-- Муму, дай курить.
-- Э-э, аткюда, слышь...
-- Муму, семечки бор ма?
--Э-э, семечки йок, аткюда?
Вздохнув, Максим отвернулся от маленького маслянистого узбека с огромными ушами и тусклыми губами, толстыми, как у кита в сказке Киплинга. Почесав затылок, миниатюрный узбекский воин просительно запел: «Слыышь, Мяхсим, можно намаз делат?»
--«Можно, можно, только отойди с глаз долой, а то воешь, как баба на похоронах.»
Молчавший все это время Свинья, обжигая ногти и губы, втянул кислый остаток микроскопического окурка и плюнул вниз. Тяжелый плевок пролетел два этажа и столкнулся с кривой стеной девятиэтажки. «Союз 13», серьезно сказал Максим и оба приятеля понятливо захохотали. Оранжевое липкое солнце пожирало николаевские окраины, опускаясь на них сонной пьяной горой.
«Макс, я тут читал в «Юности», только кого не знаю, там начало было вырвано, в бытовке нашел. Вот, значит, трое разговаривают. Ну, вообще, о том, о сем. Один там такой интеллигентный парень, философ даже. Второй тоже ничего, только мрачный, озабоченный. А третий – просто жлоб.» Свинья замолчал, давя каблуком серую гусеницу. «И что?», без интереса спросил Максим. «Вот, а потом они начинают философствовать, доказывать друг другу, кто прав, есть бог, нету, есть жизнь на марсе, нету, есть в жизни смысл и какой... А потом выясняется, что это три стакана просто разговаривали. А как договорили, оказалось, что они уже пустые. Это работяги бухали. Молча. А стаканы их, типа, озвучивали.» Максим страстно вздохнул. «Муму!», заорал он, «Иди купи бутылку, как закончишь, деньги вот.».
Узбек не отзывался. «Муму, бегом сюда!» Ответа не было. Максим выругался и пошел поглядеть, куда мог деваться военный строитель Муминов. Через несколько минут он вернулся, отдуваясь от бега по недостроенным этажам и с выражением крайней озадаченности на узком, как нож лице. Свинья вопросительно поднял брови, от чего его бумажная пилотка съехала на затылок. «Ты знаешь, там... В общем, идем, лучше сам посмотришь.» Свинья поспешно поднялся и последовал за другом, прихватив на всякий случай кирку. Они спустились на восьмой этаж и быстро пошли к третьей секции, перелезая через кучи строительного мусора и уворачиваясь от стремящихся боднуть их козел. В торцевой квартире был точно такой же беспорядок, как и повсюду в строящейся офицерской девятиэтажке. Тоскливо пахло сырым раствором, нагретыми кирпичами и известью. «Тут, в санузле», прошептал Максим. Свинья опасливо подошел к гипсовой коробке и заглянул внутрь. С минуту он стоял, созерцая полутемное нутро будущей ванной комнаты. Рот его приоткрылся, глаза были сосредоточенны и серьезны. «Макс, идем отсюда, а?» - как-то жалобно пробормотал Свинья. Товарищ его, ни слова не говоря, зашагал прочь. Скоро уже оба строителя наперегонки мчались к лестничному маршу. Спустившись вниз и тяжело спрыгнув из окна первого этажа на застывающую кучу бетона, они стали совещаться. «Сейчас пойдем на 6-ю Слободскую, на угол, возьмем у Мироновны, выпьем, и тогда посмотрим опять», - предложил более смелый Макс. Свинья неуверенно кивнул. Мысль о самогоне, однако подбадривала его и он подтвердил свою готовность следовать этому плану: «Есстессно.»
Через сорок минут они уже сидели около забора стройплощадки и, поочередно занюхивая единственным кислым помидором душный напиток, вели неспешную беседу. Максим говорил, что как-то все в жизни неправильно, несоразмерно заслугам и потребностям. Свинья соглашался:
«Да, Макс, все из-за несоответствия одноразовых вещей многоразовым. Вот, смотри, например еда и желудок. Если бы еда была многоразовой, можно было бы не работать...»
«А особенно водка», - вставил Максим.
«...А желудок чтоб был одноразовый. Наполнился, ты его вынул как мешок из пылесоса, и новый туда. Вообще, если подумать, человеку нужно оставить своего только мозг, рот и половой орган.»
«Так, а мозг зачем?» - удивился приятель.
«Ну, а куда, по твоему алкоголь будет впитываться?» - с энтузиазмом вопросил Свинья. Оба строителя захохотали. Свинья продолжал: «И соединить все одним кровеносным сосудом. А все остальное – руки там, ноги, сделать съемным. И перепланировочку сделать. Мозг поместить непосредственно в желудок – тогда не нужно сердца, кровь сама будет нести в него алкоголь, под действием силы тяжести. В голове освободится место.»
«А зачем тогда вообще голова?»
«А вместо сумки. Туда бутерброды можно класть. Летом – лед и пару банок пива.»
Друзья мечтательно замолчали.
«Я вот тоже думал», - нарушил тишину Максим, вертя в руках надкушенный, наконец, помидор. «Вот ракеты-носители – одноразовые, хотя стоят чудовищных денег. А почему не делать одноразовые поезда? Я вот когда-то проводником подрабатывал на севастопольском поезде. Он чуть не сутки идет, так в вагонах к концу такое творится, особенно в плацкарте. А так – приехали, смял вагон, как пачку от сигарет и в урну. Или вот молотки одноразовые – на один удар.»
«Ага, и с клубничным вкусом», - ухмыльнулся товарищ, решительно встал, заметно покачнувшись, отряхнул кирпичную пыль с новенького ВСО и заявил, что готов снова «туда» идти. В грозной тишине солдаты поднялись на восьмой этаж. Из санузла пахло корицей. С соседней стройки доносились удары кувалды по кузову самосвала – разгружали бетон. «Иди ты первый», - снова смалодушничал Свинья. Максим молча сунул ему под нос кукиш. Приятель вздохнул и вошел в тесный гипсовый параллелепипед.
Тесный, метр шестьдесят на два метра, санузел внутри был странно просторен. Можно даже сказать, что пространство внутри было никак не меньше пространства снаружи. Остатки математического образования в мозгу Свиньи запротестовали: «Не может быть, чтобы замкнутое множество точек было равно незамкнутому, или как там.» Однако факт оставался фактом. В метре от его лица прямо в воздухе была нарисована дверь, а за ней виднелись еще две с табличками «РАЗДЕВАЛКА МАЛЬЧИКОВ» и «РАЗДЕВАЛКА ДЕВОЧЕК». «Представляешь Макс», - обернулся к другу Свинья: «Сидят там такие похотливые бабы, Раздевалки, одна девочек раздевает, вторая – пацанов.» Максим через силу улыбнулся. Оба старались не смотреть на то, что изначально привлекло их внимание и встревожило. А беспокоило их следующее обстоятельство: прямо у входа в санузел, чуть слева, стоял баран и спокойно жевал сухую траву. Это был обычный грязноватый баран, ничем не примечательный, разве только тем, что у него не было головы. Причем голова не была оторвана или отрезана, нет, ее просто никогда не было. Было туловище, четыре ноги и куцый хвостик. Голова, видимо, отсутствовала в проекте. И тем не менее баран был жив и даже каким-то образом жевал траву. Над животным висела аккуратная застекленная табличка: Душа в/стр. рядового Муминова О. Чуть ниже висела еще одна, картонная и неопрятная: Ответственный за огнетушитель мл. сержант Балаев И. Огнетушителя нигде не было видно. Солдаты поспешно удалялись от странного животного, уверенно направляясь к двери раздевалки девочек. За дверью, однако не было не только девочек, но и раздевалки. Там не было ничего, кроме плотного, белого, как сметана, воздуха, который непостижимо был совершенно прозрачен. В одном месте вдруг загорелась дрянная зеленая надпись, похожая на ту, с помощью которых в самолете просят пристегнуть ремни. Буквы были плохо видны, будто проступали сквозь подсвеченную лампочкой пластмассу. Ребята с трудом прочли: «Ход в душевую кабину.»
«Вообще, мысль неплохая, насчет помыться в такую жару», - согласились воины. Душевая была огромна, пол был выложен щербатым кафелем. На мокрых склизких стенах не было ни кранов, ни страусиных шей «душевых установок», так, кажется, именовались эти нехитрые устройства в уставе. Вместо них, в ярком свете неоновых ламп на стенах по музейному красовались предметы самых неожиданных свойств и диковинного вида, помещенные в дорогие золоченые рамы. Друзья стали разглядывать экспозицию. В самой большой раме они поначалу не увидели ничего, и лишь подойдя вплотную, разглядели прилипшую к стене полусгнившую мидию. Надпись на раме гласила: Душа командира части. «В таком толстом Хайруллине такая вот душа?» - изумился Максим. Свинья, заложив руки за спину, неспешно шел вдоль шикарных рам, разглядывая заключенные в них объекты и читая надписи. Вот душа изнасилованного узбеками светловолосого и нежного, как девочка сержанта Елисеенко – к стене неизвестно как прилип футбольный мяч со следами помады. А вот – промасленная, грязная роба. Это душа сумрачного горбуна Адилова. Души семерых чеченцев – одинаковые неприятные скорпионы, блестящие мебельным лаком, для них почему-то сделали одну общую раму с табличкой: Занято. На стенах висели живые и мертвые животные, одежда, глобусы, сломанные часы, сосиски, человеческие органы. В крохотной раме была заключена аккуратная свежая фиалка – душа гигантской поварихи Оленьки, женщины, глядя на которую месяцами не видящие мяса солдаты глотают голодные слюни. Свинья недоверчиво покачал головой. Вдруг он остановился, пристально вгляделся в одну из рам и, хлопнув себя по лбу захохотал. «Ма-акс, иди сюда, вот ты!» Максим растерянно улыбаясь, тоже уже глядел туда, куда указывал Свинья. В крупной дубовой раме с подписью: Душа в/стр. ряд. Ищенко М. тонко улыбались губы без лица и дымила сигаретка «Родопи». «И то дело», -- снисходительно заметил Свинья. «Все-таки, не грязные подштанники, как у прапора из третьей роты». Максим задумчиво молчал. Странным образом Свинье стало казаться, что друг его стоит, заключенный в раму, какой-то неживой, словно пластмассовый, а нелепая улыбка на стене вдруг стала равнозначна тому Максиму, с которым они второй год преодолевали пресловутые тяготы и лишения. «Ты что!» -- испугавшись происходящего, Свинья толкнул товарища в плечо. Макс, выйдя из оцепенения, подошел к раме вплотную, забрал из нее наполовину скуренную сигарету и жадно затянулся. Улыбка на стене увяла. «А твоя где душа?», спросил Максим. Свинья пожал плечами: «Нету, скурили...» Друзья засмеялись. «А вообще, правда, где ж она?», думал Свинья, «Уже всю роту просмотрели, может среди командировочных поискать?» Вдруг в кармане у него заверещал непонятно откуда взявшийся мобильный телефон.
«Слухаю», - гаркнул в трубку Свинья.
«Леночку ммможно», - пьяно промычал в телефоне Горбенко.
«Товарищ прапорщик, сколько можно говорить, у нее 31-09, а вы мой все время набираете, 39-01. А я между прочим сорок центов в минуту плачу каждый раз», Свинья раздраженно захлопнул складной телефон и засунул его в голенище никогда не чищенного сапога.
Телефон немедленно затрещал снова, на этот раз приглушенный кирзовой обувью.
Свинья тяжело вздохнул и с холодной ненавистью сказал в трубку: «Три-один-ноль-девять набирайте». Трубка ответила глубоким, грудным и запредельно чистым женским голосом: «Уважаемый военный строитель рядовой Свиньин. Баланс вашей души приближается к нулю. В случае, если баланс будет равен нулю, компания оставляет за собой право отключить вашу душу без дополнительного предупреждения. Пожалуйста, внесите абонентскую плату в трехдневный срок по адресу улица Судостроителей,5. Компания Гоблин Телефон желает вам приятного отдыха.»
«Конечно, если Горбатый будет по пять раз в день названивать, никаких денег не хватит», -- обиженно пробурчал Свинья. Он повернулся к Максиму: «Макс, пошли душу Муму завалим, Мироновне отдадим, пусть на базаре продаст. А то, блин, мне мою отключают за неуплату, а леве нету, отсутствует.» Приятель согласно кивнул.
«Муму! Да где ж этот чурбан», -- кипятился Максим. Свинья потер пальцами виски и снова сплюнул вниз. Стена за это время не стала ровнее и плевок приклеился к ней чуть повыше первого. «А вообще, знаешь, не такая уж плохая у Муму дурь была», виновато улыбаясь сказал Свинья. «Душе-е-е-вная», мечтательно ответил Максим.-