Его замок был грозен, а корни его рода опутали и пронизали родословные самых высоких Домов государства. Ему едва исполнилось двадцать пять, и сила молодого зверя переливалась и играла в каждой мышце тренированного тела опытного бойца. Восторг и ярость этого мира подносили ему полную чашу, дни были веселы, а ночи пряны. Всё было правильно, всё стояло на своих местах: враги строили козни, друзья искали его расположения, женщины ласкали и дарили шелка, исписанные любовными стихами, лёгкими как лунный свет и изящными как трепет крыльев мотылька. Всё было так, как должно быть! Как должно быть. Должно быть... И потому темны были омуты его души, дик, необуздан и страшен порой становился он и в веселье, и в меланхолии, мгла окутывала его разум, чёрная тоска билась в его янтарных глазах. Да мало ли у кого какая блажь?! Молодость брала своё, и мир, затаившийся на время, снова вылезал из нор и щелей ему навстречу.
С похмелья болела голова, и ломило всё тело. Было тошно и гадостно. Больше месяца они, банда молодых аристократов, лихорадили город и окрестности. То перебирались из замка в замок и охотились по пригородным поместьям, то оккупировали приглянувшуюся гостиницу и терроризировали трактиры, театры, дома знатных горожан и известных куртизанок. С него хватит.
- Дзиро! - рявкнул он.
Юноша, достаточно родовитый, чтобы сопровождать его в подобных кампаниях, возник в комнате, точно соткавшись из воздуха.
- Дьявол, мне тошно, а ты свеж как весеннее утро. И как это тебе удается?
Оруженосец пожал плечами. Он деловито прошёлся по комнате и почтительно подал господину маленькую плоскую коробочку из душистого дерева.
- Йоши Торияма может позволить себе то, что позволяет себе Йоши Торияма. Дзиро должен иметь глаза и уши открытыми.
- Интересно, почему это? - Йоши открыл поданную шкатулку. Там были сложены тонкие иглы разной длины - золотые и серебряные, медные и бронзовые, костяные и деревянные - каждые в своём отделении. Пока хозяин доставал их изящным пинцетом и втыкал себе в кожу в надежде избавиться от жестокого похмелья, Дзиро позвал слугу и отдал несколько распоряжений. Затем оба вернулись к прерванной беседе.
- Почему... Да потому, что моему господину достаточно захотеть, и он будет иметь под своей рукой всё, что захочет. Наибольшее, на что может рассчитывать Дзиро на службе у своего господина, это остаться Дзиро на службе у своего господина.
Йоши вопросительно поднял брови.
- Я знал, что ты умен и хитер для своего возраста. Но я не знал, что ты ещё и честолюбив. В таком случае тебе нужно поискать другого сюзерена.
Йоши задумчиво вращал то одну, то другую иголку из тех, которыми он себя утыкал.
- Я никуда не годный трамплин для великих замыслов. Моя обожаемая семейка с пелёнок талдычила мне о моём высоком рождении и великих перспективах. Под флагом Большого Предназначения мне дали всё мыслимое и немыслимое образование. Что касается воспитания, то оно заключалось в круговом почтении и росписи великих свершений, которые я сотворю, не глядя и походя. Тут мои воспитатели, похоже, перемудрили. Смешно стремиться к тому, за чем достаточно протянуть руку. Мне скучно.
Под дверями завозились. Дзиро впустил прислугу, подождал, пока будет накрыт завтрак, и снова закрыл дверь. Йоши тем временем убрал иглы в коробочку и, протягивая её другу, с улыбкой сказал:
- Поэтому твой господин предпочитает оставаться всего лишь Йоши Ториямой.
- Это совсем не так мало, - ответил Дзиро и, взяв шкатулку, низко поклонился.
В тот же день юноша посетил всех вельможных собутыльников своего товарища и в самых изысканных выражениях сообщил, что его господин с сожалением покидает их приятное и весёлое общество, в котором он с превеликим удовольствием провел бы всю свою жизнь, если бы неотложные дела не требовали его присутствия в родовом поместье. Еще пару дней после отъезда Ториямы продолжалась хмельная карусель, но не было в ней ни прежнего духа, ни достойного размаха. Поэтому, к немалому облегчению всех жителей города и окрестных деревень, попойка сдохла окончательно.
В ласковый вечер на исходе лета ветер с моря принес Йоши послание, смысл которого стал ему понятен далеко не сразу. Он был один в саду и от скуки писал стихи. Стихи не шли, потому что писать было не о чем. На душе было пакостно, и не потому что что-то произошло, а потому что давно ничего не происходило. Наконец, ему осточертело это бесполезное занятие. Ничто так не портит настроение, как собственная беспомощность. Он отшвырнул письменные принадлежности и, закинув руки за голову, огляделся. Было ещё очень светло, но небо на востоке уже обрело холодный лиловатый оттенок. Из женских покоев доносились музыка и смех.
“Зайти и глянуть, почему им так весело?” - подумал Йоши, но тут же поморщился. – “И без того душно, а от их духов будет совсем не продохнуть”. Но мысль уже возникла, проложила тропку в мозг, а оттуда жаркой волной хлынула вниз, затеплив тёмный огонь в чреслах. “А если позвать их сюда? Скоро повеет ночной прохладой. Она сделает запахи утончённее и чище. Песни и танцы заставят вскипеть кровь, чтобы потом, когда всё будет кончено, лунный свет овеял разгорячённое тело...” Йоши вдруг сообразил, что в нём проросло стихотворение. Он потянулся за кистью, потерял равновесие и упал на бок. Запястье пребольно надавило, и, непоэтично выразившись, Йоши поднял руку, чтобы посмотреть, что это там за дрянь. К влажной коже чуть пониже левого запястья прилипла жемчужина. Золотистая, матово поблескивающая, лежала она на смуглой ладони молодого человека, такая безобидная безделушка... Но отчего-то вдруг онемели руки и ноги, замерло сердце и похолодела кровь. Несколько долгих мгновений Йоши не мог пошевелиться от иррационального страха, боялся поднять глаза, словно сама Смерть прислала ему письмо с наилучшими пожеланиями и надеждой на скорую встречу. Вдруг совсем рядом с ним раздался хриплый крик. На расстоянии не более трёх локтей на земле сидела чайка и внимательно смотрела на человека холодными жёлтыми глазами. Сказать, что Йоши удивился, означало бы ничего не сказать. Вот уж где вольной морской птице напрочь нечего делать, так это в его саду. Он хотел крикнуть и прогнать незванную гостью, но все тот же непонятный страх перехватил горло, и наружу вырвалось только тихое сипение. Склонив голову набок, птица выслушала реплику и негромко вскрикнула, ни дать, ни взять ехидный смешок. Потом расправила серебристые стрельчатые крылья, трижды кивнула, точно кланяясь, отбежала на несколько шагов, снова поклонилась. Йоши подумал, что так ведет себя собака, которая зовёт хозяина, чтобы показать нечто важное. Он встал и сделал в сторону птицы несколько осторожных шагов. Она снова отбежала, подняв крылья и вскрикивая. Йоши вдруг показалось, что он стоит лицом к лицу с противником, воином, уровень которого не ниже его собственного. Его передернуло с ног до головы. Ясным голосом, глядя прямо в холодные желтые глаза, он сказал:
- Я иду за тобой!
Птица снова поклонилась, крикнула громко и, как показалось, торжественно, взмахнула крыльями и исчезла в сумерках. Молодой человек перевел дух и опустился на землю. В побелевшей от напряжения ладони мерцала золотом одинокая жемчужина. Воин взял кисть, полоску белого шелка и начертал:
Сердце черных глубин
Согрелось в моих ладонях...
Я приду к тебе
Дорогой своей клятвы
Сквозь белый саван холмов.
Когда краска высохла, он повязал исписанным лоскутом лоб и направился к дому. Запахи женских духов не тревожили его этой ночью.
Прошло больше года с тех пор, как молодой аристократ изменил горам в пользу моря. Жил он, вопреки обыкновению, скромно и деловито. Резиденцию свою устроил в оживленном портовом городке, но не сидел в ней подолгу, а путешествовал вдоль побережья, присматривая за торговыми делами Дома. Несколько раз бывал в Корее и Китае, иногда, сопровождая купцов, посещал торговые конторы, сводил знакомства, задавал пиры, заключал сделки. В другой раз только со своими людьми он совершал пиратские рейды, всегда удачные потому, что умел смотреть и слушать и никогда не выходил в море наобум. Часто Дзиро, чья хитрость и преданность всегда были к услугам его господина, переодевшись, бродил по прибрежным деревням и местечкам, собирая слухи, пока его сюзерен с пирами и приёмами плыл вдоль берега параллельным курсом. В условленном месте друзья встречались и сравнивали впечатления.
Однажды раз, доложив обо всех крупных караванах и прибыльных рейсах, каких удалось узнать, Дзиро сказал:
- Вот ещё кое-что, что мне удалось услышать. Это любопытная история. Пять дней назад я ночевал в одном доме на краю рыбацкой деревни. Двое стариков и сын - молодой парень, но калека. Кто-то чисто отхватил ему левую руку повыше запястья. Я поинтересовался, как случилось это несчастье, да не тут-то было! Последовала такая реакция, что я думал только, как бы самому целым остаться. Это разбудило моё любопытство: я потратил чуть больше денег и водки, чем рассчитывал, но добился правды. По словам рыбака, он и ещё несколько сорвиголов собирались подзаработать морским разбоем и нанялись в город к работорговцу. Процедура обычная: курсируют вдоль побережья, ловят смазливых девушек и мальчиков, палят деревеньку и дело с концом.
Йоши кивнул. Это была обычная пиратская практика его соотечественников, в сущности, весьма посредственных мореходов. Сам Торияма, имевший непреодолимую тягу к совершенству в разнообразии, потратил немало времени на то, чтобы освоить китайскую абордажную технику боя в открытом море, что делало его команду практически неуязвимой близ островов, и агрессивной и жизнеспособной в материковых водах, кишащих такими же рыцарями лихой удачи. Меж тем Дзиро вёл своё.
- Как-то раз стали в засаде у тихой бухточки. Местные крестьяне говорили, что бухта заповедная, там-де купаются женщины какого-то князя. И никто их не охраняет. Так-таки никто? Мужчин - никого. Только две-три странные девушки при оружии. Говорят, они колдуньи, служат какой-то нездешней богине. Князь-мол их нанял. У него дочка на выданье бежать пыталась, вот он и договорился с храмом, чтоб постерегли. Ну, на это внимания не обратили, дождались, напали. Да не в коня овёс. Их и было-то всего трое, этих фурий, но из всей команды только мой собеседник и остался. Он напоследок сказал: “ Меня тоже убить хотели, да одна не дала. Страшная такая: вся белая, глаза и волосы как рыбья чешуя. И одета странно. Тогда другая, монголка по виду и говору, отрезала мне кисть, прижгла факелом и отпустила на все четыре стороны”.
Дзиро помолчал и добавил:
- Я поинтересовался, где это было, но ничего не добился. Говорит на севере, на материке... То ли не помнит, то ли сказать боится.
- Да ладно, тебе-то какая разница? Лучше напомни, что ты там последнее говорил про караван с пряностями. И давай-ка на карте...
После пряностей было золото, груз нефрита, судно с шёлком, редкие породы дерева…
Заканчивалась вторая морская весна. Утро выдалось ясным. Со свежим ветром в парусе шли к родным берегам. По левому борту двигался поросший лесом остров. Йоши задумчиво смотрел на скалистый берег с полосой прибоя. Рядом стоял Дзиро.
- Всё, пора домой, - тихо сказал Торияма самому себе.
- Мой господин, - вскричал вдруг его юный товарищ, - смотри!
Из-за мыса внезапно показалось необычное судно: длинная приземистая лодка с прямоугольным парусом и высоким носовым украшением, судя по всему, весьма быстроходная.
- Их несет прямо на нас - заметил Дзиро.
- Так разомнёмся напоследок, - пожал плечами его господин.
Все произошло довольно быстро. Люди Ториямы посыпались в лодку, точно горох, а моряки, занятые сложным манёвром и не ожидавшие нападения, не успели вовремя собраться. Их смели в мгновение ока, и лишь несколько воинов яростно сопротивлялись на корме у низкого палубного помещения. Молодые аристократы уже начали осматривать судно, как вдруг сзади, с места боя, над криками и звоном мечей, смущая души и леденя кровь поднялся нечеловеческий вой, переходящий в пронзительный и яростный визг. Друзья замерли и переглянулись.
- Боги, что за глотка! И что там происходит?
- Мой господин, - подбежал один из вассалов, растерянный и взмокший. - Там, - он указал на корму, - ведьма.
- Что ты мелешь, какая ведьма?
- Белая, господин, белая, как Смерть.
Йоши бросился туда, Дзиро за ним. В кольце ощетинившихся сталью людей, спиной к борту стояла молодая женщина и отбивалась от нападающих кривым мечом китайской работы. Нападающие были явно растеряны и, ожидая решения своего господина, пытались обезоружить необычного противника. В свою очередь, защищавшейся хватало умения не только не позволить им этого, но и, пользуясь тем, что её явно щадят, дерзко и стремительно врубиться в толпу нападающих, нанести несколько лёгких, но изматывающих ранений, и снова вернуться в оборонительную позицию.
- Так поступает крыса, которую загнали в угол деревенские дворняги, - тихо сказал Йоши.
Это она, ведьма из рассказа рыбака, - напомнил Дзиро. - Другой такой быть не может. Смотрите, её волосы как перламутр и лишь против солнца отливают золотом. А глаза, какие огромные глаза, чистые и холодные, как зимнее море ясным полднем.
- Эй, да ты певец женских прелестей, мой юный друг!
Дзиро смутился:
- Она похожа на невиданное дорогое оружие с экзотической отделкой. Когда впервые берёшь его в руки, от любопытства и восторга захватывает дух. Интересно, как долго она сможет продержаться?
- Не знаю, и не буду проверять. Я намерен вмешаться, пока эту “ экзотическую отделку” не слишком попортили.
Услышав приказ, нападающие сделали несколько шагов назад и расступились. В образовавшийся проход вступил господин. Женщина у борта поменяла стойку, приготовившись к поединку. Но высокий, выше её на голову, с массивной фигурой и царственной осанкой, воин поймал её взгляд и, покачав головой, вложил обнажённый меч в ножны. Остальные по его знаку опустили оружие. В наступившей тишине послышался плеск волн о борт судна. Давая незнакомке отдышаться и сориентироваться, Йоши молчал и разглядывал стоящее перед ним неординарное явление. Гибкая, пропорционально сложенная фигурка была одета в штаны и длинную, навыпуск, рубаху из некрашеного грубо тканного льна. Рукава необычного покроя, вшитые от горловины, ворот стянут и завязан спереди на шнурок. Вокруг шеи, на рукавах, по подолу рубахи и на штанах - лента узора, вышитая нитью грубого прядения. На ногах - короткие войлочные сапожки с высоко загнутыми носами. На поясе - длинный кинжал в сложно орнаментированных ножнах. Поверх пояса талия обмотана прочным чёрным шнурком - удавкой. Похожий шнурок охватывает высокий чистый лоб, удерживая растрепанный узел сверкающих на солнце волос. От висков на грудь спускаются две тонкие косы, на левой руке - несколько узких, бронза и кость, изящных браслетов. Других украшений он не увидел. Йоши снова взглянул женщине в лицо. Она уже почти отдышалась, но не торопилась опускать оружие и смотрела на противника необыкновенными зеленовато-серыми глазами, в которых стояла холодная жажда гибели - выражение, которое ему уже приходилось видеть у бойцов, исполняющих долг чести. Йоши протянул правую руку ладонью вперед и сказал по-японски:
- Опусти меч, госпожа. Ни я, ни мои люди не нанесут урона ни твоей жизни, ни твоей чести.
Потом повторил то же самое на корейском и нескольких вариантах китайского. Женщина внимательно выслушала, потом, запинаясь, ответила охрипшим, сорванным голосом на одном из степных диалектов севера Китая:
- Какова гарантия твоих слов?
- Моя честь.
- Кто ты?
Йоши не поленился, перечислил все свои титулы. Она выслушала и заметила с выражением, в котором даже натужный хрип и кашель не могли скрыть сарказма:
- Я много слышала о самураях, но не знала, что разбой входит в число их благородных занятий.
Йоши пожал плечами:
- Каждый развлекается, как может. - И, заметив, что незнакомка слегка переменила позу, сместив центр тяжести в сторону борта, добавил, - Не советую, госпожа. В воде полно трупов и скоро здесь соберётся стая акул. Их много в этих водах. Кроме того, до берега очень далеко, а я слишком жаден, чтобы упустить такое сокровище. Среди моих людей есть хорошие пловцы, но потом мне придется сильно ограничить твою свободу.
Несколько ударов сердца она молчала, потом вдруг как-то устало кивнула и опустила меч.
- Хорошо. Видно, это моя судьба: испытать на собственной шкуре цену слова и гостеприимство титулованного пирата. Пусть кто-нибудь из твоей своры позаботится о моем оружии.
- Вот и прекрасно. А теперь скажи твоё имя, чтобы я знал, как обращаться к моей благоразумной гостье.
Озорство блеснуло в светлых глазах:
- У меня много имён, и ты устанешь ждать, пока я перечислю их все.
- Тогда назови самое любимое.
Женщина закрыла глаза.
- Когда-то, очень далеко отсюда, меня называли Лулу.
- Лулу? Что это значит?
- Так арабские и турецкие купцы называют один редкий сорт чёрного жемчуга.
- Я буду называть тебя Лю-ши, жемчужина, ищущая смерти. А теперь следуй за мной. Или на этом судне есть что-нибудь, что ты хотела бы взять с собой?
- Нет.
Йоши повернулся и, распорядившись относительно женщины, её оружия и захваченного судна, вернулся на свой корабль. Дзиро, подпрыгивая и дрожа от возбуждения, как молодой пёс, забыв от волнения про свою обычную сдержанную почтительность, напал на него с расспросами.
- Почему ты приказал сжечь судно? Ведь мы его даже не осмотрели. Что она говорила?
- Она? Она попыталась меня оскорбить, а я сделал вид, что не заметил.
- Но почему ...
Йоши повернулся к другу и хищно оскалился.
- Потому, что в этом случае мне пришлось бы её убить. Но я не тот, кто ломает клинок только потому, что сам был неловок и порезался. А что до судна, то будь оно хоть из золота и драгоценностей, на нём было только одно действительно ценное сокровище. И его я увожу с собой.
В ближайшем окружении Ториямы новоприобретение вызвало самую разнообразную реакцию. Родня невзлюбила “белую ведьму” откровенно и сразу. У прислуги и гарема чужестранка и её статус при господине вызывали жгучее любопытство, у друзей - искреннее недоумение. Весь остаток весны и начало лета, чтобы не отпугнуть пленницу и дать ей время освоиться, он старался не обременять её своим присутствием. Кроме того, Йоши знал, что произвел на неё впечатление, и хотел разжечь её любопытство, а поэтому терпеливо ждал и наблюдал. Так поступают, желая приручить свежепойманного редкого, но опасного зверя. Беседовать с прислугой, которую он отдал в распоряжение Лулу, стало его обычным вечерним ритуалом. Раз или два в неделю он приглашал её разделить с ним трапезу или посидеть в саду. Она обычно соглашалась, но вела себя сдержанно и даже настороженно. Часто он посылал ей подарки, которые принимались вежливо, но без особого восторга. Из тканей она выбрала несколько отрезов льна и тонкой шерсти, предпочитая синие, зелёные и золотистые цвет. Она сшила себе смену необычного, но удобного для верховой езды одеяния. Поверх рубахи и штанов, Лулу надевала длинный кафтан с разрезами на бедрах и длинных узких рукавах, которые можно было застегивать на запястьях или свободно отпускать, и они, как узкие крылья, летели вслед за всадницей. Выезжая из замка на верховые прогулки, как правило, в обществе Дзиро, она надевала шёлковый платок, покрывавший голову и скрывавший лицо. Он удерживался на голове либо серебряным обручем, либо цветной повязкой. Роскошные многослойные платья, которые посылал ей Йоши, она одевала крайне редко и то по его просьбе, предпочитая одеяние простое, лёгкое, не стеснявшее её стремительных, немного резких движений. Что касается сложной высокой прически, столь любимой светскими дамами, то ей казалось, что все эти гребни и шпильки прорастают в её голове, и, проведя с ней некоторое время и глядя как она молча мучается, Йоши намучился не меньше её. Когда он сказал об этом вслух, Лю-ши, не говоря ни слова, но с видимым облегчением, просто повыдирала из головы все удерживающие волосы безделушки и остаток вечера просидела простоволосая.
- A жаль, - тихо сказал Йоши. - Высоко поднятые волосы делают тебя похожей на богиню.
- Желает ли господин, чтобы я нарядно причесалась и оделась по своему разумению?
- Если можно...
- Дайте мне десять дней.
Йоши был заинтригован. Все десять дней женщина не выходила из своих комнат. Слуги допускались лишь после некоторого ожидания, по ночам в покоях чужеземки горел свет. Дзиро тоже ходил с видом таинственным и самодовольным. Йоши так ничего и не смог из него вытрясти: тот только улыбался и клятвенно заверял, что сам ничего толком не знает.
Спустя назначенное время Йоши, тоже склонный к эффектам, решил и себе не ударить в грязь лицом. Он распорядился благоустроить и украсить для ужина самый прелестный из уголков сада. Под его придирчивым хозяйским оком и стол, и места для пирующих, и освещение, и жаровни для приготовления блюд и курения благовоний, и тёплые покрывала на случай ночной прохлады - всё являло собой верх изящества и предусмотрительности. Места для музыкантов он поместил в самой чёрной тени, чтобы не разрушать у гостей иллюзию интимности.
Йоши вдвоём с Дзиро уже какое-то время сидели во всем этом великолепии и ждали. Слуга передал от Лю извинения за задержку: ей нужно было подогнать некоторые детали. Оба сгорали от любопытства и вполуха слушали тихую музыку. Йоши смотрел на друга и размышлял над тем, что таинственная чужестранка проводила с ним довольно много времени. Они вместе выезжали на охоту и верховые прогулки, подолгу беседовали в её покоях, посвящали друг друга в тайны, вроде нынешней, делались соучастниками. Они были ровесниками и живой, обаятельный и галантный юноша скрашивал её одиночество в чужом мире. С ним она оттачивала новый язык и постигала основы каллиграфии, была весела, непосредственна, часто смеялась. С его товарищем и господином Лю, напротив, словно замыкалась в себе, и стоило им остаться наедине, как в воздухе повисала досадная неловкость. Эти мысли будили в Йоши смутное, до сих пор не испытанное чувство. Он так задумался над природой этого чувства, что не сразу заметил появление Лулу. Она появилась из тьмы неслышно, как тень, и в руке у неё зловеще сверкал обнажённый клинок. Мужчины замерли, музыка запнулась...
Но двигающаяся в мерцающем свете фонариков, пряном дымке жаровни и бликах фонтана фигура, словно не заметила этого. Гибкое тело продолжало исчезнувшую мелодию, и Йоши, опомнившийся первым, взмахнул рукой, приказывая музыкантам продолжать. Лю танцевала в пёстрозолотом с синим облаке одеяния. Оно было длинным, но высокие боковые вырезы открывали по всей длине стройные и крепкие ноги профессиональной танцовщицы. Свободные рукава тоже были лишь фикцией, фоном для обнажённых рук. Волосы высоко подняты, в них мерцает жемчуг, с висков на грудь спускаются две узкие косы, тоже перевитые жемчугом, а из высокой пышной волны на макушке, подобно коровьим рогам, сверкают серебром рога полумесяца. Вуаль и сложная паутина золотых и серебряных шнуров, ниспадающая с головного убора, скрывали её лицо, и изумленным зрителям оставался только танец, только женское тело, которое в паре с длинным серебряным кинжалом рассказывало удивительную историю, длившуюся со времен Сотворения Мира. Танец подчинил себе ритмы ночи: он привел трепет листвы и мерцание звезд к единой гармонии с блеском и журчанием струй. Он ускорил музыку и заставил её скручиваться во все более тугую спираль, уходящую в небо. Когда же острие звука вонзилось в небо и раскололо ядро Вселенной, на сидящих обрушилась тишина, в которой пребывало всё сущее до начала Времен.
Когда Йоши очнулся (а ему показалось, что за тысячи лет он успел прожить тысячи жизней), юная танцовщица стояла перед молодыми людьми, низко склонившись и скрестив руки на груди. На поясе, на тонком золотом шнурке убранный в ножны висел кинжал.
Йоши встал, подошёл к женщине, откинул вуаль и, взяв за подбородок, осторожно приподнял её лицо к своему.
- В один вечер, госпожа, ты сделала меня нищим! - И, заметив в ясных глазах недоумение и испуг, пояснил: - Всех моих богатств не хватит, чтобы достойно вознаградить за такой танец.
Глядя прямо в глаза собеседнику, на правильном японском, лишь немного картавя, женщина ответила:
- Благородный Торияма льстит бедной танцовщице. Но я рада, что хоть немного развлекла Вас в ответ на Ваше щедрое гостеприимство.
Йоши со смехом повернулся к другу:
- Нет, ты только послушай! Она поменяла язык, но оставила при себе весь свой яд! - И снова к Лю. - Ты имеешь способность к языкам.
- За последние три года мне пришлось объясняться на дюжине разных наречий.
- Но зачем?
- Чтобы выжить.
Лето рвалось в август, как испуганная лошадь. Неожиданно для себя молодой Торияма обнаружил интерес к делам политическим, экономическим и светским. Он побывал в столице, проехался с визитами по родственникам, занимавшим разной степени посты на государственной службе в том или ином месте. Посетил парочку философов и дюжину поэтов - давних, но заброшенных знакомых, по возрасту, либо по свойствам души не одобрявших его прежних хронических бесчинств и попоек. Женщины, о существовании и предназначении которых он не забывал никогда, стали находить его взвинченным и при этом несколько отстранённым. Но он оставался щедрым, и ему всё прощали. По общему мнению, он перебесился, остепенился и одумался. Некоторые странности, правда, остались, но носили характер скорее беспокойный и печальный, нежели буйный и мрачный. Приезжая домой, он много времени проводил один, путешествуя по окрестностям, либо упражняясь в воинском искусстве. Проведя в замке несколько дней, он снова уезжал, неизменно поручая Дзиро остаться и всячески развлекать Лю-ши. Это, да ещё дорогие подарки, привозимые из каждой поездки, были единственными признаками того, что он не забыл о своём необычном трофее.
Однажды, в последние дни лета, вернувшись из поездки, которая заняла больше времени, чем он рассчитывал, он не увидел Дзиро среди встречающих. Йоши спросил о нём и получил ответ, гласивший, что юноша и “эта белая ведьма” с утра уехали в одну из близлежащих рощ и с тех пор не появлялись. Время перевалило за обед, и Йоши, который не слишком устал, почистившись и наскоро перекусив, вскочил на коня и ускакал в указанном направлении. В нём всколыхнулся и поднялся неясный гнев на отсутствующую парочку за то, что не ждали его у порога, за то, что они сейчас вдвоём и им весело и никто не нужен...
- Прекрати, идиот, - увещевал трезвый голос внутри. - Ты же сам добивался этого с упорством, достойным лучшего применения.
- Этого я не хотел - вопил другой, гневный и обиженный.
- А чего ты хотел, удирая из дома и оставляя исполнительного и привлекательного юношу развлекать молодую женщину?
- Ей было с ним веселее, чем со мной. И она не чувствовала себя так одиноко!
- Ой, ой, ой... - издевательски заметил трезвый. - И с каких это пор благородный, храбрый и всеми уважаемый господин Торияма боится женщины?
Заявление было столь неожиданным и наглым, что Йоши осадил коня.
“Боюсь? - подумал он, снова став единым. - А ведь действительно боюсь! Боюсь говорить с ней, смотреть на неё… Боюсь показаться ей скучным или угрюмым… Боюсь испугать или обидеть… Боюсь забыться тёмным желанием, которое загорается в паху и, разрастаясь, судорогой скручивает тело при одном воспоминании о её запахе, при одном звуке её имени… Боюсь нарушить данное ей слово и причинить ей боль...”
- Но должен же быть какай-то выход, - сказал он на этот раз вслух и тронул коня.
В роще Йоши спешился и дальше пошел по тропе пешком, ведя лошадь в поводу. Голоса он услышал задолго до того, как показалась широкая прогалина. Йоши привязал лошадь под деревом, а сам углубился в кустарник, окружавший поляну, и осторожно выглянул. К немалому удивлению (и облегчению) он увидел, как юноша и девушка, хохоча и осыпая друг друга крепкой портовой бранью, отрабатывали боевые приемы, вооружась вместо мечей длинными, грубо оструганными кольями. Их лошади паслись поодаль. Какое-то время Йоши наблюдал за борющимися, почти машинально отмечая уровень и изящество выполнения того или иного приема. Как вдруг девушка неожиданным и резким движением выбила из рук Дзиро палку. Тот отпрыгнул в сторону, избегая рубящего удара. Затем, сделав низкий скользящий прыжок, сбил противницу с ног, перекатился, навалился на поверженную, зафиксировал руки и корпус. Чёрный гнев перехватил дыхание наблюдавшему за этой сценой господину. Его клубящиеся мглой крылья ослепили человека, стальные когти впились в и без того измученное сердце, клюв вонзился в изболевшийся разум. Выхватив меч, его жертва с яростным криком выскочила на поляну и бросилась к парочке, которая в мгновение ока оказалась на ногах, растерянная и онемевшая. Вдруг Дзиро резко толкнул девушку в сторону лошадей, что-то крикнул и повернулся к своему сюзерену. Выражение его глаз остановило нападавшего, точно невидимая стена. Страшный, с поднятым мечом, Йоши стоял перед безоружным юношей и ощущал, как клокочущая в нём чудовищная ярость медленно, но беспощадно сменяется чудовищным отчаянием. Лёгкая как тень, как золотистая дымка, встала между ними Лю-ши. Встала и взглянула в глаза вооруженному мужчине, и снова было в её взгляде невыносимое желание, почти мольба: “Убей меня, доставь мне это наслаждение - умереть от твоей руки”.
“Я не стану ломать клинок только потому, что он порезал меня из-за моей же неловкости”- всплыли далёкие и чьи-то чужие слова.
Вдруг Дзиро вздрогнул и как-то нервно огляделся, а Йоши показалось, что они стоят в плотном кольце врагов, и тоже захотелось оглянуться. Он опустил меч и прислушался. Вокруг стояло несмолкающее, тихое потрескивание и шорох, точно ломались тонкие веточки, и шуршала лесная подстилка под легчайшими шагами десятков или сотен невидимых и неуловимых, но враждебно настроенных существ. Вокруг, на самой грани зрительного восприятия, от дерева к дереву метались стремительные тени. Ощущение тревоги и явной угрозы передалось обоим мужчинам, и они завертелись на месте, пытаясь определить, откуда она исходит. Казалось, сам лес, замерший от былинки до листика, от травинки до веточки, источает напрягшуюся, удушливую силу. Деревья как-то вдруг придвинулись и сомкнулись вокруг поляны. Лошади уже давно пряли ушами и испуганно ржали. И только женщина, одинокая и тонкая, стояла неподвижно, и из-под закрытых век катились слёзы. Этого Торияма вынести уже не смог. Он метнулся обратно к своему коню и, вскочив в седло, бросил несчастное животное в самую чащу.
Спустя несколько часов лошадь вдруг упала, из её рта и ноздрей хлынула кровь, тело забилось, и благородное животное сдохло, не зная за собой никакой вины. Йоши постоял над ним и пошёл дальше, куда глаза глядят. Он шёл в ночь до тех пор, пока не обессилел окончательно и не встал, покачиваясь от усталости. Так он и стоял, постепенно возвращая себе зрение, осязание, слух, а с ними и способность хоть что-то соображать. Тогда он увидел себя стоящим на крутой тропе лицом к неширокой укромной долине. И там, в долине, у самого склона, по которому вилась тропа, горел тусклый огонек. Пала ночь, нужно было искать ночлег, и молодой человек спустился по тропе вниз. Он шёл медленно, часто спотыкаясь, то ли от усталости, то ли из-за кромешной тьмы вокруг. Ушибленный и оцарапанный, он всё-таки добрел до убогой одинокой хижины, возле которой тропа и заканчивалась. На его зов дверь распахнулась, и из неё вышел человек со светильником в руке.
- Благородный лорд Торияма! - произнес не вяжущийся с обстановкой, глубокий и звучный голос. - Боюсь, великое горе привело сюда столь блестящую особу в столь плачевном состоянии.
И фигура у двери посторонилась, приглашая войти.
Обитатель хижины был невысок, сухощав и бел как лунь, но не потерял ни ясного блеска умных глаз, ни отточенности движений. Йоши был удобно усажен, тщательно осмотрен и ощупан, где нужно промыт и смазан резко пахнущими мазями, получил горячее питьё и ужин. Все это происходило в кромешном молчании. Хижина внутри была бы обычной для крестьянской, если бы не богатая библиотека, принадлежности для рисования и письма, множество лекарств и прекрасное оружие…
Йоши заговорил первым.
- Кто ты и откуда меня знаешь?
- Что до имени, то до него тебе нет никакого дела. А вот с тобой мы знакомы лично. Правда, ты был тогда ещё очень юн, а я в зените своего блеска.
Человек усмехнулся и язвительно заметил:
- Я, знаешь ли, не всю жизнь провёл в этом медвежьем углу.
- Тогда почему ты здесь?
- Потому что мне так нравится! И перестань задавать дурацкие вопросы.
- Да нет, просто интересно, что человек, от которого за сто шагов против ветра с дождем и градом разит аристократом, делает в этом... жилище?
- Думает. Молится. Собирает хворост. Лечит окрестных крестьян. Пишет стихи и письма старым друзьям. Корчит из себя святого, вытирая сопли заблудившимся мальчишкам... Довольно тебе?
- Вполне.
- Ну, вот и ладненько. А теперь расскажи-ка мне, что там у тебя стряслось.
И Йоши рассказал…
Молчание затянулось. Наконец, незнакомец встал, молча достал тыквенный сосуд и налил себе и собеседнику водки.
- И надо же, чтобы ирония судьбы притащила тебя со всем этим именно сюда. Проклятие!
Незнакомец выпил и долил ещё, не приглашая и не дожидаясь Йоши.
- Ты глупец. Я говорю это потому, что сам был таким же. Но тебе повезло больше. В твоей женщине живет какая-то древняя магия, которая хранит её, вне зависимости от её воли и желания. Будь это иначе, она не прошла бы теми путями, которые привели её на этот край Мира. Её столько раз могли убить, изувечить, изнасиловать, наконец...- собеседник хмыкнул.- С неразумным быдлом она вполне могла справиться сама, а вот что касается людей, проводящих жизнь с мечом в руках... У них, как и у тебя, сильно развито чувство самосохранения. Что бы ни гласил закон чести, молодой, здоровый организм хочет жить. Спокойствие перед лицом смерти, умение жить среди себе подобных, быть самим собой, но не бросаться в глаза – это лучший способ выжить для хищника. В этом и есть смысл буси-до. Ты хотел жить, и ты отступил.
Йоши кивнул.
- Ты прав. Я вдруг как-то сразу понял, что, либо мы все выйдем из этого леса, либо из него не выйдет никто. Но, в другом ты ошибаешься. К тому времени, как она стала между нами, я уже знал, что никого не убью.
- Будем считать, что ты говоришь правду. Или веришь в то, что говоришь правду.
- Будем считать.
Они снова надолго замолчали. Каждый думал о собственной боли, и потому, к тому времени, когда тишину снова нарушил голос хозяина, водки в сосуде заметно поубавилось
- Послушай меня, сынок. Не знаю, скажу ли я что-нибудь умное и полезное, но мне давно ни с кем не приходилось об этом говорить. И ты, и я - мы оба знали достаточно женщин. Они бывают умными и глупыми, бывают красивыми, встречаются даже талантливые. Среди них много честолюбивых, и так мало преданных, а те, что есть, подавляют этой преданностью как могильной плитой. Они все такие разные, и так стараются это подчеркнуть, что в конце концов понимаешь: зная одну, можно понять и познать любую. Есть, однако, категория женщин, которых я назвал бы “ женщина-мечта”. Она ни на что не похожа. Она - ад и чистилище. Встретить её - испытание, любить - безрассудство. Только действительно сильные духом мужчины могут позволить себе роскошь - любить такую женщину и не потерять себя в ней. Она может быть и любимой игрушкой, и добрым товарищем, и беспощадным врагом, и беспомощным ребёнком, а чаще - всем сразу. Она может быть искусной любовницей, а может барахтаться в постели, точно змея с перебитым позвоночником - это всё равно. Её искушенность в хозяйственных вопросах очаровательна, равно как и полное неведение в этой области. Если такая женщина впадает в ярость и крушит мебель оттого, что лепесток на её вышивке выглядит криво, это забавляет и одновременно причиняет искреннее страдание. В то же время, твой собственный мир может рушиться вокруг тебя, словно карточный домик, а она лишь недоумённо поведет бровью и спросит: “Ну и что?” И если ты будешь достаточно настойчив и достаточно льстив, она снизойдет до объяснения. Она разберёт до последней косточки тебя самого и все, до одного, твои поступки. Картины, которые она нарисует, ошеломят тебя. Ты вдруг увидишь, что был до сих пор непроходимым и самовлюблённым болваном, что всё ещё можно и нужно поправить, и что всё могло бы быть гораздо хуже. И ты, в самом деле, побежишь исправлять свои ошибки с весёлой яростью неофита. Смешно пытаться постичь непостижимое, но иногда мне кажется, что такие женщины... Я не знаю... Каждая из них словно где-то не здесь. Кажется, что им, избранным, позволено выбирать, в каком мире, времени, или в какой личности находиться в любой момент. И они скользят от сна к яви, от сегодня к завтра, от безумия к здравому смыслу - в любом направлении, оставаясь при этом самими собой. Впрочем, я пьян и начинаю нести чепуху. Но одно я знаю точно. Все они, сколько бы их ни было в этом мире, долго в нем не задержаться. А если, подобно этой чужестранке, несут в себе древние силы, и подавно.
- Но почему?
- Потому что люди крайне подозрительно относятся к тем, кто лучше, выше и чище их, особенно, если это рядом и бросается в глаза. И они убивают таких, не тем, так другим способом. Я сам погубил свое единственное сокровище, да и ты, сидя здесь, возможно, уже потерял свое.
- Что ты мелешь, как я сделал это? - язык у Йоши заплетался, но в голове вдруг стало пугающе ясно.
- А ты сам подумай. Они-то вернулись в замок, а ты - нет…
Появившись на следующий день, сильно оборванный и поцарапанный, но вполне живой, Йоши произвел среди обитателей замка изрядный фурор. Дав домашним невнятные, но не подлежащие обсуждению, объяснения (сообщение о том, что лошадь испугалась и понесла, было произнесено ледяным тоном и сопровождалось свирепым взглядом), он распорядился об освобождении из-под стражи “источника всех бед и несчастий нашего дома”. Потом господин принял ванну, плотно поел и завалился спать. “Надо было не мучаться дурью, и сделать всё это ещё вчера. Наломал бы меньше дров”- подумал он, засыпая.
Проснувшись наутро, Йоши умылся, оделся, причесал себя и свои мысли и распорядился о завтраке на свежем воздухе. Зная, что сплетни распространяются в замке со скоростью лесного пожара, но горят жарко и долго, как торфяники, он тщательно формулировал отдаваемые приказы. В результате все желающие узнали, что господин потребовал устроить стол так, чтобы он мог видеть окна покоев чужеземки, а господина Дзиро попросил извинить за несдержанность и, в знак примирения, пожаловать к завтраку. Когда юноша появился, его, на всякий случай, сопровождали двое из гвардии дома Ториямы. Правда, держались они на достаточно почтительном расстоянии. Сюзерен удалил их, выказав лёгкое, но несомненное раздражение. Когда с ритуалами было покончено, и прежние друзья остались одни, за столом воцарилось молчание. Каждому было что сказать, и каждый собирался с духом. Вдруг Йоши задал вопрос, его самого удививший:
- Скажи мне, почему ты не ушел, как требует долг чести, когда увидел, что я в ярости из-за тебя?
- Мой господин поручил мне защищать и развлекать его женщину, пока он в отъезде. Если бы Вы остались, я сделал бы то, что требует долг. Но Вы уехали, и я остался выполнять приказ.- Дзиро помолчал и тихо добавил, - Они убили бы её. Мне пришлось сказать, что я вызвал Ваш гнев, и был отправлен Вами в замок для ожидания суда. Но если пострадает она, полетят головы. Они не знали, чему верить, поэтому заперли нас обоих, а тронуть - не тронули.
Йоши кивнул.
- Я чувствую себя виноватым перед вами обоими. Должен сказать, что чувство это новое и крайне неприятное, и я намерен с ним что-то делать.
Дзиро вскинулся.
- Мой лорд, позвольте мне уйти, как подобает самураю. Я не был чист перед Вами.
- Объяснись.
Дзиро опустил глаза в нетронутый завтрак, вздохнул и начал.
- С того самого дня, как этот горе-пират рассказал мне о белоглазой бестии с мечом и кинжалом, мне не было покоя. Я придумывал себе удивительные истории о том, как я встречу и покорю это чудо. Это были красивые сказки с хорошим концом, из тех, что любит моя младшая сестрёнка. Я рассказывал их ей и самому себе, и нам обоим это нравилось. Она часто спрашивала меня, когда же я привезу в наш дом фею с чудесными белыми волосами. Поэтому, на корабле, когда я увидел госпожу, я сразу узнал её. А она уже тогда видела только Вас. Я обожал её, а она требовала учить её языку и письму. Я целовал край её одежды, а она посылала меня в город к торговцам и ювелирам, чтобы танцевать для Вас, и даже моя сестра спросила меня недавно: “ Почему ты неправильно рассказывал мне сказки? Ведь госпожа Лю любит не тебя, а господина Торияму”.
- Она, видно, ошиблась. Лю дичится меня. Она не рада даже подаркам.
Дзиро расхохотался.
- От меня она вообще не приняла ни одного.
- Ты посмел дарить ей подарки?!
- Ну да, я тоже пытался сделать эту глупость - порадовать её безделушкой. Вы снова уехали надолго, и я попытался её развеселить. Я наскрёб денег и заказал в городе красивые заколки для волос, украшенные символами, которые рассмотрел на её ритуальном кинжале. Она удивилась и спросила: “лорд Торияма уже вернулся?” А когда поняла, в чём дело, тут же позвала мою сестру и на моих глазах подарила заколки ей. Вот тут меня и осенило. Через пару дней я предложил ей позаниматься с саем. Она пришла от этой мысли в восторг, а когда овладела основами, я принес ей изящное оружие, сделанное на заказ по её руке. Она пользуется им, но сказала, что оставит себе только с Вашего разрешения. Так что, если надумаете порадовать её подарком, подарите ей породистую лошадь или мужское платье по фигуре. Да, она красивая женщина и искусная танцовщица, но она ещё и воин, не меньше чем Вы или я. А ещё она сказала мне, что была и остается жрицей...
Дзиро помолчал, а потом вдруг добавил:
- Когда Вы летели на меня с поднятым мечом, я вдруг понял, что страстно желаю смерти, чтобы мой дух, оставив тело, стал тенью, демоном, который проникнет в Вас, завладеет Вами и Вашим телом. Тогда женщина, которую я люблю, будет видеть Вас, но смотреть на меня, ласкать Вас, но блаженство её прикосновений достанется мне... Но она встала между нами!
Йоши вдруг взял Дзиро за плечи и притянул к себе.
- Нет, мой друг. Это не она встала. Это я остановился. Должен признать, ты оказался мудрее меня и заново открыл мне самого себя, и меня, и Лю. Но я тоже не без головы родился. Признаю, я рад был бы получить и твою юность, и твою дерзость, и твою способность мечтать о женщине и преклоняться перед женщиной, в общем, всё то, что называют непосредственностью, искренностью и даром любить. Когда-нибудь, возможно, ты и получишь надо мной ту власть, о которой мечтаешь. Но сейчас я хочу немного разобраться с этим сам, и потому, как твой господин, приказываю тебе жить. Я был жесток с вами обоими, и мне еще придется заплатить за это. Сейчас я ограничусь извинениями. А для тебя я нашел другое поручение. Я видел твою сестру и отметил среди прочих. Она хороша собой, у неё приятные манеры, и она, кажется, совсем не глупа. Так вот: ей больше не обязательно ходить в приживалках женщин Дома Ториямы. Эдак можно растерять любые достоинства. Даже я не выдерживаю их чудовищной спеси. Итак, я назначаю ей достойное содержание и дам за ней приданое, которому позавидуют даже мои милейшие родички. А ты проследишь, чтобы она вышла замуж за того, кто оценил бы её душу и смог бы завоевать сердце.
- Но Лю! Она снова останется одна...
- Ну, уж нет. Об этом ты теперь можешь не беспокоиться.
Сентябрь в этом году выдался на удивление ласковым, и Йоши вплотную занялся своей необщительной пленницей. Почти ежедневно он приглашал её на короткие прогулки по окрестностям, рассказывая обо всём, что встречалось им на пути. Он возил её по близлежащим деревням, входил с ней в крестьянские дома, объясняя назначение вещей, предметов, посуды и инвентаря. Они побывали на свадьбе, поминках, на празднике в честь новорождённого, вызывая изумление и восторг у хозяев. Позже они отправлялись в горы или к морю, совершая длительные поездки, и тогда Торияма высылал вперед своих людей, чтобы обустроить место будущей ночёвки. Посещая примечательные уголки или укромные долины, Йоши рассказывал молодой женщине легенды и сказки о местах, которые они проезжали. А когда он что-нибудь забывал, они сворачивали в ближнее селение или монастырь, разыскивая тех, кто помнит забытую историю. К удивлению молодого человека, Лю легко находила общий язык с монахами, отшельниками и сказителями, быстро схватывала песни и часто, задумавшись, тихо напевала. Она стала живее и разговорчивее. При этом Йоши чувствовал, что она постоянно наблюдает за ним, чутко прислушивается к его настроению, к тому, что и как он говорит. И поскольку он не знал, как к этому относиться, то делал вид, что ничего не замечает.
По вечерам, сидя у огня, она делалась свободнее и рассказывала о своей родине. В бликах и потрескивании пламени её голос ткал полотно волшебного уголка мира, где в единой точке сходятся бескрайние степи, распростершиеся до горизонта, беспокойное море, уходящее за горизонт, величественные горные хребты, взметнувшиеся над горизонтом, где издавна схлестывались и переливались друг в друга многие народы, и где она, отпрыск знатной семьи народа воинов, бежала в храм от произвола родных и угрозы домашнего рабства.
- В большом мире наш народ издавна называли синдами, адыгами. Сами мы зовем себя нартами.
Девушка закрыла глаза и запела. Слова были непонятны, но мотив был торжественным и ритмичным.
- Переведи мне, - попросил он.
Лю покачала головой.
- Сейчас я не могу, но обещаю попробовать. Впрочем, гимны и здравицы всех народов, так или иначе, похожи друг на друга. Да и легенды, если копнуть поглубже, везде одни и те же.
- Расскажи, как ты оказалась в храме?
Лю пожала плечами.
- Убежала из дома. Моя мать умерла родами, а отец за долги ещё в младенчестве заключил брачный союз между мной и своим братом. Самое неприятное состояло в том, что мой жених был лет на десять старше моего отца и грешил склонностью к девочкам и мальчикам, не вошедшим в возраст. По материнской линии я наследовала значительное состояние, но оно переходило ко мне лишь после вступления в брак, поэтому всю историю держали в тайне. Я узнала об этом, когда мне исполнилось девять, совершенно случайно. Подготовилась и стала искать удобного случая. Мне повезло. Через полгода, на исходе зимы, через поселение проезжала Верховная Жрица культа Арты-Даханаго с отрядом девушек - воинов храма. Она провожала знатную даму, свою приятельницу и гостью храма, в родовое поместье. У нас охрана храма передавала госпожу под охрану её людей, и женщины должны были расстаться. Ночью я тайком пробралась в дом, где остановилась жрица, и, рыдая, всё ей рассказала. Помню, госпожа задумалась, потом спросила, хорошо ли я знаю окрестные горы. Я ответила, что знаю места в двух днях пути, езжу верхом, стреляю из лука, могу освежевать зверя, что я из рода нартов и не сижу на женской половине. Она рассмеялась, а потом назвала место, которое я знала, и сказала, что там меня будут ждать девушки из храмовой охраны спустя четыре дня после отъезда Верховной Жрицы. Помню, она добавила: “ Дитя моё, я должна бы отказать тебе. Мы не берем девочек без согласия родителей, тем более девочек из влиятельных семей. Всё это грозит храму большими неприятностями. Мы не так сильны, как прежде. Ещё лет тридцать-сорок назад храм мог взять под защиту и тебя, и твоё имущество. Сейчас я могу только увезти тебя и укрыть от твоей горькой участи. Ты согласна уйти в храм и потерять всё, что имеешь? Мне кажется, ты достаточно разумна, чтобы понять, на какой риск идем мы обе”. Я ответила, что согласна, и через четыре дня была в условленном месте. Там ожидавшие меня девушки переодели в мою одежду другую девочку, умершую накануне в одном из окрестных селений. Трупу пришлось сжечь голову, имитировав падение в костер: в наших краях ещё рождаются светловолосые дети, но таких, как я, почти нет. Нам повезло больше, чем мы ожидали: пока погоня добралась до места, трупом поинтересовались волки.
- Расскажи мне о самом культе.
- Леди Арту знают в Мире под разными именами. Нарты зовут её Даханаго. Это богиня-девственница, богиня-охотница, богиня-воин. Ей служат женщины, но поклоняются мужчины. Она любит воинов, ей служат волки, она воплощает луну. В наших краях её называют Людское Счастье и верят, что она живет среди людей, одаривая достойных.
“Говорят сказанья нартов,
Кто красивей всех красавиц?
Красотою дивной славясь,
Всех затмила Даханаго.
Руки белые во мраке
Светом светятся лучистым.
Брови – ласточкины крылья,
Косы – шёлка шелковистей.
Ей сродни весною солнце
И луна во тьме осенней.
На щеках зари румянец,
А глаза как звёзды блещут.
На кого она ни взглянет,
Все сердца пред ней трепещут.
Говорят сказанья нартов,
Кто отважней всех отважных?
Витязей затмив отвагой,
Всех отважней Даханаго.
Витязь доблестный в походе,
Кто девицу в нём признает.
Серебрится грудь кольчугой.
Всадником скакун гордится.
На земле непобедима,
На море неукротима,
Как стрела неотвратима
В битве грозной Даханаго.
Конь её руке послушен -
Догоняющий отстанет.
Молнией в руке оружье –
Нападающий погибнет.
Говорят сказанья нартов,
Что деянья Даханаго
Обездоленным на благо,
Ведь она – Людское счастье.”
- Это твои стихи?
- Нет. Это древнее сказание, которое поют в горных селениях бродячие певцы.
- Ты имела высокий сан?
- Достаточно высокий. Впрочем, Верховная Жрица делала иной раз странные вещи в том, что касалось меня. С меня спрашивали больше, чем с других девушек, но на проступки часто смотрели сквозь пальцы. Меня учили философии, истории, риторике и танцам лучшие учителя-миряне и лучшие наставники при храмах. Я разучивала гимны и отправляла обряды не только на праздниках Арты. Меня учили читать и писать на нескольких языках, а из тренировочных залов я выходила только на четвереньках. Верховная Жрица не жалела никаких денег на мое обучение. Правда, за моё участие в обряде люди платили золотом. Я танцевала только по большим праздникам для самых знатных прихожан. Ходили слухи, что юная жрица Арты приносит счастье новорождённым девочкам, легкие роды беременным, удачу в любви молодым девушкам и невестам. Говорили, что оружие, к которому я прикасаюсь, может поразить нечистую силу и, даже сломавшись, способно спасти жизнь своему владельцу. Скоро я не могла высунуть нос на улицу. Я спросила у наставницы, зачем храм распускает эти слухи. Та рассмеялась и ответила: “ Ты еще совсем глупенькая, но я ни разу не пожалела, что выкрала тебя... Храм не распускает эти слухи. Он лишь иногда их поддерживает.”
- Ты долго пробыла в храме?
- Семь лет.
- А потом?
- Потом пришлось бежать, вывозя книги, реликвии, золото и вообще пожитки. Три года прошли в скитаниях. И вот я здесь.
- Ты жалеешь об этом?
- Мир идет своими путями, какое ему дело до моих сожалений.
- Я не мир, я человек. И спрашиваю тебя, как человека.
- Мне не на что пожаловаться. Люди, как и боги, везде одинаковы: одни лучше, другие хуже. Но, может быть, я не совсем поняла вопрос. Возможно, господин Торияма имел в виду нечто более конкретное?
Йоши не нашелся, что ответить на прямой вопрос и, скомкав беседу, пожелал Лю спокойной ночи. У него самого спокойной ночи не получилось.
Утро выдалось душным. Даже полог шатра под сенью деревьев не давал прохлады.
- Боюсь, на днях будет буря,- сказал Йоши. - Но не сегодня. И не завтра. У нас есть ещё время прогуляться к морю.
- Это далеко?
- Смотря куда. К побережью, вдоль этих скал верхом день пути. Но здесь неподалеку есть один проход. Лошади там не пройдут. Тропа входит в узкую щель в скале, потом спускается в пещеру, которая через подземный грот соединяется с морем. Пешком от этого места можно успеть до полудня. Хочешь, посмотрим. Ты умеешь плавать?
- Шутите?
- Прости, забыл. Ну что, идем?
- С удовольствием.
Они надели лёгкие льняные штаны и куртки, сандалии на босу ногу. Прихватили по котомке с запасом еды и одеялами. Йоши взял в руки крепкий бамбуковый посох с железным наконечником на одном конце и ременной петлей на другом, второй такой же протянул Лю. Затем, отдав распоряжения своим людям, кивнул Лю и углубился в чащу. Пройдя из конца в конец неширокую долину, служившую им ночлегом, путешественники начали подъем в гору. Поначалу он был пологим, затем всё круче и круче, под конец вверх вела лишь заброшенная тропа, петлявшая меж валунов и осыпей, удерживаемых корнями деревьев. Вдруг за поворотом, скрытая скальным выступом, открылась узкая тёмная щель высотой в два человеческих роста. Ширина её была такова, что молодые люди могли войти только по очереди. Йоши достал и зажёг свечу.
- Я могу ходить здесь с закрытыми глазами. Но ты в этой пещере впервые, держи.
Они вошли во тьму. Сначала пещера шли прямо, потом начался спуск. Стены то сжимались вокруг путешественников, то раздвигались в стороны. Потом пришлось ползти на четвереньках узким длинным коридором и всё время вниз, вниз... Потом стены вдруг канули во тьму, и молодые люди оказались в огромной зале, скрытой в толще горы. У противоположной от входа стены пол залы понижался, и в самом низу, справа от них, плескалась вода, а налево вверх уходил крутой подъем.
- Там, - Йоши показал наверх,- довольно широкая полка. Вроде балкона. А вот эта вода - выход к морю, к заповедной бухте. Иногда и сегодня в ней совершаются кровавые жертвоприношения.
- Зачем?
- Чтобы умилостивить море, когда буря бывает очень уж долгой и приносит слишком большие разрушения. Ну что, идем?
- Как?
- По воде, конечно. Здесь под скальной стенкой есть проход. Когда уровень воды повышается, приходится нырять, но сейчас можно пройти и так. Раздеваемся.
Они разделись, сложили вещи в котомки и, придерживая их на голове, вошли в воду. Недолгий переход, и в лицо им ударил солнечный свет. Грот, из которого они вышли, находился у южной оконечности бухты, смотревшей на юго-восток. Переплыв неширокое водное пространство, молодые люди выбрались на песчаный пляж, усеянный цветными раковинами и галькой. Вокруг и вверх вздымалась чудовищная громада скалы, отполированная ветром и морем до гематитового блеска. Лишь на неимоверной высоте, выше уровня штормового прибоя, пестрели пятна мха и каких-то мелких, уцепившихся за камень побегов. Море замерло, даже шуршание волны по песку и гальке казалось громким. В небе висела дымка, и солнце плавало в ней, вязкой и золотистой, как пончик из заварного теста в кипящем масле. Лю сбросила свои вещи на песок и с разбега бросилась в кристально-прозрачную воду. Как и все танцовщицы, она не страдала избытком стыдливости, и ни нагота её тела, цвета абрикоса, ни смуглая нагота её спутника не тревожили её. Ей, казалось, и в голову не приходило, что у молодого человека их сильные и красивые тела, напротив, вызывали массу ассоциаций самого чувственного свойства. Чтобы немного остыть, Йоши тоже полез в воду, но от ласкающего прикосновения разогревшейся на мелководье воды, стало только хуже. Он ругнулся про себя и поплыл к мысу на северной оконечности бухты просто так, чтобы размяться. Когда он вернулся, Лю сидела на берегу, и глаза её блестели от восторга. Она была почти одета, мокрые волосы были собраны в узел на затылке. Йоши упал рядом на раскаленный песок, перекатился на спину и, схватив за край куртки, притянул женщину к себе.
- Зачем тебе одежда? - спросил он.
- Чтобы не смущать господина своей наготой.
- Чепуха, ты мне нравишься. Иди ко мне.
- Мой господин должен меня простить. Я не могу.
Йоши вскочил и вздернул на ноги Лю так, что послышался треск, и прочная ткань куртки кое-где поехала. В его глазах полыхнуло пламя.
- Ты не хочешь меня? Я неприятен тебе? - его тихий голос и мягкий тон не предвещали ничего хорошего, но Лю ответила так же тихо, но твердо.
- Не в этом дело. Выслушайте меня. Я - жрица и давала обет. Я не могу его нарушить.
- А если я возьму тебя силой?
- Гнев богини падет на Вас. И потом, вряд ли Вы этого хотите.
- Так что, женщины этого культа вообще не знают мужчин?
- Нет, почему же. Девушки нашего храма выходят замуж, но при этом соблюдается протокол, предписанный обрядом.
Молодой человек шумно выдохнул, отпустил женщину, затем снова вытянулся на песке, заложив руки за голову.
- Ну-ка, расскажи об этом поподробнее.
Лю села на песок рядом с ним и заговорила:
- Когда мужчина хочет взять за себя жрицу или девушку из охраны храма, он приходит к Верховной Жрице и заключает договор, где оговаривается размер выкупа за невесту, а также содержание, которое он будет выплачивать своей жене. Если мужчина не имеет достаточной суммы, он остается при храме и отрабатывает выкуп. В договоре, как правило, предусматривается, что первая девочка от брака отдается на воспитание в храм, но состоятельный отец вполне мог выкупить этот пункт. Договор вступал в силу в ночь полнолуния, когда муж и жена скрепляли его кровью жертвенного животного. Для этого мужчина должен был привести в храм волка, которого, по обычаю, ловил сам. Люди несостоятельные или ленивые могли отделаться просто похожей на волка собакой. Зверю перерезали глотку, будущие супруги, смочив кровью пальцы, скрепляли договор. Потом сердце волка сжигали в жертвенном пламени, а пепел подмешивали в вино, которое жена давала выпить мужчине, бравшему в свой дом девушку из храма. Правда, этот момент процедуры храм не афишировал. Дело в том, что душа волка, убитого в полнолуние, поселяется в человеке, идя за сердцем зверя. Поскольку девушка, воспитанная в храме, в той или иной степени воплощает в себе богиню, мужчина, принявший в себя душу зверя, оказывается в подчинении своей жены. Он становится цепным псом богини. Это служит дополнительной гарантией для девушки, которая, уходя в чужой дом и не имея родных, теряет защиту храма. В те времена, когда нынешние нежные нравы еще не исказили чистоту древних обрядов, сердце съедалось сырым, ещё теплым и бьющимся. Сегодня мужчины стали бояться вкуса плоти и крови. Они платят деньги и приводят в храм собак.
- К тебе сватались?
- И не раз.
- Ну и что?
- Я не хочу сидеть за прялкой на женской половине. Я - воин из рода нартов!
Йоши от души расхохотался. Вдруг Лю вскочила и указала на горизонт.
- Смотрите.
Далеко в море двигалось тёмное пятно, которое быстро росло и приближалось, превращаясь в гигантский столб, соединяющий море и небо.
- Это она, - улыбаясь сказал Йоши. - Это буря. Бежим, или нас размажет по скале.
Они подхватили вещи и бросились во тьму грота. Оказавшись в пещере, Йоши потащил Лю за собой по скользкому полу вверх, на галерею. Едва, цепляясь руками и ногами за выступы, они вскарабкались наверх, на скалу обрушился первый удар ветра и волн. Вода внизу зашумела, поднялась до самого входа в пещеру и снова отхлынула. Снаружи ревело, свистело и завывало. Йоши зажег свечу и увидел, что Лю пристально смотрит на него.
- Вы знали, что буря вот-вот начнется.
- Знал. Но и ты об этом догадывалась.
Лю кивнула.
- И всё равно пошла. Выходит, мы квиты. - заключил он и начал устраиваться. Полка была около восьми локтей в ширину и почти двадцать в длину. В самой глубокой нише молодой человек расстелил одеяло и сел, опершись спиной о скальную стенку, сотрясающуюся под ударами волн.
- Хочешь есть?
Лю покачала головой.
- Ну, как хочешь. - Йоши развернул припасы и с аппетитом принялся за еду. Он чувствовал прилив яростного веселья, но взглянув в сторону Лю, вдруг заметил, что та сидит, низко опустив голову, обхватив колени руками и дрожит крупной дрожью.
- Не бойся, - сказал он с набитым ртом. - Я как-то уже пересидел здесь бурю, ещё мальчишкой. Она длилась три дня, мне нечего было поесть и не во что завернуться. Мы устроились намного лучше. Скала выдержит, а если вход наверху завалит, вернемся в бухту и поплывем вдоль берега.
- Я не боюсь, - тихо ответила Лю. Но голос срывался, и зубы клацали от бьющей её дрожи. - Просто со мной иногда бывают такие припадки. Скоро всё пройдет.
Йоши посмотрел на неё внимательно, отложил еду и стал устраиваться поудобнее. Он набросил на голову и плечи второе одеяло, нашел в скале удобную ямку для спины, расставил согнутые ноги, развязал пояс и распахнул куртку.
- Иди ко мне, погреешься. Иди, не бойся, я играю по правилам.
И когда Лю подошла, усадил её вплотную к себе, обернул дрожащую девушку полами куртки, сверху завязал пояс. Потом завернул их обоих одеялом, придерживая концы руками. Лю свернулась у него на груди калачиком, а вскоре перестала дрожать, расслабилась и сонно засопела. Йоши сидел, обняв её, и дышал влажным морским ароматом, исходившим от её волос. Под шум бури ему вдруг подумалось, что этому хрупкому воину из рода нартов с детства досталось мало простого человеческого тепла. В сущности, у него в руках пригрелся тот самый ребёнок, который карабкался когда-то по заснеженным горам, рискуя сорваться в пропасть, утонуть в снегу или быть растерзанным хищниками, только бы не потерять чести, достоинства и права на свободу выбора. И эта мысль вернее всякого другого средства усмирила, взвывшую было, плоть.
Долгие дни он ничего не делал. Только наблюдал. Вместе с ним он охотился, отдыхал, утверждал свое право на лидерство... Он знал его в лицо. Узнавал его голос и в грозном охотничьем кличе, и в коротком игривом тявканье. Сильный, широкогрудый и большеголовый, крупный зверь в расцвете сил, он выделялся на фоне остальных необычайным, золотисто-бурым как октябрьская листва, оттенком шкуры. Насколько можно было судить, у него не было пары. Молодые волчицы игриво покусывали его за загривок, но ни постоянной подруги, ни волчат-сеголеток с золотистой шубкой заметно не было. Когда луна вошла в назначенную фазу, Йоши начал охоту.
Когда он вошел, женщина вскочила, и он мог бы поклясться, что в её глазах стоял испуг.
- Не ждала? - спросил он.
Она промолчала.
- Собирайся. Нам предстоит долгий путь. И возьми свой кинжал.
- Он всегда со мной, господин.
Йоши криво усмехнулся и вышел в полдень. С тех пор как, благополучно пересидев бурю, они вернулись в замок, он не видел её и не говорил с ней. Он был занят, и если эти дни прошли для неё в тревоге и неизвестности, то он бессилен был что-либо поделать. У него не было причин не верить Лю, но и привычки верить женщине он не приобрел, а потому, исполняя задуманное, чувствовал себя неуютно. Сколько бы ни заплатила Лю за свою ложь, но и ему она обернется великой болью. Поэтому всю дорогу он молчал. Молчала и Лю. Переговаривались лишь воины охраны. Ехали до первых ночных сумерек, сделав лишь одну остановку, чтобы напиться самим и напоить лошадей. Ослепительно совершенный в своей чистоте и форме диск луны ещё не прошел и половины предназначенного ему пути, когда владетельный господин Торияма, Лю и их эскорт прибыли на место. На груди поросшего лесом холма лежала поляна, с трёх сторон окруженная лесами. Четвёртая, открытая на северо-восток, позволяла взглянуть на раскинувшуюся внизу долину, залитую лунным светом, низкие всхолмья, темнеющие перелески, серебрящиеся или отливающие золотом ленты рек и речушек, блестящие пятачки озёр, и дальше, на уходящую во мрак бархатно-лиловую гладь моря. Напротив всего этого великолепия, под сенью деревьев, бросавших на землю непроглядные тени, стоял парадный шатёр, куда молодые люди, спешившись и отдав лошадей на попечение расторопной прислуги, прошли привести себя в порядок с дороги. Лю по-прежнему ни о чем не спрашивала, но когда они, вымытые и заметно посвежевшие, снова вышли наружу, она не смогла удержать ошеломленного восклицания.
- Ого! Вот это да... А что случилось?
- Пока ничего. Но, может быть, случиться,- ответил, довольный произведенным впечатлением, Йоши и жестом пригласил девушку разделить с ним участие в созданном по его воле гастрономическом великолепии. Сегодня он мог и хотел быть блестящим, щедрым и эксцентричным. Он болтал без умолку, сыпал анекдотами и историями из жизни своих друзей, знакомых и собутыльников, перемывал кости родне и большей части аристократических фамилий, оценивал лошадей и куртизанок, от души наслаждаясь вниманием и живой реакцией со стороны слушательницы. Он несколько раз вскакивал, изображая в лицах, кривляя и озвучивая двух или трёх персонажей одновременно, чем вызывал у Лю звонкий смех, переходящий в заливистый хохот, откидывавший её назад, на подушки. Она вообще не чуралась крепких напитков, а сейчас, после многодневного напряжения и утомительного путешествия, и подавно. Когда Йоши увидел, что в самой сокровенной глубине её глаз зажглось ровное холодное пламя, а движения стали раскованными и плавными, он взял её лицо в свои ладони и тихо, словно прощаясь, сказал:
- А теперь прими от меня подарок, жрица. - И когда перед ними поставили прочную клетку с ощетинившимся зверем, жёстко добавил, - вот мой выкуп. Делай, что должно.
Лицо женщины застыло, она пристально посмотрела на собеседника, потом на клетку. Йоши улыбнулся и спросил, не скрывая сарказма:
- Прикажешь связать?
- Нет, - ответила она и встала. Йоши остался сидеть, но, на всякий случай, положил на колени обнажённый меч. Девушка была навеселе и настроена решительно, и он спрашивал себя, не придется ли ему пожалеть о своём поступке. Но ничего страшного пока не происходило. Лю неслышным, чуть скользящим шагом медленно обошла клетку по ходу светила раз, другой, третий, потом, не переставая двигаться, тихо запела, медленно закружилась на ходу, то поднимая, то опуская руки. Зверь перестал щетиниться и вздрагивать и только, сверкая глазами и тихо рыча, наблюдал за танцующей. Потом вдруг лег и замолчал. Лю тоже остановилась, стала перед ним на колени и заговорила. Она смотрела волку в глаза, все ниже и ниже склоняя лицо к волчьей морде, пока тот не отвернулся. Тогда она закрыла глаза и продолжала говорить, а зверь слушал, навострив уши, доверчивый и внимательный, как послушный пёс. Потом вдруг лёг на спину, запрокинув голову, поджав передние и откинув задние лапы. Лю кивнула и подняла дверцу. У Йоши похолодело внутри, ладонь почти без участия мозга сомкнулась на рукояти оружия. Но зверь только перекатился на живот и, повизгивая и припадая, осторожно вышел из клетки. Женщина снова что-то сказала и указала на онемевшего мужчину. Зверь, взглянул в его сторону, взблеснув зеленью зрачков, тихо заворчал, а потом как-то сдавленно кашлянул. Она так же тихо засмеялась в ответ, и этот диалог заставил наблюдателя почувствовать себя в некотором роде неуютно. Но беседующие снова перестали обращать на него внимание. Она снова говорила, а зверь слушал, дрожа от ушей до хвоста, затем коротко тявкнул и стал к жрице боком, отвернув голову и подставив шею. Опершись на одно колено, она вынула из ножен сверкающее лезвие, волк заворчал, ощетинился, но не двинулся с места. Прижав к себе рукой лохматую голову, Лю одним неуловимым движением рассекла зверю горло, и продолжала держать, пока дымящаяся кровь хлестала на её руки, одежду и, вскипая, уходила в землю, пока билось и царапало дёрн сильное волчье тело. Когда горячий фонтан иссяк, Лю быстро вскрыла грудную клетку, вынула волчье сердце и встала, направляясь к жаровням. Мужская ладонь перехватила за запястье испачканную липкой горячей кровью руку, и Йоши осторожно взял с её ладони трепещущий ушедшей жизнью комочек.
- Ты не будешь возражать, если я запью это водкой ?
Онемевшая и осунувшаяся, она молча покачала головой, и, вернулась к распростёртому на земле золотисто-бурому телу. Взяла в ладони тяжёлую голову и поцеловала меж потухших глаз. Йоши подошёл и положил ладонь на её плечо, оставляя на ткани ещё один кровавый след.
- Что теперь? - спросил он.
Она подняла голову и неожиданно улыбнулась.
- Теперь, мой господин, Вы в своём праве...
Он вошёл в неё, сметя тонкую преграду, как в жарко натопленную комнату после многодневных блужданий в снегу, как в прохладное озеро под сенью деревьев после скитаний по безводной пустыне. И когда напряжение, которого он сам в себе не замечал, но которое жило в нём, казалось, с самого рожденья, уродуя тело и отравляя мозг, рассыпалось в прах, он с удивлением услышал, как его горло исторгло из самой глубины его существа низкое клокочущее рычание...
Он обрёл в себе радость и свободу, которых не чаял. И это ощущение требовало выхода.
- Едем к морю, - сказал он. Лю кивнула.
А потом было море. Солёный ветер и брызги из-под копыт. Небо, сереющее в предчувствии рассвета. И женщина, растрепанная, сквозь ветер и волны зачем-то доказывающая, что булат из далекого и малоинтересного сейчас Дамаска превосходит по качеству японскую сталь, пока он, смеясь, не закрыл ей рот единственно правильным способом - властно и надолго накрыв своим.
Госпожа, моя госпожа!
Дни стекают каплями росы с травяного листа.
Звёзды осыпаются каждую ночь, чтобы выбросить за день новые побеги.
“ Где лежит предел моей красоты”,- спрашиваешь ты.
“ Там же, где предел моего безумия”,- отвечаю я.
“ А если я захочу увидеть его”,- снова слышу вопрос.
“ И бессмертия может оказаться мало, чтобы догнать горизонт”.
Её то хриплый, то звонкий, но неизменно изысканный смех, её гладкое и ладное, как у морского зверя, тело, ослепительное золото и мягкий пепел её волос, казавшихся ненастоящими, ведьмина пронзительность её глаз, искренность её ярости, осторожность её нежности и тонкая расчётливость её любовных игр - всё было новым, незнакомым, влекущим настолько, что он готов был восстать против всего мира, чтобы сохранить только для себя это редкостное сокровище, этот экзотический дар неизведанных берегов. По его просьбе она танцевала для него тайные мистерии своей жесткой богини. Он находил удовольствие учить её воинскому искусству , и, как за повадками редкого животного, наблюдал за её стилем, экзотическим и невнятным для него, но дававшим несомненные преимущества её телу по сравнению с мужским. Её переводы легенд, песен и гимнов её страны на язык его народа забавляли его. Но он ловил себя на том, что иногда повторяет про себя отдельные строчки или целые фрагменты. Они легко ложились на память и были выпуклыми и яркими, хотя поначалу и казались ему грубыми. Ему нравилось подолгу говорить с ней, о чем попало. Порой её трудно было заставить слушать, но при желании она умела быть внимательным и терпеливым слушателем. Её вспыльчивость была забавна, а язвительность, которой в ней было хоть отбавляй, странным образом доставляла удовольствие и прочищала мозги. Она была ядовитым спорщиком, но добрым и доверчивым собеседником. В те редкие минуты, когда он увлекал её настолько, что она забывалась, во взгляде её глаз, вдруг становившихся огромными, он читал безусловную и пугающую преданность. Эта преданность была чем-то сродни кошачьей. Самолюбивая, дерзкая, эгоистичная, подчеркнуто независимая и пренебрежительная, она готова была, распушив хвост и дико воя, бросить свою жизнь между тем, кто наливал ей молоко и чесал за ушком, и всеми смертями мира. Если бы ей случилось уцелеть, она вполне могла по-кошачьи отойти в сторону, подергивая хвостом, и самым дотошным образом начать вылизывать взъерошенную шкурку. И во всем этом она была искренней...
В самое нежное время, когда сумеречные тени искривляют хребет мироздания, когда поверхности потягиваются, выгибая спину, а объёмы закручиваются в спираль от неясно направленного, но беспощадного вожделения, когда одиночество жизни достигает пика и звенит в почтительно замершем воздухе, а вода, заключённая и свободная, поёт, предчувствуя луну, в это непостижимое время блаженства и ожидания таинства ночи Лю-ши порвала нить, и жемчуг с её прически рассыпался и раскатился, подпрыгивая, по мраморному с инкрустацией полу, а освобожденные пряди хлынули вниз на изящную спину, правильные плечи, высокую грудь... Жемчуг будет собран послушными рабами, волосы уложены, вечер смиренно подставит свою шею тёмному клинку ночи. Останется лишь чудо внезапного откровения: град жемчужин и ливень волос по плечам женщины - тонкое соприкосновение между формой бытия и его заветной сутью.
Лю лежала на животе, обхватив руками подушку, и дремала. Йоши лежал рядом, опершись на локоть правой руки, левой задумчиво гладя золотистую, светящуюся изнутри кожу отдыхающей женщины. Его каждый раз удивляло, как мягкие и плавные линии этого тела могут одновременно и создавать хрупкий женственный силуэт, и источать древнюю грозную силу. Это была тайна из разряда тех, которые разгадываешь не затем, чтобы получить ответ, а затем, чтобы насладиться вопросом.
- Послушай, Лю...
- М-м-м?
- До меня у тебя не было мужчин. Тягой к своему полу ты тоже не страдаешь. Почему ты так искусна в постели?
- Это претензия?
- Да нет, просто любопытно.
Она поднялась на локтях и задумалась.
- Ты уверен?
- Да имею, знаешь ли, кое-какой опыт.
- Дай подумать... Во-первых, у меня были приятельницы среди служительниц культа и храмовых куртизанок. Ну, ты знаешь. Женские разговоры, то да сё... Масса подробностей. Живя при храме, быстро понимаешь, что излишек стыдливости сильно снижает выживаемость. Так что теоретически я была достаточно подкована. А практика? Здесь совсем просто. Это ведь тот же танец. Задаешь мелодию и ритм и следишь за логикой. Остальное - вдохновение.
- А желание?
- Ты в смысле влечения? Не знаю. Должно быть, оно просто есть во мне и всё. Ты ведь в норме не обращаешь внимания на дыхание или биение сердца, ты просто живешь потому, что оно в тебе есть. Осознание приходит тогда, когда того и другого начинает не хватать...
- В любом случае, твое вдохновение действует не хуже умения дорогой куртизанки.
- Нашей или вашей?
- Ваших не пробовал.
- Не сравнивай меня со здешними куртизанками!
- А что, есть отличия? - он опешил, ибо она, похоже, уже не шутила. Поднявшись на колени и разметав по плечам золотую сегодня гриву, Лю сжала кулачки и яростно сверкала глазами - ни дать, ни взять кошка выгнула спинку, шипит и фыркает. Вот-вот вцепится. Йоши насмешливо согнул ладонь и, вытянув вперед указательный палец, легонько ткнул её в плечо, тихо зашипел и добавил: - Очень страшно! Ну, так в чем разница?
Она передернула плечами и, сделав обиженный вид, снова улеглась.
- Разница есть и разница принципиальная. Насколько я могу судить (а я могу и ошибаться), ваши женщины служат мужчине. Он и его наслаждение являются целью, и женщина получает вознаграждение в той степени, в какой она этой цели достигла. Для храмовой куртизанки мужчина и его наслаждение - это только средство.
- А цель?
- Служение божеству. Любовь - это священнодействие, ритуал, в котором каждый компонент должен быть на своем месте и в должной форме. Когда мастерство жрицы позволяет поднять отправление обряда на достаточно высокий уровень, богиня нисходит в её тело и принимает служение жрицы и её партнера, проливая на происходящее благодать своего присутствия. В этом случае мужчина платит жрице за то, что её умение и талант позволили ему стать свидетелем и участником буйства богини в смертном теле.
Повисло молчание. Лю покосилась на собеседника. Он внимательно разглядывал её, и в глазах, как благородная искра в чёрном янтаре, гнездилось пламя.
- Так значит, я для тебя только средство, чтобы открыть себя для божественного наслаждения? Ах ты, маленькая ведьма! И обнимая тебя, я обнимаю богиню? Отвечай.
Она самым трогательным образом жалобно шмыгнула носом и, глядя на него честными, искренними и какими-то особенно бесхитростными глазами, преданно кивнула. Он засмеялся и, опрокинув женщину себе на грудь, заключил:
- Иди ко мне, белоглазая заморская дрянь, я хочу распробовать тебя с этой точки зрения!
Мир открывает свои тайны и дарит высокую мудрость только счастливым людям. Но смешно думать, что это когда-либо кого-либо защитило.
Весной случилось неизбежное, Лю понесла. Йоши не был в восторге от этого факта, потому что поначалу беременность давалась ей тяжело: её мутило, она быстро уставала, плохо переносила его запах, была вялой и несчастной. Но к началу лета всё прошло, они возобновили свои прогулки и игры, в том числе любовные, он успокоился и принял то, что надлежало принять. Она почти не изменилась. Её фигура оставалась изящной и подтянутой, движения - стремительными, походка - лёгкой. Только грудь заметно увеличилась, и Йоши нашел в этом неисчерпаемый источник разного рода шуток и определенного рода удовольствий. Всё было к лучшему... Неожиданно начатая им прошлым летом активная общественная и светская жизнь продолжалась. Его умело применяемые ум, хитрость, обаяние и осведомлённость приносили успех, вполне извинявший некоторые странности, вроде постоянного стремления видеть подле себя молодую женщину экзотической внешности и неопределенного статуса. Впрочем, если это кого-то и раздражало, то, зная крутой нрав и политический вес господина Ториямы, они предпочитали до поры не говорить об этом вслух.
Политика, как и уборка отхожих мест, дело противное, но необходимое. И войны, по-своему, тоже созидают, хотя это созидание и обходится дорогой ценой. Если буря созрела - она разразится. Особенно, если тех, кто этого хочет, гораздо больше, чем тех, кто может и хочет этому противостоять. Йоши не был ни бунтарем, ни реформатором - это было глупо. Но он был человеком чести и действительно играл по правилам. И эти правила делали войну его ремеслом. Он любил своё кровавое ремесло за наслаждение и ярость, за пьянящее напряжение воли и игру ума, за лязг и грохот, за пение клинка и свист стрелы, за ощущение власти над своей и чужими жизнями, за то, что каждый день приносил с собой необходимость решать новые задачи. Он был воином и творил войну, как гончар создаёт вазу, как художник пишет картину, как архитектор возводит храм - тщательно, вдумчиво и вдохновенно. Он был и до последнего часа оставался воином.
Лю сидела у него в руках, задумчивая и печальная. Её время близилось, но она оставалась столь же неприлично стройной, подвижной и лёгкой на подъем. С точки зрения молодого человека, несколько выступающий вперед живот совсем не портил общего впечатления, но её он раздражал, ломая привычную пластику тела и чистоту линий.
- Знаешь, что мне сегодня приснилось?
- Нет.
- Я сидела обнажённая, подогнув ноги и опираясь на левую руку, в каком-то мутно-зелёном тумане. Только волосы по плечам, а среди волос, вот отсюда, - она показала то место на голове, где у новорожденных прощупывается родничок, - растет тонкий, длинный, длиннее волос, гибкий бледно-зелёный стебель, с бутоном из длинных узких лепестков. Вдруг кто-то протягивает из тумана руки и пытается остричь мне волосы, а я сижу и думаю только о том, чтобы не тронули этот стебель с расцветающим на конце бледно-золотым, похожим на лотос, цветком, ибо тогда я истеку кровью.
Йоши промолчал. В те времена мода на мистику время от времени посещала и дома горожан, и салоны аристократов. Йоши старался не путаться со сверхъестественным больше, чем того требовала повседневная жизнь или насущная необходимость. Но среди его друзей были люди, чьё знакомство с потусторонним миром было гораздо более тесным, чем требовали правила хорошего тона. Он иногда болтал с этими искренними и неглупыми людьми, основным девизом которых был принцип: “не лезь, куда не просят”. Поэтому, когда Лю рассказывала ему иной раз свои сны, вроде этого, он чувствовал страстное желание спрятать её и спрятаться самому от этих зловещих видений. Он обнял её и погладил по блестящей золотисто-пепельной гриве. Он никак не мог привыкнуть к тому, что её волосы то и дело сами собой меняли оттенок.
- Не бойся. Ты под моей защитой.
Она покачала головой.
- Мне жаль, что я не могу ехать с тобой.
- Мне тоже жаль. Но не беспокойся, я вернусь к концу твоего срока.
- Надолго?
- Как получится.
Ясным осенним утром Торияма и его люди покидали замок. Лю стояла у левого колена господина, молчаливая и потерянная. Он наклонился с седла, чтобы поцеловать её, она, словно нехотя, ответила, взглянула в глаза, погладила по щеке. Он перехватил маленькую холодную ладонь, коснулся её губами.
- Я вернусь. Дождись.
Она промолчала в ответ.
Начало кампании подарило Йоши встречи с теми, кого он не видел довольно давно. Под знамя своего сюзерена прибыл со своими людьми Дзиро, по-прежнему почтительный, но какой-то отстранённый. Они оба были рады встрече и после положенных приветствий и докладов долго и вполне приятно беседовали. Среди новостей было и то, что юная сестра Дзиро вышла замуж за человека владетельного и вполне достойного, который, хоть и был намного старше своей жены, не чаял в ней души и старался угодить даже в вещах, с точки зрения Дзиро, ничтожных. Возраст отнюдь не помешал ему зачать наследника, и молодая женщина с энтузиазмом готовила дом к его скорому появлению на свет. К счастью, Дом её мужа, хоть и имел связи крови с Домом Ториямы, не участвовал в предстоящей локальной склоке.
- Поздравляю, - сказал Йоши. Ему вдруг подумалось, что этой юной женщине повезло больше, чем Лю.
- Как поживает госпожа? - небрежно поинтересовался Дзиро.
- Передает привет тебе и твоей сестре. Она тоже ожидает рождения ребёнка.
Дзиро посмотрел на друга и господина долгим странным взглядом.
- В чём дело? Ты все ещё хочешь умереть?
Дзиро покачал головой.
- Теперь это ни к чему. Она обречена.
Йоши не успел потребовать объяснений: вошел посыльный и просил господ последовать на военный совет.
Война не оправдала его ожиданий. Она была глупой, вялой и затяжной. Противники навевали скуку, союзники раздражали, погода доводила до исступления. Он забывался тем, что постоянно занимался своими людьми. Он ценил ветеранов за их опыт, молодых – за их пыл. Он почитал жизнь за её многоликость, за великий труд и искусство ,с которым она отстаивает себя перед лицом богов и стихий. А потому сидеть и пить, когда необстрелянные мальчишки бегали и пытались играть в героев, он не мог. Он делал короткие вылазки, набирая группу из новобранцев и опытных бойцов. Сам планировал и осуществлял небольшие операции, натаскивая молодых и развлекая ветеранов. Кроме того, он считал дни и ждал.
Кошмар преследовал Йоши с холодной пунктуальностью палача. Снова и снова сон возвращал его в тёмный заснеженный лес, на поляну под звездами. Тонкая и одинокая, в зеленом шёлке, усыпанная золотом и пеплом волос, низко опустив голову, стояла перед ним Лю-ши. И он, онемевший от напряжения, с туго натянутым луком, с острием, нацеленным в ослепительно верную грудь. И не стрела, а он сам, его желание и воля с воем вожделения рвались через холод и ночь, жаждали впиться, пробить, убить. И всё-таки он не мог этого сделать. Такая нежная, такая желанная, такая покорная, она скрывала в себе царственное величие и железную волю. Это величие и эта воля наполняли её тело алмазным блеском и придавали её взгляду прочность и остроту боевой стали. Она была нежной потому, что ей приходилось убивать, она была покорной потому, что могла себе это позволить. И сердце его рвалось по швам. И душа истекала горячей кровью, и острие выло и рвалось с тетивы... А она медленно поднимала к нему своё нездешнее лицо, её взгляд проникал в него, вглубь, до самой сути, но был обращен в неё саму, в миры, которых ему не дано было ни увидеть, ни понять. Она стояла перед ним по своей воле, её грудь звала, но знание того, что должно было произойти, не трогало её. Жить или умереть, сейчас не имело для неё никакого значения, она была одинаково готова к любому исходу. Она обрушивала на него, своего возлюбленного и убийцу, проклятое право - право выбора, и он, осознав это, ощущал белую вспышку ярости, и тетива распрямлялась, взвизгнув от наслаждения, и освобожденное “убей” срывалось с мир... и Йоши просыпался, оцепеневший от ужаса, потерявший себя в буре пережитых откровений.
Это был самый разгар зимы, и Торияма уже планировал короткую поездку домой, к Лю. Он не ожидал, что её долгое отсутствие так измучит его. Забывшись на время, занятый обучением и натаскиванием своей гвардии и людей, которых привели его вассалы, он точно отодвинул женщину на задний план. Но она все время жила в нем, в его истомившемся по её прикосновениям, теле. Дважды или трижды (он не запомнил, потому что старался поскорее забыть) с ним бывали мучительные приступы тоски, глубокой, безысходной, когда стены человеческого жилья внушали ему могильный ужас, и хотелось бежать так далеко и долго, чтобы налитые болью мышцы и рвущаяся дыханием грудь вернули обезумевшее сознание к чему-то земному, реальному, насущному. Но он только сжимал зубы и выходил в ночь, на воздух, и тогда в лицо ему упиралась чудовищная полная луна. И он стоял и смотрел на неё, глотая рвущийся из груди вой, пока не уставал, или не замерзал настолько, чтобы, ничего не помня, вернуться и рухнуть к себе в постель. Сегодня он вышел из хижины, в которой временно расположился, окинул взглядом деревню, где квартировали его люди. Большая часть крестьян зимовала с семьями высоко в горах. Война не была для них ни развлечением, ни ремеслом. Предвечерье расчертило неглубокий снег розовыми и голубыми тенями, и Йоши задумчиво побрел по нему, чтобы проверить посты. Он как раз разговаривал со своим человеком, вернувшимся из короткой одинокой вылазки. Рядом, прислушиваясь, стояли двое дозорных. Вдруг судорога свела низ живота, перепоясала, как хлесткий удар плетью, ноги отнялись, подогнулись, и он, вздрогнув на полуслове, тяжело упал лицом в снег. Воины бросились к нему, тряся за плечо и зовя по имени, попытались перевернуть... Но он уже вставал сам, а, встав, бросился к себе, на ходу отдавая приказы. Люди, слыша их, опешивали, но выполняли с обычным рвением. У их господина были странности, его поведение порой тревожило, порой пугало, но ни в его доблести, ни в его чести, ни в целесообразности его решений не сомневался никто. Прошло совсем немного времени, и отряд всадников, поднимая тучи снега, галопом, вырвался в наступающие сумерки.
Волк и мужчина в нём рвались к своей госпоже, ибо её срок настал. Сверхъестественное чутьё, которое он вдруг в себе открыл, позволяло ему вести отряд напрямик через лес и ночь, и ни одна из лошадей не охромела, ни один из всадников не вылетел из седла, выбитый случайной веткой. Он держал дикий темп. Его люди и лошади были свежими, отдохнувшими, но и те, и другие пришли в ужас от бешеной головокружительной ночной скачки, в которую вовлекла их воля господина. Два раза в эту ночь путь им преграждали россыпи зелёных огоньков, и легкие силуэты, рыча и тявкая, окружали отряд. Тогда Йоши пропускал своих людей вперед, сдерживая храпящую и гарцующую лошадь, и, когда стая окружала его, говорил глухим, словно не своим голосом:
- Пропустите меня, братья. Наша госпожа зовёт меня.
Стая расступалась и молча сопровождала его, пока он снова не становился во главе отряда. Тогда волки отставали. И вслед людям звучала торжественная многоголосая песня. А человек с волчьим сердцем летел в ночь, забыв обо всём на свете, одному ему ведомыми путями... Правда, он не настолько забылся, чтобы перед выездом не послать человека с сообщением для Дзиро, квартировавшего со своим отрядом в соседней деревне. Кто ответит, была ли его вина в том, что гонец не дошёл, что именно в эту ночь противник решил оживить давно замершие боевые действия?
Торияма и его отряд подъехали к замку на рассвете третьего дня. По пути господин занимался делами насущными: решал вопросы снабжения армии и организации пополнения, утрясал с управляющими накопившиеся за время его отсутствия проблемы. Хотя бешеная ночная скачка и ему, и его людям казалась теперь кошмарным сном, времени в дороге не теряли. Едва господин заканчивал с тем, что считал своими прямыми обязанностями, отряд садился в седло и продолжал свой путь. Торияма выслал вперед гонца, и их ждали. К тому времени, как могучий пепельно-серый жеребец господина, дыша инеем и подрагивая шкурой, вступил в ворота, все обитатели замка собрались во дворе, чтобы приветствовать его хозяина. Тот спешился и, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил:
- Где Лю? Она здорова?
- Твоя неблагодарная наложница бежала, едва разрешившись от бремени. У нас не было достаточно людей, чтобы разыскать и изловить её.
- Когда это было?
- Две недели назад.
- Что с её комнатами?
- Там ничего не трогали до твоего возвращения.
- Я пойду посмотрю. - И своим людям: - ждите меня здесь. Моего жеребца не уводить.
Рассекая толпу, он направился туда, где ещё недавно жила его женщина. Он знал, что ему лгали, но почему-то очень хотел, чтобы это оказалось правдой. У порога её комнат он остановился. Ощущение угрозы, истекавшее оттуда, было столь сильным, что Йоши обнажил меч, а кто-то внутри него ощетинился, прижал уши и тихо зарычал. Он вошёл, скользя и резко разворачиваясь, точно ждал нападения. Знакомые комнаты, вещи, безделушки - они были холодны, они ничем не напоминали о Лю, они источали ужас. Он обошёл помещение, убедился, что один, пошёл снова, продолжая сжимать в правой руке меч, левой расшвыривая вещи, покрывала, отодвигая шторы, переворачивая и передвигая всё на своём пути. Йоши не знал, что именно он ищет, но что-то должно было быть. Лю не ушла бы, не оставив ему хоть что-нибудь. Послание лежало, спрятанное в самом дальнем углу. Он уже стоял посреди спальни, перевернув всё, что только можно, когда взгляд упал на тёмное, неправильное пятно, в котором было что-то знакомое. Йоши подошёл и рванул на себя забитый в щель мохнатый сверток. Роскошная золотисто-бурая шкура развернулась, и на пол упал длинный клинок в сложно орнаментированных ножнах - ритуальный серебряный кинжал. Теперь он знал правду. Расплавленным свинцом налился его взгляд, темные крылья Ангела Гнева распахнулись у него за спиной. Она умерла. Её убили, убрали комнаты, а его кормят бессмысленной ложью в надежде, что он поищет, не найдет и выбросит всю историю из головы. Ему хотелось убивать. Всё ещё сжимая в одной руке меч, в другой волчью шкуру, он вышел во двор. Они были там: слуги, разодетые женщины... В стороне, по левую руку, его отряд возле своих лошадей. Он видел лишь безликую замершую массу, в которую нужно было врубиться, разя направо и налево, ощущая запах и вкус свежей крови, слыша крики и вой, и рубить до тех пор, пока не останется никого, чтобы потом упасть и заплакать. И он уже готов был начать свою страшную пляску, как навстречу ему, выбираясь из толпы точно из липкой грязи, зазвучал высокий голос:
- Господин мой, выслушайте, подождите, послушайте… - и худенькая стриженая девочка лет десяти-двенадцати выкатилась ему под ноги.
Он замер. Лишь немного опустив воющий от жажды меч, Торияма набросил на плечо сжатую в левой руке шкуру, наклонился и, взяв за подбородок, поднял девочке голову и посмотрел в глаза. В их глубине горела та мрачная решимость, на которую способны только отчаянные и великодушные дети.
- Говори.
- Госпожа Лю не убежала. Она всё время была здесь. Она была жива три дня назад.
Йоши кивнул, то ли соглашаясь, то ли одобряя. Сбивчивой скороговоркой, то и дело косясь на сверкающий на ярком зимнем солнце клинок, девочка зачастила:
- Она всё время ждала вестей. Вы уехали, и нам приказали не ходить к ней, не допускать её к столу. Она ходила в деревню, покупала еду за жемчуг. Мы носили ей иногда, тайком, но она не разрешала. Говорила, что не хочет, чтобы кого-то убили. Говорила, господин подарил ей достаточно, чтобы дождаться его. Четыре дня назад после захода солнца она закричала. Мы привели повитуху из деревни. Утром появился ребенок. Старуха сказала, что госпоже нужен уход, но её прогнали. Я провожала её до деревни. Она всю дорогу бормотала молитвы, а потом сказала: ” Беги из этого дома, дитя, он проклят.” Но я вернулась. Госпожу заперли и поставили стражу, чтобы никто не вошел. Я не смогла... не смогла влезть в окно, - девочка, которая говорила и без того громко, вдруг задохнулась собственным криком, так что Йоши пришлось встряхнуть, и прикрикнуть на неё.
- Это всё? Или ещё что-нибудь?
- Она родила мальчика, господин, и он жив. Спаси его.
- Значит, он жив. - Йоши оскалился и посмотрел в отупевшие от страха лица. - Вы еще не решили, что делать с этим ублюдочным отпрыском благородного Дома? Принесите его.
Он вдруг всё понял. Опасаясь посмертной мести заморской ведьмы, эти шлюхи не рискнули просто убить её. А слуги... Не даром волчья шкура осталась лежать там, куда спрятала её умирающая женщина. Только прислуга, бывшая на их свадебном пиру, догадывалась, что означает эта вещь. И никто не проговорился. Пока он играл в войну, его рабы вели тихую, упрямую, тайную войну с его Домом за жизнь женщины, которую он любил. И потому этому змеиному кодлу не удалось просто заморить ту, что околдовала их господина, вместе с плодом, который она носила. Она выносила и родила дитя. Если бы ребенка оставили ей, она, возможно, выжила бы... Но его унесли в неизвестность люди, которые ненавидели их обоих. Истощенная изнурительной войной, тяжелыми родами, ослабевшая от усталости и потери крови, не дождавшись его, обещавшего успеть к сроку, она ушла, ибо ей больше незачем было оставаться. И ещё он подумал, что она знала, на что он её оставляет, и ничего не сказала. И Дзиро тоже знал...
Принесли маленький и какой-то очень тихий сверток. Йоши разложил золотистый мех и завернул в него дитя. Смуглая мордочка сморщилась, пошевелила губами и вдруг открыла глазёнки - зеленовато-серые, светлые, материнские глаза. Туманно, словно под хмельком, глазёнки оглядели склонившееся над ними лицо, губы растянулись в улыбке, сонной, но с оттенком узнавания. “А, ну вот и ты. Можно, наконец, поспать спокойно”, - сообщила улыбка, и тут же угасла. Нечто, завернутое в бархатный мех, вздохнуло и снова погрузилось в мир сновидений. Он никогда не думал об этом нечто, он почти не хотел его, в лучшем случае был безразличен к нему. И вот теперь эти нездешние глаза - это всё, что осталось от женщины, к которой он так долго торопился.
Тела и души так переплелись...
В глазах у сына, не упрек ли друга?
Но сколько бы дороги не вились.
Всё выдержит усталая подпруга.
Стойка к несчастьям трепетная плоть:
Шутя проходим и жару, и холод.
Душа тоской измучилась, и вот
Мы смертью утоляем этот голод.
Надежда - ложь, когда уходит то,
Во что ты врос корнями и ветвями.
Утешь, старуха, чувства немотой,
Укрой забвенья тёмными крылами!
Иль, может быть, за гранью бытия
Увидишь свет, и вырвешься из круга:
К тебе вернётся женщина твоя,
И в сердце сына снова встретишь друга?
Йоши не стал задерживаться. Солнце стояло высоко, и он знал, куда ехать. Он не взял с собой кормилицы, ибо злоба, столь долго таившаяся здесь, пропитала собой всё и вся, и Йоши не хотел, чтобы она повредила ребенку. Один из воинов взял на седло залитую слезами девочку, на согнутой левой руке у господина Ториямы в мохнатом коконе спал его сын от белой ведьмы, ещё раньше покинувшей этот негостеприимный кров. Кавалькада всадников, словно вихрь понеслась по дороге прочь от замка.
На пороге заката остановились в большой деревне. Люди и лошади валились от усталости и голода, и ребенок, хоть и укачался быстрой ездой, подавал признаки беспокойства. Деревенский староста отвёл высокородного господина в свой дом и заметался, устраивая остальных. Молодая, пышногрудая и крепкотелая, румяная крестьянская женщина подошла к Йоши, властно вынула из онемевшей руки уже в полный голос пищащего и мяукающего младенца и тут же села его кормить. Йоши равнодушно смотрел на эту сцену и ни о чем не думал. Когда малыш наелся, он выпустил грудь, полежал задумчиво, плюнул в кормилицу белой струйкой, вздохнул и завозился.
- Господин, я пойду перепеленаю дитя.
Йоши равнодушно кивнул.
- Я оставлю его у себя до Вашего отъезда, чтобы господин мог спокойно отдохнуть.
Он покачал головой. Йоши испытывал смутный ужас при мысли, что хоть на мгновение снова оставит эти глаза. Крестьянка подошла к нему и встала на колени.
- Господин, скажите мне, что стало с его матерью?
Торияма вскинулся и прохрипел:
- Откуда ты знаешь, кто его мать?
Женщина потупилась.
- Вы и госпожа были в прошлом году на празднике в честь моей новорождённой дочери. Разве у кого-нибудь есть ещё такие глаза, как у госпожи? С тех пор моя дочь ни разу не болела, а моя грудь до сих пор полна. Вы были не только у нас, и в нашей деревне, и в других... Говорят, в дома, в которые входила госпожа, приходило счастье.
- Она умерла.
- Нет...
- Да! А теперь иди и делай, что положено.
Женщина вдруг выпрямилась и посмотрела на своего господина прямо и дерзко.
- Вам надо отдохнуть. Я заберу ребёнка, а утром поеду с Вами, чтобы кормить его в дороге. Моя дочь уже может обойтись без меня несколько дней. Если чудо ушло из мира живых, нужно сохранить хотя бы его искру. - И не дожидаясь его согласия, она вышла, унося младенца.
Ему нужно было спешить, и он не жалея ни себя, ни других, гнал сквозь время и расстояние, останавливаясь на столько, сколько было необходимо чтобы покормить и прибрать ребенка. Он не думал ни о чести, ни о войне, ни о том, что с его смертью падут высокие Дома и знатные фамилии. Он с некоторым злорадством сознавал, что его Дом будет обречен на позор и разграбление, но это было как дым на задворках его сознания. Главное было то, что она ушла, и там, куда увели её пути по ту сторону жизни, она совсем одна. И каждый день его задержки, быть может, стоит ей долгих месяцев или даже лет одиночества. А, значит, ему нужно было торопиться. Поэтому, когда цель, наконец, была достигнута, молодой аристократ просто сполз с седла на руки хозяину дома. Проигнорировав все положенные церемонии, пожилой хозяин подхватил своего гостя, на ходу отдавая распоряжения относительно прибывших. Торияма поднял голову и, держась одной рукой за своего коня, другой за поддерживавшего его мужчину, сказал:
- Женщина - кормилица. Она - крестьянка одной из моих деревень. Её нужно как можно скорее отправить домой, она оставила ребёнка. Есть у Вас женщина, которая сможет выкормить моего сына?
- Моя жена недавно разрешилась от бремени мальчиком и грудь её, благодарение богам, полна. Она сочтет за честь вскармливать отпрыска благородного Дома, где ей оказали столько благодеяний.
- Хорошо...
И молодой человек побрёл к дому, опираясь на плечи пожилого, но ещё очень крепкого.
Когда на следующий день Торияма проснулся, солнце уже клонилось к вечеру. Поначалу он лежал на грани сна и яви, и ему было так хорошо, как, он помнил, ему не было уже очень давно, но он не помнил, почему. Правда, это было неважно. Просто он лежал, плавая в сладкой мгле, наслаждаясь своим сильным, распростертым в истоме телом. Женщина, с которой он выпотрошил себя накануне, подкралась к нему, легко провела пальцем по вертикальной складке на лбу, погладила разлет бровей, спустилась вдоль по носу, обвела губы. Скользнула по ним своими...
- Оставь, Лю. Давай, я ещё немного подремлю.
Он обижено потянул одеяло, перевернулся на бок... и рывком сел, оглушённый вернувшейся памятью. Был серый пасмурный день, был чужой дом и мимолетный сон, как удар в пах...
Поздно вечером господин Торияма и его хозяин остались сидеть вдвоем. Йоши уже знал последние новости с театра военных действий. Они его не удивили. Их противники, как видно, решили закрыть лавочку ещё до весны. Вложив все силы в один чудовищный удар, которого избежали Йоши и его люди, ушедшие на зов, они разбили большую часть бестолково расположившегося воинства, а тех, кто был более дисциплинирован (или более проворен) загнали в один из близлежащих замков. Вялое течение войны расхолодило и развратило союзников, и замок оказался не готов к осаде. Дело было дрянь, и Йоши лишний раз убедился, что по пути к дому сделал массу полезных распоряжений. Он, как сумел, не вдаваясь в подробности, объяснил хозяину причину своего бесцеремонного вторжения и просил оказать гостеприимство его сыну, пока он будет разбираться с тем дерьмом, в которое загнали себя его союзнички.
- Я видел, что дело идёт к этому, и уехал, чтобы попытаться предотвратить крах. Сейчас я должен вернуться. Со мной будет дружина и обоз, которые уже ждут меня в дороге. На старых позициях командовать вместо себя я оставил брата Вашей супруги. Он мой старый друг и преданный слуга. Я всегда дорожил им. Если он среди осажденных, я должен сделать всё, чтобы сохранить его для себя и Вашей жены. Мне нужно торопиться. Я выеду завтра на рассвете.
Хозяин замка задумчиво покачал головой:
- Благородный друг! Я много слышал о Вас задолго до того, как в мой дом пришла эта молодая женщина, жившая в Вашем доме, сестра Вашего друга и вассала, моя супруга. В обществе о Вас говорили, как о человеке странном, чтобы не сказать нездоровом, но, несомненно, весьма неглупом. Ну что ж... В молодости я сам имел репутацию, далекую от образцовой. А в Вашем уме и предусмотрительности я только что убедился. И всё-таки выслушайте дельный совет. Я знаю начало Вашей истории, а теперь догадываюсь о середине. Мне бы не хотелось дожить до конца, но ведь всё возможно, не так ли?
Йоши кивнул, размышляя, не имел ли в виду старик больше, чем сказал.
- Так вот. Потратьте ещё один день на то, чтобы у ребёнка, в котором Вы признали своего сына, были основания считаться таковым. Чем бы ни кончилась эта война, а род Торияма останется родом Торияма. Кроме того, мало радости будет живущим на Ваших землях, если начнется грызня из-за богатств обезглавленного Дома. Конечно, в случае Вашего поражения, Дому не избежать некоторого урона...
Тут Йоши криво усмехнулся, собеседник сдержанно улыбнулся в ответ и продолжил:
- У меня достаточно и политического веса, и военной мощи, чтобы защитить собственность рода для законного наследника, буде таковой окажется.
- И Вы возьмете на себя этот труд?
- Моему собственному сыну не помешает в будущем сильный сосед и союзник. А я смогу вернуть Вам благодеяния, оказанные моей супруге.
- Хорошо, - ответил Йоши. - Я последую Вашему совету. - И, помолчав, добавил, - Вы думаете, я смогу догнать её?
- Кто знает? Каждая история стремится к повторению. Под разными одеждами всегда скрывается одна и та же суть. Может, в другом времени и другом теле человек и обретет желаемое, но снова будет стремиться повторить всё те же ошибки, и вновь будет получать этот же результат. Всё зависит от нас самих. Если ты движим желанием достаточно сильным, то ни боги, ни демоны, ни сама Судьба, ни предопределенность мыслей и поступков, ни собственные ошибки не в силах ему противостоять.
- Вы мистик?
- Возможно. Но я ещё и просто старый человек.
Уезжая, Торияма попрощался с молодой матерью. Сказав все положенные случаю слова и поблагодарив за прием, оказанный его сыну и наследнику, он добавил:
- Твой брат снова оказался мудрее меня. И всё равно, это получилась красивая сказка, достойная того, чтобы рассказать ему, - Йоши указал на младенца.
Уже скоро лорд Торияма был под стенами осажденного замка. Несколько дней он ждал, наблюдал, выслушивал донесения разведки. В назначенный час к нему привели людей, пробравшихся через окружение, чтобы согласовать действия тех, кто был заперт в ловушке, и тех, кто пришел её открыть. Это был один из молодых и ещё совсем зелёных аристократов, бредивших воинской доблестью и славой, с двумя своими телохранителями. “Храбрый мальчик”, - думал Торияма, слушая взволнованную речь человека, только что совершившего свой первый подвиг. Он спросил о Дзиро. Юноша опустил глаза.
- Мне жаль, господин Торияма, но он погиб в ту ночь. Все думали, что Вы и Ваши люди тоже погибли... А Вы уцелели и вернулись с подмогой и припасами!
“Да, - подумал Йоши, - я вернулся, чтобы узнать, что виновен в смерти самых близких мне людей. И умереть”. Оскал улыбки перекосил его лицо и испугал прибывшего. Чтобы сгладить неловкость, он сказал:
- Что ж, сегодня мы всё обсудим, и ночью Вы вернетесь. Однако, я не скажу ни слова, пока Вас как следует не накормят.
Когда наутро запели боевые сигналы, и высокородный лорд Торияма вышел из своего шатра, его люди решили, что их господин спятил окончательно. Он не надел никакого боевого снаряжения: ни шлема, ни кольчуги, ни нагрудника... На громадного жеребца цвета остывшей золы сел рослый мужчина, одетый точно жених к свадьбе. Его лоб был перевязан белым шелком с россыпью иероглифов.
Каким же будет приговор,
Решай, судьба, решай!
Не попадётся умный вор,
Войдет убийца в рай.
Вскипают слёзы, бьётся кровь.
Как молот у виска.
Меч поднимает вновь и вновь
Могучая рука.
Мы многим подведём итог,
Рази, мой брат, металл!
Вот выкуп, Смерть, тебе за то,
Что сдуру потерял.
Пляши, крылатая, и вой,
Голодных псов корми.
Сегодня я любовник твой,
Возьми меня, возьми.
Сегодня я щедрей других
Плачу за каждый ход!
За счастья миг, за страсти крик,
За нежный женский рот...
Орёл иль решка? До тех пор,
Попробуй, угадай,
Каким же будет приговор...
Решай, судьба, решай.
Наконец-то Йоши дал волю жажде убийства, которую он вынашивал и лелеял в себе, как женщина вынашивает давно желанный плод, с того самого дня как узнал о своей потере. Никогда до этого он не чувствовал такого родства с мечом в своей ладони, никогда его тело не знало такого упоительного и кровавого танца. Он был здесь, и там, и во всех местах сразу. И свои, и чужие шарахались в стороны и немели при виде залитой кровью белой тряпки над ликом древнего демона, пришедшего убивать. Он пил чужие жизни, как когда-то пил свою: жадно и взахлёб, проливая на лицо и грудь из запрокинутого кубка. То, что он творил в этот день, выходило за грань человеческого понимания, ибо ни на его медно-золотом, блестевшем от пота металлическим блеском, теле, ни на цветастых шелках его одеяния не было порезов, только чужая кровь... Он проходил невредимым через самый ад, потому что убивал, не испытывая страха, ненависти или отчаяния - одно только чистое божественное наслаждение. И когда всему этому пришёл логический конец, когда танец вышел из него, опустошив одновременно душу и тело, он взбежал на высокую зубчатую стену и раскинул себя навстречу остриям летящих стрел. Те, кто оказался в тот момент рядом, говорили, что он закричал. Но не так, как вскрикивает воин, оборванный на полувзмахе смертью, а как мужчина, достигший, наконец, на ложе желанного экстаза.
Далеко отсюда, в тёмной комнате, уставленной догорающими и уже тлеющими едким дымом свечами, посреди пола, исчерченного магическими линиями и символами, сидел усталый пожилой человек. Тихо, но с самозабвением он материл себя на все корки за то, что липучая болезнь, именуемая состраданием, от которой его не излечила даже прожитая жизнь, опять втравила его туда, куда не просят. Но сделанное было уже сделано, он перестал ругаться, тяжело вздохнул и пробормотал:
- Все сроки наступят. Все желания исполнятся. Все, кто искал, найдут и обретут желаемое...
При этом он невольно подумал о том таинственном существе, которое довелось узнать его жене, и которое, само того не ведая, сыграло роль и в его судьбе. То, что открылось ему, испугало его. Белая ведьма, ужас, проходящий по краю самых мрачных монгольских легенд, взглянула на него из небытия и снова умчалась. Обнажённая, верхом на клыкастом чёрном коне, пожирающем плоть, она будет скитаться по пустыням вслед за Богом Разрушения. Его красно-коричневый плащ укроет её ураганом, и помертвевшие от ужаса люди будут молить стихию о пощаде. Где найдёт себе место влюблённый мужчина, дорогой своей клятвы ушедший вслед за демоном? Он прожил долгую жизнь, видел многие судьбы, и это была лишь одна из них.
Человек поднялся и подошёл к окну. Со двора был слышен плач обиженного чем-то младенца, что-то горячо обсуждали женские голоса. Судьба улыбнулась ему в лице молодой жены. А теперь у него было и два сына. А, значит, вдвое больше забот.
Nix!
25.11.97 г.