Зелёной тенью снов захлопнет свои ставни телевизор. И вновь летит душа – вишнёвый сад, на время отданный в чужие руки. Урбанистический пейзаж святой проплешиной глаза ослепит. Так грустно, что в потёмкинских очках свила гнездо сорока и всё тащит, тащит, тащит серебро и жесть – негаснущий металл. А за окном разрыли котлован, пытаясь строить людям дом. Дом людям или люди дому, козявке, шавке, кошке, паучкам прижали лапки, нечего нести с завода гайки. Там по пространству ветер, воздух, газы – весело дышать, дышать лениво, вежливо, подчёркнутые буквы, строчки, имена и гвозди ржавой гроздью летят за край. Мы не забудем, подвиг на века, могила неизвестному солдату соврать не даст, затрёт, зароет в землю. По грязи не ходи, где тонко – рвётся, где грязно – весело живётся, скользится в котлован и заполняется разинутыми ртами. Всё выше, выше, ямы больше нет, вот уж и холмик - вверх, курган осоловелый, в душе чужой, потёмкинский настой на травах. На травке наша кошка вашей мышке строит глазки, и обе в клетке: жерди, потолок, где воздух лёгкий? Мне ходу, ходу, ходу – вопит душа – вишнёвый сад горящий щепкой в чужом глазу. Куда идёте, где вы, что за лабиринты, страна, прошитая железной крепкой нитью, кто посмел? Конвои, сапоги, вагоны, двери, комнаты-пеналы. Уйди, усни, забудь и дай забыть соседу, его собаке, матери, жене, кто ставил чайник, очередь в столовой, украли хлеб, всем головы обрили, погорели карусели, книжки, полки, 451 по Фаренгейту. Всё взорвалось и выросли цветы, земля опять живёт, а где все наши? В бане моют ноги. В который раз всё обошлось, спасли цветы с могилы неизвестного солдата.