Шавка и собачья будка.
Где-то на самой окраине города, не важно, где именно, находился пустырь. Поросший травой, местами пожелтевшей, местами все же зеленой, - сверху он казался похожим на занятную картину, на которой художник позабыл обозначить сюжет, а оставил лишь настроения. Ветхие, почерневшие сараи, окружавшие его, сползали в стороны скошенными крышами, и было неясно: разбегаются они прочь или, наоборот, наступают на пустырь. Сверху, впрочем, их крыши выглядели лишь негожей рамой картины, и только отчерчивали желто-зеленый пустырь от асфальта дорог и уже совсем обычных плоских крыш.
Таким пустырь являлся быстрому взгляду птиц, но мы не последуем за ними, а спустимся ниже, ниже, пока не очутимся в этой самой траве. Пожухлый запах, смешанный с запахом земли и бензина не помешает нам делать наблюдения. Внизу все выглядит иначе. Жесткие стебли сухой травы, по привычке, тянутся к солнцу, пятна лысой земли там и тут украшены брошенным мусором, битым кирпичом, ржавым железом. Теперь осторожно раздвинем руками траву и посмотрим на обитателей пустыря, ибо у пустыря есть свои обитатели…
Вот они. Это собаки: разных пород, а вернее всего, беспородные вовсе, и живут они здесь, на пустыре. Каждая нашла себе приют – то под разбитым автомобилем, то меж груды досок, бывших некогда сараем, а то и на крышках теплых люков. (Странно, но и здесь есть несколько люков!) Обыкновенно, их стая занята поиском пропитания, и потому не часто доводится собакам полежать на теплом чугуне, послушать птиц и ветер, да поглядеть в синее небо. Однако ж, к делу! Не станем тревожить во время отдыха всех обитателей пустыря, а обратим свое внимание на одну из собак. На шавку.
Шавка числилась, не то чтобы вне стаи, а как бы так сказать, - сбоку. Отчасти, это объяснялось ее не слишком добродушным нравом, отчасти, - тем, что шавка считала себя достойнее остальных, и сама держалась поодаль. Этому обстоятельству многие были рады, поскольку шавка имела странную привычку неожиданно выскакивать откуда-нибудь, и оглашать пустырь коротким, но злобным и визгливым лаем. Некоторые, впрочем, жалели старую псину, и старались не слишком на нее сердиться. Словом, это положение вещей устраивало всех. Всех, кроме самой шавки.
Была у шавки тайная, но гордая мечта: хотелось ей покинуть пустырь, уехать, умчаться куда-нибудь, где нет запаха травы, где огни, стекло, бетон, словом, - цивилизация. И еще хотелось ей иметь большой автомобиль, ну, хотя бы покататься в большом и красивом автомобиле… Все свободное от поисков пропитания время шавка упивалась своей мечтой, иногда убегала прочь и с тоской и злостью носилась за машинами, пытаясь укусить их резиновые лапы…
Но вот однажды… О! Однажды перед ее ненавистным пустырем остановилась большая машина! Шавка осторожно высунула сквозь траву морду и часто дыша от волнения, принялась осматриваться и принюхиваться. Первое, что показалось шавке странным и волнующим, был неясный собачий визг и возня, доносившиеся изнутри. Тогда она подняла морду повыше, выбралась из травы полностью. Машина была действительно большая, но не совсем такая, о какой мечтала шавка: какая-то квадратная, угловатая и, по видимому, грузовая. Шавка вздохнула. Но мечта ее была так сильна, что мечтовладелица тотчас подавила разочарование и подобралась чуть ближе. На минуту ее слегка напугали два страшных мужика, выбравшихся из кабины. Они неприятно пахли сапогами и какой-то дрянью, которую они обычно пьют, чтобы глупеть, и шавка попятилась и скрылась в траве. Вонючие подхватили ведро, пошли и исчезли за сараями. «За водой, что ли?» - подумала шавка, но тотчас про вонючих забыла – так велико было ее любопытство. Что-то радостно заиграло у нее внутри, заклокотало, забилось. Тут она вспомнила странную возню внутри машины, и очень встревожилась и обозлилась: «Как, какие-то собаки уже внутри, уже там, а я? Псины! Что, если не хватит места?» Обеспокоенная этой неприятной мыслью, она подобралась совсем близко и обнюхала колесо и будку. Изнутри донеслись неясные звуки, похожие на плач, но шавка была так заворожена происходящим, что не обратила на них внимания, но зато заметила, что дверь будки не заперта…
«Не заперта! Не заперта!» - пролетели в ее мозгу жар-птицы и словно обдали шавку огнем. Мордой, лапами – как могла – она приоткрыла дверь. Железо петель запело дурно и глухо, но дверь отворилась. Не помня себя, шавка проскользнула внутрь и попала почти в полную темноту. Сначала она не поняла, откуда до ее слуха доносятся визг и лай, но успела подумать: «Опередили, пролезли-таки! Псины!» Теперь ей показалось странным, что, хотя жалобный и тревожный лай доносился отовсюду, никто, однако, до сих пор не коснулся ее ни хвостом, ни лапой. Дверь за нею сама собой прикрылась, и потому ей пришлось довольно долго привыкать к темноте и принюхиваться. Шавке очень не понравился запах, он показался ей тревожным, но шавка была так счастлива, что отшвырнула прочь сомнения и стала всматриваться в темноту. Когда к ней вернулась способность видеть, шавка обнаружила причину того, что до нее доносились лишь звуки: по бокам будки растянулись клетки. Собаки, что были здесь, внутри, были совсем рядом, но не могли коснуться шавки.
«Вот и хорошо! Не придется общаться с дворнягами! Бывшие соотечественники по пустырю! Мы с вами по разные стороны от решетки! Я-то на свободе, а вы?» - злорадно и высокомерно произнесла про себя шавка, но тут ее отвлекло то обстоятельство, что боком она коснулась чего-то пачкающегося. «Странно? Где они в этой машине умудрились найти такую пачкающуюся краску?» - подумала она и принялась деловито чистить бок. Лизнув шерсть, шавка заметно испугалась, потому что на вкус поняла: нет, это не краска… Тут до ее сознания наконец долетели слова, которых она прежде не слышала, а принимала за лай и визг:
- Извините… - спросил какой-то старый и очень печальный пес, - он находился ближе всего, и потому его голос шавка различила первым, - Вы так вовремя пришли. Спасибо вам! Знаете, так обидно, когда ни за что… А ведь я, поверьте, не сделал худого ни им вот, ни кому-то другому. Все мы, поверьте, так благодарны вам… Теперь отворите же скорее, прошу вас.
Тут только шавка начала понимать, что попала куда-то не туда, но ей сделалось так страшно и пусто от этой мысли, что она тотчас похоронила ее в самой своей потаенной глубине, и ответила:
- Вы мне рады? Это очень, конечно, любезно с вашей стороны, но должна вас огорчить: я не желаю здесь испортить о себе будущее мнение. По-видимому, вы не зря оказались в клетках. Мне открыть двери? Нет, извините, я вам сочувствую, но… Впрочем, хотите, я буду вам приносить что-нибудь, если вы голодны? Мне кажется, вы будете этому рады. Кстати, нет ли тут у вас мыла? – переключилась шавка на то, что больше заботило ее самое.
При этом слове лай усилился и стал очень беспокойным и жалобным. Кто-то от отчаяния обругал шавку, и она оскорбленная и важная улеглась на полу будки и больше не вступала ни в какие разговоры. «Правильное было решение: не говорить с этими дворнягами – и не буду говорить! Что от них вообще можно ждать?!»
Эта мысль разожгла внутри шавки целый сноп гордого огня.. Ей показалось несправедливым так вот молча уехать, ничего не сказать напоследок убогому пустырю… Шавка вновь приоткрыла дверь, высунула морду и залаяла:
- Эй, вы! Слышите меня! Вот, моя мечта осуществилась! Видите: я здесь, здесь! Смотрите на меня!
Распалившись, шавка захлопнула дверь, но, переведя дух, вновь ее отворила и прибавила:
- Да! Забыла: вы мне не нужны! Совсем не нужны! Сто лет не сдались! И пустырь ваш – дрянь! Убожество! Дикость полная! Я желаю, чтобы вы знали: тьфу на вас!
После этого шавка, наконец, закрыла дверь и постепенно успокаиваясь, улеглась на полу, не обращая больше ни на кого внимания и оглядывая свои новые владения. Но после того как дверь будки закрылась, шавка уже не могла видеть того, что происходило на улице, а происходило следующее:
Сзади, аккурат, перед большим автомобилем шавки остановился другой – черный, блестящий автомобиль и дважды посигналил нетерпеливо: очень уж узкой была дорога.
- Я не понял: они там чё, оглохли? – произнесли в черном автомобиле.
- Не парься, - ответили с сиденья рядом, и пустили в окошко тучку дыма, - проедем.
- Ты, это… Слышишь? Чё за дела там? - интонации первого голоса переменились и из ленивых стали очень неприятными и не обещающими ничего хорошего тем, кто с ведром возвращался сейчас к машине.
- А вот, поглядим… - сказал второй, и окурок полетел в окно, а вслед за тем медленно открылась дверь…
- Эй, уроды, ну-ка открывай! И если это то, что мы думаем…
- Кто тут тебе уроды? – один из вонючих медленно повернулся, но на его потной и щетинистой морде решительно ничего не отразилось, - Щас прострелю два колеса – и кукуй тут до вечера. Саня! Ружье кинь мне… Дай ружье! Ружье дай! – последнюю фразу первый вонючий уже почти выкрикнул, попятился и угодил мордой в грязь, вывозил и без того замызганную куртку.
Он подскочил, попытался ухватить ведро, тогда как второй не слишком ловко выставил вперед палку с петлей и пробовал махать ей. У него выбили палку, повалили.
- А ну, поднимайся… поднимайся, выродок!.. – прошипели у него над самой мордой, - Пошел вперед, урод! Открывай! Ах, ты еще дергаешься?! Сейчас, погоди…
Пассажир черной машины нагнулся за палкой, поднял и прибавил:
- А ну стой, урод! – после этого он накинул петлю на шею вонючему.
Его приятель подтащил за шиворот второго, ткнул мордой прямо в дверь будки:
- Открывай, выродок.
- Ты, смотри-ка, а им идет галстучек! – заржал пассажир черной машины, - Сейчас я так сделаю, что ты урод, всю жизнь носить его будешь! – докончил он, не забыв при этом отвесить пинка стукнутому об дверь.
Двери открылись. Бедная шавка, давно почувствовавшая неладное, предпочла залезть подальше, и сидела, не высовываясь. А спустя несколько мгновений, какие-то люди вошли, а те, вонючие, - вползли на четвереньках в ее новую машину. Шавка в ужасе смотрела, как с клеток сбивают замки, слышала, как разливается повсюду нетерпеливый и радостный лай. Словно в новом кадре, видела, как собаки, едва не повалив наземь самих пассажиров черной машины, выпрыгивают вон. Они выпрыгивали и исчезали из виду, а их лай еще несся за ними вслед, летел, катался в утреннем воздухе, рвал на части слух бедной шавки. Ее пробовали поманить, но махнули рукой:
- Черт с ней, пусть сидит! Потом сама выбежит. Давай-ка, лучше этими займемся!
…
Не прошло и минуты, как обоих вонючих затолкали в клетки, каждого в свою, - чтоб не освободились. Шавка после этого потеряла к ним всякое уважение и теперь считала себя единственной хозяйкой машины. Теперь-то она никуда не собиралась уходить! Она не могла видеть, как те, другие, вынули из-под колес кирпичи и сняли машину с тормоза. Ее, ее собственная машина вдруг почти неслышно сдвинулась с места и медленно поехала под гору! От движения двери раскрылись, и шавка видела, как от нее назад уплывает раскачивающаяся дорога, уходит куда-то ее бывший пустырь - уходит, стирается, становится маленьким и далеким…
Шавка ехала и была совершенно счастлива.
А что же мы? - А мы теперь оставим ее, и вновь поднимемся туда, к птицам, откуда так красиво смотрится трава на желто-зеленой картине.
22.05.02.