Как Индейцы слагают стихи
Ага.
Водится за ними такой грешок.
Маклайский просто до глубины души был потрясен, когда открыл для себя эту сногсшибательную подробность из жизни Индейцев Глубинного Космоса.
Причем, что самое удивительное, у Индейцев это была такая сакральная, можно даже смело сказать - глубоко интимная черта.
Маклайскому бы и в голову не пришло.
Хотя он сколько раз замечал, как отдельные Индейцы, бывало, в глубоком уединении склонятся над каким-нибудь цветиком-лютиком и бормочут там чего-то себе под нос.
Поначалу юный наш археопалеоэтнограф решил, что это они заклинания специальные бормочут.
Чтобы, значит, добрых духов на свою сторону приманить получше.
Но как-то раз в его руки одна скрижаль прелюбопытная попала.
И вот что там было изложено.
Бронзовка
Свет превращающая
В дисперсию ярких цветов
Своими удивительными элитрами и
Внушающая истинный восторг души
Обнаружившему шатёр-цветок
Пристанища временного
Маклайский, переведя это, буквально окостенел от изумления.
А когда отмяк немного обратно, понёсся к другу своему, Быстроногому Тюленю.
На всех парах.
За разъяснениями.
- Ну, и чё? - вылупился на него Быстроногий Тюлень. - Ты что, Мык-Мак, песен индейских, что ли не слышал? Это ты зря, брат. Индеец без песни, понимаешь, что эта самая песня без баяна. Мы что - не люди, что ли? У всех есть, а у нас нет?
И Быстроногий Тюлень пожал плечами.
Как Маклайский постигал образные звукоряды
Маклайский, конечно же, не удовлетворился таким лаконичным объяснением Быстроногого Тюленя.
А посему он задал ещё штук восемьдесят вопросов.
Наводящего плана, в основном.
Однако ответы, судя по всему, его не слишком впечатлили.
Как и любой другой завзятый собиратель индейского фольклора, Маклайский с тех пор старался из каждого Индейца вытащить хоть какую-нибудь мелочь относительно их поэзии.
Даже самую незначительную.
Такой уж он был заведенный.
И упертый - тоже.
Кто, что, как, о чём....
Об заклад бился, на спор Басё цитировал.
Даже Говорящих Папоротников науськивал.
Даже подслушивал, хоть и не хорошо было это с его стороны.
Очень нехорошо.
И, главное, ведь знал прекрасно, что плохо.
Да куда там!
Охота пуще неволи.
Ничего поделать с собой не мог.
Не для себя же старался - а токмо истины объективной ради.
Любопытство - оно ведь и кошку сгубило.
На что уж независимое животное, казалось бы.
Бывало - и в репу получал за подслушивание.
Конечно - кому понравится, когда в момент гшлубоко интимного слиянияч с Природой-матушкой какое-нибудь козлиное рыло вдруг начинает рядом прислушиваться к твоим сакральным чаяниям и поползновениям.
Так он умнее стал орудовать: микрофоны направленного действия использовать, каналы подпространственные подключать, отражатели дисперсионно-волновые настраивать на определенную волну, да всякие прочие хитроумные приспособления приспосабливать для достижения своей высокой цели.
Техника-техникой, но самой удачной находкой в этом деле оказалось Болтливые Папоротники использовать.
Они хоть и болтали все больше по преимуществу да по природе своей, но иногда всё-таки слушали собеседника.
Даже если это и странным покажется вдруг.
С их помощью Маклайский не один десяток интимных стихотворений собрал.
Плохо было одно - Папоротники так часто перевирали их на свой папоротниковский манер.
Поэтому Маклайскому по нескольку раз приходилось перепроверять их версии текста на подлинность.
Имела вся эта бадяга и очень даже неожиданные последствия: Папоротникам стихи Индейские так понравились, что некоторые из стихов Папортоники даже наизусть запомнили.
А потом и вслух декламировать их принялись.
При случае каждом подходящем случае и даже вовсе без оного.
Особенно, когда шибко лирическое настроение на Папоротников нападало.
Постепенно вся растительная братия Майская так приохотилась к Индейской поэзии, что даже Противоречивие Криворотники - и те, время от времени, зачитыванием вслух Индейских стишат развлекались.
Несмотря на свою едкую и циничную сущность, причиной которой, несомненно, был жгучий сок перечного типа, текущий по их растительным сосудам.
Особенно, когда самые разговорчивые представители растительных синузий - Болтливые Папоротники - изволили в анабиозе сладенько дремать.
Пртиворечивым Криворотникам в такие минуты очень скучно становилось, вот они и тешили себя зачитыванием стишат Индейских своими противными каркающими голосами.
Долго ли коротко ли, так ли иначе ли, правдами ли неправдами, но Маклайского около двенадацати дюжин прекрасных образчиков интимного Индейского творчества набралось.
Он, как это полагается у археопалеоэтнографов настоящих, окурчавил их комментариями необходимыми (довольно скупыми и поверхностными, надо сказать), после чего на ротапринте ВЦ свое собрание сочинений Индейских тиснул ничтоже сумняшеся в количестве тридцати шести экземпляров.
Больше, значит, вэцэшные мощности не позволяли.
Зато в виде отдельной брошюрки.
Раритетом эта книжечка ещё тепленькой стала.
А уж ровно через минуту после выхода из подвалов ротапринта навсегда и бесследно растворилась она в частных коллекциях потаенных любителей культуры Индейцев Космических. Маклайский, правда, так об этом и не узнал.
Ему ж не до того было в тот самый момент.
Да если бы и узнал - то что бы от этого изменилось?
Что их рождало
Факт или домысел, правда иль сказка, но мало-помалу жаждущему новых открытий взору Маклайского удивительные и даже захватывающие подробности этой глубоко интимной страницы Книги жизни Кровожадных Индейцев прорисовывались.
Индейцы называли свои стихи песнями, балладами, ариями, сагами или чем-то ещё навроде этого.
Так можно было бы перевести название с их языка, по крайней мере.
Однако оказалось, что баллады Индейские - это нечто вроде того, что строилось по принципу: о чем вижу то пою.
А уж сами песни были двух видов - тех, что пели хором или же, когда не было хора, то соло, но обязательно в присутствии зрителей (хотя бы в количестве одного - как правило, скво сердцем избранной).
Другой же вид песен никогда в присутствии третьих лиц не звучал.
Привсехние песни могли быть собственного происхождения или заимствованные от других певцов.
Интимные же - исключительно глубоко личными и сложенными в порыве взлета чувств высоких появлялись.
Под влиянием какого-нибудь источника вдохновения: облетающего листка, скажем, в момент осеннего тученавсания, или, например, лягушки, плывущей по гладкой поверхности какой-нибудь лужицы, заросшей вонючей тиной.
А еще источником вдохновения часто служила какая-нибудь очень красивая природная картина, отражавшая сиюминутные, но очень сложные ощущения автора, совпавше с его глубинными чувствованиями и переживаниями душевными.
И, насколько понял Мык-Мак, эти интимные песни не людям, а Матушке-Природе исполнялись, которой они, собственно, они и посвящались в качестве укрепления Плавных Волн Гармонии Вселенской.
Так что тут вона как все сложно оказалось!
Про то, как скрижаль попала к Мык-Маку
Ту скрижаль с первой паиркарой (то есть стихотворением Индейским) Маклайский обнаружил очень и очень странным способом.
Во сне.
То есть, точнее говоря, приснилось ему, что ночью, когда он спокойно и безмятежно спал, пришел какой-то странный тип и что-то сунул ему под подушку.
Странный такой тип.
Непонятный.
Точно и не Индеец вовсе.
После этого, якобы, в том сне Маклайский проснулся утром, заглянул под подушки и обнаружил ту самую скрижаль.
В тот момент Маклайский так сильно удивился, что даже проснулся.
Глазами похлопал спросонья - ничего понять не может.
Думает - чего башка не варит?
Напился вчера, что ли?
Потом думает - и что за сны такие снятся?
И голову потрогал.
Нет, ничего, не болела голова.
Потом снова думает: дай-ка я под подушку загляну.
Вдруг там правда скрижаль валяется?
И заглянул.
И ничего там не обнаружил.
Ага, думает - все-таки приснилось.
Ну, ладно.
Всё легче.
Хотел на разведку выйти - стал мокасины одевать.
И вот тут-то скрижаль эту самую и обнаружил.
И откуда она там взялась?
Ведь во сне об этиом ничего не было сказано.
Скрижаль эта оказалась клочком желтоватой кожи, похоже, что от майского ленивца, на которой кто-то старательно вывел соком молочая какие-то зеленоватые строчки-крючочки.
Типа записки детской зелеными чернилами: "Маринка, скока у тебя пятерок?"
Это сам Мык-Мак в первом классе такую записку знакомой девочке послал.
Было дело.
Чего теперь вспоминать.
- Как дети, ей-Богу! - сказал Мык-Мак досадливо, после чего сунул скрижаль в карман и пошел на разведку.
Ему на разведку с утра в тот день надо было.
И долго Маклайский в кармане таскал ту скрижаль со знаками непонятными на ней, пока не разобрало его однажды любопытство, и он не взялся ту скрижаль переводить.
Вообще не хотел сначал читать.
Думал - письмо чужое.
А письма чужие читать для него было очень плохим поступком.
Вот и таскал он ту скрижаль в кармане, надеясь, что отыщет когда-нибудь ее владельца законного.
Вот такая вот история вышла престранная.
Личность Звукопева Парящего
Но самое удивительное, что стихотворение со скрижали таинственной оказалось кисти самого Звукопева Парящего.
Был у Индейцев такой.
Типа нашего Бояна.
Правда, не видел его никто.
И голоса даже не слышал.
Ни в степи, ни в полночной тишине.
Но стихи его читали.
Молча.
Обязательно в тишине.
Это же не в там-тамы долбасить неистово.
Тут как нигде проникновенность нужна.
Стихи Индейские, как позже выяснилось, все Индейцы, оказывается, наизусть знали.
Даже из соседских племён.
Тоже им нравилось.
Все, значит, стихи эти знали, и что все знают - тоже знали.
Но друг другу никто даже не обмолвился на этот счет.
Не принято это у них - интимными знаниями обмениваться.
Так и жили в молчаливом осознании.
Это Быстроногий Тюлень Маклайскому все порасписал подробно и в деталях самых маленьких.
Маклайский шибко уважал всякие тонкие подробности и нюансы.
А Быстроногому Тюленю только того и надо было, чтобы поболтать на халяву.
Нарушил, так сказать, табу.
Позволил себе.
На правах верховного вождя.
Решил - бледнолицему можно поведать.
Тем более - лучшему другу.
Чтобы, значит, табуларасу мык-маковскую хоть немного заполнить.
А то что он как дурак будет ходить.
К тому же Мык-Мак в этические отношения с племенными запретами никак не вступал.
- Вот только, знаешь, Мык-Мак, что-то я не помню у него такого стиха. Какой-то неизвестный тебе достался.
- В каком смысле "тебе достался"? - удивился Маклайский. - Они что - у каждого разные?
- Ну, да. - почесал репу Быстроногий Тюлень. - У каждого. Только мы ими потом меняемся незаметно. Типа прочитал, выучил, забыл.
- Зачем же тогда учите? - снова удивился Маклайский.
- Да не. Не стих. Скрижали забываем. Где-нибудь в укромном месте. Чтобы, значит, другие могли найти и выучить новую паиркару. Просёк?
- Странный у вас какой-то обычай, - покрутил головой Маклайский, - откуда взялся?
- Да кто его знает, - уклонился Быстроногий Тюлень. - Предки чудили.
- Предки? Ах, ну, да. - удивился Маклайский. - А ты уверен, что это его?
- Конечно, уверен! - ответил Быстронгий Тюлень. - Это его почерк.
- Так ты ж его не видел никогда.
- Ну и что? Что я - почерка его не отличу? Ну, ты, Мык-Мак, даешь!
- А может подделка. - усомнился Маклайский.
- Да брось ты, Мык-Мак. У нас так красиво больше никто не умеет рисовать. И чернила эти зеленые. Ни у кого больше таких чернил нет. Из чего он их деалет - вообще непонятно.
- А все-таки! - допытывался Маклайский.
- Не! - уверил Быстроногий Тюлень. - У нас и поэтов-то больше нету.
"Осмистишия пирамидальные"
Позже Мык-Мак заметил, что интимные стихи эти Индейсике имели на удивление строгую форму, которую Маклайский назвал поначалу "осмистишие пирамидальное", хотя на самом деле это были вовсе не "осмистишия", а очень даже семистишия.
Ошибся.
Но, как выяснилось уже совсем потом, эта ошибка знаковой оказалась.
Как видно, не зря ему тот странный тип во сне подсунул эту скрижаль с этой неизвестной паиркарой.
И название, к тому же, это было явно неудачное, поскольку по звучанию несколько напоминало название "пирамидон".
Это лекарство такое было.
Маклайский, правда не слишком напрягался по этому поводу, условившись про себя, что это название временное, пока что-нибудь получше не придет ему в голову.
И потом - название было пока совсем не главным.
На фоне этой поражающей самое раскованное воображение строгости соблюдения формы.
Уж что-что, а строгое соблюдение формы с Индейцами никак не вязалась вообще.
Они же разгильдяями были известными по Всей Видавшей Виды Вселенной.
Маклайский даже заподозрил, что здесь дело не обошлось без заноса этой стихотворной формы в довольно замкнутую для постороннего вмешательства Индейскую культуру откуда-нибудь извне.
Из соседней галактики, скажем.
Может быть - даже из какой-нибудь внесолярной цивилизации.
Ясен перец - какой нормальный Индеец будет про элитры бронзовок вирши кропать?
Понятно, что никакой.
Однако поскольку фактов, подтверждающих это захватывающее дух предположение, в распоряжении Мык-Мака не было, то он с тяжелым вздохом оставил его на потом.
Вот эти-то "осьмистишия пирамидальные", как наиболее интересную и сакральную составляющую Индейской поэзии Маклайский и собрал в своем раритетном фолианте, вышедшем из подвалов секретного ротапринта на ВЦ.
Их удивительные особенности
Собственно, главной особенностью семистишия пирамидального было: во-первых, семь строк, как, впрочем, это уже становится понятно из самого названия.
Во-вторых, в первой строчке должно было быть только одно слово, во второй - два, в третьей - три, в четвертой - четыре, в пятой - снова четыре, в шестой - снова три, в седьмой снова два.
Это обстоятельство навело Маклайского на серьезные размышления.
И в один прекрасный момент он понял, что если провести между четвертой и пятой строками воображаемую ось симметрии, то стихотворение будет отчётливо асимметрично - в его нижней части не будет хватать одной строчки, которая бы состояла из одного слова.
Поэтому Маклайский и назвал не "семистишие", а "осьмистишие".
А "пирамидальное" - от того, что стихотворение в письменной форме напоминало немного пирамидку, уложенную на бок.
Может быть именно поэтому она асимметрична? - подумалось еще тогда Маклайскому. - Поскольку если строго соблюсти симметрию, то стихотворение будет все время заваливаться.
Уж не знаю - верно он решил или нет, но что-то здравое в этом его рассуждени, несомненно, присутствовало.
История с паиркарами
И потом - откуда появились эти самые пирамиды?
Что еще за причуда природы этакая?
Вот прямо прожить без них невозможно.
Без пирамид этих пресловутых.
Впрочем, правильнее сказать, пирамиды эти появились очень даже закономерно.
Вполне вероятно, что эти стихотворения изначально были придуманы как дань пирамиде - наиболее совершенной форме устройства материи.
Исключая шар, разумеется.
О том, что это было так - всякий Индеец знал еще сызмальства.
Поэтому для краткости Маклайский называл "осьмистишия пирамидальные" "семи-пирамидами" или даже просто "пирамидками".
По-индейски это звучало как "паиркары".
Когда же Маклайский взялся за подсчет слогов в паиркарах, то удивлению его было несть предела.
Все паиркары содержали ровно 64 слога.
- Вот так история! - пробормотал удивленно Маклайский. - Вот это да! Понятно теперь, почему она такая устойчивая.
Магическое число
А удивило его вот что: магическое число 64 можно представить как 2 в степени 6, 4 в степени 3 или 8 в квадрате.
А это означало, что паиркары, помимо всего прочего, являются неким выражением шахматной игры.
Это предположение могло бы показаться несколько неправдоподобным и даже вовсе абсурдным, поскольку о том, что такое шахматы Индейцы не только знать не знали, но и слыхивать не слыхивали.
На гитаре - могли.
В футбол - тоже.
Драться - всегда пожалуйста.
По Глубинному Космосу рыскать - сколько угодно.
С нашим громаднейшим удовольствием.
А про шахматы - нет, не слышали.
Смелый эксперимент Мык-Мака
Однако Маклайский тоже оказался не лыком шит.
Он даже сам от себя не ожидал такой смекалки.
И не поддался этой очевидности.
Слишком уж назойливо она бросалась в глаза.
В качестве ответной меры он предпринял смелый эксперимент по обучению отдельных Индейцев игре в шахматы.
И очень скоро убедился, что Индейцы имели явную склонность к этой великой игре.
Причем не просто склонность, а едва ли не инстинкт где-то глубоко, чуть ли не на генетическом уровне.
Обучались они быстро, достигали высот удивительных, и при этом все без исключения - от мала до велика.
Независимо от полу, роду и племени.
Но что больше всего потрясло Мык-Мака, Индейцы как будто хранили в своей генетической памяти самые сложные и самые удивительные варианты шахматной теории, типа офонаренной контратаки Тракслера, с тем лишь отличием, что извлеченная из их памяти теория была проработана еще ходов на 15-20 глубже.
А может - и еще больше.
Но спецы шахматные да корифеи маститые, лишь плечами пожимали недоуменно.
Они и сами терялись относительно этого в догадках.
Смелый эксперимент Маклайского привел к страшным последствиям: среди Индейцев приключился шахматный бум, они забросили свои междусобойчики с пивнушками и занялись шахматной игрой.
У Маклайского даже руки опускались временами: теперь поймать Индейцев в момент занятия делами, присущими их собственной культуре, было практически невозможно.
- И как же мне теперь изучать быт Индейцев? - спрашивал Мык-Мак сам себя горько. - Дернула же меня нелегкая!
Но было уже поздно.
Страшное фиаско гроссмейстеров
Однако еще более страшным оказался этот эксперимент для признанных гроссмейстеров - чемпионов Вселенной, а также отдельных галакти.
Индейцы быстро оккупировали все вершины рейтинга и уже никого даже близко не подпускали к званию чемпиона Вселенной и ее окрестностей во всех возрастах и категориях.
Гроссмейстерам это было очень обидно.
Но поделать они ничего уже не могли.
И даже подключение новых возможностей искусственного интеллекта с его новейшими брызгами не дало никаких результатов.
Поскольку со столь далеко разработанной теорией не поспоришь.
Поэтому многие из гроссмейтсеров постепенно стали на шашки переключаться.
А некоторые - так и вовсе на чапая.
Еще несколько силлогизмов по поводу
И еще магическое число "64" означало, что изначально в паиркарах было все-таки восемь строчек, а не семь.
Так однажды привиделось Мык-Маку во сне.
Подсознание его, значит, даже во сне не могло отвлечься от изучения паиркар.
Однако постепенно произошло смещение на одно слово вверх в нижней части строфы, в результате чего последняя строка вовсе редуцировалась, а четвертая и пятая сравнялись между собой по количеству слов.
Несколько позже Маклайский нашел и абсолютно симметричную форму семистрочечной паиркары, которую посчитал исходной, поскольку она встречалась значительно реже, и, к тому же, лишь среди наиболее древних, из найденных им паиркар.
Дату он определял по замечательному обычаю паиркаристов ставить число в конце стихотворения.
А вот восьмистрочечную паиркару ему так и не довелось отыскать.
Но он не отчаивался.
Поскольку далеко не все скрижали Индейской поэзии были еще найдены.
По крайней мере, Маклайский на это очень надеялся.
Главное прозрение Мык-Мака
Но самое главное прозрение Маклайскому явилось позже.
Много позже.
Самым последним.
Уже почти под утро.
Что, впрочем, совсем не удивительно, поскольку, как известно, - "умная мысля всегда приходит опосля".
Это волнующее событие произошло как раз в тот миг, когда он обнаружил в паиркарах их скрытую связь с легендарной битловской песней "Когда мне будет 64"....