Рассказ написан за 3 года до "9-11". Впервые опубликован за 2 года до "9-11" в журнале "Побережье" (Филадельфия)
-- И тогда во всём здании погас свет, а аварийное освещение почему-то не включилось… У моего шефа голос от страха на октаву повысился, стал точь-в-точь как у нашей секретарши… хотелось бы мне увидеть его лицо в тот момент, да темень была такая, что даже рук своих и то не видел… -- Джон приподнял руки и слегка повертел ладонями, дескать даже этих длинных красивых, так хорошо различимых этим летним вечером рук, и то не было видно.
Тед, Мария, Инга, Виктор, Майк, Лора и Дэн, уютно и удобно подчинив себе плетёные кресла на пахнущей вчерашним дождём, открытой всему миру веранде, слушали рассказ Джона, или как он сам называл это -- "мои нью-йоркские похождения". Слушали вежливо, но не очень внимательно: Дэн никак не мог открыть бутылку "Budweiser"-а, пальцы скользили по запотевшей крышечке. Лора принесла из кухни какое-то новое блюдо, выкраивала геометрическим взором свободное пространство на белой плоскости стола. Инга и Мария о чём-то шептались. Виктор не успел пообедать сегодня и теперь навёрстывал упущенное… Тед думал о чём-то своём, и только Майк был поглощён рассказом.
-- Мы шли вниз по лестнице, с шестьдесят третьего этажа, в полной темноте, -- продолжал Джон. -- Я шёл как робот, как игрушка на батарейках, всё вниз и вниз, шаг за шагом, как маятник в пустоте. И длилось это бесконечно долго, а мы всё цеплялись за стены, и кто-то громко сопел простуженным носом… "Какой этаж ?" -- спросил Брайан, где-то на уровне моих ног. "Да-да, кто-нибудь считает этажи ?" -- сипло подхватил шеф (а может быть секретарша ?). "Сорок восьмой" -- раздалось над моим левым плечом. "Они сказали…" -- начал было шеф и закашлялся с астматическим присвистом, негромко и жалобно, а мы всё шли. Потом стало душно и я подумал что это уже где-то близко и они действительно сказали правду -- пожар начался на третьем и проткнув как торт ножом четвёртый, пятый и шестой этажи уже лакомиться седьмым, слизывая ковры, электропроводку и мебель как взбитые сливки.
Джон умолк на мгновение, отдыхая… Остальные, ожидая от него продолжения, позабыли о своих секретах, разговорах, шутках и сплетнях. Тишина сблизила всех, поставила рядом, как на той нью-йоркской лестнице из рассказа. Где-то в глубине дома зазвонил телефон, безнадёжно обращаясь к пустым комнатам, но так никого и не дождавшись, включил автоответчик. Далеко-далеко, на окраине городка, уходящий в небытие поезд выстукивал вагонами колыбельную на ксилофоне железнодорожного моста. Долго и печально повторял он один и тот же аккорд, с каждым разом всё тише и тише, так что стало слышно как плачет ребёнок на соседней улице повторяя: "Мамочка не уходи !".
-- Стало душно, -- продолжал Джон, -- и появился этот странный, но знакомый запах. Я долго не мог вспомнить где я чувствовал его раньше, темнота угнетала меня. Напоминал он запах резины, но был благороднее и тоньше…, а когда он усилился, я вспомнил -- так пахнут жёлтые пушистые теннисные мячики, покидая своё прозрачное пластиковое гнездо-коробку. Помню, как мы с братом извлекали их из этой узкой и длинной материнской коробки в разноцветный, многозвучный и беспредельный мир.
Ранним утром мы были уже на корте, позднее подходили наши знакомые, занимая соседние площадки… Мы летали над кортом, паря на ракетках, раздвигая прохладный воздух, охотясь за беззащитным жёлтым мячом, легко различимым в голубом пространстве нового дня. Помню, как брат, умело и по всем правилам, "набросил свечу", и я достал её, и увидел солнце, огромное как тысяча оранжевых теннисных мячей над синей сеткой горизонта. И тогда я ударил ракеткой солнце и оно отскочило, и взошло в этот день быстрее чем обычно…
Тот день был особенно ярким, огромное, обиженное ударом солнце настигало нас всюду, мы зашли в кафе -- оно настигло нас ослепив искрами льда в стакане кока-колы. Оно заставляло всех вокруг громко смеяться и говорить в полный голос. И мы смеялись, и встретили знакомых девочек, и пересели к ним, и смеялись ещё громче… Многие улыбались, разглядывая нас, а некоторые смеялись вместе с нами, смеялись до слёз, а женщина в чёрном платье вытирала их, прикладывая к глазам платок. Мы забыли обо всём на свете, и пили кока-колу, и были счастливы и беспечны, и жаркий день воспользовался этим, и налетел на нас огненным поездом.
-- Я тоже помню тот день, -- говорит Лора, -- ты был мальчишкой…
-- А борода у тебя была уже тогда ? -- интересуется Инга.
-- Один к одному как у Виктора.
-- Не бросай тень на мою неповторимую бороду, -- улыбается Виктор.
-- Не так уж много тени отбрасывает твоя небритая борода, -- замечает Инга, критически приподнимая левую бровь, но тут же одобрительно уравновешивает её правой.
-- Кстати, о бороде, -- оживляется Дэн, -- я ведь тоже когда-то носил бороду…
-- Эй, Тед ! -- кричит Инга, -- Если ты сейчас скажешь, что и у тебя была борода, моё уважение к тебе поднимется на отрицательную величину.
-- Увы… -- смеётся Тед, -- на такую вот величину, -- и он проводит ребром ладони поперёк груди.
-- И очень жаль, что ты с ней расстался, -- вздыхает Мария, -- она тебя украшала.
-- Теперь это делаешь ты… -- улыбается Тед.
-- Ура!!! Придумала! -- заглушает всех Инга. -- Будем играть в игру "кто кого украшает". -- и, никого не спрашивая, немедленно предлагает: -- Итак, кто кого украшает: я -- Виктора или Виктор -- меня ?
-- Оба хороши… -- говорит Тед. -- А уж если кто-нибудь из вас протянет мне бутылочку пива -- буду считать вас вторыми по красоте… после Марии, конечно…
-- Ты так хороша, Инга -- добавляет Джон, -- что Виктор просто не в состоянии тебя украсить.
-- Моего состояния не хватает на то, чтобы её украсить, -- уточняет Виктор.
-- Следующие: Джон и Лора ! -- объявляет довольная собой Инга.
-- Не сейчас, Инга, позже, -- останавливает её Лора, -- Джон не закончил свою "нью-йоркскую" историю, -- добавляет она, и ветер отбрасывает её слова в глубину притихшего дома и они умирают там, разбиваясь об оконные стёкла.
Уже ничто не тревожит этот вечер, и в благодарность за это он раскланивается деревьями, и когда они преклоняют головы -- открывается мир неизведанный. Непонятный и странный как хрустальное небо с одинокой звездой.
-- Всё произошло так быстро, что никто ничего не успел -- ни сказать, ни вздохнуть, -- вспоминает Джон. -- Что-то взметнулось перед глазами, что-то схватило меня за плечи и я провалился куда-то вниз, стремительно и безжалостно и уже после услышал грохот взрыва. Помню как тёмные стены толкали и били меня, а я толкал их и кричал что-то -- мы ненавидели друг друга, а когда стало ясно, что они не могут меня убить, они выбросили меня на усыпанный стеклом асфальт, в белый холодный и ветренний день… под первые капли дождя… . Я не пострадал, не считая нескольких неглубоких царапин…, но долго сидел на земле, а люди вокруг шептались о чём-то и указывали на меня пальцем. Я встал и пошёл прочь… . День продолжался, белый и мокрый, и негде было укрыться от холодного света и ночь не пришла ко мне… И когда я понял, что она не прийдёт -- я ушёл к ней навстречу, на восток, и пришёл в этот дом, и было всё в нём по-прежнему, и ничего здесь не изменилось, лишь яблоня за окном подросла немного…
Джон произносит ещё несколько слов, но так тихо, что никто не слышит их кроме Лоры, случайно задевающей стакан, и тот падает на белую скатерть, и катиться по ней, беззвучно жалуясь на свою пустоту всем задевающим его предметам, пока не замирает, остановленный навсегда тяжёлой чёрной вазой с полусухими цветами.
-- Странная история, -- говорит Виктор, придвигая к себе упавший стакан, тут же наполняя его пивом.
-- Признайся, Джонни, -- ты сам придумал эту страшную рассказку, -- смеётся Инга.
-- Землятрясения, иногда, порождают подобного рода слухи, -- рассуждает Тед.
-- Мне кажется, я где-то читал о нескольких терактах в Нью-Йорке, в прошлом году, -- вспоминает Дэн.
-- Я верю тебе, Джонни, -- подаёт голос Майк из дальнего угла веранды. -- Самое невероятное иногда происходит…
Ветер провожает гостей к уютным автомобильным креслам, бросая им на прощание несколько капель вечерней росы. Он наблюдает за Лорой, убирающей со стола скатерть, за Джоном, поправляющим стулья…
Он видит Лору, уходящую внутрь дома, в тёмные комнаты, где последние капли дневного света открывают на мгновение истинную форму предметов, до тех пор, пока не разрушит их слепой луч электрической лампы.
Корабль дня уплывает на запад, и долго ещё виден на его корме красно-синий флаг. И помнит Джон восьмилетнего мальчика, упрашивающего маму купить ему красно-синий обоюдоострый карандаш, и открытое окно, и измятые листы когда-то белой бумаги… И видит Джон то же, что и всегда: поле и ветер, и огни маленьких городов, и ещё дальше -- темный предел океана… И ещё видит он себя и Лору, а потом уже только Лору и осень…, и, наконец, огромный мост скоростного шоссе над тем местом, где был когда-то их дом…
-- Прохладно, -- говорит Лора, неслышно вернувшись из тёмных комнат. -- Я посижу с тобой…