем у печи, когда еду готовим. У печи всегда душевный разговор. И уютно. Глядишь на пламя в печи и разговариваешь. О чём только не переговоришь за вечер! Всех вспомним, всех помянем добрым словом.
И у нас так, Варюшенька, - тихо  сказал  Женька. - Мама гасит элек-
трический свет, как только уроки сделаем. Говорит, что очень дорого.
Вы  там  к  электрическому  свету  привыкли.  Живёте себе, как господа.
А у нас пока электричества нет. Недавно только столбы для проводов ставить стали.
      Наша телега медленно и осторожно тащилась по тёмному екатерининскому тракту. Разговаривали мы тихо, прислушиваясь к притаившейся дрёме леса. За каждым кустом чудилось страшилище. Даже Рем пугливо вертел головой. Один поросёнок не проявлял своего беспокойства.
      - Но сегодня, даст Бог, ночь будет лунная, если тучи разбегутся. Если же дождик пойдёт, то нам не сладко придётся, - заметила Варвара. - Но и этого нам бояться нечего. Ночи сейчас короткие.
В три часа уже светает, - поддержал её мысль Женька.
В четыре  уже  солнце  всходит. В пять мы  коров  в  поле  выгоняем.  Со-
бираются коровы в стадо и идут в поле, звенят колокольчиками. Мычат, вроде как здороваются. Пастух глаза продирает, глядя на солнышко, жмурится. Очень красивое зрелище. Вы такого в городе никогда не увидите.
Почему же? У нас, в Орше,  многие  коров держат, - возразил Женька.
       - И у нас, в БелГРЭсе, у многих есть коровы и козы, - заметил я.
А  навстречу  им,  стаду коров, из ночного лошади табуном бегут, -
продолжает Варвара, не обращая никакого внимания на наши реплики. - Деревенские мальчишки скачут на них без седла и уздечки, чего-то кричат друг дружке, смеются. Их мамаши дома ждут, спешат процедить свежее молоко и дают им пить столько, сколько кто может выпить. Ведь ребята очень важную работу сделали. Пасти коней ночью опасно. Того и гляди, волки шалить начнут. Пейте, сколько влезет. От пуза. А молоко парное не только вкусное, но ещё и очень полезное. Кусок чёрного хлеба с молоком - это хороший завтрак для ребят. А потом спят они на сеновале беспробудным сном, пока солнце пятки не припечёт. Хоть из пушки пали - не разбудишь. Я, помню, очень любила ходить в ночное с ребятами, когда такой как вы была. Столько историй всяких наслушаешься!
Я хотел бы поскакать с ребятами в ночное, - сказал Женька.
Это  с  ними  надо  договариваться.  У них своя компания, свои  разгово-
ры и тайны. Не всякого возьмут они в свой круг.
       - И тайны?
- А  как  ты  думал?  Секретов у  них полный ворох. Не каждому они дове-
ряют свои похождения и приключения.
И приключения? - удивился Женька.
И приключения. А ты как думал? Все деревенские новости они знают
первыми. От них ничего нельзя утаить. Я думаю, что они уже многое новое знают. От их глаз ничего не спрячешь. А уши у них всегда на макушке, всё ловят на лету. И всё понимают. Говори, да не заговаривайся, а то  через пять минут вся деревня хохотать будет. Они и сами другой раз такое прибавят, что потом не открестишься.
Хорошо в деревне летом, - мечтательно произнёс Женька.
       - Все деревенские прелести вы увидите сами. С ребятами подружитесь - уезжать не захочется. Чего вы, в самом деле, приуныли? А давайте-ка, ребята, я вас бубликами угощу. Что вы на это скажете?
Я не откажусь, - моментально отреагировал я.
И я тоже не откажусь. Бублики для нашей республики только в радость,
-  тут же проговорил Женька и рассмеялся.
Варвара остановила лошадь и  быстро  отыскала  в сене свой  узелок. Развзав
его, она сунула нам в руки по огромному бублику, и мы тронулись в путь дальше с весёлым настроением.
А ты,  Рем,  не  очень-то  верти  головой.  Кому  бублик, а кому дырка от
бублика, - сказала Варвара.
Как  не  может  показаться странным, Рем понял всё сразу и обидчиво заску-
лил.  Я не выдержал и сунул ему кусочек. Варвара тут же заметила:
Этого ещё не хватало,  чтобы  собаку  бубликами  кормить! Ты что, Жор-
ка?! Я тебе больше ничего не дам. Да и нет у меня больше ничего. Что же я девочкам-то своим привезу? Водку? Они же ждут чего-то сладенького. Редко им перепадает что-нибудь вкусненькое. Не балуй собаку, а не то я просто рассержусь.
Но он же маленький, - возразил я.
Маленький, да удаленький.
В это  время  Сероглазка  всхрапнула  и остановилась. Рем взвизгнул и полез
ко мне глубже под ватник. Варвара насторожилась, тут же быстро прошла вперёд и взяла лошадь за узду. Сероглазка трижды ударила ногой о дорогу.
Тихо,  тихо,  моя  хорошая.  Не  пугай нас. И сама не бойся. Ты что, Серо-
глазка? - Варвара стала успокаивать лошадь, поглаживая её по шее, но она беспокойно мотала головой.
      В мёртвой тишине леса, в его тёмной дыре, обозначенной просекой дороги, глухо отдавались шаги встречной лошади и шорох движущейся в нашу сторону телеги.
Стой! Кто идёт? - требовательно раздался густой бас. -  Освободи до-
рогу! Милиция!
Да проезжай себе с Богом, - отозвалась Варвара. -  Мы остановились в
сторонке. Никакой помехи вам не чиним.
Кто с тобой в телеге и кто ты?
Я Варвара из Ромальдово. И со мною двое детей и собачка.
С хуторов что ли?
С хуторов.
Тогда  стой,  Варвара  из  Ромальдово,  и  не  смотри  в  нашу  сторону.  А
оружия у тебя нет?
Откуда  у  бабы-то  оружие? И на кой ляд оно  мне  надо?  Скажешь тоже.
Мне и без оружия тошно. У нас в деревне ни у кого оружия нет. Раньше если и было, то сдали всё.
      Встречная повозка подъехала ближе, и на ней мы увидели тёмные силуэты троих человек. Один из них соскочил на землю и подошёл к тёте.
Здравствуй, Варвара Климентьевна. Узнаешь? Сдали всё, говоришь? А
кто же по милиционерам стреляет, по правлению колхоза? Из оглобли не стрельнёшь. Значит, кому-то советская власть до сих пор не нравится.
Здравствуйте, Тимофей  Сергеевич.  Коли  надо, то и  из  ночного  горшка
стрельнуть можно. Ты  что,  не  знаешь, как это делается? Не мне тебя учить. Что  это вы, дорогая милиция, на телеге Ефима Макаровича едете, а своих коней под седлом к телеге привязали?
 А какое тебе дело?  Не  учиняй  нам  допрос. Ты, Варвара,  нас  не  виде-
ла,  понимаешь. В деревне ферма утром сгорела. Как раз после того, как ты в Оршу поехала. Мы это всё проверили. Грешным делом, на тебя подумали, но поступил сигнал, что это дело рук Ефима… Враг народа, дескать, первым в колхоз записался, а теперь вредит, где только может.
Да  Бог с тобой,  Тимофей  Сергеевич!  Как   можно  такое  подумать?  Не
мог он такое сделать. И никакой он не враг народа. Утром он за мной по этому вот шляху в БелГРЭс ехал. А выехали мы ни свет, ни заря, запрягать стали, как только первые петухи прокричали. Там, в Белгрэсе, он и остался, а я дальше покатила.
Это  ты  очень  хорошо   сказала,  Варвара  Климентьевна.  Это очень
важное свидетельство. Точный, как я полагаю, факт. А то ведь тройка как разбирается? Есть сигнал, и - к стенке, расстреляют в один момент. За поджоги и убийства долго не чикаются. А сигнал есть - это документ.
Поклёп   это,   а   не   документ,  клевета,  наговор  на  честного человека,
- зло сказала Варвара. - Ты этим документом задницу своему мерину подотри. Подмётное письмо написал только злой человек. Так что можешь и себе подтереть им задницу. Это клевета.
Ну ты и даёшь, Варвара Климентьевна! -  захохотал  милиционер. - Ты
знаешь, что мне за это будет? Самого к стенке поставят. Очень уж много вредительства всякого, убийств, поджогов, саботажа. Разберёмся. Кто-то, значит, ферму поджог на рассвете, но позже, чем вы уже поехали. Её запалили без двадцати семь.
Мы в шесть часов уже в Белгрэсе были. А туда не меньше часу добирать
ся надо.
Почему ты так думаешь? Часы у тебя есть?
Забыла  я  свои  часы  дома на рояле, дорогой.  Смеёшься  надо  мной, 
Тимофей Сергеевич? Откуда у меня часы могут быть? У меня денег нет, чтобы девочкам своим штанишки купить, да сама до зимы без штанов хожу. Хочешь, сейчас же и документ покажу? Очень убедительное свидетельство, только, правда, без печатей. Чего ржёшь, как мерин?!
      На соседней подводе два мужика взорвались хохотом.
Молчать!  -  грозно   крикнул   милиционер,  но  один  из них  крикнул:
А  ты  покажи, Варька, покажи! Он моему свидетельству  не  верит.  Мо-
жет, твоему свидетельству  и поверит. Оно, получается, убедительнее моего. Я ведь ему то же самое говорил.
      Я узнал голос Ефима Макаровича.
Молчать,  я  сказал!  -  гаркнул  милиционер,  но  теперь  уже не так
грозно. Смеялись и мы с Женькой. Залаял и Рем, явно рассчитывая на похвалу. Не выдержал и Тимофей Сергеевич.
Твой документ убедительнее, это точно. Почему же ты, Варвара Кли-
ментьевна, так точно время запомнила?
А  потому,  дорогой  Тимофей  Сергеевич,  что  когда  я  мимо церкви в
БелГРЭсе проезжала, то гудок гудел на электростанции. А гудит он ровно в шесть,  людей на работу поднимает.
Верно,  гудок  гудит  в  шесть.  А  оружие у тебя, Варвара Климентьевна,
есть?
Как  бы  не  так?  Ты  уже  спрашивал, я тебе ответила. Ты что, глухой
что ли?
Признайся,  как  перед  Богом.  Так  поздно по лесу без оружия никто не
ходит.
 Тоже  мне  Бог  нашёлся!  Топор  есть,  вилы   есть,  коса  есть. Лопату
новую в Орше купила. А оружия нету. Так поздно еду, потому что телега сломалась.
Что так?
Задняя   ось  поломалась.  Можешь  поглядеть.  Напротив  Ерофеева луж-
ка сами чинили телегу.
Сами?
Сами. У меня  вон  полон  воз  мастеров.  Там, на дороге около Ерофеева
лужка, и лапник найдёте, если внимательно посмотрите. Там мы и Ефима Макаровича встретили, когда он обратно домой катил. Можешь его самого спросить. Он нас обогнал, спешил домой. Мы пировали на лужку, его к себе приглашали, а он отказался. Компания неподходящая. Тюха, Матюха да Колупай с братом. Не смейся. Это как раз перед грозой было. А винтовки у меня нет, можешь проверить. Я и стрелять-то из винтовки не умею. А вот мортира двухствольная всегда при мне. Чего смеёшься?
Не  скажи!  Бабы  сейчас  не  хуже  мужиков  стреляют.  Но  ты врёшь,
Варвара из Ромальдово. То, что ты поехала в Оршу, мы знаем. Это верно. Но дети твои дома с бабкой сидят.
Дети мои Лёля и  Шура  дома  с бабкой сидят, а на возу у меня племянни-
ки. Один из Орши, а другой из БелГРЭса, из Арахов.
Никак рыжий?
Рыжий. Петра Максимовича сын Жорка.
Чапай?
Чапаев. Он самый.
Это он там в посёлке вражескую пропаганду  пустил,  говорил, что Ста
лин белый?
Ты  что,  Тимофей  Сергеевич,  очхнись?  Мало  ли  какую глупость дети
говорят, а ты уже и его во враги народа зачисляешь? Это же сын председателя поселкового Совета. Да и не мог он такое сказать. Парень ещё глуп, это правда, но сказать, что Сталин белый, он не мог. Его в посёлке Чапаевым зовут. Сам знаешь. Это спьяну тебе какой-то дурак такую глупость ляпнул, а ты и поверил. Я бы сама тому человеку, кто тебе такое сказал, в лицо плюнула.
Я и плюнул. Только говорил  он такое. И все это в посёлке знают и хихи-
кают. Хоть и не в ответе отец за сына, но неприятности у Петра Максимовича могут быть большие. С работы полетит с треском и из партии выгонят в три шеи.
Ну,  ты  скажешь  тоже!  Ты  чего  мелешь, глупая твоя голова? Как так
можно?
      Тимофей Сергеевич зло сплюнул в сторону и матерно выругался.
Ты, землячка, не очень-то расходись, а не то я быстро приведу тебя в по-
рядок.
А  ты  тоже  не  смей  при мне и детях так выражаться. У меня ведь не за-
ржавеет.
Это я догадываюсь.
Догадываешься?
Догадываюсь.
Так лучше не матерись. У меня  на каждое твоё слово припасено десять.
Я не собираюсь вести с тобой словесную войну. Тебя  не  переспоришь. 
Я просто возьму и оштрафую за нецензурные слова и оскорбление при исполнении.
“При исполнении”! - передразнила его Варвара.
Да, при исполнении. Я сейчас на службе.
Так и служи, дорогой, без матерщины.
Только  теперь  я  понял, почему меня так неожиданно отправили в деревню.
Слёзы покатились у меня из глаз.
Это  смотря  по тому, как  дело  повернётся.
Какое дело? Ты что говоришь?
А такое дело,  Варвара  Климентьевна. Арестовали Петра Максимовича, 
да.  Взяли  под стражу, как только на работу пришёл, и на воронке в Оршу отправили.
Ты что такое говоришь?  Я же только что из БелГРЭса.
Ну и что?
Два часа назад с Марьей разговаривала. Она ничего не знает.
А никто ничего не видел и не знает. Отчитываться перед твоей Марьей
никто и не собирается. Только я сам при аресте был и видел, как его со связанными руками в воронок сажали.
Не говори чепухи.
Я думал, вы это давно знаете. Другие  люди, как я полагаю, тоже видели.
Боятся, значит. Или Марью твою жалеют. А нас тут же на пожар фермы послали. Отвернись,  Варвара  Климентьевна,  и  не гляди в  нашу сторону, когда мы мимо вас проезжать будем.
Глаза  б  мои  век  на тебя не глядели, дорогой Тимофей Сергеевич.
Бельмом в каждом глазу сидишь. Надоел всем до чёртиков, хуже пареной репы.
И ничего, пожалуйста, в деревне о нашей встрече лучше не говори. Кого
видела на шляху и что видела. Дело это кровавое и видеть его не положено. Поехали, Захар! - велел милиционер Тимофей Сергеевич, и телега с полевым бригадиром, который ничком лежал со связанными руками на охапке сена, проехала мимо. Краем глаза я следил за проезжавшей телегой.
      Варвара ещё долгое время стояла, обхватив голову лошади руками, и плечи её вздрагивали. Звуки удалявшейся телеги постепенно затихали в ночной тишине. Ни я, ни Женька не проронили ни слова. Я уставился в звёздное небо, покрытое лёгкими облаками, которые чудились огромными белыми птицами. Казалось, я впервые увидел такое огромное звёздное небо. Каждая звёздочка притягивала к себе взгляд.
Поедем,  что  ли?  Чего стоять-то?  -  проговорил я тихим шепотком, но
мой голос громко отозвался глубоко в вышине, словно среди мерцающих звёзд. Я очень удивился такому явлению, потому как показалось, что это сказал не я.
Поедем   помаленьку,  -  сказала   Варвара  и медленно пошла вперёд, не
выпуская из рук уздечку.
Лошадь, мотнув головой, нехотя пошла за нею. Телега, заскрипев на всю ок-
ругу, потащилась по дороге. Этот скрип предупреждал встречных путников о нашем продвижении. Да и зверь обходил нас стороной, боясь попасть нам на глаза.
      Повернув голову, я видел, как неуверенно шагает Варвара. Плечи её вздрагивали. Она никак не могла успокоиться и что-то шептала. Я понял, что Варвара молилась и слёзно чего-то просила. Чего и для кого она просила?
      Прислушиваясь, я улёгся поудобнее и уставился в мерцающее кружево звёзд. Они расплывлись и смешивались в моих слезах. Мимо медленно проплывали верхушки деревьев, и вдруг всё небо заслонили огромные разлапистые ветви дерева, которое стояло у самой дороги. Я запомнил это дерево и потом часто его вспоминал.
      Это был старый клён с широкими темно-зелёными листьями. Под его богатой кроной я неоднократно находил прохладный приют в жаркую пору лета. И не представлял я себе тогда, что клён этот станет для меня святым местом, где в пору горького детства я всегда находил отдохновение  и успокоение для своей души. Сколько же я пролил горьких детских слёз под этой кроной! Сколько раз мне хотелось просто умереть! Пройдут долгие годы, судьба занесёт меня за многие тысячи километров от родных и дорогих моему сердцу мест, а этот клён в хрустальном ожерелье звёзд без конца будет сниться мне и шептать свои удивительные мелодии и слова, которые иначе, чем святыми, не назовёшь.
Опять  кого-то нелёгкая несёт, - проговорила Варвара и остановилась.
Я насторожился и поглядел  на  Варвару.  Она стояла рядом с лошадью и
держала её под уздцы. Сразу за клёном лес раздвигался, образуя огромную поляну, в глубине которой справа ярко горел костёр.
Вот и табор, - тихо сказала Варвара. - Живые люди рядом.
Вот как вольно и свободно живут люди, - прошептала она, глядя на это
восхитительное зрелище. - И мне другой раз хочется бросить всё к чёртовой матери и пойти следом за этими людьми.





                Глава XIII.

                Варвара

      Крытые  цыганские  кибитки и людей, которые двигались около костра, я стал  различать не сразу. Потом донеслись и их голоса. Мне показалось, что цыгане пели. Я не знал тогда цыганских песен и впервые услышал удивительные их мелодии. Нет, это не были разудалые песни цыган с переплясом. Да и не они, как мне представляется, составляют суть культуры древнейшего народа, не имеющего места на этой земле. Бесконечные переезды и постоянная нужда наложили свой горький отпечаток на весь их социально-культурный облик. Это были унылые и протяжные песни, песни-раздумья, слушая которые, хотелось плакать. И у нас есть такие песни, от которых разрывается сердце от горя. Ни одного слова разобрать было невозможно. Только унылая бесконечная грусть звучала в мелодии.
      Мы стояли на значительном удалении от табора и практически не видели ничего кроме яркого пламени костра  и теней. Варвара внимательно вглядывалась в пугающую темноту дороги и не решалась идти вперед. Я повернулся в её сторону, и у меня похолодело под ложечкой. Метрах в пятидесяти перед нами в кустах стоял человек в белом. Он был высок ростом и повернулся к нам боком. Рук его не было видно. Казалось, он внимательно глядел в нашу сторону и прислушивался. Что он хотел от нас?
Эй!!! Ты кто?! Отзовись! - крикнула  Варвара,  но  человек не отклик-
нулся. - Чего молчишь? Отойди в сторону. Дай нам проехать спокойно.
Лёгкий  ветерок  колыхнул  ветви  кустарника,  и  нам показалось, что чело-
век в белом задвигался, стараясь уйти в чащу. Но, сделав несколько шагов, он остановился и опять уставился в нашу сторону.
Чего тебе надо? - вновь заговорила Варвара. - Хочешь, я тебе бутылку
водки дам? Только пропусти нас. Что молчишь? Оглох что ли?
Ты  кому там бутылку водки предлагаешь, с  кем  разговариваешь, Варва-
ра Климентьевна? - неожиданно раздался сзади голос милиционера Тимофея Сергеевича. Тут же и он вынырнул из темноты с револьвером в руках.
Тьфу ты, чёрт, напугал как! - повернулась Варвара  на его голос. - А
вон, не видишь? Стоит и поджидает. Не отзывается. Никак разбойник или сумасшедший. Не угадаешь, что у него на уме. Того гляди, треснет дубиной по голове. Даже лошадь его боится, дрожит. Чего доброго, назад поскачет, не удержишь. Ты чего вернулся? Забыл что? Револьвер чего вытащил?
Услышал,  что  орёшь  благим  матом.  Вот  и  кинулся спасать. Подумал,
что действительно разбойники напали. А ты призрака испугалась.
Призрака?
Да, призрака.
Не пугай ты бабу среди ночи, Тимофей Сергеевич!
А тут пугай,  не  пугай, в штаны наложить можно,  если  первый  раз  ви-
дишь. Хорошо, нас много, и не так страшно, хотя и гуртом можно навалять такую кучу, что и собака не перепрыгнет. Это привидение, понимаешь? 
Не понимаю…
Ну,  привидится   человеку чепуха какая-нибудь, а он и думает, будто это
что-то всамделошное. А подойди поближе, ткни пальцем, а там ничего и нет. Одна пустота. Говорят,  что  в  этих  местах  призрак  бродит  и людей пугает. Даже голос его якобы слышали. Стонет, кричит, плачет, шипит.
Ну ты и скажешь тоже, Тимоша!
Да, так люди толкуют.
Брешут  люди,  а  ты и рад стараться. Бабу и детишек насмерть перепугал.
      - А тебя, Варенька, знаю, на испуг-то не больно-то возьмёшь. Слушать-то слушай, да смекай, чего люди говорят. Вроде  как когда-то в этих местах купца богатого ограбили и убили, но трупа его не нашли. Где-то в болоте утопили. Вот он по ночам из болота вылезает и кровушку людям портит. Многие просто с ума сходят от страха.
Да  ну  тебя,  Тимка,  к  лешему! - сказала Варвара и перекрестилась.
А  вот  это  правильно, Варвара Климентьевна, что перекрестилась. Кре-
стное знаменье всегда нечистую силу изгоняет. Только тот призрак не боится крестного знаменья.
Вот нечистая сила!
Говорят  ещё,  что  под  этим самым деревом разбойники пировали, клад
из золотых монет в сундуке меж корней закопали, а потом подрались и перебили друг друга. Там же их якобы и закопали. С тех пор это гнилое дерево светится,  а все его за привидение принимают. Больше того, говорят, что на день Ивана Купалы в прошлом году видели, как тут в полночь десять голых мужиков пляску устроили, а потом молния зажгла это дерево, а мужики как ангелы в небо улетели.
Да вы, мужичьё, как напьётесь,  такими  ангелами становитесь, каких 
только  козликов не выкидываете?! - возразила Варвара. - Страшнее любого привидения делаетесь, хоть заживо в гроб клади.
Милиционер никак не отозвался на это замечание и продолжал:
Я позавчера днём к нему подходил. Руками, правда, не трогал. Боязно,
что ни говори. А вот оглядел всё внимательно. Обыкновенная обгорелая гнилушка. Там и дерева-то нет. Ни одного сука на нём нет. И кора давно обсыпалась. Один голый серый ствол метра на три от корня. Даже не поймёшь, что за дерево. То ли дуб, то ли клён. А может и ясень. Не разберёшь.
Вот чудно, - недоверчиво произнесла Варвара.
Не бойтесь, проезжайте спокойно. Хотя  действительно жутковато.
Жутковато, говоришь?
Жутковато.  Мы  промчались  мимо  с  ветерком.  Сама  догадаться мо-
жешь. Только ветерок по загривку да испарина на лбу, как будто стая волков за нами гналась. И глаза, того гляди,  из орбит выскочат. Очко ведь тоже не железное, сжимается, а руки трясутся как у паралитика. А так, ей Богу,  ничего страшного.
Спасибо, Тимоша, успокоил. Сразу как-то легче стало, чёрт бы тебя под-
рал, дорогой, - нервно отозвалась Варвара.
По правде  сказать,  я  хоть  и  не пугливого десятка, а кожа и у меня на
хребтине вздыбилась, - продолжал милиционер. -  И вот что чудно. Кажется ведь, что этот призрак бежит за тобой, догоняет, вот-вот схватит тебя за шиворот. Я давно знаю об этой гнилушке, а вот робею ночью ехать мимо, боюсь. Боюсь заикой остаться на всю оставшуюся жизнь. Один ни за что не поехал бы.
Господи! - удивилась Варвара. - Действительно, ума можно лишиться.
Двигается же, как настоящий и живой человек. Я тоже об этом привидении много слышала ещё в раннем детстве, но вижу сама впервые. Мозги набекрень поехать могут. Что же никто это трухлявое дерево не срубит?
Боятся. 
Боятся?
Все боятся. Боятся  и  близко  к  нему  подходить. Говорят, что тот, кто
его срубит, в тот же год и помрёт, а само привидение в дом к нему переселится. Никто не спешит гроб себе заказывать.
Не может быть.
Вот  тебе  и  “не может быть”. Наш  конь,  как увидел это страшилище,
рванул так, что я думал, из собственной шкуры  выскочит. А забыл я, Варвара Климентьевна, вот что. Хоть и знаю, куда ты рыжего везёшь, но лучше будет, если я заберу его с собой. Так будет для меня спокойнее.
Ты  совсем  спятил,  Тимофей  Сергеевич? 
Ничего я не спятил, милая Варвара.
Спятил, это точно. Как  это я  тебе  отдам  Жорку? Я его из рук матери
здоровенького взяла и тебе отдам? Нет уж, дорогой Тимофей Сергеевич, такому не бывать.
А я тебя и спрашивать не стану, заберу и всё, арестую.
Так вот я тебе и дам его арестовать! Что  он  такое сделал, чтоб его аре-
стовывать? - гневно  крикнула  Варвара.
Арестую как сына врага народа.
Это Жорка-то сын врага народа?  Ты в своём уме? Это Чапаев-то сын
врага народа? 
А ты как думала?
Ты что говоришь?  Пораскинь  своими  тухлыми мозгами. Да я лучше ум-
ру, но не позволю тебе этого сделать. “Арестую”! Я тебе арестую! Не доводи до греха, Тимофей Сергеевич! Убирайся к чёртовой матери, иначе я убью тебя! Уходи подобру-поздорову! Не делай глупостей. Или стреляй нас обоих, коль тебе такое право дано. Живых ты нас не заберёшь.
Вот как! Тогда я и тебя арестую.
Так  вот  я  тебе  и далась, чтобы  ты меня арестовал!  А за что, позволь
тебя спросить? Что я тебе плохого сделала? Накось, выкуси! Вот только попробуй хоть пальцем тронуть мальчишку, я тебя порешу в один момент, разбойник с большой дороги!
      Варвара выхватила из телеги огромные вилы и направила их длинные и острые зубья на милиционера. Тот явно струсил и отскочил на три шага.
Ты понимаешь, что делаешь,  Варвара  Климентьевна? Это уже нападе-
ние на советскую власть. Это бунт, восстание! Заступница нашлась!
А кто  же  заступится  за  детей? Кто остановит произвол дуралея?
Власть! Это ты-то власть? Как бы не так! Был один болван на всю деревню и тот во власть кинулся. Плевать  я  хотела  на  такую  власть!  У тебя нет ни малейших оснований от имени власти разбойничать на дороге. Пошёл вон! Иначе я действительно убью тебя!
      Не помню, что произошло со мною в тот момент, но я, передав Рема в руки Женьки, соскочил с телеги и кинулся в лес. Я слышал, как засмеялась Варвара.
Так вот ты его и  возьмёшь  голыми руками!  Он такого стрекача дал, что
его со сворой собак не догонишь. Он раньше тебя до Орши добежит. А  вот  за ребёнка,  если  с ним, не дай Бог, что-нибудь случится, ты будешь отвечать перед судом, и я буду на том суде свидетелем. Тебя расстреляют первым, на пять минут раньше, чем меня. Расстреляют как настоящего врага народа, который разжигает ненависть к советской власти. А я ещё добавлю, что ты хотел изнасиловать меня при детях прямо на дороге.
Ты что говоришь, полоумная?
А то, что слышишь. Не отвертишься, подлая твоя душа! Я тебя выведу на
чистую воду! Разбудил ты во мне зверя, так теперь берегись! Я тебя доканаю! Сегодня же напишу куда следует, что ты сам враг народа. И свидетелей твоих гнусных преступлений назову. Что дрожишь? Страшно? Не то ещё будет! Все они подпишутся под моей бумагой. Как оправдываться станешь перед народом? Каким твоим словам поверят? Нет у тебя таких слов, а у меня есть. И суд будет на моей стороне. Есть свидетельское показание, документ, как ты говоришь, - и становись затылком к стенке. Долго с тобой чикаться не станут. Раз, два - и в дамки, прямёхонько в преисподню пожалуйте. Продырявят твою дурную башку твои же дружки и через пять минут забудут, что и был с ними на службе какой-то Тимофей. Ни одна баба по тебе не заплачет. Никому ты за свою жизнь доброго дела не сделал, доброго слова не сказал. Кто тебя пожалеет, кто за тебя заступится, кто тебе в тюрьму передачу понесёт? Нет таких людей. Нету! Ты это понимаешь, Тимоша, дорогой мой? Ради Бога, уходи. Неужели ты не понимаешь, что за Жорку я тебе горло перегрызу?!
      Варвара перевела дух и продолжала с тем же озлоблением. Видно было, что она старалась даже словами уничтожить своего прежнего друга Тимофея Сергеевича. Ненависть звучала в каждом её слове. Как барс, она готова была броситься на него и разорвать в клочья.
      - Как хорошо, что я замуж за тебя, глупого обормота, не выскочила. Что бы я теперь с тобой делала? На базаре такую прелесть не продашь. Да и задаром никто не возьмёт. Вот как на поверку вырисовывается. Так что мотай отсюда, дорогой, пока цел. И без шума, понял? Тебе это ой как не надо.  Зашумишь - я тебя поддену на вилы. Чего молчишь? Туго доходит, как до жирафа? Совсем уж ошалел?
      Маленький человек в шинели растерянно повёл руками.    
      - Эй, цыгане! - закричала вдруг Варвара на весь лес. - Идите сюда и глядите, как подлый враг народа измывается над беззащитной и слабой женщиной и детьми! Детей спасите! Эй, добрые люди! Вы слышите, как убивают невинных! Силы небесные! Боже, спаси нас! Спасите! Спасите! Нас убивает Тимофей Сергеевич Захудалов, уроженец деревни Ромальдово, подкулачник, окопавшийся в милиции, бросивший свою жену и детей, пьяница и развратник, бандит с большой дороги!
Ты  что  делаешь,  Варька?!  Совсем осатанела баба, как с цепи сорвалась,
- милиционер  сунул  револьвер  в  карман  шинели  и  побежал  в темноту дороги  к  своей  телеге.
      - Ты там в штаны не наложил со страху? То-то! А то “арестую”! Я тебя сама, если захочу, арестую. Свяжу, как  мокрую  курицу, и доставлю куда следует.
      Я лежал под придорожным кустом и со страхом наблюдал за происходящим. Бежать дальше в тёмную чащу леса я побоялся и плюхнулся там, где споткнулся, и замер, затаив дыхание. Только сердце, казалось, выскочит из груди. Мне была видна дорога и наша телега, а также Сероглазка, которая стояла недвижно. Я хотел закричать от радости, когда увидел, как проворно побежал прочь милиционер, но удержался, боясь, что он примчится назад, как только услышит мой голос.
Теперь мне  не  поздоровится. Это точно, - услышал я прерывающийся в
рыданиях голос тёти. - Он мне этого никогда не простит. Господи, что же я наделала? Но он теперь и близко к нам не подойдёт. За полверсты  стороной обходить будет. Трусливый гад. Я его знаю. Теперь хвостом вилять будет, как нашкодивший кобель. Дать бы ему вилами в бок, так потом по судам затаскают. А так даже хорошо получилось - никому и не похвастает, как баба ему полный отлуп  дала. Засмеют такого вояку. Тоже мне Аника-воин! Это он бояться будет, чтобы я, не дай Бог, не трепанула своим языком в деревне. Вообще посмешищем станет. Как и удержаться-то не знаю. Так и распирает всю. Очень уж хочется, чтобы в деревне это узнали. Вот хохоту-то будет! Эй, ты, партизан, выходи! Жорка! Отзовись! Ты где?
Тут я.
Ты чего,  как  дрозд  Серафим, отвечаешь?  Вылезай на дорогу, мой золо-
той. Ох, и ловко же ты сиганул с телеги! Со страху чего не бывает! Но молодец. Ей Богу, молодец. Сообразил, что этот придурок молохольный мог наделать. Молодец. Я и глазом моргнуть не успела. А он,  дурак  лопоухий, вообще так и не понял, что произошло. Теперь он сюда и близко не сунется. Выходи, не бойся. А ты, Женька, не дрожи. Ты чего так перепугался? Я же рядом, мой хороший. И ты, Рем, не скули. Успокойся.
Меня всего  от ужаса трясёт,  Варюшенька, - дрожащим голосом  про-
шептал Женька. - Если бы он начал стрелять, то мне бы тоже не поздоровилось.
Всё  уже  позади.  Успокойся.  Только   на   мне   кожа   дыбом   встала   и
дрожит от напряжения. Это же надо! Скажи он ещё хоть одно слово - и я бы не выдержала, пропорола ему грудь. Это точно. Не стала бы я дожидаться, пока он палить по нам станет. Я бы его опередила. Я бы его уложила насмерть, и рука бы не дрогнула. Вот тогда была бы беда. Тогда бы я и не знаю, как бы дело повернулось. Тогда хоть сама на себя верёвку накидывай. А так один смех получился.
Ничего  себе  смех! - тут  же  отозвался Женька. - Меня трясёт как в
лихоманке.
Жорка, ты  чего не  выходишь?  Я  же знаю, что ты далеко убежать не
мог. Ты слышишь меня?
Слышу.
Вылезай на  шлях. Он теперь всю дорогу до самой Орши польку-бабочку
плясать будет, если паралич его не расшибёт. К нам он больше приставать не будет. Это точно. Теперь я ему вместо привидения везде буду мерещиться. Тяжкий день у него сегодня. Одно привидение за другим. Заикой бы не стал с перепугу. Вот что делает с человеком  страх.
Женька хохотал во весь голос.
Ты чего хохочешь?
Смешно  говоришь,  тётя.  До  Орши  тридцать  вёрст  польку-бабочку
плясать будет?
Это если паралич его не расшибёт по дороге.
А я коленку разбил, - подал я голос.
Только  этого  нам  ещё  не  хватало, - материнская  нежность и озабо-
ченность прозвучала в голосе Варвары. В одно мгновение изменился её голос и настроение. Она засуетилась около телеги, пытаясь что-то найти, чтобы помочь мне.
Давай  я  тебе  помогу, - совсем  уж неожиданно раздался  рядом  в  ку- 
стах мужской голос. - Не бойся. Это я, Роман, цыган из табора. Меня отец послал, как только ваши крики услышали. Наши ещё не все собрались. У нас и самих забот полон рот. Подумали, наших на дороге обижают. Цыган цыгана в обиду не даёт. Вот я и примчался. Если я сигнала не подам, сейчас весь табор сюда прибежит, на лошадях прискачут.
Так уж и прискачут?
А  ты  сомневаешься?  У  нас это в крови. Если нужна помощь, то помо-
гать надо быстро. Если человек оказался в беде - медлить никак нельзя.
      Рослый цыган вышел из-за дерева и остановился надо мной. Я не мог разглядеть лица Романа, но он показался мне великаном с огромной головой и длинными руками. Одет он был в шубу, отчего казался огромным медведем. В его ладонях  вдруг вспыхнули искры, и я услышал характерный удар камня о камень, как это происходило, когда  рыбак Гасюта брал в руки своё кресало. Искры показались особенно яркими и рассыпались золотым веером, на мгновение вырывая из темноты сомкнувшийся над нами купол зелёных листьев.
Что это означает? - спросил я.
А то, что всё в порядке, что я сейчас прибегу.
А почему ты в шубе?
Потому  что  в  шубе теплее. Это только говорят, что цыган после нового
года шубу продаёт. После нового года цыган свою шубу никогда не продаст. Своя шуба и летом пригодится. У нас на шубах спят и шубами укрываются. Так что своя шуба на продажу не идёт. И в таких случаях, как сейчас, шуба нужна, чтобы, если понадобится, укрыть человека.
      Роман подошёл ко мне и помог  встать на ноги. Я охнул от боли в колене и присел. Цыган склонился надо мною и дружелюбно улыбнулся. Вот теперь я мог разглядеть его.
Не  дрефь,  парень.  Это пустяки. Ты просто вляпался в грязь, а на колен-
ке содрал кожу. Конечно, больно, понимаю, но ничего страшного нет. Сейчас мы грязь смоем, и сразу всё образуется.
А чем смоем, когда воды рядом нет?
А  чем  цыгане  моются  в  таком  случае? 
Не знаю.
Собственной мочой. Это лекарство на все случаи жизни.
Собственной мочой?  Ты шутишь?
Я не оговорился - собственной мочой. Надо  просто пописать на разби-
тое место и приложить листок подорожника.
Первый раз слышу о таком лекарстве, - подал голос Женька.
А  у  вас  ещё один мальчик? 
У нас и собака есть, и поросёнок.
И собака?
Маленькая.
С поросёнком это целый табор.  У нас говорят, один цыган - цыган, два
цыгана - балаган, а три цыгана и конь - это табор. Чего смеётесь? В любом таборе это лекарство хорошо знают. Никакая зараза  не  пристанет. 
       - Правда?
Через день всё, как на собаке, заживёт.
Не может быть.
Вот увидишь. А сейчас пощиплет минуту и стихнет. Важно не завязывать
ранку. Она сама быстро затянется, засохнет и отвалится. Только белый рубец ещё долго будет выделяться на загорелой коже. Это я, цыган, тебе говорю. Потом не раз меня вспомнишь. Можешь смело лечиться. Во всяком случае, вреда никакого. Проверено миллион раз.  Это тебя Жоркой зовут?
Жоркой.
А  меня  Романом.  Вот  и  познакомились.  Давай,  Жорка,  лечиться,  как 
я говорил. Всё равно ничего другого не придумаешь, а делать что-то надо. Не стесняйся и не дрожи. Всё будет хорошо, вот увидишь. Одежду свою руками тоже не трогай. Грязь на рубашке быстро высохнет и сама  отвалится.. Это тоже миллион раз проверено.
      Роман подобно отцу или доброму брату, осторожно взял меня на руки и понёс к телеге.
-А я тебя несколько раз видела, Роман, - приветливо улыбнулась Варвара.
Ещё бы, тётенька! Ты у меня вроде крёстной  матери.
Вот как?!
Да, ты меня однажды перекрестила, - цыган засмеялся.
Это ты у нас гусей пытался украсть, Роман, а я тебе помешала?
Ничего себе, помешала!
Сажай его сюда. Я сама погляжу, что у него с ногой.
Было такое, - рассмеялся Роман, усаживая меня  на телегу. - Тогда  я 
ещё  был  не  совсем ловок. На твоих гусях учился. Не всё у меня получалось. Да и теперь осечки иногда случаются. Воровать тоже уметь надо. Вот и получил от тебя по хребтине так, что  потом целую неделю чесалось.
Помнишь, значит?
А как же? Такие уроки запоминаются.
Никому не рассказывал?
А разве  неудачами хвастают? Вот если  бы  живого  гуся  принёс, это
другое дело. Тогда бы я хвастал на каждом шагу. А так засмеют, да ещё подзатыльников надают. Снисхождений не жди, а похвалы и подавно. Тут уж лучше помалкивай. Ты ловко тогда “помешала”. Колом меня огрела. Я думал, что не только гусь из рук выскочит, но и язык изо рта вывалится. Могла ведь и убить.
Могла, - тихо  отозвалась  ничуть не смутившаяся Варвара.  - Зато те
перь я за своих гусей спокойна.
И гуси, конечно, могут быть спокойны…
Только не колом я тебя треснула,  Ромочка,  а  палкой, которая под руку
попала. Это тебе только показалось, что колом. Это потому тебе так показалось, что от всей души гвоздонула я тебя по хребтине. Тут ничего не скажешь. От всей души. Такая злость тогда меня обуяла - спасу нет. Нахально под самым носом воруют. И дрючок, скажу тебе, под руку попался симпатичный. Если бы колом я тебя приголубила, то ты бы не поднялся, дорогой. Пришлось бы водой отливать. У нас, когда мужики кольями дерутся, то потом неделями в больнице лежат.
      Роман закатывался от смеха.
Впечатление  осталось,  тётенька,  очень  сильное и убедительное. Даже 
искры из глаз.
Это  хорошо,  что  в  темечко  не попала, Ромочка. А то бы мы, чего
доброго, встретились с тобой на том свете. Цыгане бы мне такого не простили.
      Роман никак не отреагировал на это замечание Варвары.
      - Послушай, Роман, то, что было, быльём поросло. Я думаю, врагами мы не будем. А вот ферму сожгли не твои друзья? - глядя в упор, неожиданно спросила Варвара.
Ты  что,  тётенька!  Как  можно  так  подумать?
А почему бы и нет?
Мы, как только узнали о пожаре, так сразу догадались,  кто это сделал. А
свалят ведь на других. На цыган, конечно, свалить всё можно, но пожар колхозной фермы наши люди сделать не могли.  Нет у нас такой злобы, как у того человека, который зажёг пожар.
А кто же тогда, по-твоему, поджёг ферму? Ефим Макарович, которого 
уже  арестовали  и  повезли в Оршу со связанными руками?
Нет,  конечно,  не  он.  Не  мог он  такое сделать. И у нас о нём хорошо
говорят. И сын его Гриша всем нам очень нравится. Он всё умеет делать. И весёлый, и приветливый. И поёт, и пляшет не хуже наших. Князь говорит, что такого парня и мы бы взяли в наш табор. А воровать мы бы его быстро научили. Но и цыгане, скажу тебе, тётенька,  не могли поджечь ферму. Как  ты  могла  подумать  так о цыганах?   И  хромой бригадир не поджигал.
Так кто же, по-твоему, устроил пожар и погубил скотину?
А разве и скотина погибла?
Должно быть, и коровы погибли. Я ещё не знаю. Но при пожаре всё
может быть.
Это  дело  рук бандита из вашего села, который бежал из тюрьмы и
бродит по здешним местам.
Откуда ты знаешь, что он бежал из тюрьмы?
Да  он  сам  рассказывал,  как  он бежал из оршанской тюрьмы.  Их
бежало двенадцать человек. Подкоп они сделали и выбрались, а потом разбежались. Говорит, что побег организовала подпольная организация “Батьковщина”, что руководит ими правительство Белоруссии в изгнании.
Что же это за правительство такое? - удивилась Варвара.
А  леший  же  их  знает!  Так  говорил бандит Григорий. Я сам слышал
его байки. Забавно рассказывает, а мы и уши развесили. Говорит, что к следующей весне они теперешнюю власть скинут, а он будет министром военным.
А  вот  это  уже  интересно.  Ты  откуда  знаешь?  Рассказывай дальше,
что слышал.
Мы видели  его  не  один  раз.
Что ты говоришь?!
Да. Мы  его  хорошо  знаем.  Дружбу мы с ним  не  водим  и по этой при-
чине сегодня же ночью всем табором уходим отсюда. Дурной человек. Очень злой. Мы боимся его. Он и нам угрожал. Требовал деньги.
И вы давали?
Давали.  А  куда  денешься?  У  него и револьвер, у него и винтовка, а на
поясе кинжал. Он не только деньги  требовал.
А что же ещё?
Он и на девочек наших глаз положил. Вот и решили уехать отсюда, пока
тут власть меняться будет. Спасения от него нет. Зверь, а не человек. Евреи вашей деревни его хорошо знают. Он их тоже грабит, но они молчат. Они называют его любимым Николаем и лебезят перед ним, угодничают, дают откупного, но готовы удавить его.
Николаем, говоришь, его зовут?
Николаем. А у нас его называют Григорием.
Григорий?
Он   так   своё   имя   назвал.  Григорий.  Это  точно. Я был при этом раз-
говоре.
А может это два разных человека?
Да нет.  Его  наши  цыганки  хорошо знают. Не  раз гадали ему по руке.
Бесплатно. Никогда этот жмот не кинет копейку за гадание. Все линии на его руке они нарисовать могут. Он как напьётся, так в открытую по деревне ходит и песни орёт, матерится. Любит выкобениваться. Знает, что все его боятся.
А ты думаешь, что его все в деревне боятся?
Все боятся. И мы боимся. Шрам у него на лице под левым глазом, а боро
давка под правым ухом.
Под правым ухом?
Под правым ухом. Только последнюю неделю его в деревне не видели, а 
к нам он обедать и ужинать приходит. Значит, в лесу где-то близко живёт. Сейчас в лесу хорошо. На заимке у лесника ночует.
А ты почём знаешь?
Наши  девочки  слышали  разговор  в соседней деревне. Там от него по-
коя тоже нет.
Бородавка, говоришь, под правым ухом?
Это точно, под правым ухом. Она  в  глаза  бросается каждому, кто его
первый раз видит.
А  шрам  под  левым  глазом  вот так - наискосок? - Варвара показала
пальцем на своём лице.
Точно так. Значит, и ты его видела?
Значит, видела.
Рука  одна  и  та  же,  что у Николая, что у Григория.  Два  имени, а чело-
век один. Убить его надо, говорят  в каждой хате, и он эти разговоры знает. Но цыгане на это не пойдут. До драки дело пока не доходило. Но если кого из цыган тронет, ему не сдобровать.
Можете и убить?
А  тут  другого  выхода нет. Хотя все мы этого и не хотим. Поэтому и
уходим. Говорят, что у него в селе два брата и сестра.
Два брата и сестра?
Да,  два  брата  и  сестра.  Да   ещё  родни  всякой  полная куча. Только
тронь одного - полдеревни на тебя с вилами кинется. Как ты на милиционера. Вот и уходим мы. Так решил наш князь.
Куда?
А этого никто не знает. Да и знал бы я - не сказал. Уже к утру нас здесь
не будет - ищи ветра в поле. Мне хочется в Молдавию. Или в Румынию. Или к морю.
Почему тебе так хочется туда? Разве вам здесь плохо?
Там,  тётенька,  много  родных мест. Люблю море. Вот где красотище!
Где-то там я и родился. Видела ты хоть раз море? Нет? Тогда вы ничего не видели.
Жалко.
Чего жалко?
Да потерпи ты, Жорка. Не реви. Очень  жалко,  говорю, что вы уходите.
А ведь  когда узнают, что  вы  снялись  с места и уехали, то только на вас и подумают. Никто не знает настоящей причины вашего бегства. А уж торжествовать будет этот, как его там - Григорий или Николай.  А за вами, чего доброго, ещё и погоню устроят. Уж он-то постарается, будьте уверены. Ничего разглядеть невозможно, что у тебя, Жорка, с ногой. Ты не скули, потерпи, сейчас будем лечить по цыганским рецептам. А вот к морю, о котором ты так говоришь, Роман, мы ещё все втроём приедем. К тебе в гости приедем, Роман. Только адрес пришли.
      Роман рассмеялся.
Нашла дурака! Это чтобы нас поймать?
Что ты, Ромочка? Да после всего того, что  мы  вместе пережили, мы
вроде как породнились. У меня остались очень тёплые воспоминания. Ты, наверное, не всё знаешь. Но ты передавай всем вашим привет и самые добрые пожелания. Да и эту ночь ты не забудешь. А теперь  начнём лечить Жорку. Давай, Женька, начинай ты.
Нет, нет, - возразил Роман. - Чужая моча не годится.
Так он же брат.
И брата моча лечить не будет.  И  ты,  тётенька,  только  ошпарить
можешь, хуже кипятка.
      Варвара рассмеялась.
      - Не смейся.  Это совсем не смешно. Ему очень больно. Он не притворяется. Только своя моча должна быть. Не стесняйся, писай, Жорка, сам на ушибленное место и своей рукой смывай. Можешь и поорать, если очень хочется. Лучше, конечно, ранку зализать потом, смазать собственной слюной, а после  уж  листок подорожника прикладывать.
А как его, этот листок подорожника, в такой темени сыщешь?
Тут я вам помогу.
Роман  склонился  к  обочине дороги и тут же подал широкий листок подо-
рожника.  Он прислушался и сказал:
Мне пора. Меня уже ждут. Я побежал, -  и  он  растаял в тёмных 
зарослях придорожного кустарника.
А подорожник для чего? - спросил Женька.
Это я знаю, - ответила Варвара. - Листок подорожника прикладывают, 
чтобы ранка не загноилась.
Зелёная аптека?
Можно и так назвать.
Помогает?
- Эта травка, в самом деле, лечебная. Уж бабушка  Аксинья  вам с превели-
ким удовольствием все травы покажет. У нас полон дом разных трав. И расскажет, какая травка от какой хвори. Какой же славный этот молодой цыган, - тихо сказала Варвара. - Вот ведь как бывает. Действительно, не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. А ты, Жорка, не скрипи. Ничего страшного нет.








                Глава XIV.

                Друг детства

      Сразу за поляной,  упираясь  в стену высоких сосен и елей, дорога резко поворачивала налево и ровной широкой просекой пролегала почти до самой деревни Ромальдово. Этот участок екатерининского  шляха,  видимо,  сооружали  хо-
рошие дорожные инженеры и геодезисты. Им, судя по всему, очень хотелось, чтобы каждый, кто пройдёт по их дороге, обратил внимание на её стройную выдержанность и ахнул в удивлении. Посмотрите, мол, восхититесь красотой здешних мест и плодами рук наших. Полюбуйтесь жемчужиной природы, которая вас окружает. Это и есть оршанское приднеровье. Радует сердце и глаз каждая деталь восхитительного пейзажа. Присмотритесь, вникните в суть нашего творения, и на всю жизнь останутся в памяти картины, достойные кисти художника. Гордо держите голову, когда будете шагать по нашей дороге.
       Дорога здесь была размерена относительно новыми верстовыми столбами, песчаная насыпь выровнена по горизонтали. Кто и когда это делал? Ведь это огромная и трудоёмкая работа, соизмеримая разве что с пирамидой Хиопса. В других местах, где мы проезжали, о верстовых столбах лишь кое-где напоминали их покосившиеся гнилые остатки. Откосы осыпались и поросли бурьяном. Здесь же покрытые дёрном откосы, словно по линейке, плавно спускались к стене огромных сосен, перед которыми буйно зеленели кусты ольхи, рябины и местами не успевшей ещё осыпаться черёмухи.
      Вдоль дороги, на её обочине, будто вышли из лесу на прогулку, стояли небольшие, в рост человека, копны сена. Их подготовили к перевозке в деревню, но почему-то не сделали этого. Завтра, не успеет ещё и роса просохнуть, соберут и увезут свежее сено на сеновалы, а не то разнесут копны  по клочкам проезжающие доброхоты.
      Запах свежескошенных трав, смешиваясь с ароматом хвои, невольно обращал на себе внимание каждого путника. Можно было подумать, что на этом парадном участке дороги когда-то проводились конные забеги или строевые учения военных. Подчёркнутая строгость и стройность, даже какая-то торжественность были во всём.
      Взошедшая  над  лесом  луна,   прорвавшись   сквозь   прозрачные пёристые облака, посеребрила их края и оживила сумрачный было и тоскливый вид ночного леса. Варвара, которая предвещала лунную ясную ночь, не обрадовалась этому явлению природы, хотя сразу же вокруг стало живописнее и значительно спокойнее. Круглый диск луны появился над лесом как раз в том месте, где кончалась поляна. Диск этот не был, как всегда, белым. Багровый с грязными пятнами и радужным ореолом вокруг огромный шар луны в окружении ярко мерцавших звёзд молчаливо тревожил воображение. Млечный путь перечёркивал небо от края до края, как бы приглашая пройтись по его серебристой дороге.
      Варвара ахнула, глядя на такое явление природы, и перекрестилась.
Господи,  что  же  это  такое?  Что  за  беды  посыпятся  ещё на  нашу   го-
лову? Чем перед Богом-то мы провинились? Само полнолуние ничего хорошего не предвещает, а тут вот ещё и с картинками.
На этом изгибе дороги в окружении кустарника и стояло то самое
дерево-гнилушка, которое мерещилось запоздалым путникам ничем иным как привидением, которое якобы приходит сюда из болот. Мы, напуганные рассказами милиционера Тимофея Сергеевича Захудалова, ещё долгое время стояли на том же месте, не решаясь продолжить путешествие. Откровения цыгана Романа ещё больше смутили нас.
      Через  какое-то  время  Варвара,  кажется,  успокоилась,  но Сероглазка нервно проявляла своё беспокойство, вздрагивая всем телом, мотая головой и не спуская глаз  с мерцавшего впереди дерева-гнилушки. Время от времени она всхрапывала и недовольно  вертела головой, переступая передними ногами.
Сероглазка  вперёд  ни за что не  пойдёт,  хоть ты кол на её  голове теши,
-  услышал я беспокойный голос Варвары. - Это точно. Её теперь и на аркане с места не сдвинешь.
Это почему же? - удивился Женька.
Она видит привидение и боится его. Придётся  хитрить  и  обманывать
её.
Лошадь не обманешь.
Попробуем. Поглядим, что из этого получится.
Она порылась в передке телеги  и  достала  большой мешок, затем вернулась
к лошади и накинула его на голову Сероглазки, которая и не пробовала протестовать против этого.
Тётенька,  а  зачем  ты  так  сделала? - спросил я осторожно.
      Женька тут же отозвался вместо неё.
Теперь  она  ничего не  видит вокруг себя,  кроме собственных передних
ног. Не видит она и привидения, которого боится. У нас, в Орше, я видел лошадей, у которых глаза закрыты с обеих сторон специальными накладками из кожи. Такие накладки ездоки называют шорами.
Откуда ты знаешь?
Это папа мне объяснил. Шорники  приделывают  их  к  уздечке так, что-
бы лошадь не видела машин.  Их шум и грохот она воспринимает нормально, но когда машина вылетает сзади, лошадь шалеет и кидается в сторону. И тогда получается кавардак.
      - Вечно ты влезаешь в разговор, как будто я не видел ничего подобного…
Ты,  Женька,  говоришь правильно, - поддержала  его  Варвара. - Но
здесь шоры не помогут. Сероглазка видит дерево-гнилушку впереди. И боится её, как боится огня. Все животные боятся огня. Не дай Бог, случится  пожар, а лошадь в стойле, она сама, без помощи человека, не выскочит из огня. Тут её надо спасать. Любую холстину или мешок надо накинуть ей на голову, чтобы она не видела пламени. И тогда она за человеком спокойно выбежит на свободу.
А что я говорил?
А ничего ты не говорил, - усмехнулся я.
Ну, что ты за человек? Это же надо! - возмутился Женька.
Надо её ослепить  хотя бы на минутку,  -  продолжала  Варвара, не обра-
щая внимания на нашу перепалку. - Для нашей Сероглазки дерево-гнилушка вроде пламени, и она не пойдёт к этому пламени. Она может сперепугу развернуться и поломать нам всё, что ещё цело, и свернуть себе шею. Она внимательно слушает и всё понимает. Милая Сероглазка видит и понимает главное.
Что она такое понимает?
А то, что мы тоже боимся  этого привидения. Она слышит, как ты дро
жишь, Женька. Её очень волнуют крики и стоны Жорки. Ты чего там нюни распустил?
Так больно же!
Перестань. Надоел своим  нытьём.  Будь,  наконец,  мужчиной. Научись
терпеть и не показывать свои страдания. Солому ешь, но вида не теряй, говорит в таких случаях бабушка Аксинья. Мне, может, не меньше твоего достаётся, а я не жалуюсь. Кому мне жаловаться? Кто мне поможет? Можно подумать, что у тебя там ногу вовсе отрезали. Всех зверей в лесу перепугал. Сероглазка чуть кадриль не пляшет под твои завывания, а её надо успокоить.
Так щиплет же, - пропищал я сквозь слёзы.
Щиплет? Пощиплет и перестанет. Чем  жить  и  плакать,  дорогой, лучше
спеть и умереть. Потерпи.
      Взяв лошадь за узду, Варвара сделала шаг вправо, и лошадь послушно пошла за нею. Затем тётя резко пошла влево, и Сероглазка последовала за нею.
Это что за пляски? - спросил я.
Ага,   зачирикал,  соловей-разбойник. 
Это я соловей-разбойник?!
А то кто же ещё? Поднял вой на всю губерню.  Интересно  стало? Сооб
ражай. Это уже  хорошо, что зачирикал. Теперь и Сероглазка понимает, что мы повернули и не идём к привидению.
И долго ты ещё будешь так плясать перед нею?
А как только мы проедем мимо этого чёрта,  и  впереди  не  будет  мая-
чить это страшилище, можно будет снять мешок с её головы. И все пляски, как ты говоришь, закончатся. Нам надо о чём-то спокойно говорить.
Может, ей ещё и загривок чесать надо? - усмехнулся я.
А что ты так смеёшься? Тут ничего смешного нет. Если потребуется
будем и загривок чесать. Она того заслужила. Сейчас она тебя везёт, а не ты её. Вот когда будет иначе, тогда можешь смеяться, сколько тебе влезет. Другой парень на твоём месте давно обратил бы внимание на то, что Сероглазка очень внимательно слушает нас. Она всех слов, может быть, и не разбирает, а вот как мы их говорим, лошадь кожей своей чувствует. Ты вот, Жорка, лучше спой нам что-нибудь, а Женька тебе пусть подпоёт. Надо снять напряжение.
Не буду я ему подпевать, - сердито буркнул Женька.
Это почему же?
Не хочу и всё тут. Пусть ему  сам  дьявол подпевает или вон то привиде
ние, а я не буду.
      - Вот как вы разошлись. Что за кошка меж вами пробежала? Не хотите петь?  Ну и не надо. Тогда, Жорка, лучше расскажи, где тебя угораздило сказать такую глупость, что весь посёлок над тобой потешается.
Какую глупость?
А разве она не одна?
Мало ли чего я говорил! Кому какое дело, что я говорил?
Ты не хитри. Не виляй хвостом,  как  нашкодивший пёс.  Говорил ведь,
что Сталин белый.
Нигде и никогда я такого не говорил.
Как бы не так! Даже в Орше уже над тобой хохочут…
Далась вам эта Орша! Всё  Орша  да  Орша!  Мне  папа  сказал, чтобы я
на эту тему ни с кем не распространялся.
Значит, папа  знает  это  и  сделал тебе внушение. Через задницу, надо
думать, он вразумлял тебя?
Нет.
А жаль. За такие глупости я бы сама тебя ремнём отодрала.
Отодрала?  Ты?  Меня?  Ремнём  отодрала?  -  искренне   удивился я.
С  превеликим  удовольствием.  За  такую  глупость надо драть ремнём
так, чтобы ты неделю не мог сесть на задницу. Понял или нет? Чего молчишь? Стыдно? Рассказывай, как это случилось, не бойся. Никто тебя здесь не тронет, и доносить мы на тебя не пойдём. Разве только Женька треснет по шее. Я возражать не стану.
Не треснет, - отозвался Женька.
Это почему же?
У меня своих завихрений хватает.
А  я  и  не  боюсь.  Расскажу.  Всё  расскажу.  Чего   мне  бояться? А ты,
Варенька, драться не будешь? Обещаешь?
Обещаю.  Рассказывай.  Рассказывай, как это ты,  умный мальчишка, 
вляпался в эту глупую историю, над которой весь посёлок смеётся. Ты же ведь разумный парень. Ума не приложу, как это ты мог такую дурь сморозить.
Да никакую дурь я не сморозил. Просто  мы  играли во дворе в красных и
белых. Мой эскадрон красных конников в тяжёлых боях понёс большие потери, и мы начали в панике отступать. 
Отступать? И ты, Чапаев, отступал? Вот уж  никак  на  тебя  не похоже.
А куда тут денешься? За белых тогда согласился воевать Борька  Иванов.
Он нашу тактику хорошо знает и ну пошёл гвоздить нас и справа, и слева, и погнал нас с особой резвостью.
И ты, Чапаев, побежал? - удивилась Варвара.
А что поделаешь?! Побежишь, когда не хочешь, чтобы тебе по шеям  на-
давали. Борька, он может. У него не заржавеет, у него это очень даже хорошо получается.
Значит, бежали. Испугались и побежали. И куда  же  вы, лихие чапаевцы,
бежали, куда вас нелёгкая понесла?
А мы кинулись в промтоварный магазин. Это вроде  как  нейтральное го
сударство, где можно найти временное убежище.
-Тоже мне, место нашли, куда бежать. Нейтральное  государство! Надо же,
придумали. Всей ватагой влетели в магазин?
Всей ватагой. Всем эскадроном.
На лошадях?
Ну, что ты, Варенька! У нас в руках были только деревянные шашки.
И переполошили всех покупателей и продавцов.
Да нет же. Там давно привыкли к нашествию варваров.
Это они  вас так называют? Восхитительно!
Они, - рассмеялся я. - Они нас ещё и не так называют.
А как ещё?
Архаровцами.
Что это значит?
А я почём знаю. Говорят, что есть такая порода горных козлов.
Баранов, - поправил меня Женька и ехидно захихикал.
Хорошо, архаромеренос. Давай дальше.
А  дальше,  Варенька,  ничего  особенного  не  произошло.
Ничего особенного?
Ничего  особенного. Мы  вбежали  и  вроде  как  товары  стали разгляды-
вать, что нового в магазин привезли. И тут я увидел, что на полке стоят новые белые игрушки. А это, оказывается, были не игрушки, а гипсовые портреты наших вождей и полководцев, героев гражданской войны.
Портреты гипсовыми не бывают, - возразил Женька. - Гипсовыми
делают статуи, памятники на кладбище. Это я сам знаю.
 Скажешь тоже! “На кладбище”! На кладбище такие игрушки не ставят.
Их тут же сопрут или разобьют.  Они маленькие.
Это,  значит,  были   статуэтки  или  бюсты,  -  тут   же  стал уточнять
Женька. - У нас, в Орше, таких статуэток на базаре десяток купить можно по рублю штука. У нас, в Орше…
Опять за своё! У нас, в  Орше, у  нас,  в  Орше!   Уж   помолчал  бы, “У
нас, в Орше”! Тоже мне расхвастался! И у нас, в БелГРЭсе,  много чего есть, чего в Орше  от роду не было и не будет.
Хорошо,  хорошо,  ребята. Не  спорьте, чья  деревня лучше.
Орша не деревня, - авторитетно заявил Женька. - Это город районного
масштаба.
Ты,  Женька,  районного  масштаба,  помолчи  немного,  а ты  давай, 
Жорка,  рассказывай  дальше.  А потом разберёмся, БелГРЭс лучше или Орша.
Так он же не даёт говорить, без конца перебивает.
Хорошо, я не буду. Но так же не интересно.
А ты хочешь, чтоб ещё и интересно было?
А как же?
Ну, довольно  же,  ребята!  Чего  вы  без  конца  мутузите  друг дружку? 
И чем же тебе эти игрушки не понравились?
Почему не понравились? Понравились. Я стал их разглядывать и рассме
ялся.
Что же тебя так рассмешило?
Все наши полководцы усатые.
И ты считаешь, что это смешно?
Смешно. Усы у  всех  одинаковые.  И  все  одинакового  роста. Но так же
ведь не бывает. Только Чапаева я угадал сразу. А один из них очень похож на нашего портартурца, что у пятого дома всегда сидит.  Только без шапки. А это, оказывается, был портрет Сталина.
Не портрет, а бюст, - опять широко разинул рот Женька.
Дались тебе эти бюсты! Помолчи  лучше,  а  не  то  получишь.
А я и сдачи дать могу.
Опять  завелись  по  пустякам. Вас на полметра друг от дружки сажать
надо, чтобы не кусались.
Лучше на метр, - рассмеялся Женька.
Женька,  не  перебивай  брата.  А  ты,  Жорка,  не кипятись зря. Расска-
зывай. Всё по порядку рассказывай.
Хорошо, пусть будет  по-твоему. Бюст  так  бюст. Хрен редьки не слаще.
Продавщица и спрашивает меня, почему я так смеюсь. Вот тут я возьми и ляпни, что это не Сталин, а наш портартурец только без кепки. Все, кто был в магазине, грохнули от смеха. Это меня вдохновило и понесло. Мне тоже стало очень весело, и я сказал, что это совсем не Сталин, а бандит из шайки Махно, если не наш портартурец. Тут, конечно, хохотали все, хватаясь за животы.
Ну,  ты  и артист! - восхитилась Варвара. - За такие штучки, дорогой, 
тебе голову оторвать мало.
И ты то же самое! И  мама,  и  папа,  а теперь и ты, дорогая Варюшенька,
- все  мне   голову  оторвать  грозитесь.  Что  же я такое сделал? Ферму же вашу я не поджёг? Не поджёг. Коня у цыган не украл? Не украл. Чем я вам так не угодил? Сталин тот родня вам какая, что вы так обиделись за него? Не родня.
А  кто  тебе  позволил,  дорогой, надругаться над главой нашей партии и
государства?
А что я такого сделал? Вот если бы я на него плюнул…
Только этого ещё и не хватало! Ты  что  совсем  глуп,  что прилюдно стал
насмехаться над вождём? Тебя что, в детском саду или дома этому научили? Ведь даже в Орше на базаре, где продают цыплят, висит большущий плакат, где красным по белому написано: “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!”
И в нашей школе висит такой плакат,  -  тут же гордо  поднял   голову 
мой  двоюродный брат.
       - Ну и дал же мне Бог братишку! - не унимался я.
А ты что натворил? - возмутилась Варвара. - Да это же  злостное вы
ступление против советской власти! А папа твой, Пётр Максимович, как раз и есть советская власть. Значит, по всем  нашим законам он должен тебя, дорогой оболтус, в кутузку отправить.
Куда? В кутузку?
В кутузку. А ты как думал? Прав был Тимофей Сергеевич,  что хотел тебя
арестовать и посадить в тюрьму. А я, дура лохматая, не дала ему этого сделать. Я, стало быть, оказалась укрывательницей злостного государственного преступника и виновата перед государством и Великой октябрьской революцией.
Вот  пошла  городить!  Семь  вёрст до небёс и всё лесом! Тебя, Варюше-
нька, заносит не меньше моего. Мне теперь хоть не живи…
Это почему же? Живи. Теперь  таких  как  ты,  врагов народа и всяких
там поджигателей, пачками в тюрьму сажают, а потом на Соловки…
А Соловки это где?  За Баранью где-то? - спросил Женька.
А это там, куда Макар телят не гонял, Женечка.
Понятно.
А мне не очень понятно, - возразил я.
Поймёшь,   когда   нос   утрёшь, -  сказала   Варвара,  -  Там  каторж-
ных преступников в цепях держат. Ну, слава Богу, мы, наконец, выехали на прямую дорогу. Дерево-гнилушку миновали без приключений. Теперь нам до дома осталось всего ничего. Там мы продолжим разговор по душам. Но только утром, когда выспимся и хорошо позавтракаем. Наш ужин бабушка в печи горячим держит и, конечно же, не спит. А девочек сон сморил уже наверняка. Не дождались они гостинцев. Спят не раздеваясь.
Почему так?
А вдруг скрипнут ворота?  Они  тут  же  с   гиком  кинутся  нас встречать.
      Варвара остановила лошадь, сняла с её  головы  мешок, потрепала Сероглазку по шее, и мы тронулись в путь. У Варвары, я заметил, было хорошее настроение. Она подсела к нам и даже попробовала что-то запеть.
Теперь и я могу передохнуть, а то ноги до колен истоптала.
      Яркая луна, потеряв свой прежний багровый цвет, освещала весь екатерининский шлях. Лошадь уверенно шла вперёд, и мы жили ожиданием скорого приезда в деревню.
      Вон там, где виден просвет в лесу, должно быть, и есть деревня Ромальдово. По копнам сена, как и по верстовым столбам, можно было отсчитывать метры пройденного пути. Принюхиваясь к запахам ночного леса, я с нетерпением вглядывался в этот просвет и отсчитывал метры, которые мы проехали. Рем, как малое дитя, беззаботно дремал у меня на коленях. Поросёнок лежал в мешке, не подавая признаков жизни. Женька тоже время от времени смыкал глаза, но настороженно разглядывал каждую копну сена.
Очень похожи на медведей.
Скажешь мне тоже! - возразил я. - Совсем  даже  на  медведей не по-
хожи.
Похожи. Только не двигаются.
А ты хоть раз в жизни живого медведя видел?
А то как же!
И где же ты его живого видел?
У нас, в Орше.
Опять “У нас, в Орше!”. Далась  тебе  эта  Орша!  И  врёшь  ты всё от
начала до конца. У них, видите ли, в Орше по улицам медведи ходят!
Господи!  Да  не  говорил  я  такого,  Варюшенька,   не   говорил.  Каждое
моё слово перевирает. У него семь пятниц на одной неделе. Ну, как же так можно? Я не говорил, что у нас по улицам медведи ходят. С чего ты взял?
Только что говорил, что видел медведей в Орше. Я же  не  глухой.
Уши тебе, Жорка, прочистить надо. Не ходят у нас  по  улицам медведи,
не ходят. К нам, в Оршу, приезжал цирк, и мы всей семьёй три раза ходили смотреть.
Надо же! Три раза зверям глаза мозолили!  Не  пойму,  как  это они  вас 
столько терпели? И где это в Орше цирк построили?
Около  базара,  большущий  шатёр  поставили.  Там  не  только медведи
были, а и тигры, и леопарды,  и обезьяны…
И обезьяны?
Очень на тебя похожие, надо сказать. А ты что, не  веришь?  И обезьяны
были, и слон, и ослы, такие как ты. Нет, они, ослы, умнее тебя. Это точно.
Такого  я  уже  выдержать  не  мог  и  шарахнул  Женьку локтем в бок, отчего
он так расхохотался, что, казалось, вздрогнул лес. Не успел я ответить ему ещё одним тумаком, как впереди нас раздался густой мужской голос:
Весело едете, Варвара Климентьевна.
Кто это? - растерянно спросила Варвара.
Друг  детства.  Никак  не признала?
Из-за копны сена вышел высокий мужчина.  За  его  спиной  блеснул ствол
винтовки.
Николай?! - испуганно произнесла Варвара.
Не делай вид, что не признала меня. Скоро будет неделя,  как я  в  дерене
и не думаю, что ты этого не знаешь.
А я, понимаешь ли, не поверила, когда эту новость услышала.
Не поверила, говоришь?
Не поверила…
Не поверила, значит? Вся деревня поверила, а ты не поверила?
А я не поверила. Тебе ведь большой срок дали.
Дали? Дали,  что  и  говорить,  но  я  не  взял,  как  видишь.  Не 
нравится  мне  там. Ты не одна? Кто с тобой на телеге? - Николай быстро вскинул винтовку.
Ты винтовкой-то не балуй! Племянников везу погостить.
Чьих?
Марьи и Лены дети.
Вот  как!  У  меня  есть  шанс  рассчитаться  с  Петром. За ним
должок. А я уж, было, подумал, не осталась ли ты ночевать в Орше.
Видел, как я поехала?
Видел.
Спознилась  я. Телега  в  дороге  сломалась.  Пришлось  задержаться.
Долго я тебя ждал, Варюха-горюха. Иди  поговорим.  Никак  в самом де
ле  не  узнаёшь?
Как не узнать? Теперь узнаю. Что же к  нам  не  заглянул,  коль целую
неделю уже в деревне?
Нашла дурака! Я же видел, как хутор  весь  обложили  со  всех сторон. А
на самом хуторе засаду устроили. И теперь там полон дом милиции. Оттуда их дустом не выкуришь. Перепроверил всё сам и в ловушку не пошёл. Ловко я их по ложному следу пустил. Я на всех допросах говорил,  что есть у меня на хуторе в Ромальдово невеньчаная жена Варвара и дочка Лёля.
Набрехал ты всё. Никакая я тебе не жена, а Лёля не от тебя.
От Тимофея что ли? Как бы не так?  Я-то  воробей  стреляный.  Меня на
мякине не проведёшь, - стал повторяться Николай. - Хорошо  знаю,  какая из двоих  твоих  дочек моя. Точно знаю. Я не отказываюсь, я признаю. Хорошая девочка растёт и вся в меня. Мне нравится. Я-то вижу, не слепой. Посчитал. Всё сходится.
Посчитал, значит. Это хорошо, что посчитал. Но  твои  подсчёты абсо-
лютно ничего не значат. Когда ты её видел?
Вчера видел.
Вчера?
И сегодня видел.
А сегодня когда видел? В какое время?
Да сразу после обеда.
И где же ты обедал? Никак бабка Аксинья тебя угощала?
Ну, что ты! Я к ней на обед не напрашивался. Она ведь может так
угостить, что потом неделю будешь штаны в руках держать.
Может. Это ты правду сказал. И где ты обедал?
А у зайца свадьба была. Я с ним заячьей капусты пожевал.
Не очень-то на заячьих хлебах по бабам побегаешь.  И  как  же тебе уда
лось  Лёлечку  мою  увидеть?
Издалека видел, правда,  но  видел.
Где же она ходила? Не пойму, что это она одна делала?
Нет, она одна не была. И Шурку твою видел, и бабку Аксинью видел,
когда они ботву собирали, а потом рубили свиньям. Лёля там командовала.




 

                Глава XV.

                Огонь в лесу

      На вопрос о том, во что были одеты девочки, Николай затруднился с ответом. Видно было, что он не запомнил многих деталей, которые должны были броситься в глаза. Не ответил он и на то, где и какую ботву они собирали, в чём и чем рубили эту ботву, какой секач был у них в руках, с длинной ручкой или короткой, как это делали, куда складывали приготовленную еду, в деревянные ночёвки или в вёдра.
Не видел ты, Николай,  моих девочек, не видел,  -  заключила Варвара и
рассмеялась.
Да видел же. Ей Богу,  видел.
Ты Бога-то всуе не поминай. Очхнись, дорогой.  Брешешь  всё,  как  си-
вый  мерин. Не верю я тебе, кобель ты несчастный. Ни одному твоему слову не верю.
Это почему же?
А вот не верю и всё тут.
Ну, и зря. Работящие  у  тебя  девочки  и  весёлые. Бабка,  знай  себе,  по
крикивает на них, а они смеются. Я хотел, было, выйти из укрытия и поговорить с ними, да давно заметил, что на чердаке дома сидит архангел.  Значит и в хате сидит такой же. И на сеновале, гляжу, человек осторожный, вижу, курит, дымит папиросой, окурки за дверь выкидывает.  Не хотелось мне пулю в лоб схлопотать. Я из-за старого дубка наблюдал, помнишь?
Как не помнить? Помню. Такое разве  забывается?  Нет,  дорогой. Тот
день я всю свою жизнь помнить буду. Очень  уж памятен  тот дубок…
Чего стоишь? Иди ко мне поближе.  Не  бойся.  Я  не  кусаюсь. Погово-
рить надо. Есть о чём потолковать. Слыхала, наверное, что ферма колхозная сгорела?
Слыхала. Дурная весть быстрей хорошей бежит,  сердце  и  душу холо-
дит. Твоих рук дело?
Может, и моих.
Значит твоих, - утвердительно произнесла Варвара.
- Только  никто  не   видел,   и   никаких   следов   не   осталось. Огонь по-
жирает  всё. Кто докажет?
Докажут,  если   понадобится.  Люди,   конечно,  видели.  Можешь не со
мневаться. Не  бывает  так,  чтобы  никто  не видел.
Может, кто и видел, так всё  равно  рот  не  откроет.
Это почему же? 
Побоится. Знают, что  я  этот  рот  в один момент могу закрыть навсегда.
Да тут уж сомневаться не приходится.
Как только ты с Тимофеем из  деревни  выехала,  так  ферма  и занялась
огнём. Только ты да он могли видеть, но ваши телеги уже повернули на шлях и скрылись в лесу. Вы даже не оглянулись на деревню. Вот тогда-то и полыхнуло. Вся деревня ещё спала. И коров ещё не подоили. Так что, дорогая, и вы видеть меня не могли. Красиво горело. Любо-мило поглядеть.
Как же так можно? Как только руки у  тебя  не  отсохли,  когда поджи-
гал? Своя же деревня, родная.
А чего мне в ней родного теперь осталось?
Как же? А братья, сестра? Чем они-то тебя обидели?
Меня не очень-то обидишь.  На  обиженных  воду  возят.  Обиженных и в
рай не пускают. Обиженным и сладкая вода горькой кажется. Я, Варюшенька, не такой человек, чтобы себя в обиду давать. Я сам, кого хочешь, обидеть могу. Не  нужен я им. Как бельмо в  глазу.  Я  же   вижу.  В  тягость  я  им. И  они  меня бояться стали.
Так уж и боятся?
Боятся. Даже Лександра, родной брат, и тот боится. Живёт  себе в Ляде,
как у Христа за пазухой. Богато живёт, красиво, как настоящий мужик живёт.
Позавидовал? А кто тебе мешал так жить?
Никто не мог мне помешать. Кому бы я позволил?  Только  вот  вся 
жизнь  наперекосяк  пошла. Характер такой.
Дурной, ох и дурной у тебя этот самый  характер. А  ты  меняй его, свой 
характер. Будь добрее  к  людям. Не  выкобенивайся. Не  думай, что все дурнее тебя.
Но я и не дурнее других. Меня вон, говорят, военным  министром сдела-
ют, когда власть перевернётся.
      - А ты и поверил? Господи,  ну просто дитя малое. Где же и кто тебе такую глупость  говорил?
Как где? А в оршанской тюрьме, когда в карты играли и министерские
кресла делили.
Видишь, до чего доигрались. Делать вам было нечего. И много там таких
министров было?
Много. И все сбежали. В один  день  и  все  сразу.  Правда, половина из
них тут же сама на нары вернулась. Так что  будешь  ты, Варюшенька, женой министра. И будут тебе блины в сметане на золотом блюде подносить.
      Варвара взорвалась от смеха.
А ты чего смеёшься?
Смешно. Представила себе, как это я буду блины твои есть.
Не веришь?
Почему  же?  Верю,  дорогой   мой   Николушка,   верю.   Верю всякому
зверю, но не тебе. Это  надо же, какая чушь собачья может в голову человеку запасть!
Ну, это твоё дело. Можешь и не верить. Я о Лександре говорю. Ничего за
ним нет, а боится, - продолжал Николай. - А чего боится? Я же его не трону, брат всё-таки, родная душа. Другому  бы я, конечно, давно красного петуха под крышу подкинул или шило в бок всадил, а тут не могу. Не плюй в криницу, из которой пригодится воды напиться.
       - Ты скажи, какие здравые слова вдруг заговорил!
Когда я в гости к нему заявился, так он сам всю округу с ружьём обошёл,
проверил, нет ли за мной хвоста. Но и потом не в доме мы говорили с ним, а в амбаре. Чего только у него в этом амбаре нет! Господи, армию прокормить можно. Очень хорошо и благодарно говорил о брате Димке. Ну прямо как поп в церкви. Говорил, как Дмитрий помогал ему этот амбар строить. Дмитрия он любит.
Ты думаешь?
Стал бы он так говорить?! - Николай  задумался  на   минуту. - Богато
живёт, богато.  И красиво. Одно слово - хуторянин, кулак. А ведь тоже недоволен жизнью, ругает свою Настасю, твою родную сестру,  всякими нехорошими словами, поносит её с утра до вечера. Та уж и не знает, как и угодить-то ему. Плачет от обиды.
А чем же он так недоволен?
А у него другая  заковыка в башке.
Что это ещё за “заковыка”?  Она  баба  здоровая,   справная,   хозяйствен-
ная, работящая. За словом в карман не лезет, сторожевую собаку держать не надо. И в доме, и в огороде у неё всегда порядок. Хвостом не крутит…
Всё это так, да только в тоску мужика она вогнала.
С чего бы это? Она всегда рядом, когда  он  самогонку пить садится.
Компания не подходит? Чем это она могла ему не угодить? Она никогда  мне не жаловалась на него. Во какая скрытная. Может и побьёт когда, но синяков на её лице я никогда не видела. Нашу сестру для порядка иногда и вожжами поучить надо. Спуску давать нельзя. Иначе на шею так сядет, что потом и небо в клеточку покажется. Да и от него я худого слова не слыхивала.
И не услышишь. Он тебя почему-то побаивается. 
С чего ты заключил?
А  вроде ничего такого и не говорил, но  глядит в  твою  сторону, как
будто сто рублей потерял.
      Варвара рассмеялась.
Он, как и ты, дорогой, жадный.  На каждую бабью задницу  глядит и об
лизывается.
Скажешь тоже! Да перед ним всякая баба ляжет.
Видный мужчина, ничего не скажешь.
Тоска, как я понимаю,  его  заела  от  того,  что как только он с нею со-
шёлся, так всё мечтал о сыне, о наследнике, а она ему всё девок  рожает. Каждый год по девке. Получается, что он вроде как немощный, Богом обиженный. Сколько Настася родила ему девок?
Шестерых.
А сколько в живых осталось? Только две. И меньшая  чахоткой болеет.
Значит, помрёт скоро.
Типун тебе на язык, Николай. Каркаешь тоже! А Дмитрий, а  Анисья?
Они победнее  живут.  Хвастать  нечем.  У   них   хаты,  ты  же  знаешь,  в 
центре  села.  Живут  на  глазах  у  всей деревни.  Им откровенно боязно за меня.  Прямо так и говорят. Я и сам  на одном месте два раза подряд не ночую. Не гонят, конечно, они меня прочь, но и в дом не приглашают. Я их понимаю, но очень тяжело на душе, Варюшенька. Уж и не рад я, что бежал из тюрьмы. Уж очень шибко захотелось стать.
Ну, как же? Министром будешь.
Держи карман шире! Там таких  волкодавов  и без меня  хватает. Когда
власть перевернётся, то между ними резня пойдёт за министерские кресла. Перебьют друг дружку. Перережут глотки из-за портфелей. Даже в тюрьме из-за этого рожи себе не раз поразбивали. Никто работать не хочет. Подавай кресло министра. Смешно сказать, Варюшенька, но там, в тюрьме, я вроде как при деле был.
Что делал?
А ничего не делал сначала. Не хотел. Буянил,  дрался. Так  они меня в
карцер запечатали и так молотили, что света божьего не свидишь. Каждый божий день били. Для профилактики, говорят.
А потом?
А потом я в слесарном  цеху  дырки  сверлил  в  пластинах.  На первых
порах запорол две пластины, так мастер, громила такой (Ну и рожа! Вспомнить страшно), так треснул в правое ухо, что мне показалось, что левое само отвалится. Я, говорит, тебе глаза местами поменяю, если не видишь, что делаешь. А запоротые пластины, говорит, заставлю сожрать или я в задницу тебе заткну. Ты чего хохочешь, Варюша?
И все будущие министры там такую выучку проходят?
Все. И  всем  перепонки  повыбивали.  В  тюрьме  половина  глухих аре-
стантов. Одна хворь у всех - глухота на левое ухо. Лупит-то правой рукой. Другой, глядишь, если и слышит, но всё равно не отзывается, чтобы ещё раз по уху не схлопотать.
Ну, зато теперь ты на воле, и все тебе рады.
Век бы этой воли не  видать. Не очень-то  здесь  обрадовались, когда ме
ня увидели. Плачут, как по покойнику, и тут же убегают. Вот теперь мне, Варюшенька, откровенно говоря, и голову не к кому прислонить. Некому ни похвастать, ни пожаловаться, любимая.
Любимая?
Любимая. Конечно, любимая. Ты и не знаешь, сколько и чего я только не
передумал, лёжа на нарах около параши.
Это тебе такое место там определили?
Там   полная   демократия,  Варенька.  Вот  уж  где  справедливость пол
нейшая. Общим  голосованием  сокамерников определяется твоё место, где ты будешь спать. Но не в этом дело. Что я тебе хочу сказать? Ах, да! Всё о тебе да о Лёле  я думал там. Другой раз такая тоска берёт, что повеситься хочется. Вот дай верёвку в руки и повесишься. Через год, правда, веселее стало. Гляжу как-то  и глазам не верю: по плацу идёт мне навстречу Лександра в арестантской амуниции. Брата родного в тюрьме встретил! Тогда он сразу признал меня. Обнялись на глазах арестантов, Лександра даже прослезился. Два брата в одной тюрьме встретились.
Это же надо! А он ничего не рассказывал о встрече с тобой.
Он же не в Ялту на курорт ездил. Понимать надо. Лександра  и  года  не
просидел, выпустили за  хорошее  поведение и прилежание на работе. И даже челюсть не свернули и ни одного зуба ему не выбили. И глухоты у него нету. Хитрый. Уцелел. От работы не отлынивал, но и в передовики высовываться было опасно. Никому правды не говорил. У него спрашивают, почему в армии не служил? Он без ухмылки отвечает, что у него детская болезнь, мозоль на пятке. А ведь за что человека посадили? Жидов жидами назвал. Только-то и всего. Ведь никому голову не свернул и ферму не сжёг, а посадили. Лександра, конечно, перестал прилюдно плеваться на всех и вся, но злобу на советскую власть и жидов он затаил. Лютую злобу.
Да не сочиняй ты!
Вот увидишь! Он ещё себя покажет! Придёт  время,  помянешь мои сло-
ва, и он будет рвать глотки всем, как бешеная собака. Он затаился и ждёт своего часа.
Ты не о  нём,  Николай,  а  о  себе  рассказывай.  Его  я,  может, лучше те-
бя знаю. Как ни как, а соседи  и родня.
Что о себе говорить? Знаешь,  Варенька,  а  дубок  тот  каждую  ночь 
снился  мне.  Вот как глаза закрою, так и вижу дубок на опушке, постройки усадьбы вашей и сад. И тебя в саду. Сон не в сон. А проснёшься - кожа дрожит, шерсть дыбом, как у бешеной собаки, всем бы глотки перегрыз. Что мы говорим издалека? Иди ко мне, моя хорошая.  Не бойся. Не укушу.
Да не боюсь  я  тебя, Николай. Чего  мне  тебя  бояться?  Отбоялась  я   за
свою жизнь. Всего повидала и натерпелась. С малых лет, как только помер отец, впряглась в работу. И вот тяну эту лямку изо дня в день без передыху. Это  ты  донос  написал,  что  Ефим  Макарович ферму поджёг? - вдруг  спросила она.
      Николай рассмеялся.
Догадалась,  значит.  Неожиданный   вопрос.   А   ты   скажи, откуда  зна-
ешь? Кто тебе мог сказать?
Догадалась. Тут ума много  не надо, чтобы догадаться. Видела, как его, со
связанными руками, вёз милиционер. Он-то, милиционер Тимофей Сергеевич Захудалов, и рассказал о пожаре. Напраслину ты возвёл на честного человека, Николай. Жаль, что пострадает невинный мужик.
А тебе-то что его, Ефима-то, жалеть? Кем  он  тебе  доводится? Брат,
сват, свояк, кум?
Не брат, не сват, не свояк и не  кум.  Только  зря  это  ты  так  с  ним  по-
ступил.  Его вся деревня любит и уважает.
Я не  я  поджигал  ферму,  а   с  ним  мы  расквитались. Кому  я должен -
всем  прощаю. Вся деревня любит и уважает, говоришь? А меня чего же так ненавидят, ворота закрывают, когда видят, что я иду? И не откликаются, будто в доме никого нет. Что я им-то плохого сделал?
Но и хорошего ничего за тобой нет. Глупость говоришь,  дорогой мой
Николушка. Мозги набекрень.
Скажешь тоже!
Бравада  вора.
Ты меня не оскорбляй, Варька!
А чем это я тебя  оскорбила,  дорогой  мой? 
Вором меня называешь.
А кто же ты?
Я не вор, а вор в законе. Это разные вещи.
Извини, я этого не понимаю.
Я могу растолковать.
Не надо. Я всё равно не пойму.
Поймёшь.
Не надо. Не пойму. И не хочу понимать. Я вот  никак  не  могу   понять
другое,  дорогой мой. Почему   ты, Николай, так  ненавидишь Ефима Макаровича?  И за что? Откуда у тебя столько злости? Ведь какие хорошие друзья были.
Были. Но каждый держал камень за  пазухой.  Вот теперь и пересеклись
наши стёжки-дорожки. По  теперешним временам - сразу к стенке поставят. Долго с ним нянчиться не станут. С поличным, считай, взяли. Он почему-то сразу этого не понял. А когда поймёт, будет уже поздно.
Не поставят его к стенке, Николай.  Не  расстреляют.  Он же за советскую
власть кровь проливал. А ты дезертировал и по лесам мотался. Вся  деревня за него заступится. И я, если надо будет, поеду на суд и выступлю свидетелем в его защиту и расскажу всю правду.
      - Тогда и тебя к той же стенке поставят.
А меня-то за что?
А за то, что и его. Ему как дадут по рёбрам, так он и сознается, что ты
помогала ему поджечь ферму. Как только ты кинешься в Оршу, так и моё письмо там будет. Имей это в виду.
Ты меня не пугай. Пуганая я. Я уверена, что его отпустят и никакого суда
не будет. Там ведь тоже люди живые сидят. Тоже крутятся, как на жаровне. А знаешь, каково заднице быть на жаровне? Не приходилось попробовать? Поймут, что не мог он поджечь ферму, которую строил, и погубить скотину, за которой любит ухаживать. Просто по душевному складу не мог человек так поступить.
Э-ге-ге, Варюшенька! Ровным счётом  ничего понимать не  хочешь. Сей-
час любого придавят, как муху, и, считай, что и жаловаться некому. Голову оторвут и скажут, что так и было. Никто тебя и слушать не будет. Одни хлопоты от тебя. Да и чего это мы о Ефиме бестолку говорим? Его  песенка спета.  Пусть его Дусенька  гроб ему заказывает и белые тапочки покупает. Да иди же ко мне.
      - Иду…
      Варвара  нехотя  приподнялась  и  спрыгнула  с  телеги, передав вожжи Женьке.
Сидите, дорогие, спокойно и не бойтесь. Ничего страшного  не случится,
- прошептала она. - Ничего не бойтесь. Вас я в беде не оставлю. Я сейчас вернусь, и мы поедем домой.
Ты с кем там разговариваешь, Варвара  Климентьевна?  -  настороженно
произнёс Николай. В его голосе я уловил оттенок угрозы и страха одновременно.
Так я же тебе говорила, что на возу у  меня  мальчики из Орши
и БелГРЭса, племянники мои, - она весьма внимательно поправила на себе платье на поясе и медленно шагнула к Николаю. - Они давно уже уснули. Умаялись в дороге,  не меньше моего устали.
Уснули, говоришь? Большие мужики?
Большие. Одному восемь, а другому, думаю, скоро семь будет. В  школу
ещё не ходит.
Ты чего там копаешься? Я же жду.
А чего тебе так неймётся? Подождёшь.
У меня в гостях давно женщин не было. Вот и горит душа,  огнём полы-
хает.
Так вот я тебе и поверила. Половина баб в деревне от тебя ума  лиши-
лись.
А тебе откуда это знать?
Догадываюсь.
Николай рассмеялся.
Догадливая ты больно. А я  и  не  скрываю. Чего  мне  таиться? Через де
вять месяцев население деревни увеличится человек на восемь.
На девять.
Может и  на  девять, - засмеялся  Николай. - Да  иди  же  ко мне. Ни
куда тебе от меня не деться. Не убежишь. А ждать, как ты понимаешь, я не люблю.
 Варвара медленно пошла к Николаю. Мы с Женькой с ужасом наблюдали, как она переставляет босые ноги. Видно было, что она вся дрожит. Вот она подошла к нему вплотную и протянула руку.
Ну, здравствуй, Николай. Здравствуй, друг  сердечный.  Давненько мы с
тобой не виделись. Ничуть не изменился. И родинка под ухом та же, и тот же шрам под левым глазом. Тебя из тысячи сразу отличишь. Года три, считай, прошло, наверное. А я уж думала, что увезли тебя в дальние края.
Да, почти три года прошло, как меня связали и увезли из  села. Я тоже то-
гда думал, что в Сибирь или на  Север  меня  сошлют.  Ты   всё это видела. При тебе дело было. Ефим и ты стояли тогда у того самого дубка, и я заметил, что он был очень доволен, хотя морда была в крови. Не успел я тогда отправить его на тот свет. Не успел. Пофартило ему. Да и ты помешала. Если бы не ты, Варюшенька, парить бы ему землю.
Да и тебе бы не сносить головы, дорогой.
И то верно. Расстреляли бы. Это точно.
-  Так что повезло вам обоим.
Ну, иди же поближе…
Николай прислонил винтовку к копне сена и  обеими  руками  обнял Варва-
ру. Она и не сопротивлялась. Слышно было только,  что она стала плакать.
       - Ты что так дрожишь? Испугалась?
Не трогай ты меня, Николай, не трогай. Не  до  этого  мне  сейчас. Устала
я. Пожалей ты меня.
Думал, что обрадуешься, а ты в слёзы. Да что ты,  в  самом  деле, лома-
ешься?
Я сама к тебе приду, куда скажешь. Умоляю  тебя,  отпусти  ты нас по-
добру-поздорову. Я совсем устала за день. Не до любовных приключений мне сейчас. Да и дети на возу не спят, увидят.
Говорила же, что спят.
Где уж им спать! Много я натерпелась от  тебя,  но  сейчас  Богом  прошу 
отпустить нас. Мне не хотелось бы, чтобы они видели, как ты издеваешься надо мной.
И я тоже  не хочу лишних свидетелей. Я им сейчас, как  овцам, глотки
перережу. Вот и не будет свидетелей.
Ты, я вижу, пьяный и  не  соображаешь,  что  говоришь.  Успокойся и не
делай глупостей.
Нет, Варюха. Тебя я так не отпущу. Мне сейчас баба  нужна. А с ребята
ми твоими я поступлю так, как сказал. Свидетелей не будет.
Ну, что же ты делаешь? - зло  заговорила  Варвара  и  оттолкнула Нико-
лая. - Куда ты лезешь с грязными руками? Отстань! Не лезь! Ну, и скотина же ты! Господи! Я тебя очень прошу, умоляю. Я сама приду к тебе, и тогда делай что хочешь. Не позорь ты меня перед детьми! Они же всё видят и слышат.
Я им сейчас глотки перережу, если ты будешь сопротивляться.
      Услышав такое, мы с Женькой соскочили с телеги и с криком кинулись в лес. Николай подхватил винтовку, клацнул затвором и стал целиться в нас. В одно мгновение Варвара оказалась сзади Николая и толкнула разбойника на копну сена. Тут же грохнул выстрел, но он пришёлся в копну. Только яркая вспышка на мгновение  осветила всё вокруг, и Сероглазка тревожно всхрапнула, перебирая передними ногами. Не успел Николай повернуться к Варваре лицом, как она вонзила ему  кинжал между лопаток и тут же упала рядом с ним. Тот пробовал было подняться и схватить её руками за горло, но Варвара вывернулась из-под него, ударила кулаком в лицо и молниеносно вскочила на ноги.
Господи! Что  же  это  я  наделала?! - закричала  она  и  упала  над  ним
на колени. - Прости меня, Николушка милый.
Бог тебя простит, любимая…- простонал  Николай  и  испустил дух.
      Об этом я скорее догадался, чем услышал. Над лесом опустилась звенящая тишина. Женька с ужасом глядел на Варвару. Такое же выражение было, наверное, и у меня. Только мерцающий свет луны подчёркивал бледную напряжённость наших лиц. Испуганный Рем, повизгивая, вертелся у моих ног. Он тоже страшно перепугался. Я и не видел, как он соскочил с телеги и помчался за нами.
      Не помню, сколько времени мы были в отчаянном оцепенении, не совсем понимая того, что произошло, и ожидая новых потрясений. Никто из нас не мог произнести и звука. Из шокового состояния нас вывела Варвара. Сквозь рыдания она тихо сказала:
Да  где  же  вы,  ребята?  Помогите  мне,  милые… Я  не  могу встать.
Помогите. Помогите, иначе я, кажется, помру. Сердце разорвётся на части. Помогите, милые… Да где же  вы? Быстрее, милые мои, быстрее… Вы слышите меня?  Быстрее…
      Первым из оцепенения вышел Женька и побежал к Варваре. Я хотел броситься за ним, но мои ноги одеревенели, и я никак не мог оторвать их от земли. Я видел, как отдаляется от меня Женька, и Рем кинулся за ним следом, но я ничего не мог поделать с собой, хотя и  очень хотелось побежать к Варваре. Не в силах был я оставаться один и на опушке  среди высоких и тёмных кустов. Мне было не просто страшно. Мне было жутко. Ноги мои онемели окончательно и не двигались. Слёзы сами собой градом катились из глаз. Я даже не мог поднять руку, чтобы вытереть их.
      Сквозь слёзы я глядел на то, как Женька взлетел на насыпь дороги и пытался поднять Варвару, но она никак не могла устоять на ногах, тут же падала и на четвереньках уползала от копны сена, что-то тихо говоря моему брату. Женька, следуя её словам, взял винтовку за ствол и потянул её к себе, и она выпала из рук Николая. Он подхватил её за ремень и потащил к телеге. Ноги мои подкосились, голова закружилась, и я упал. Больше я ничего не видел и не слышал.
      Сколько времени прошло с этого момента, я не знаю. Очнулся на телеге. Варвара разговаривала с Женькой.
Нет, нет. Ты подними ему голову  повыше  и  подложи  мешок. Это
обморок. Это сейчас пройдёт. Конечно, это только обморок. Помереть мы ему не дадим. Парень он крепкий, сейчас очухается. Вон он уже и глаза открыл и вертит зрачками, как сова. Женечка, пошуруй там, под поросёнком, должны быть две бутылки водки. Давай одну сюда.  Нам надо поддержать свои силы. Нашёл? Вот и хорошо. Помоги нам, Господи!


                Глава XVI.

                На хуторе нас не ждали

      Надо мной светилась и мерцала  удивительно яркая звезда. Прежде, кажется, я её никогда не видел. Чуть в стороне от неё остановилась поблекшая уже луна. Мне показалось, что и небо уже не было таким чёрным, как раньше. А туч на нём стало больше. Ветер шумит и качает вершины деревьев. Порывистый шелест ветвей напоминает плеск волн за кормой лодки. Очень даже похоже. А вон ту берёзку  я приметил ещё тогда, когда Сероглазка повернула на этот участок нашего пути. Она, высокая и пушистая, стоит почти у самой дороги. Её листья серебрятся в лунном свете. Только один нижний сук  повис, как крыло раненой птицы.
      Почему запомнилось это отвалившееся крыло? Ах, да! Это когда я падал, то заметил, как оно повернулось над моей головой. Но как я оказался на телеге? Я же упал в траву вон у тех кустов. Значит, мы никуда не уехали. И Рем рядом, и поросёнок. Рем лижется и не скулит. Поросёнок тёплым комочком лежит у моих ног. И Варвара о чём-то хлопочет. Что её ещё беспокоит? И Женька так ласково гладит меня по голове. С чего бы это? Какая муха его укусила? А когда же  мы поедем? И почему мы стоим? Кого мы ждём? Мне почему-то стало холодно, меня знобит, и я начинаю дрожать.
Потерпи  чуть-чуть,  -  говорит  откуда-то  издалека  Варвара. 
      Я отчётливо слышу и узнаю её голос. Это точно говорит она. Кому  она говорит? Мне или Женьке? Кто должен терпеть? И сколько означает это чуть-чуть?
      - Сейчас  я  дам  тебе лекарство, и ты сразу согреешься. Женька, положи ему на ноги Рема, а грудь укрой ватником.
Это я сейчас, - откликнулся он, укрывая меня.
Ты что, Чапаев, как  баба, совсем  размяк?  -   слышу  я  голос Варвары,
но теперь уже у самого уха.
      -  Для  мужика  это  никуда  не годится, - Варвара наклонилась и внимательно смотрит мне в глаза. - Я перестану с тобой дружиться, если такие фокусы будешь выкидывать. Жизнь у тебя только начинается, и ты должен научиться держать себя в руках  в любых ситуациях. Ты слышишь меня?
Слышу, - сказал  я  и  во  второй  раз  за день не узнал своего  голоса. Он 
почему-то  сильно осип.
Братишка чего-то говорит, Варюшенька. А я уж  думал,  помер Жорка.
      Я вижу, что Женька плачет. Отчего вдруг? Кто и за что его ударил? Чем он провинился? Так просто он не заплачет.
Не  болтай  чепухи. Не  пугай   брата. Видишь, он  уже  и  шепчет чего-то.
Попробуй разобрать, что он просит. Ничего страшного  не  случилось. Обыкновенный обморок.
Обморок?
С  кем  не  бывает?  А  он ещё совсем маленький. Он же почти на два года
моложе тебя. А потом он ещё и семимесячный. Недоносок. Думали, что сразу помрёт, когда родился.
Правда? - удивился Женька.
Правда. А ты что, не знал?
Чудно-то как!
Чудно - не то слово. А разве  твоя  мама  ничего   не    рассказывала? Ле-
на при его родах была. Жутко было в доме у Марьи в тот Первомай. Я тоже примчалась в БелГРЭс, как запаренная лошадь. Лена с Ольгой из Орши прискакали. Три сестры, как угорелые, прибежали с вытаращенными глазами, то ли на крестины, то ли на поминки. Страшно вспомнить. Бабка Аксинья места себе не находила. Думали, что и Марья не выдержит всего, что свалилось на её бедную голову. Переполошили всю губернию.
Расскажешь?
Как-нибудь расскажу.  Не  сейчас.  А ты чего плачешь?
Да так. Я и не знаю. Слёзы сами катятся.
Ну,  если  так,  то  поплачь.  Золотая  слеза  не  выкатится.  Это  очень 
хорошо, что  ты, Женька, таким добрым оказался. И не только добрым, но собранным, деловым, сильным. Без тебя бы я его не вытащила из кустов. А там он, не помоги ты вовремя, конечно же, отдал бы Богу душу. Он тебя век благодарить должен. Ты, Женька, считай, жизнь ему спас. Ты вон какой большой, а он всё ещё молокосос, молоко на губах не обсохло. Сосунок, одним словом. Хлипкий совсем. Конечно, он моложе тебя и слабее. Здорово моложе.
Моложе-то  моложе,  а   уже  Чапаев!  -  с   гордостью  сказал  Женька,
видя, что я внимательно слушаю их разговор. - Не у каждого такой брат, как у меня. Я теперь всей Орше рассказывать буду, какой у меня славный брат, хоть и в БелГРЭсе живёт. Да и БелГРЭс тоже город районного масштаба. Это уж я точно знаю. Кто сомневался? Он даже красивее, потому что в нём живёт мой брат Жорка, правда, Варвара?
Какой  же  ты  умница,  Женька!  Спасибо  тебе  большое,  -  Варвара 
вытерла ладонями глаза.
И в БелГРЭсе  герои растут, - никак  не  унимался  Женька. - Да какие
герои! Хоть и сопливые пока, но герои. Эй, Жорка, ты что, брат, помирать собрался?  Ты это брось, не балуй. Рановато. Мы ещё с тобой повоюем! Мы ещё с тобой вместе за девками побегаем, за грибами ходить будем, на речку. Я тебя нырять научу и плавать под водой с открытыми глазами…
Ты куда винтовку бросил? -  спросила   Варвара.  -  Что-то   я   её   не
вижу.
Под сеном на телеге с той стороны.
Нам она ещё пригодится.  Ты  проверь,   хорошо  ли  она   там   лежит,  -
говорит Варвара, откупоривая  бутылку водки и тут же пробуя её содержимое. - Хорошая водка, наш напиток. На вот, Жорка, глотни три раза, не больше, и сразу дышать станет легче.
Она передала бутылку Женьке. Тот подставил её к моему носу.
Не хочу, - возразил я. - Отстань.
Как это не хочу? Мало ли  чего  не  хочу,  а  надо,  -  требовательно заго-
ворил кузен. - Другой бы обрадовался, а он, видите ли, “не хочу”.
Не хочу. Чего ты пристал?
Видала,  как  заговорил?  Я, видите ли, к нему  пристал!  Дался ты мне,
чтобы я к тебе приставал! Решительный  протест! Видите ли, японский император сыскался. Не позволим. Протест не принимается. Ты у  нас  вроде  как  раненый  солдат,  понимаешь? - Женька низко склонился надо мной и уставился мне в глаза. - Понимать надо, любимый братишка. Терпеть должен. Мы ему бриллиантовые фрикадельки, а он нам кукиш в масле. Так мы не договаривались. Терпи. Зубы сцепи и терпи.
      - А у меня ничего не болит. Что мне терпеть? Какой же я раненый? У меня только голова кружится.
Тебе сказали раненый, значит раненый. И не думай возражать! От роду
тихо контуженый. Правда, Варенька? Не болтай  языком  без нужды. Лежи и  молчи. Береги силы. Глотай себе то, что в рот суют, и помалкивай. А то и отобрать могут или вовсе  ничего не предложат. Помирай, если так хочется. И так бывает. Войдут в твоё смертное положение и сами сожрут. Пей, тебе говорят! И не корчи рожи! А то у тебя, как у латыша, хрен да душа. Пей!
Женька сунул мне в рот горлышко бутылки, и  я  начал глотать  отвратитель-
ную горькую жидкость.
Э-э-э! - вдруг всполошился  Женька. - Ты  не  очень-то  старайся! Ви-
дите ли, как прилип! Понравилось? А то не хочу! Тебе три  глотка  велели,  а  ты присосался, как телок к цыцке коровы, и уже проглотил пять. Понравилось? Видали, что вытворяет? А ещё говорил не хочу. Ты считать-то умеешь, Чапаев? Или у тебя жидовский счёт, только в свою пользу?
Жульничает?
Ей  Богу,  жульничает.  Я  сказал  ему  три, а он пять. Если бы я сказал
пять, то он бы выпил все десять. Конечно, жульничает.
      Видно было, что Женька изо всех сил старается меня развеселить. Варвара не смеялась, но внимательно следила за руками и словами Женьки.
Молодец, Женька. Просто молодец. Умница.
Она вдруг резко повернулась, решительно пошла к лошади и  взялась  за  уз-
дечку. Телега медленно двинулась вперёд.
Нам надо побыстрее  отсюда  сматываться. Нам  надо  быстрее домой.
Может быть и хуже. Может. Что я Марье тогда скажу? Господи, помоги! Пошли,  Сероглазка, помаленьку, пошли, моя хорошая. Нам надо торопиться.
      Вот  мы  тихо  поравнялись с  той  самой  огромной  копной  сена,  возле  которой лежал Николай. Мне было жутко глядеть на него, и почему-то казалось, что он сейчас вскочит на ноги и с криком кинется на нас. Но я не в силах был отвернуться. Даже отвести взгляд в сторону я не мог.  Женька, как и я, с ужасом следил за представившейся картиной. Его, как и меня,  била дрожь.
      Николай лежал, уткнувшись лицом в копну, и не двигался. Было такое впечатление, что он спрятался за копну и прислушивается. Под правым ухом на бледной шее выделялась чёрная точка. Длинные чёрные волосы прикрывали шею. Левая рука, согнутая в локте, казалось, хочет схватиться за что-то и остановилась в порыве, не дотянувшись до желаемого предмета. Круглая чёрная шапка валялась рядом. Ноги, обутые в сапоги, недвижно замерли на дороге. В его спине торчала витая рукоять ножа Варвары, но крови видно не было.
      Когда мы проехали мимо копны, Варвара остановила Сероглазку.
Нож оставлять нельзя. Это очень серьёзная улика.  Многие  видели его в
моих руках. Сразу догадаются. Может, ты мне поможешь, Женька?
      - Нет, Варюшенька. Я боюсь, - испуганно отозвался он. - Я очень боюсь покойников.
Какое-то время мы в молчании стояли на одном месте,  и Варвара  размыш-
ляла, как поступить. Она села на телегу и тронула вожжи. Сероглазка нерешительно шагнула вперёд, но тут же остановилась.
Нож  оставлять  никак  нельзя,  -  тихо  проговорила  Варвара.  -  Это
смертный приговор вашей тётке.
Она сидела спиной  ко  мне,  свесив  босые ноги  с  телеги.  Женька  был ря-
дом со мной и тоже не мог видеть её лица. Он, как и я, уставился ей в спину. Варвара  напряжённо и долго думала. Потом плечи её вздрогнули, и она, застонав, зарыдала.
Я не могу, не могу его выдернуть, - простонала она. -  Я боюсь, кожа
на мне дрожит.
Тогда это сделаю я, - неожиданно  даже  для  меня  прозвучал  мой  го-
лос. - Хотя и я тоже боюсь.
Куда тебе? Ты уж лучше лежи. Нам  бы  тебя  до  дому  живым  довезти.
Женька,  там,  где  ты  брал  водку, лежат спички. Двадцать коробков  я  купила
в Орше на базаре. Достань один коробок.
Женька тут же протянул ей коробок спичек. Варвара соскочила  с телеги и
решительными шагами пошла к копне сена. На ходу она крикнула:
Я  вас  догоню. Поезжайте   помаленьку.  Не  стойте  на  месте. Женька,
бери вожжи в руки и погоняй. Ты слышишь меня?
Слышу, Варенька, - отозвался Женька. - Слышу.
Не оглядывайтесь. И побыстрее. Сероглазка, пошла домой!
Женька пересел на место Варвары, взял  вожжи  и,  глядя  вперёд,  крикнул:
“Но, родимая!” Лошадь, устало мотая головой, двинулась вперёд.
      Женька ежеминутно оглядывался на Варвару, которая подошла к копне, резко выдернула кинжал и вытерла его о сено. Зайдя с обратной стороны копны, она обеими руками обрушила её на тело Николая и подожгла. Когда огонь вспыхнул, она быстро побежала от копны, оглянулась на взметнувшееся пламя, вернулась обратно, подхватила шапку Николая, бросила её в огонь и побежала за нами. В правой руке у неё был нож, лезвие которого поблескивало, отражая жаркое пламя костра.
      И здесь случилось невероятное. Сзади неё вдруг раздался душераздирающий крик. Мне показалось, что Николай пылающим факелом встал из костра и кинулся за Варварой. В этот момент она оглянулась и увидела Николая, который шевеля языками пламени, выходил из костра. Варвара схватилась за голову и, как от удара, рухнула на землю. Её истошный вопль замер в придорожных кустах.
      Волосы зашевелились у меня на голове, когда я это увидел. Я чуть привстал и окаменел в таком положении. Глаза, казалось, выскочат у меня из орбит. Почему-то резко, как от удара, заболела спина и затылок. Рем жалобно завизжал и полез ко мне под ватник, царапая лапами мой живот. Женька бросил вожжи, соскочил с телеги, что-то закричал и побежал прочь. Я тоже закричал и пробовал было помчаться за ним, но не смог этого сделать.
      Мои глаза были прикованы к человеку,  который метался в огне, и к Варваре, которая пыталась подняться на ноги, уползая вперёд по дороге и неотрывно глядя в сторону пламени, яркие языки которого, казалось, поднимались до самого неба. Сухое сено, обдуваемое лёгким ветром, горело жарко, снопом искр и дыма уносясь вверх над екатерининским шляхом.
      Живое пламя колыхалось из стороны в сторону, и создавалось впечатление, что оно двигается к Варваре, увлекая за собой огромный костёр. Но вот оно замерло на секунду, и Николай рухнул в яркое кострище. Дикий вопль разнёсся окрест. Новый сноп искр взвился вверх и понёсся по дороге. Выброс пламени был настолько велик, что мне показалось, будто вспыхнул весь лес. Но эта вспышка, только на мгновение озарив всю окрестность, угасла. Я видел, как в этот момент Женька, подбежав к Варваре, свалился на неё, укрывая от пламени.
      Дорога опять погрузилась в темноту, оставив яркий огонь только в том месте, где горел костёр. Варвара и Женька как-то очень медленно поднимались, и непонятно было, кто кому помогает. Но вот они встали и, шатаясь, побрели к телеге. Ускоряя шаг, они подбежали к телеге и вспрыгнули на свои места.
      Женька схватил вожжи, и Сероглазка, почувствовав твёрдую руку хозяина, помчалась по екатерининскому шляху. Правое заднее,  сломанное колесо нашей телеги заскрипело, и стало ясно, что все  ухищрения с ремонтом нам мало в чём удались. “Лисий хвост” из еловой палки с лапником на её вершине отвалился и волочился за телегой, заметая наши следы. Лошадь мчалась галопом. Сероглазка, будто понимая всю опасность нашего положения, мчалась из последних сил. Ещё одно усилие - и мы выбрались, наконец, из лесу, свернув направо к деревне, которая купалась в предутреннем тумане.
      Только теперь я заметил, что наступает рассвет. На горизонте над деревней появилась длинная светлая полоска.
      Когда мы выехали к полю, где кучно стояли три высокие старые берёзы, Сероглазка остановилась сама, как бы понимая, что нам нужно передохнуть не меньше, чем ей.
Ты  чего  молчишь?  -  Нарушив  молчание, Варвара  тронула меня за
плечо. - Язык проглотил? Женька, давай-ка сюда бутылку.
Я видел, как Варвара,  высоко  подхватив  нижнюю  юбку,  сунула кинжал в
ножны, предварительно вытерев его лезвие о подол верхнего платья. Делала она это с особой тщательностью, не обращая внимания на то, что раскрылась почти до самого пояса. Голые крутые бёдра её, в отличие от грязных ног, поразили меня своей белизной. Она тут же  дрожащими руками принялась открывать бутылку, которую ей передал Женька, и стала жадно пить водку прямо из горлышка. Мы оба неотрывно следили за каждым её глотком, будто боялись, что она выпьет всё, не оставив нам ни капли. Но вот она передала бутылку Женьке и вытерла рот ладонью.
А это вам на двоих осталось. Хватит вам.
Нам не надо, - пробовал было я возразить, но  Варвара  решительно
перебила меня:
Надо, дорогой Жорочка. Вам, может быть, больше моего надо. Поищи-
тка, Женька,  чего-нибудь зажевать. Не может быть, чтобы у нас там ничего не завалялось.
      Женька вынул из-под сена связку бубликов.
Это я для девочек купила. Они любят бублики. Да они, что ни дай, всё
любят. Прожорливые, как гуси. Только дай, что в рот кинуть можно. Тут же слопают. Но один бублик мы можем съесть. Один мы можем себе сейчас позволить. А уж закусывать будем дома. Теперь нам всего с версту от деревни осталось, не больше. Вот сейчас повернём в сторону от деревни, и никто нас в этом тумане даже не заметит. Только медлить никак нельзя. Туман низкий, ранний. Растает с первыми лучами солнца.
Солнца не будет, - заметил Женька. - Видишь, какие низкие тучи? По
года пасмурная. Только что звёзды были видны, а теперь того гляди, дождь пойдёт. Просвета нет. Того  гляди,  дождик  пойдёт.
Да пейте же вы хоть по глоточку, а я остальное  допью,  -  ломая бублик
на четыре части, говорит  Варвара.
      Видно было, что она уже захмелела, потому что непонятно почему вдруг заплакала.
Господи! Что же я наделала?! - всхлипывала она. - Родного отца своей
дочери зарезала вот этими руками! На свою погибель подарил он мне этот красивый нож. Бедная моя Лёлечка! Нет мне ни прощения, ни оправдания! Как жить-то дальше с таким страшным грехом на сердце? Как я буду теперь глядеть в глаза моей любимой девочке? Как буду есть с ней из одной миски? Какой кусок я могу проглотить? - заливалась Варвара слезами. - Но я не могла допустить и того, чтобы он убил вас на моих глазах. А потом бы он и меня не пощадил. Я и перед ним, выходит, виновата. Он давно обещал меня прикончить. Он только искал удобного момента. Я просто его опередила. Не ожидал он такого. Не ожидал… Запомните: вы ничего не видели и не слышали. Вы спали. Крепко спали. Понятно?
      Женька соскочил с телеги с бутылкой в руках, подбежал к Варваре и нежно обнял её.
Успокойся,  тётя. Мы спали и ничего не видели. Мы никогда и никому об
этом рассказывать не будем. Хочешь, мы поклянёмся?
Не надо клятв, Женька. Не надо. Кто знает, как дальше сложится жизнь.
Я не хочу, чтобы вы были клятвопреступниками. Пусть ваша совесть будет вам судьёй. Не подводите меня. Вам от этого лучше не будет. По существу вы стали соучастниками этого преступления. Вы тоже преступники по нынешним временам.
Мне всё понятно, Варенька, а Жорка пока ничего не соображает, - ска-
зал Женька. - Но нам  надо  ехать.  Нам  нельзя  оставаться  на месте. Пойми, что и нам страшно. Я не знаю, что я должен тебе сказать, но я тебя очень люблю. Успокойся. Если надо, то я скажу, что всё это сделал я. Тебе надо успокоиться. Иначе мы не доберёмся до дома. На вот допей водку. Тебе станет легче. Ты только скажи, куда ехать. Я не знаю дороги.
Варвара села на  телегу. Она  выпила  оставшуюся  водку  и  легла рядом со
мною, потеснив ногами Рема и поросёнка. Женька укрыл нас ватником, сам устроился рядом, и мы тронулись в путь. Сколько времени и как мы ехали, я не помню. Поскрипывая, телега медленно колыхалась на колдобинах дороги и вдруг остановилась.
      Сероглазка привезла нас прямо к дому, на крыльце которого стояла бабушка Аксинья. В старом пальто и шерстяном платке всю ночь караулила она давно уснувшую усадьбу. С удивлением и страхом глядела она на подъехавшую подводу, на которой молча лежали три человека. Живы ли? Осторожно подошла она, пристально вглядываясь в наши лица. Разглядев нас, старуха горестно произнесла:
Когда в доме пьяный мужик - беда, когда же пьёт баба - это несчастье.
Что же мне делать с тобою, Варенька? Погубишь ты себя, красавица. Ни за понюх табаку погубишь. И нас погубишь тоже.
По щекам старой женщины катились слёзы. А где-то рядом  в  яблоневом са-
ду заливались трелями соловьи. Они тоже плакали. Соловьи рыдали.

      
Электронный набор, компьютерная вёрстка и оформление
                Г.П.Панушкина

      Отпечатано на собственной компьютерной технике

                Тираж печатного издания - триста экземпляров

Спонсоры печатного издания:
предприниматель Анатолий Павлович Силивончик
и Президент фонда “Маршал Жуков”, дочь полководца
Маргарита Георгиевна Жукова



                Москва
                Май, 2002