На набережной его оглушил сыпучий стеклянный шорох: он подбирался к нему, жаловался, неразборчиво, мелко шуршал, беспомощно уплывая, и оставался с ним рядом, как его неприкаянная судьба, и тогда вместо давно похудевшего сердца он услышал тот безобидный и страшный звук: она отнимала от еще загорелой груди тонкоструйное колье, раскачивала последнюю радость, неузнаваемая и не узнающая никого, камень бился о камушек, блистал и шептал, и безумная кланялась тем светлячкам, а у льдин намокала крупная бахрома и ломались лишайчатые спины, и все растворялось в неуспевшей вздохнуть Неве, над которой стоял он и ждал: вот всплывет человек из черного оконца невесенней-незимней воды.