“ Мне уже 21 год, а что я сделал для вечности?”
Из дневника Юлия Цезаря.
“Я очень доверчив, когда дело касается моих слов... Я верю всему, что говорю, хотя и знаю, что это ложь”.
Р. Желязны “ Бог света “.
В этих судьбах, как в полированном серебре, отразилась глубинная логика греко-персидских войн времён Первого и Второго Афинского союзов, когда в гигантском котле переплавлялись великие нации, воплотившие в себе саму Европу и саму Азию. Бурно развивающийся, агрессивный и любопытный, мучительно и жадно ищущий себя, греческий дух сталкивался с исполненным глубокого внутреннего достоинства и спокойного величия персидским характером. Города-государства порождали калейдоскоп форм власти, взглядов на женщину, брак, воспитание детей, на отношения между государством и личностью, на само мироустройство. Эта пестрота давала пищу греческой нетерпимости. Персидская Империя установила примат законности и порядка, государственного контроля над всем и вся. Отсюда и терпимость, и уважительное отношение к чужим законам, к иным порядкам, к исконным верованиям и нравам завоёванных стран. История столкнула эти две крайности, созданные для столкновения и взаимного обогащения. Кто победил, кто проиграл в этой войне? Маленькие Афины громко восхваляли своих героев. Эти же герои, спустя несколько лет под столь же громкую хулу будут просить убежища в Сузах. Великая Империя молчала и улыбалась, один за другим заключая союзы с греками против греков, надменно наблюдая, как истекает кровью сама себя растерзавшая страна. Незаметно и она ослабела собственной, вышедшей из-под контроля, массивностью. Человечество познавало самоё себя. Из уст в уста передавались легенды о рождённых в этом противостоянии героических подвигах и предательствах, великих битвах и великих судьбах.
Стоит над морем светлый турецкий город Бодрум – древний Галикарнас. Его камни хранят память о двух прекрасных легендах. Первая - история грозного военачальника Мардона и его подруги, воинственной царицы Артемизии Галикарнасской. Вторая - история знаменитого Мавзолея, храма-усыпальницы персидского сатрапа, построенного по приказу его жены Артемизии. Мир подшутил над людьми, разыграв в одном месте, одну за другой, две греко-персидские войны, и две великие любовные истории.
Человечество всегда порождало мифы. Кому нужна историческая точность, кроме самих историков, часто только за тем, чтобы подогнать и перелицевать ткань событий в угоду нынешнему дню. Так почему не слить воедино оба сюжета и не рассказать ещё одну историю о любви?
Простите мне столь вольный пересказ
Минувших дней, во тьму ушедших судеб.
Всё повторялось в мире много раз,
Менялись декорации - не люди.
Как часто битвы, словно кутерьму
Ненужную, народы позабыли.
Героев многих помнят потому,
Что их, под стать им, женщины любили.
Урук? Да, был, но много лет назад,
А где, зачем - не разберёт и леший.
Но помнит мир о блуднице Шамхат,
Дарившей свою мудрость Гильгамешу.
Цари Египта? Что Вы, тёмный лес...
Вам надо, так пойдите и прочтите!
Для ”человека из толпы” воскрес
Лишь тот, что был супругом Нефертити.
Тень Клеопатры жжёт в сердцах огонь,
Презрев всю налепившуюся мерзость...
Дочь Птолемеев, уступи свой трон
Сестре забытой - царственной Артемис.
Он был высок, крепок и пропорционально сложен, имел белую и по-девичьи нежную кожу. Его подведённые по последней моде глаза сверкали изумрудной зеленью, выделяя среди сероглазых соплеменников. Густые вьющиеся волосы и коротко стриженая борода, как и полагалось придворному, были тщательно окрашены. На полных губах играла ироничная и какая-то текучая улыбка, приводившая в недоумение собеседников. Для него не составляло труда обескуражить и смять неприкрытой грубостью, или очаровать безупречными и чуть небрежными манерами и живой беседой. “Грубый красавец, жестокий в битве”, - скажет он о себе однажды. Уцелевшее лицо статуи, украшавшей его гробницу, со всей пронзительностью греческого гения подтвердит эту короткую и ёмкую характеристику. Честолюбивым и надменным двадцатитрёхлетним юношей выехал он из Суз навстречу долгожданной славе и неожиданной любви, которые до последнего часа станут его благословением и проклятием, сделают его имя громким при жизни и нарицательным после смерти.
498 г. до н.э.
Перевалило за полдень, и длинная вереница людей, лошадей и повозок медленно ползла под жарким летним солнцем по царской дороге. Ровной, ухоженной и хорошо охраняемой лентой тянулась она меж густо поросших диким лесом холмов и плодоносных долин Карии. Через каждые четыре парсанга вдоль дороги стояли почтовые станции или небольшие гостиницы, здесь можно было не опасаться засад. Лошади и люди были сыты и ухожены, но и тех, и других уже тошнило от этой бесконечной полосы, которая прилипла ногам у ворот Вавилона. Больше двух месяцев она стояла у них перед глазами, мимо проплывали селения и реки, горы и низины, пышные сады и безводные пустоши. Менялись пейзажи, менялись и люди, поражая идущих разнообразием фигур, лиц, цветов кожи и глаз. Армия, набранная в основном из молодых людей, не бывавших за пределами Персиды, миновала на своём пути полноводный Ефрат, земли Вавилона и Месопотамии, тёмные леса Фригии, приближаясь к Галикарнасу, самому южному из городов Империи, традиционно хранящему верность Великому царю. Соединившись с карийскими частями, она должна была свернуть с Эфесской дороги и направиться к Сардам - столице малоазийской сатрапии. Дорога всё гуще обрастала селениями и возделанными полями, и люди воодушевились, предвкушая отдых.
- Воздух изменился. - Сказал по-гречески высокий, богато одетый офицер едущему рядом товарищу.
- Ты о чём? - поинтересовался его смуглый и синеглазый собеседник.
Выговор второго перса был гораздо чище, тогда как первый, светлокожий и зеленоглазый, слегка морщился, старательно выговаривая каждое слово.
- Трудно объяснить. Он пьяный.
- Я бы сказал “пряный”.
- Да, именно это слово. Я забыл. Проклятье!
- Не переживай. Для человека, который недавно заговорил, более чем хорошо.
- К приезду в Сарды, Кир, я должен говорить свободно.
- Есть только один способ начать говорить действительно свободно. Основательно набраться в компании одних только греков. Вино утопит неловкость, а необходимость напомнит нужные слова.
- Надеюсь, Галикарнас предоставит мне такую возможность.
Мавзол был зол на себя, хотя для этого не было причин. Говорил он, в самом деле, хорошо. С самого начала похода они с Киром условились общаться только по-гречески. Полукровка из рода Спитама оказался хорошим учителем. Едва стало известно об этой экспедиции, молодые люди стали большую часть времени проводить среди греков, живущих при царском дворе, и это дало результаты. Но одно дело, болтать со старым другом и школьным товарищем, и совсем другое, выставить себя на посмешище для ехидных и недоброжелательных чужаков. Мавзол редко смущался, но, даже изгнанные с родины, живущие в Сузах из милости, или в качестве заложников, греки удивляли и где-то восхищали его своей способностью тонко, почти неуловимо, но достаточно чувствительно язвить величавых персидских вельмож. Будучи непримиримо враждебными друг к другу, они никогда не заходили слишком далеко с персами, оставаясь для последних неуютной загадкой. Кир же, грек по матери, плавал в обществе её соотечественников, как рыба в воде.
А ещё Мавзола смущал этот крепкий и свежий, как породистое белое вино, воздух. Им нельзя было просто дышать, его хотелось пить, взахлёб и до смерти. Он кружил голову, заставлял трепетать ноздри. И Мавзол, и Кир, видевшие на своем пути разные страны, вдыхавшие разные запахи, пытались разобраться, откуда истекает это опьяняющее и тревожащее чувство, окутывающее их с каждым вдохом. Наконец, Мавзол подал своего коня вперёд и, поравнявшись с одним из немногих присутствующих в отряде ветеранов, спросил:
- Скажи мне, что это так пахнет?
- Море, господин.
Скалистые уступы уже отбрасывали на восток длинные тени, когда впереди показался город. Мавзол и Кир вместе со старшими офицерами выехали вперед, навстречу отряду встречающих. Греки и персы обменялись приветствиями. Карийские офицеры должны были показать место, где императорские войска разобьют лагерь, и помочь им. Высшие чины из вновь прибывших приглашались непосредственно в царский дворец. Их сопровождал отряд вельмож под предводительством изящного молодого человека, чьё имя Мавзол расслышал как Кимон.
Копыта прогрохотали по узким улицам, и всадники остановились у массивного, хмурого в этот предвечерний час здания, главенствующего над городом позади и гаванью внизу перед ними - городской резиденцией правителей Карии.
Царь Лигдамид был среднего роста пожилой мужчина. От Мавзола, правда, не укрылся живой умный взгляд светло-карих глаз. Царь поприветствовал каждого прибывшего, обратившись по имени и соответствующим титулом. После дежурных вопросов о здоровье Великого царя и его семьи, о ходе путешествия и прочих тому подобных вещах, властелин Карии предложил гостям отдохнуть и почиститься с дороги, а после захода солнца пожаловать на торжественную трапезу, устроенную в честь их прибытия. После этого он удалился, оставив персов на попечение дворцового управляющего.
Мавзол и Кир устроились вместе в просторной комнате с окнами на залив. Молодые люди впервые видели море. Они во все глаза смотрели на маслянисто мерцающую синим и жаркозолотым, волнующуюся гладь, на корабли в гавани и портовую суету. Небо было чистым, ещё совсем светлым на западе, и уже подёрнутым сумрачной дымкой на востоке. К ночи поднялся ветер, и высокие волны с тревожным гулом бились о скальное основание дворца. Погружённые в новизну этого, ни на что не похожего, мира, они позабыли о собственном голоде и усталости до тех пор, пока не наступило время обещанного приёма.
Пиршественный зал оказался длинным и низким помещением с колоннами. Пол, как и в других комнатах этого дома, был застелен свеженарезанным тростником. Мавзол волей хитросплетений дворцовой брачной политики приходился одновременно племянником Дарию и дядей его старшему сыну и вероятному наследнику Артобазану. Как второй по знатности среди присутствующих персов, он сидел слева от царского ложа. По правую руку от Лигдамида расположился старший брат Великого царя Артан. Остальные, вперемежку с местными аристократами, пировали полукругом напротив. Мавзол наблюдал, как обаятельный и умный Кир быстро втянулся в общую беседу, живо обсуждая проблемы гастрономического, а затем и прочего свойства. Сам он говорил мало, но когда количество выпитого вина достигло критической черты, тучи рассеялись. Незаметно для себя молодой вельможа завязал беседу с царём. Оказалось, что тихий человек, который мало пил и много молчал, напоминая пень с глазами, приходится зятем правителю Карии. Лигдамид почему-то счёл нужным извиниться за отсутствие на пиру дочери. При этом Мавзол едва не поперхнулся: замужняя персиянка становилась тайной за семью печатями для любого мужчины, будь то отец, брат или сын, достигший школьного возраста. На мгновение персу показалось, что царь каким-то образом (узнать бы каким!) поддел его. Присмотревшись внимательней, он понял, что тот и сам расстроен. Мавзол поставил в памяти отметку с тем, чтобы наутро расспросить товарища, который наверняка уже был в курсе всех местных сплетен.
Вино и усталость давали о себе знать. Кир и Мавзол, пробиравшиеся дворцовыми коридорами в поисках вожделенной постели, отчаянно зевали и спотыкались на ровном полу. Здание тускло освещалось масляными светильниками, все повороты казались похожими друг на друга. Задача осложнялась тем, что молодые люди заключили пари, кто из них правильно запомнил дорогу, поэтому они путались по большому дому, отказываясь от помощи, хохоча и споря из последних сил, пока, наконец, не заблудились окончательно. Мавзол как раз в пятый или шестой раз, мешая персидские и греческие слова, объяснял другу, где, по его мнению, они должны были свернуть налево. В этот момент из-за поворота прямо на них вылетел человек, с разбега врезался в растерявшегося перса, вцепился в его одежду и неразборчиво заголосил. Реакция Мавзола, хотя немного запоздала, была вполне однозначной: он коротко занес руку, намереваясь сразить напавшего рубящим ударом пониже затылка. Кир, мгновенно протрезвев, повис на его плече и зашипел в ухо:
- Не делай этого, во имя Ормузда! Он безобиден...
Мавзол послушно остановился, вглядевшись в свою жертву. Ею оказался хрупкий светловолосый юноша лет четырнадцати-пятнадцати, ростом едва доходивший персу до плеча. Увидев, что его не собираются бить, паренёк поднял голову. С заискивающей улыбкой, он стал осторожно трогать и перебирать их украшения и одежду, монотонно повторяя:
- Господа добрые... Они так красиво одеты... Какие браслеты... Господа богаты... Вы ведь купите бедному Аполлинарию подарок? Такие богатые господа обязательно купят маленькому царевичу подарок... Замечательный подарок... Царевич тоже хочет красивые одежды... И браслеты... И перстни... Они ему нравятся... Купите мне подарок...
Ясно было, что юноша не в себе. Они ещё молча рассматривали это явление, когда появилась озабоченная пожилая рабыня, а следом за ней атлетического вида раб. Умница Кир тут же заголосил пьяным голосом:
- Кто-нибудь объяснит, как мне пройти к моей постели!
Мавзол живописно поддержал товарища с той разницей, что его вопли были воплями перса, ни слова не знающего по-гречески. Их уловка удалась. Женщина облегчённо вздохнула и тут же взялась проводить. Раб, быстро и бесшумно скрутив притихшего юношу, канул с ним во тьму дворца. Зевая, спотыкаясь и ворча на двух языках, персы дотащились до своего помещения и отпустили рабыню. Когда старуха удалилась, Кир со вздохом облегчения рухнул на кровать:
- Я бы сейчас выпил...
- Может, ты объяснишь, что происходит... - Мавзол принялся стаскивать с себя верхнюю одежду. - Кто это был?
- Ты не догадался?
- Послушай, я не в форме, чтобы разгадывать разные загадки. Либо ты просто скажешь, что все это означает, либо я тебя стукну.
- Пощади, не бей меня! Я буду хороший... А доброй господин купит мне подарок... - заскулил Кир.- Великий Ормузд, как я испугался, - добавил он совсем другим голосом.
- Так что произошло?
- Ничего особенного, просто мы познакомились с сыном царя Лигдамида.
- Сыном? Я думал, у него дочь.
- Близнецы. Девочка родилась первой, с мальчиком случилось несчастье. Он родился слабым, тяжёлые роды погубили мать. С возрастом царевич начал проявлять признаки безумия. Теперь, по карийскому закону, трон наследует его сестра.
- Ну-ну... Много же тебе удалось узнать за одну пьянку.
Кир пожал плечами:
- Долго ли умеючи... Правду сказать, они не слишком это скрывают.
Наутро приятели отправились осматривать город и гавань, шумную, пахнущую смолой и рыбой, деловитую... Кроме того, обоим не терпелось повидаться с имперской знаменитостью. В Галикарнасе как раз находился мореплаватель Скилак, грек родом из Карии, удостоенный чести считаться одним из доверенных людей Дария. Талантливый флотоводец покорил для империи часть Индии, посадил сатрапа в Таксиле, нанёс на карты берега Индийского океана и острова Цейлон, настоял на восстановлении канала между Красным и Средиземным морями, прорытого ещё во времена египетской царицы Хатшепсут.
Когда смертельно проголодавшиеся и пресытившиеся впечатлениями друзья вернулись во дворец, навстречу им вышел Кимон.
- А я ищу вас! - воскликнул он. - Мои гости обижены на меня из-за вашего отсутствия.
Мавзол, недоумевая, повернулся к Киру. Тот покраснел.
- Политика, дорогой друг... Надеюсь, ты простишь нас?
- О, да! Мне сказали, вы виделись с достойным Скилаком. Один из лучших мореходов и умнейших мужей, да будет благословен его путь Посейдоном! Мне выпало счастье путешествовать на его кораблях. Встреча была полезной?
- Это не оправдывает нас! Как нам исправить нашу оплошность и снова заслужить твоё расположение?
- Вечеринка в самом разгаре, и все с нетерпением ожидают знакомства со столичными вельможами.
- Позволь нам привести себя в порядок...
- Мои носилки будут ждать вас во дворе, а я вернусь к моим гостям и обрадую их. - Кимон с поклоном удалился.
- Во что ты втравил меня на этот раз? - рявкнул Мавзол, бросаясь вслед за Киром в их комнату.
- Понимаешь, сегодня у него что-то вроде приёма для молодежи. Вчера на пиру он пригласил меня в качестве гвоздя программы. Рассказать о дворе, о Сузах, о Вавилоне... Я сказал, что мы придем вместе. А после вчерашнего приключения всё вылетело у меня из головы.
- Хорош, нечего сказать!
Кимон встретил их у порога и повёл к гостям. Когда друзья вошли в просторную, выходящую в цветущий сад, ярко освещённую пиршественную залу, глаза всех присутствующих обратились к ним. Сами персы так и замерли на пороге.
- Ты не находишь, что всё это что-то сильно напоминает? - тихо спросил Мавзол на родном языке.
- Добрый старый частный вавилонский бордель, - так же едва слышно пробормотал Кир.
В зале было много женщин. Все молодые, в открытых одеяниях, с разнообразными, но одинаково замысловатыми причёсками. Источая волнующие ароматы и сверкая украшениями, они сидели в креслах, возлежали за пиршественными столами или прохаживались между усыпанных бутонами кустов в сопровождении приятелей. А сейчас все они, брюнетки, шатенки, русоволосые, с подведёнными глазами и губами, напудренными плечами, сосками, проглядывающими сквозь тонкие ткани, и подкрашенными кончиками ухоженных пальцев, смотрели на них! Было от чего почувствовать здоровое волнение.
Их выручил Кимон, приступив к церемонии представлений. “Главное, не забыть, что все они свободные женщины и аристократки. Просто у них принято есть и веселиться вместе с мужчинами”, - ошарашено думал Мавзол, раскланиваясь с очередной красавицей, улыбающейся и глядящей ему в глаза с бесстыдством неведения. Наконец, хозяин усадил их за стол, и проголодавшиеся друзья получили короткую передышку.
- Всё это сбивает с толку, но, при ближайшем рассмотрении, не так уж неприятно, - заявил с набитым ртом Кир.
- Поясни, - откликнулся его товарищ, думая о своём.
- Я о том, что если они свободны, то не означает недоступны. А раз они аристократки, значит, им не надо платить.
- Ты циничен?
Кир фыркнул:
- Совсем немного. Когда с детства попадаешь в такие ситуации, некоторый цинизм позволяет чувствовать себя уютно. Если я буду вести себя с ними так, точно я в Персиде, от меня начнут шарахаться.
- Поэтому ты представил себе, что попал в оригинальную разновидность публичного дома?
- Что-то в этом роде. Я не обману их надежд... надеюсь, как и они моих. Вот увидишь, мы приятно проведём время! Главное, не забыться и не потребовать счёт.
Кир, действительно, не засиделся один. Его забросали вопросами, на которые он охотно, артистично и остроумно отвечал, используя одиноко сидящего Мавзола в качестве молчаливого свидетеля и живого примера. Сам предмет обсуждения был вежлив, но сдержан, и его оставили в покое. Он был рад этому и сидел, давая отдых усталым за день ногам и наблюдая за собравшимися. Под любопытными и немного насмешливыми взглядами праздной публики он пил ароматное, чуть кисловатое вино, позволяя голове тяжелеть, а взгляду свободно скользить по фигурам, цветовым пятнам, предметам, шевеля в самой глубине сознания рыхлые и несвязные мысли. Когда раздражение сменилось в нём надменным безразличием, когда снисходительность, свойственная людям, с детства пропитанным сознанием чистоты и благородства своей крови, и вино примирили его с окружающим, он заметил нечто, что позабавило его своей дикостью. Во главе одного из столов, на украшенном цветочными гирляндами ложе возлежал безумный царевич и смотрел на Мавзола ясными, чистыми, серьёзными глазами. Перс зажмурился и потряс головой... К его досаде в этот момент на середину зала выбежали почти совсем нагие девушки, собрание зааплодировало, и представление началось. Танец был хорош, девушки тоже, но Мавзол, заинтригованный загадкой, всё время пытался разглядеть сквозь движущиеся тела богатое ложе и вальяжно растянувшуюся на нем фигуру, так похожую и так непохожую на привидение, вылетевшее на них с Киром накануне ночью из тьмы дворцовых коридоров.
Танец замер, все снова зааплодировали, кое-кто снимал и бросал танцовщицам браслеты и перстни. Рядом с Мавзолом раздался голос Кимона.
- Я вижу, тебя заинтересовала наша Маленькая Богиня?
- О ком ты?
- Я говорю о царевне Артемис, которой ты так увлекся, что даже не заметил танцующих.
- Мне показалось, что это юноша. Почему она так скромно одета?
На царевне, стриженой точно мальчик, была надета короткая синяя рубаха поверх пёстрых штанов, подхваченная на талии тонким ремешком, простые сандалии и никаких украшений. Насколько мог судить перс на таком расстоянии и при таком освещении, она даже не была подкрашена.
- Это печальная история. Думаю, здесь сказалось отсутствие любящего материнского надзора. Царь, из-за слабости сына видевший в ней наследницу, воспитывал её больше как мальчика. Всё было хорошо, пока ей не исполнилось двенадцать, и отец не выдал её замуж. Скоро она начала убегать из дома, сделалась своенравной... Царь и родня пытались её образумить, но и у них опустились руки. Впрочем, её по-своему любят: она вздорная, но умная девочка.
“Они, в самом деле, ничего не скрывают”, - изумился Мавзол. Затем, подумав, спросил:
- Почему ты назвал её Маленькой Богиней?
- Многие считают, что грозная Стрелометательница, Охранительница Традиций, дарящая плоды Владычица Артемида снова бродит в лесах в теле юной царевны. - Кимон благочестиво совершил возлияние из своего кубка.
- Вы поклоняетесь демонам!
- А вы пьёте неразбавленное вино... - Кимон рассмеялся. - Я не хотел оскорбить ни тебя, ни твои религиозные чувства, уважаемый гость! Просто, всё зависит от взгляда на вещь. Ормузд в своем величии находит путь ко всякому сердцу, являясь миру под разными именами. Разница между тобой и мной состоит в том, что я почитаю все его имена, ты - лишь одно.
- Как можно сравнивать Единого Творца и демона, неизвестного за пределами своего логова.
- Помилуй, высокородный! А Анаит твоих предков? А Арта жителей Колхиды и северных берегов Понта Эвксинского? А Ашторет Месопотамии и Иштар странноприимного Вавилона? А Анат финикийцев и иудеев? Даже богатый богами Египет чтит её как супругу всеразрушающего Сета!
- Откуда ты взял, что всё это – имена оной силы?
- Мне случалось путешествовать. Я любознателен по природе и имею доступ ко многим знающим людям.
- Ты безбожник или посвящённый?
- Благородный Мавзол, когда я встречаю необычное, я всего лишь стараюсь его понять.
- Зачем?
- Из чувства самосохранения. Когда скитаешься по Ойкумене, встречаешь великое множество законов, обычаев, религий, отличных от тех, какие воспринял с младенчества. Многое кажется гораздо более приятным и удобным. Но когда требуется соблюдать ограничения, связанные с новым образом жизни, ты справедливо отвергаешь их, ведь дома таких ограничений нет. Так, шаг за шагом, теряешь самого себя. Слепое почитание легко дискредитировать. С пониманием этот номер не проходит. Склоняясь, легко впасть в фанатизм или безверие, что суть одно и тоже. Только понимая, обретаешь и веру, и уверенность.
Всё это звучало спорно, но Мавзол спорить не стал. Он только отыскал глазами Кира, высказавшего сегодня на этот счёт иные соображения. Полукровка о чём-то вдохновенно вещал, окружённый благодарными слушательницами. Он не выглядел потерявшимся, но перс оставил это соображение при себе. Хозяин дома был парадоксален по складу своего ума и не столько отвечал на вопросы, сколько спорил сам с собой на тему, заданную собеседником. Поэтому Мавзола не задевала свобода, с которой тот обращался со своим гостем.
- Я заметил здесь семейные пары...
- У дорийцев принято иметь одну супругу.
- Я не об этом. Замужние женщины приходят в общество мужчин. На них смотрят, с ними флиртуют. Это не... задевает их мужей?
Кимон рассмеялся.
- Не могу поручиться за всех! Если тебя интересует моё мнение, то красивая женщина в семье, как драгоценный камень в перстне. Смотрят, любуются, завидуют... Разве нет в таком положении вещей повода для некоторого азарта? Разве выбор красивой женщины, живой собеседницы, искусной в пении и танцах, не украшает мужчину так же, как боевые подвиги, богатая одежда, знатное рождение?
- Если продолжить твоё сравнение с драгоценным камнем, то ведь камень могут украсть.
- Богатую одежду можно износить, знатное рождение - опорочить, а боевая слава проходит вместе с молодостью. Не только женская любовь недолговечна в этом мире.
- Помимо любви есть ещё закон.
- Закон, говоришь. Закон есть и над женщинами, и над мужчинами. Просто у вас он свой, у нас - свой. Есть у меня, правда, наблюдение, касающееся именно женщин.
- Какое? - Мавзол честно подавал реплики.
- Видишь ли, друг мой, если женщина чего-нибудь очень не хочет, то никакой закон её не заставит, а если захочет - ничто её не удержит.
Перс задумчиво кивнул. В этом безапелляционном соображении было досадно много верного. Запертые в гаремах, персиянки отнюдь не были изолированы. В силу многих причин женщины и евнухи совсем не безразличны друг к другу, как принято думать. Поскольку вся канцелярия, хозяйственные, судебные и финансовые дела находились в империи в руках евнухов, то многие партии при дворе разыгрывал именно гарем. ”Кимон, понятно, записной болтун, надоевший всем, кроме самого себя, но в этом он прав. Когда женщина на виду, легче понять, что она затевает.”
- А что, во всей Греции царят столь свободные нравы?
- О, нет. У ионийцев всё иначе. Там, конечно, не увидишь гарема в том виде, в каком он существует в Метрополии, - Кимон поклонился гостю, - но женщина сидит на своей половине дома и редко показывается на людях. Из племен, населяющих материковую Грецию, только спартанцы близки нам в этом смысле, но и у них свободная воля женщины ограничена. Спартанки свободны лишь в том смысле, что могут принадлежать любому или нескольким на выбор, чем себе.
Мавзол собрался задать ещё вопрос, но его собеседник вдруг поднялся и, с поклоном извинившись и сославшись на обязанности хозяина, исчез в толпе гостей. Перс почувствовал неладное и недаром. Слева от себя он услышал глубокий, чуть хрипловатый (“от выпитого вина”, - подумалось ему) девичий голос:
- Привет тебе, благородный сын Гобрия. Нравится ли тебе наше общество?
- Благодарю, царевна, здесь мило, - дипломатично ответил перс.
Она сидела в свободной позе, вытянув стройные ноги, держа в руке изогнутый рог, полный вином, и смотрела в зал отрешённым взглядом зеленовато серых глаз. Мавзол расположился так, чтобы краем глаза видеть и царевну рядом, и людей вокруг. Ему казалось, что в молчании, повисшем между ними, кроется какая-то опасность. В самом деле, праздничный гул и даже музыка в зале стали тише и осторожнее, словно, продолжая развлекаться, все гости обратились туда, где сидели, персидский офицер и карийская царевна. Мавзол отыскал глазами Кира. Тот послал ему беспомощный и отчаянный взгляд, подтвердивший худшие предположения. Перс снова взглянул на царевну. Она, в самом деле, была неподкрашена, и это, в сочетании с горделивой осанкой и простотой одеяния, неожиданно создавало ощущение величавой и презрительной красоты, словно единственным достойным её украшением была она сама.
Артемис отпила и, по дорийскому обычаю, протянула рог Мавзолу. Тот принял и в свою очередь пригубил, после чего вернул царевне.
- Как достойный Мавзол нашел подготовку карийских частей? Не слишком ли уступает она воинскому искусству доблестных персов?
- Прости, царевна, я ещё не успел побывать в лагере...
- Но уже оказался на пиру. Хорош офицер, нечего сказать! Если все вельможные персы столь же радеют за свои войска, то пожар восстания, зажжённый афинянами, скоро распространится вглубь Малой Азии. До вина будет ли тогда, когда не хной, а языками пламени окрасятся твои волосы?
Мавзол скрипнул зубами. Он не привык выслушивать подобное от кого бы то ни было, тем более от женщины. Перс быстро метнул глазами по сторонам. Похоже, никто их не слышал, все снова были заняты собой и пиром. Впрочем, от этих греков можно было ожидать чего угодно и, в первую очередь, подвоха. Завтра же по всему городу будет звенеть, что родственник Великого царя, блестящий вельможа, неотразимый Мавзол умылся оскорблением взбалмошной девчонки, которую даже собственная семья считает паршивой овцой. Демоны Аримана! Ему совершенно не хотелось устраивать скандал. Он закрыл глаза и постарался успокоиться. Он знал... Он чувствовал... Ему так не хотелось тащиться сюда, пить эту кислятину с полуголыми изнеженными юнцами и их бесстыдными шлюхами... Да пусть он провалится этот зал вместе со всем, что в нём есть! Что-то легко коснулось его локтя, требуя внимания. Он взглянул, ожидая увидеть попрошайничающий собачий нос, но обнаружил маленькую неухоженную ладонь. Артемис всё еще была здесь, и её глаза смотрели внимательно и открыто.
- Простите меня. Я не знала, что Вам так плохо, - сказала она тихо. И, помолчав, добавила, - никто не слышал, о чём мы говорили, и я ничего не скажу. Это многих разочарует.
Она допила вино, брызнув “на счастье” остатками на собеседника. Встала, поклонилась с улыбкой, словно они обменялись комплиментами, и направилась к своему ложу, идя легко, точно танцуя. Вельможа видел, как несколько молодых людей чуть ли не бросились к ней с расспросами. Она ответила, и Мавзолу стало весело. Он увидел, как густо покраснел спрашивавший, и какие ошеломлённые лица были у остальных. Греческая манера злословить столь богата, цветиста и непредсказуема, что может застать врасплох даже самих греков. Ему понравилась эта стриженая языкатая малютка. Любопытно, какие слухи поползут теперь по городу о персидском вельможе и взбалмошной Артемис? Он чувствовал - по взглядам, по вопросам - что стал своего рода героем, вызвал жгучее любопытство и настороженный интерес. А ещё он верил в её молчание. Эта ясноглазая и нахальная царевна совсем не была взбалмошной и непутевой, она лишь хотела казаться такой, преуспев в задуманном в глазах своих соплеменников.
Оба перса одновременно решили, что настал удачный момент, чтобы красиво удалиться. Дав Киру блеснуть перед хозяином россыпью отборнейших комплиментов, Мавзол на прощанье задал ещё вопрос.
- Скажи мне, гостеприимный Кимон, если царевна противилась своему браку, почему её отец пренебрёг столь дорогой дорийскому сердцу свободой женщины и настоял на своём?
Кимон улыбнулся, смакуя сплетню.
- Безумие брата делает её будущей царицей Карии. Отец поторопился выдать дочь замуж за солидного, достойного во всех отношениях (“и совершенно бесцветного, “- добавил от себя Мавзол) человека во избежание политических осложнений.
- Какого рода осложнений он боялся? - поинтересовался молодой человек. - Алчного до новоприобретений греческого соседа или гарема царского наместника?
- И тот, и другой вариант не относятся к разряду благословенных для Карии, достойный Мавзол. Священная особа Великого царя ослепляет нас, провинциалов, своим бесконечным величием, а его наместники - все сплошь - люди высочайших достоинств, но мы, карийцы, предпочитаем своих, домашних правителей, не склонных к мелочным, но разорительным склокам наших западных заморских соседей.
Подвох подвохом, а царевна была права: следовало вспомнить и об обязанностях. В последующие дни молодые люди были заняты по горло, хотя Мавзол нет-нет, да и поднимал взгляд на дикие тёмные леса вокруг имперского лагеря. Неужели эта девочка бродит одна в этом грозном сумраке, “ - думалось ему. - Любопытно увидеть, как она выглядит среди редких бликов во мгле потайных чащ.”
- Должно быть, здесь хорошая охота, - спросил он на рассвете третьего дня у карийского офицера.
- О, да! Дичь так и кишит.
- Хорошо бы отведать оленины, жареной на углях... - Мавзол почти верил в то, что говорил.
- Можно приказать устроить облаву.
- А почему бы нам самим не размяться? Послезавтра царь даёт прощальный пир, а на рассвете мы выступаем. Есть время немного поразвлечься. Что скажешь, Кир?
- Я не против. А что скажут хозяева?
Греки уже улыбались, предвкушая удовольствие, и заключали пари, кто из них первый уложит заветного оленя. Персы от ставок уклонились, сказав, что их доля состоит в том, чтобы уговорить высокое начальство. Тут же распорядились насчёт выпивки. Высокое начальство не возражало. Наутро, совершив возлияние Артемиде, Охранительнице Лесов, компания выехала из лагеря. С всадниками трусила свора.
Когда дрожащие от нетерпения люди и собаки рассыпались веером по лесу, вожделея добыть зверя и выиграть пари, Мавзол улизнул в сторону. Он пустил коня по едва приметной тропе, уходящей под своды прохладной в этот жаркий день на исходе лета, древней пущи. Он не рассчитывал встретить царевну (хотя, почему нет?). Ему хотелось побыть там, где она могла быть, представить, что привлекало этот заключённый в хрупкое тело непокорный нрав в тёмную сень лесных великанов. Чтобы не заблудиться, он не сворачивал с тропы: следом за ней поднялся на невысокий холм, перевалил его и, петляя, начал спускаться вниз. До него донеслись далекие звуки музыки, и на очередном повороте, в просвете кустарников, перс разглядел распаханную долину и деревню, прилепившуюся к подножию холма. Туда вела облюбованная одиноким всадником тропа. На деревенской площади царило оживление. Заинтересовавшийся молодой человек соскочил с коня, ведя его в поводу, спустился вниз, чтобы яснее видеть происходящее. Выбрав ровное, скрытое густым кустарником место, он привязал лошадь, раздвинул ветви и посмотрел вниз. Деревня лежала перед ним, как на ладони. Молодёжь, став в два ряда напротив и положив руки друг другу на плечи, танцевала заводной и пронзительный боевой танец. Мавзол заметил, что девушки и юноши одеты в одинаково короткие одеяния, у многих обнажена грудь. В мерцающем свете лампад тёмных зал Вавилонских храмов эта сцена была бы вполне уместной, но посреди деревенской площади, под открытым небом, на глазах хлопающих и пританцовывающих пожилых крестьян и крестьянок, она подкупала перса своей вызывающей грацией и непристойной бесшабашностью. Почти против его воли музыка захватила его. Он пустил её внутрь, в глубины своего существа, отдав своё тело мелодии, ощущая, как играют и вовлекаются в ритм мышцы, ускоряя и группируя движения в приёмы, приёмы в связки, связки в высокий танец поединка. Он пульсировал всем телом, всем существом, словно его грудь и спина, живот и бедра, пах и затылок обрели зрение, срослись с миром, двигаясь в соответствии с его приливами и отливами. Это было дыхание Ормузда, и когда случайная ветка хрустнула под его стопой, он с удивлением обнаружил, что стоит, ощетинившись, на лесном склоне, а под ним хохочут, падая в пыль, выбывающие один за другим из бешеной карусели танцоры. Музыка уже совсем обезумела, и шокированный собственным помешательством Мавзол постарался отвлечься, вглядевшись в тех, кто ещё держался на ногах. Там, среди нескольких мужчин, он увидел одну хрупкую женскую фигурку. Он не узнал её поначалу из-за коротко остриженных волос и потому, что её обнаженная, маленькая и упругая, грудь не подпрыгивала, а едва заметно подрагивала в ответ на стремительные повороты прямых плеч, тонкой талии, ударов стройных босых ног. Она выдерживала дикий темп, эта ошалелая от танца гречанка. Её движения становились всё точнее, всё яростнее, и не музыка её, а она музыку ведёт за собой, требуя все нового и нового наслаждения, возводя и бой, и танец на новую, страшную своей нелюдской чувственностью, ступень. Это тоже было дыханием божества, но Мавзол задохнулся от ярости. Он узнал лицо танцующей. Взмокшая и забывшаяся, вся в полосах пыли и пота, на деревенской площади бесновалась царевна.
- Бесстыжая дрянь, она, наверняка, пьяна, - выругался Мавзол, испытывая необъяснимое желание ворваться в кольцо веселящихся людей, крушить и убивать до тех пор, пока не останется никого из свершающих это святотатство. Но сначала он схватит её, обернёт чем-нибудь из своей одежды, и будет держать до тех пор, пока не успокоит это исступлённое, загоняющее самоё себя тело. Ощущая себя на грани срыва, перс, во избежание скандала, вскочил верхом и ударил коня плетью, торопясь заглушить боль, которую рождала в нём теперь музыка.
Он вернулся назад по тропе и принялся разбирать следы, разыскивая охоту. Выбрав тот, что был яснее, Мавзол направил по нему свою лошадь. След причудливо петлял, но там где собаки подняли зверя, дело пошло легче. Вскоре перс услышал отдалённый лай. Бросив разбирать путаницу из взрытой земли и надломанных веток, всадник решил подняться на холм и осмотреться. Он неверно выбрал тропу, и к тому времени, когда конь достиг приличной смотровой площадки, лай совсем стих. Всё-таки ему удалось разглядеть товарищей. Он задумался, стоит ли попробовать догнать охоту, или направиться сразу в лагерь. Олень, наверняка, уже встретил свою судьбу. Не обнаружив Мавзола, охотники решат, что он заблудился и отправился в лагерь. Если он поедет сейчас к ним, то может уже никого не застать, и опять заплутает. Значит, в лагерь. Он определился с направлением и основными ориентирами и тронул коня. К тому времени, как он приедет, оленя уже разделают и начнут готовить, рога уже будут гулять по кругу, каждый бросится рассказывать свою версию событий, и расспросов будет немного.
Солнце ещё стояло высоко, но в воздухе пахло вечером. Лошадь лениво брела вниз с холма, потом вдоль ручья, через неширокую поляну... Вдруг кустарник слева зашуршал, и Мавзол замер с натянутым луком, вглядываясь в путаницу ветвей.
- Радуйся, господин!
Голос был знакомый, глубокий, но звучал необычно звонко.
- Кто ты? - спросил перс, опуская оружие.
В ответ заливисто рассмеялись.
- Кто я? Я - Медведица, я - Владычица, я - Убийца. Я - хозяйка здешних лесов и всего, что живет в них и питается от них.
- Артемис! - Мавзол соскочил с коня.
Она уже выступила из зарослей, умытая, с бархатным светом в глазах и едва уловимой улыбкой на губах.
- Что ты здесь делаешь, царевна?
- Иду своими путями.
- Одна?
- Мои нимфы разбежались, едва завидев тебя.
- Ты шутишь, или в самом деле воображаешь себя божеством?
- Жители Галикарнаса и окрестных деревень почитают меня, как воплощение божества.
- И поэтому ты разгуливаешь растрёпанная, одетая в лохмотья, как нищий мальчишка, и совсем одна?
- Разве я женщина из твоего гарема, благородный Мавзол?
- Хвала Ормузду, нет!
- Тогда к чему эта проповедь?
- Меня бесит сама идея.
- А я тебя тоже бешу?
Они стояли лицом к лицу, прожигая друг друга взглядами и всё больше распаляясь.
- Если бы я был твоим мужем, я бы приказал живьём содрать с тебя кожу!
- Если бы ты был моим мужем, я бы любила тебя хотя бы за то, что ты молод, красив, силён и строен, за то, что ты ведёшь в бой войска, ища подвига и славы... - она вдруг отвернулась и разрыдалась в голос, слегка подвывая. Охотничий лук выпал у неё из рук, колени подогнулись и она, сотрясаясь рыданиями, села на траву. Перс онемел от неожиданности.
Бурные рыдания проносятся, как весенняя гроза: отшумело, отсверкало и снова ясно. Она вытерла глаза подолом откровенно грязной одежды, встала, отряхнулась, подобрала оружие. Мавзол неслышно подошёл сзади и взял её за плечи. Артемис вздрогнула.
- Прости, женщина. Твои пути непонятны для меня. Я издалека, и не знаю ни законов, ни обычаев. Но я постараюсь понять. Если кто-то что-то делает так же упорно, как ты, пытаясь прослыть тем, чем он не является, значит, на то есть причина. Спасибо, царевна, это был хороший урок.
Мавзол выпустил девушку, сел на коня, и повернул к лагерю, подвыпившим товарищам и печёной на углях оленине... Он еще не знал, что погиб.
Ты и ложе моё, и покров...
Приручи меня страстью и негой.
Из-под льда, из-под толстого снега
Прорасти этот стебель готов.
Где я, кто я - теперь все равно:
Рассыпайся по улицам злато!
Я любовью своею богата,
Как беременно искрой вино.
Сердце, сердце, себя приоткрой!
Но сомкнётся ракушка немая:
Слой за слоем внутри нарастает
Чёрный жемчуг - возлюбленный мой.
Он - источник великих даров.
То насмешлив, то нежен, то властен...
Мой любимый, и в горе, и в счастье
Ты и ложе моё, и покров.
- Могу я войти, отец?
Лигдамид взглянул вопросительно. Чисто вымытая, причёсанная, благоухающая, одетая по-женски, опрятно и даже элегантно... Последний раз он видел её такой на свадьбе. Ох, какую он совершил ошибку! Артемис любила отца и дала себя уговорить. Он обманул её, но не дождался упреков. Лигдамид поднялся навстречу дочери, поцеловал, провёл в комнату, усадил на кушетку.
- Как твоя охота, девочка?
- А? О-о! Спасибо, отец. Я довольна.
- И какова была дичь?
- Разве твои соглядатаи не доложили тебе?
Лигдамид смутился.
- Я волновался за тебя. В глубоких извилистых заливах полно пиратов.
- Я знаю, отец. По правде сказать, я чувствовала себя увереннее, зная, что за мной следят. Я должна поблагодарить тебя.
- Не за что.
- У меня к тебе просьба.
- Да...
- Мой брат проявляет всё больше признаков слабоумия... Ты уже не рискуешь выпускать его на люди. Мой муж - ничтожество, и вряд ли проживет долго. А четыре подразделения имперской кавалерии и восемь пехоты с самыми высокородными персидскими вельможами в придачу не предвещают спокойных времен, не так ли?
- Я не знаю, что и сказать, дитя моё!
- Тебе пора ввести меня в курс дел, отец. Для Галикарнаса нет другой надежды, кроме взбалмошной Артемис.
- Ты уверена, что справишься?
Артемис усмехнулась
- Я не буду больше убегать в лес и скандализовать местное общество, если ты это имеешь в виду.
Лигдамид сел напротив дочери и принялся внимательно её разглядывать. Когда, разочаровавшись в браке, Артемис стала открыто злоупотреблять своей свободой, он не удивился. Чувствуя себя виноватым, он не знал, как подступиться. После очередной шумной выходки он клялся, что запрёт или отлупит дочь, но её сумрачное лицо и чужие глаза останавливали его карающую десницу, а горделивая и равнодушная покорность пробуждали в нём неясный страх. Когда ему доложили, что Артемис стала заводить любовников среди деревенских парней, Лигдамид ничего не сказал, лишь принес жертву Афродите Пандемос, надеясь, что здоровые крепкие мужские тела сделают своё дело. Жертва не помогла, а знающая старуха не понадобилась. Артемис оставалась тонкой и лёгкой, но не повеселела, а наоборот, посуровела и окончательно замкнулась в себе. Тем временем её любовники начали пропадать. Позже их находили упавшими со скалы, задавленными деревом или растерзанными медведем. Иногда их не находили вовсе. Кто-то опережал рабов, которым царь давал соответствующий приказ, и тот всерьёз испугался, не повредился ли разум и у его дочери. Безумие брата носило тихий, безобидный характер, не могла ли сестра удариться в другую, кровавую крайность. Тщательно и тайно проведённое расследование и успокоило, и озадачило царя. Артемис не убивала своих любовников. По деревням тем временем поползли слухи, что грозная богиня, охранительница целомудрия, Артемида наказывает наглецов, посягнувших на юную царевну. Матери молодых людей косили на Артемис недобрыми глазами, зато те, что имели дочерей-красавиц и ожидающие ребёнка молодые женщины стали проявлять к царевне невиданное расположение. Молва росла и ширилась, и вот уже знатные дамы приглашают Артемис на свадьбы, родины и просто праздники, навещают её во дворце. Мужчины посмеивались над суеверием своих половин, но опасались задевать Артемис, в свою очередь, оказывая ей почёт и уважение. Единственным кто, казалось, оставался в неведении и не поддался общему ажиотажу, была сама царевна. Лигдамид не знал, что сулит этот причудливый поворот судьбы: новое несчастье или неожиданную удачу. Он любил свою бедную девочку и страдал вместе с ней. И вот она, приодевшись, сама приходит к нему и просит готовить её на царство. И глаза уже не мертвы: в них бьётся какая-то тайная мысль. Молчание затянулось.
- В городе говорят о тебе и Мавзоле Персидском. Не боишься наделать глупостей?
- Увы, эта интрига намного безобиднее, чем мне хотелось бы.
- Но ты не оставишь этого, не так ли?
- Не оставлю.
- Что ж. Придется помочь тебе и ввести в курс дел. Иначе наломаешь дров. А впрочем, ты обрадовала меня. Идём в библиотеку, начнём прямо сейчас. Тебе ведь надо торопиться. Войска уже отдохнули, и сегодня вечером я даю нашим гостям прощальный пир, завтра они сворачивают лагерь, чтобы послезавтра с рассветом выступить. Если взяться с умом, времени достаточно. Вот ещё что, твой муж...
Артемис пренебрежительно повела рукой.
- Он мне не помешает.
Все, приглашённые на прощальную трапезу, были удивлены присутствием царевны. Персы поначалу стеснялись женщины, греки ожидали дикой выходки. Лишь царь казался беспечным. Сидя на невысоком стульчике за ложем отца, спокойная и внимательная, она коротко отвечала на вопросы, даря спрашивающего открытым взглядом и кроткой улыбкой. Скоро неловкость растаяла. Греки успокоились, в глазах персов нет-нет, да и сквозило восхищение. Кир просто пялился на царевну. Даже Артан, не жаловавшийся на бедность гарема и недостаток внимания, развернулся вполоборота и пытался разговорить единственную в компании женщину. Только Мавзол весь вечер просидел как на иголках, уткнувшись в свой рог и вставляя в разговор лишь короткие реплики. Сидя, по-прежнему, слева от царя, он не мог внимательно разглядеть Артемис. Лишь пару-тройку раз, передавая рог из рук в руки, он охватил с ног до головы её фигурку, отметив длинное платье цвета морской волны с золотым пояском, покрывало из газа, вышитое по краю золотой нитью, подведённые глаза и подкрашенные пальцы рук и ног. У него возникло дикое ощущение, что, сидя здесь, сейчас, такой вот скромницей, умницей, записной тихоней, царевна снова насмехается над ним. Правая часть его лица горела огнем, правая рука отказывала в повиновении. Вся эта пытка окончилась тогда, когда за столами заметно повеселело, шуму в зале поприбавилось, а вино из рогов всё чаще лилось мимо рта. Царевна встала. Сославшись на поздний час и пожелав всем хорошо повеселиться, она направилась к выходу. Мужчины протестовали. Артан так просто обиделся, хоть и старался не подавать виду. Глядя ей вслед, Мавзол тоже чувствовал себя обманутым.
Засиделись заполночь. Когда начали расходиться, царь подозвал к себе Кира и попросил рассказать про давешнюю охоту. Поскольку именно Кир подстрелил оленя и сорвал с греков призовой куш, он пустился в повествование с неподдельным жаром. Мавзол, памятуя, к чему привели их поздние блуждания в прошлый раз, счёл за благо подождать друга. Наконец, Лигдамид поздравил рассказчика с охотничьей удачей и прибавкой к офицерскому жалованию (Кир захлопал глазами) и пожелал молодым людям спокойной ночи. Бормоча что-то насчёт того, что с этими карийцами надо держать ухо востро, Кир, а за ним и его друг, тащились к себе. Они не были пьяны, Мавзол так и вовсе трезв. Но ощущение, что дворец вымер, возникло одновременно у обоих. Они уткнулись в длинный тёмный переход и остановились.
- Надо взять позади светильник. Чует моё сердце, снова попадём в историю, - заявил Кир.
Они обернулись. Позади тоже царила тьма.
- Это сквозняк. Чувствуешь, как тянет.
- Здесь всегда тянет, но лампы горят всю ночь.
- Гляди, огонёк.
С пятнышком света в ладони к ним шла Артемис.
- Славная ночь! Что привело вас на женскую половину дворца?
Вряд ли они зашли так далеко, но место и время показались Мавзолу неподходящими для спора.
- Мы заблудились. Дай нам лампу, царевна, и мы сами найдём дорогу в свою комнату.
- Я провожу вас в мою комнату, благородные гости.
Молодые люди переглянулись. Лицо царевны было серьёзным, тон - властным. Заинтригованные, они поклонились.
- Мы с радостью примем твоё приглашение. Веди, - сказал Мавзол.
Она привела их в просторную комнату, как и всё остальное, теряющуюся во тьме. В пятно света попал стол, уставленный блюдами и кубками, три кресла, одно высокое и два пониже. Дальше мягко мерцал полог, защищающий девичье ложе от вездесущих сквозняков. Артемис села в высокое кресло, указав мужчинам на два оставшихся, установила лампу в подставку, разлила вино.
- Послезавтра вы покинете нас, а мне так и не случилось поговорить с вами. Вы единственные среди наших гостей, кто близок мне и по рождению, и по возрасту. Будьте снисходительны к девичьему любопытству. Особенно ты, благородный Кир, которому с детства не хватало отца так же, как мне матери. Моя мать, как и твоя, была родом из Фракии, такая же светловолосая и такая же колдунья...
Польщённый, Кир склонил голову.
- Для тебя, царевна, я готов говорить до самого рассвета.
В чём другом, а в этом Киру не было равных. Тем более, что слушательница попалась на редкость благодарная. Она не отрывала от полукровки внимательных глаз, в которых отражались все перипетии сюжета, то улыбалась, то хмурилась, то хохотала и аплодировала. Ей нравились истории частного характера, которые сами собой всплывали на ум, когда рассказчик повествовал о придворной жизни, вспоминал о годах, проведённых в дворцовой школе, где с шести лет обучались мальчики из знатных персидских родов, сыновья царских гостей и юные заложники, взятые ко двору для гарантии верности их мятежных отцов. Она живо интересовалась и административной структурой Империи, и сплетнями из царского гарема, древними верованиями Персиды и, ставшим при Дарии государственной религией, зороастризмом. Она расспрашивала о местах, где побывали молодые люди. О храмах, ростовщических конторах, гостиницах и публичных домах богатого Вавилона. О зиггуратах Месопотамии. О Великом Ниле и пирамидах Египта. О вырубленных в скалах гробницах древних царей и грандиозных руинах Ниневии. О белой, чёрной, пурпурной, голубой, медной, серебряной и золотой стенах, что семью кругами венчают холм, на котором стоит царский дворец в Эктабане.
Слушая их оживлённую беседу, Мавзол вдруг почувствовал себя лишним. Конечно, изящный полукровка с приятным голосом, вкрадчивой, почти кошачьей, пластикой и совершенным греческим привлёк внимание царевны, и она поджидала его в коридоре с намерением привести к себе. Бедная девушка не ожидала, что они выйдут вместе, пришлось пригласить обоих. Мавзол посмотрел на Кира, потом на царевну. Она ответила ему выразительным взглядом. Он отставил чашу и встал.
- Уже поздно, царевна. День был утомителен, а завтра ждут дела. Я благодарю тебя за общество и вино...
Кир и Артемис уставились на него.
- Это я должна благодарить вас, благородные гости. Давно мне не было так весело, как сегодня...
Кир растерялся, Мавзол прервал его на середине фразы. Но тот уже выходил в коридор, и его друг последовал за ним. Царевна вскочила. Они с Киром столкнулись в дверях.
- И чего он торопится, право, - задумчиво сказал Кир. - Я, например, никуда не тороплюсь... - он наклонился к девушке и ласково улыбнулся.
- Факел, он забыл факел! - закричала Артемис. - Верни его, или он всю ночь будет бродить по дворцу и так и не найдет своей комнаты.
Мавзол сам уже понял свою ошибку и повернул назад. Артемис выхватила из подставки светильник и, прикрывая пламя ладонью, подошла к стоящим в проходе молодым людям. Словно невзначай отодвинув Мавзола назад, она взяла за руку Кира и вывела его из покоя.
- Иди прямо по коридору. За вторым поворотом направо увидишь лестницу. Спустись на этаж. Ваша комната в левом крыле, ты увидишь. - Она сунула ему в руки лампу. - Иди.
Артемис отступила назад, оттесняя выходящего вслед за другом Мавзола. Обалдевший Кир остался стоять в коридоре с лампой в руках.
Мужчина и женщина стояли во тьме друг напротив друга, и перс слышал её взволнованное дыхание.
- Мне остаться? - тихо спросил он.
- Нет, - прошипела она. - Можешь идти и продолжать делиться милыми сердцу воспоминаниями.
- Эй, - раздался из коридора голос Кира, - я пошёл. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, - откликнулся Мавзол и, потянувшись в темноте, нащупал руку девушки. - Я лучше останусь. Хочу проверить, крепко ли сколочено твоё ложе, царевна.
Воздух над морем едва начал сереть, когда Мавзол проснулся и рывком сел на постели. Нужно было уходить. Он нашарил в сумраке свою разбросанную одежду, стуча зубами и на чём свет стоит ругая дворцовые сквозняки, сырость, влажные стебли под босыми ногами и чёртову греческую манеру заниматься любовью нагишом. “Я-то думал, весь их род не в меру похотлив. Эти полуобнажённые женщины и совсем голые статуи на каждом углу... А как же! Они просто целый день заводят себя, чтобы хоть как-то согреться холодными ночами. Завели бы себе тёплое нижнее бельё и не страдали бы болями в суставах...”
Когда Артемис сообразила, что Мавзол собирается остаться в нижней рубахе и подштанниках, она лишь заметила удивленно: “Вот как?” А потом засмеялась. Перс руководствовался не столько обычаем или стыдливостью (это после Вавилона-то?), сколько здравым смыслом. Было свежо, и он не собирался здесь задерживаться. Он не ожидал, что дерзкая царевна превратит ткань на его теле в неотъемлемый атрибут соблазнения, своего союзника, чуть ли не друга. Она скользила по белью ладонями, грудью, бедрами; трепала ткань зубами, изображая злящегося пса. С тихим смехом ласкала одетого мужчину, выскальзывая из его рук, путая в собственной одежде. Мурлыкала ему в ухо, по-кошачьи цепляясь и сминая рубаху у него на спине. Растерявшись от зовущей неуловимости гибкого и сильного тела, дразнящего живым теплом и запахом женщины, он скоро почувствовал, что каждое новое прикосновение опрокидывает его в бездны желания. Ткань на теле обжигала кожу и стесняла дыхание. Он с треском сорвал с себя эти оковы и, пылающий и ослепший, бросился на Артемис. Женское тело показалось ему прохладным и на удивление нежным, почти неосязаемым. Он не взял её, а ушел в неё, как в мир, в котором никогда до этого не был и не надеялся попасть вновь.
Мавзол вздрогнул. Стремительно светлело, а он стоял посреди комнаты, голый и погружённый в свои мысли. Бормоча проклятия, перс оделся: барахло здорово отсырело. Ко всему, он ощутил чудовищный голод. В их комнате поесть было нечего, искать в дворцовых катакомбах кухню - чистое самоубийство, а до завтрака он мог просто не дожить. Где-то здесь была ваза с фруктами... Ага, вот она! Он набил рот липкими финиками и потянулся за яблоком, когда заметил на столе золотое блюдо, накрытое салфеткой. Заинтригованный, он аккуратно выудил изо рта все до одной финиковые косточки и поднял салфетку. Его взору во всей своей вожделенной красе предстала холодная курица, упитанная, прожаренная на вертеле. “Вот так царевна, обо всём подумала”, - мысленно ахнул он, и завернул драгоценную добычу обратно в салфетку.
- Доброго дня и приятного аппетита...
Мавзол обернулся и не узнал лежащую женщину. Она не открыла глаз, просто потянулась, перекатилась на живот и протянула руку, нашаривая одеяло. Перс подошёл и укрыл озябшую царевну. Она сонно поблагодарила и затихла, а мужчина быстро ретировался, не забыв прихватить завтрак обетованный. Идя по коридорам тёмного ещё дворца с цыпленком подмышкой, он всё гадал, обманул ли его глаза неверный предутренний свет или нынешней ночью сам он совершил чудо.
День прошел в беготне и суматохе. Возвращаясь вечером домой, Кир с чувством заявил, что предел его мечтаний составляет сейчас плотный ужин и полный покой. Мавзол дипломатично промолчал, но едва молодые люди переступили порог, потребовал ванну. Его друг только хрюкнул, а по зрелом размышлении, составил товарищу компанию. Кир отмокал, с наслаждением ощущая, как вода растворяет суету и усталость, одаривает покоем. Мавзол драил себя с самозабвением утки. Ехидного полукровку так и подмывало высказаться по этому поводу. Но он хорошо помнил, как его мать, единственная вдова знатного воина, вместе с ним, протеже отца Великого царя Гистаспа, впервые приехала в царский гарем в Сузах. Их поселили на заброшенном хозяйственном дворе, где они прожили год и остались живы лишь по недоразумению. Много позже, благодаря знанию древнего Фракийского ведовства, несгибаемая гречанка сумела войти в доверие и перебраться в покои Великой царицы Атоссы. Это позволило Киру попасть в школу для юных аристократов и претендовать на место, которое занимал в обществе его отец. Мавзол же был сыном одного из Шести Величайших. Этот титул носили вельможи шести богатых и знатных родов, опираясь на поддержку которых, Дарий и стал Великим царём. При таком раскладе дружба имеет свои, чётко определённые рамки. Когда в своём рвении Мавзол отважился на массаж и растирание, Кир тоже принял деятельное участие. Молодые люди растерялись от обилия предлагаемых составов для массажа, мазей, притираний, духов для тела и гелей для волос. Поначалу, чтобы не промахнуться, указали на то, что пахло сильнее всего. Возмущённый их невежеством, раб объяснил, что этим пользуются при дурно пахнущих болезнях. Потом, одержимый жаждой просвещения, он прочел им целую лекцию, чем окончательно запутал и вызвал в памяти школу и мага, нудно долдонящего очередной гимн... Кир серьёзно подумывал сбежать. Наконец, всё устроилось, и друзья вырвались на волю, оглушённые и разомлевшие.
Солнце садилось, плавя море и небо, и молодые люди любовались зрелищем, которое нескоро предстояло увидеть вновь. После банной эпопеи Мавзол, казалось, успокоился. Но вот тусклый, краснеющий металлом диск коснулся поверхности воды, и сын Гобрия встал, бросив:
- Пойду пройдусь по двору.
- Пойти с тобой? - поинтересовался Кир.
- Как хочешь...
- Тогда я останусь.
На самом деле Мавзола лихорадило. Странным образом ему нравилось это ощущение, словно внутри всё то поет, то плачет, перетряхивая и вышибая пыль из самых тёмных углов естества. Он только не знал, сколько сил может отнять у него это состояние, и боялся перегореть раньше срока. Что-то похо жее было с ним, когда стало известно, что он, а не их школьный товарищ, царевич Ксеркс, будет участвовать в этой экспедиции, но то было сплошное ликование предвкушения... Он тогда здорово надрался и задал перцу своим наложницам!
Наконец, он увидел то, что искал: чисто и со вкусом одетую молодую рабыню. Он остановил девушку и спросил о царевне. Артемис не было дома (он и сам догадался об этом по ощущению пустоты, возникшему, едва, возвращаясь из лагеря, он завидел громаду дворца), она гостила в городе на празднике по случаю рождения девочки. Глупо было торчать во дворе, он повернулся уйти, но в ворота въехали крытые носилки, и не успели рабы опустить их на землю, а перс уже отдергивал штору и протягивал руку.
- Привет тебе, царевна.
- Радуйся, господин.
- Могу я спросить тебя?
- Спрашивай.
- Этой ночью в твоей спальне будет так же холодно?
- Ещё не знаю, но собираюсь проверить. Удивительно только, что столь плотно одетый и закалённый походными тяготами воин мёрзнет по ночам.
- Я приобрёл вкус спать нагишом, обнимая пламя. Немудрено, что одежда не греет. Поможешь мне дожить до утра?
- А ты не проспишь войну?
- А ты дашь мне заснуть?
Артемис засмеялась.
- Иди и ни о чём не заботься. Я пришлю за тобой
Он проснулся за мгновение до того, как появилась рабыня. Пройдя тускло освещённым лабиринтом, вошёл в покои царевны. На этот раз он снял с себя всё до последней нитки и скользнул под полог.
- Чем это ты пахнешь?
- Тебе не нравится?
- Почему же, сам по себе аромат хорош. Но сейчас я предпочла бы твой собственный благородный запах сильного мужского тела.
- Не угодил...
- Ничего, - она повернулась, чтобы погасить лампу. - Мы это быстро исправим…
- Артемис, почему мне с тобой так хорошо?
- Право, не знаю... Хочешь винограда?
- Ты смеёшься?
- Ничуть. Просто предлагаю.
- Я не хочу винограда, я хочу тебя.
- Пояс Афродиты, так в чём же дело?
- Я не знаю, хватит ли меня ещё на один раз...
- Ты меня недооцениваешь!
Неспешно, с чувством, толком и расстановкой возводя мужчину на самый пик сладострастия, она вдруг услышала негромкий жалобный стон:
- Я люблю тебя, Артемис. Великий Ормузд, как я люблю тебя!
Это показалось ей оскорбительным своей неуместностью. Мавзол нарушил правила игры, которые она, Артемис, задала для них двоих. Стараясь отвлечься от всколыхнувшегося в ней возмущения, она довела свою роль до логического конца, уже открыла рот, и тут же закрыла. “В самом деле! Ему сейчас не до меня и моих представлений о том, что можно, а чего нельзя говорить в постели, “ - решила она. Но обида осталась, и когда Владыка Морфей смежил веки её партнера, молодая женщина все ещё переживала, и сон бежал от неё. Наконец, она решила, что порция неразбавленного вина избавит её от излишних волнений и связанной с ними необходимостью одиноко пялиться в темноту. Царевна попыталась подняться, но рука, до этого вяло обнимавшая её за плечи, вдруг напряглась, и крепко прижала Артемис. Она тихо позвала мужчину по имени, но он не отозвался, дыхание оставалось глубоким и ровным... Он спал. Артемис опустилась на ложе и расслабилась. Спустя немного времени хватка ослабла. Но стоило женщине снова сделать попытку улизнуть, как Мавзол повернулся и, всё так же, не просыпаясь, обхватил её обеими руками, закинув ей на бедра, видимо для верности, ещё и ногу.
- Орёл на твою печень! - ругнулась Артемис.- А, собственно, о чём я переживаю? Мужчина сморозил глупость... Эка невидаль, пора бы привыкнуть! Может быть, он даже верил в то, что говорил. Утром всё забудется, и инцидент будет исчерпан.
Это соображение успокоило её и примирило со спящим. Она коснулась его губ лёгким поцелуем, нашла уютную ямку у него подмышкой и уплыла вслед за ним по волнам беспамятства.
Рабыня разбудила Артемис незадолго до рассвета. Молодая женщина вскочила, обтёрлась влажным полотенцем, набросила короткое платье и послала девушку на кухню. Вскоре таз для умывания, кувшины с горячей и холодной водой, полотенца, простой, но сытный, завтрак и лёгкое вино ждали своего часа. Артемис подошла и коснулась плеча лежащего.
- Пора? - спросил Мавзол.
Женщина кивнула. Он вскочил, она указала на таз, смешала воду. Мужчина ополоснул лицо, шею, грудь, пах, Артемис обтёрла его мокрым, потом сухим полотенцем.
- Позавтракай, пока принесут твою одежду.
Он обернул бёдра и сел к столу. Сидя напротив, она смотрела как он ест. Налила ему вина из кувшина, себе - зеленоватой жидкости из фляги.
- Что это?
- Снотворное.
- Зачем? - он перехватил её руку.
Она удивилась.
- Чтобы спать. Когда я проснусь, ты будешь уже далеко, и я смогу заняться делами, не мучая себя по пустякам. Согласись, было бы глупо следить за твоим отъездом с какого-нибудь холма?
- А-а...
Он отсалютовал кубком, она с улыбкой вернула салют.
- Будь счастлив, Мавзол, сын Гобрия!
- Будь счастлива, царевна!
Вошла рабыня со стопкой его одежды.
- Я приказала согреть её.
- Неужели я вчера возмущался вслух?
Она с улыбкой кивнула. Облачась в ласкающую теплом ткань, Мавзол мучительно соображал, что ему делать. Будь она из женщин, с которыми он, так или иначе, привык иметь дело, он оставил бы ей в подарок какую-нибудь дорогую вещицу: цепь, браслет, перстень с пальца... Что-нибудь, что она могла бы носить в память о нём. Но царевна, будущая царица! Он боялся свалять дурака, оскорбив их обоих неуместным поступком.
- Иди, тебе пора. - Артемис с трудом подавляла зевоту.
- Я вижу. - Он улыбнулся. Вдруг, в неясном порыве, подхватил женщину и отнёс на ложе. - Спи, я скоро вернусь...
Он укутал лежащую покрывалом, поцеловал и повернулся к изумлённой рабыне.
- Вот возьми, - он снял и протянул массивный золотой перстень, - и позаботься о ней так, как только может женщина позаботиться о своей госпоже.
Покачиваясь в седле между холмов, скользя взглядом по лесам вокруг, по дорожной пыли под копытами коня, по пешим и всадникам, двигающимся походным строем, он думал об Артемис и радовался, что она спит и ни о чём не думает.
К счастью или несчастью, а всякая дорога имеет свой конец, или боги лишь дают передышку идущему... Здесь всё зависит от точки зрения самого путника. В начале осени войско прибыло в Сарды, разбив лагерь на юге от города. Покончив с устройством, молодые люди перебрались в городской дворец знаменитого Крёза, ныне резиденцию персидского сатрапа. Последующие дни прошли в совещаниях, где основной темой споров и пререканий был восставший Милет. Греки, которых пруд пруди было на службе у лидийского сатрапа Артаферна, настаивали на том, чтобы всеми силами напасть на город. Мавзол, который рвался вон из столицы не затем, чтобы сидеть сиднем в путаном торговом городке, поддержал это предложение. Наконец, сатрап распорядился выделить для карательной экспедиции половину персидского войска и лидийской конницы, бывших в его распоряжении. Кампанию возглавил старший сын Дария Артобазан, Мавзола назначили помощником командующего. Кир оставался в Сардах при штабе сатрапа.
- Думаю, эта история долго не продлится, - сказал Мавзол другу накануне отъезда. Он ошибся.
Пока части под командованием Артобазана и Мавзола осаждали Милет, ионийский флот и двадцать кораблей, присланных Афинами на помощь восставшим, бросили якорь возле Эфеса. Греческое войско в отчаянном броске вторглось вглубь Лидии, захватило и предало огню Сарды. К восстанию присоединился Кипр. Оскорблённые сожжением жемчужины Сард, храма почитаемой здесь Кибелы, лидийцы встали под знамена Персии. Их конница гнала греков до самого побережья, а войско Артобазана, снятое с осады Милета, довершило разгром Эфесского десанта. Но мятежный Милет стоял. Ясно было, что пока повстанцы получают помощь морем, справиться с ними невозможно. Бурно развивающиеся Афины, жаждавшие торгового господства в портовых городах всего Эгейского моря, такую помощь оказывали. Когда весть о пожаре в Сардах дошла до царского двора в Сузах, Дарий потребовал ежедневно за обедом повторять ему: ”Государь, помни об афинянах!” Он объявил, что наследник трона будет назван не раньше, чем будут сожжены Афины. Артобазан, почуяв свой шанс, взял на себя подавление последних очагов восстания и руководство осадой Милета, стягивая со всей Малой Азии войска для решающего удара. Артаферн вернулся в Сарды. Мавзолу досталось море. Он рассчитывал набрать флот из киликийских, египетских и финикийских кораблей и, ударив по отложившемуся Кипру, направиться к Милету. Во главе небольшого отряда, он выехал из горящего Эфеса и вихрем пронёсся по царской дороге, останавливаясь лишь на ночлег и для короткого дневного отдыха. Дорога бурлила. Войска, продовольственные обозы, мастеровые, оружейники, конюхи, пленные и лекари тянулись по ней в разные стороны. Гостиницы были полны, то тут, то там разъезды дорожной охраны растаскивали сцепившиеся колесницы, плетями охлаждали слишком горячие головы.
Неожиданное воспоминание разбудило Мавзола на рассвете. Галикарнас! Он полежал, разглядывая потолок и размышляя. Нет, он не будет сворачивать с дороги. Время дорого. Лигдамид с войсками уже в лагере Артобазана, трудно будет объяснить людям и самому себе, зачем делать такую петлю. Но мысль упала и проросла пустоцветом надежды. Поднявшись и быстро одевшись, он вышел из комнаты. На кухне уже возились, и он направился туда, зовя хозяина. Шустрый, несмотря на упитанный животик, кариец появился в мгновение ока.
- Есть у тебя кто-нибудь, кто сегодня до полудня принесёт письмо в Галикарнас? - Мавзол бросил на стол перед греком золотого “лучника”.
- Это нетрудно устроить, господин. Мой сын тот час же оседлает лошадь.
- Дай мне воск и письменные принадлежности.
Едва Мавзол запечатал свиток, как перед ним возник кудрявый темноглазый эфеб.
- Я готов, господин.
- Хорошо. Здесь новости для царевны Артемис. Если поторопишься, получишь награду.
Мальчик кивнул, взял свиток и исчез, а Мавзол отправился к себе, будить остальных и собираться в путь.
В тот день Мавзол берёг и людей, и лошадей, поддерживая умеренный темп и давая много времени на отдых. В гостинице, где отряд остановился на ночь, было битком, но высокопоставленный вельможа выразил столь явное недовольство, что его люди получили самое лучшее помещение, а ему предоставили даже отдельную комнату, больше похожую на каморку. Он ещё какое-то время метал по этому поводу громы и молнии, хотя был доволен донельзя. Нельзя сказать, что Мавзол на что-то надеялся, но он не был бы самим собой, если бы не попытался. Вокруг уже давно царила сонная тишина, когда перс услышал топот копыт. Он прислушался. На дворе приглушенно, но с жаром, спорили, затем всё стихло, а ему в дверь робко постучали. Всколыхнув пламя светильника, Мавзол вскочил на стук. У порога топтался часовой, едва не за шиворот держа кого-то, кого Мавзол сначала принял за слугу знатного вельможи. Несколько мгновений мужчина вглядывался в упрямую фигурку в коротком кафтане поверх штанов, заправленных в сапоги для верховой езды. Низко опущенный капюшон, по обычаю, скрывал нижнюю половину лица. Перс расхохотался и протянул руку.
- Всё в порядке, - успокоил он воина, - я ждал этого человека. Ты свободен. - И, введя, царевну в комнату, закрыл дверь.
Она освободила лицо. Он смотрел на неё, узнавая.
- Как ты добралась?
- Могу я присесть? Спасибо... Я расспросила мальчика. Он вырос на дороге, и знает её, как свои пять пальцев. Если ты не пожалел золотого, чтобы письмо доставили пораньше, значит, хотел меня видеть, но не мог задерживаться. Пока я переодевалась, эфеб рассказал мне, как тебя можно догнать. Дальше просто: я размахивала перед носом у патрулей твоим перстнем, а мальчик наводил справки.
- Он сейчас здесь?
- Да, внизу с лошадьми. Я устроила его на конюшне.
- Ты сумасшедшая.
- Мне было страшно ехать совсем одной! Да и язык... Мне приходилось изображать немого, должен же кто-то был задавать вопросы.
- Великий Ормузд! - Мавзол прижался к губам царевны долгим поцелуем.
Она удивляла его при каждой встрече. Некоторые особы действительно держали при себе немых евнухов для особо деликатных поручений. Молодая, скрытая обычным для персов одеянием с ног до головы, женщина вполне могла сойти за такое доверенное лицо, и это был хороший способ беспрепятственно передвигаться по царской дороге в военное время в поисках высокопоставленного офицера. Он чувствовал себя болваном, ради прихоти подвергшим опасности беззащитную женщину, а она извинялась, что прихватила с собой для храбрости подростка, едва ли старше её самой.
- Вот возьми, - сказала она, снимая с пальца и возвращая ему перстень. - Это плохая привычка, одаривать чужих рабынь.
- Я хотел оставить его для тебя, но не знал, как это сделать.
- В следующий раз предупреждай. Из уважения к твоему желанию, мне пришлось отвалить за него изрядные деньги.
- Торгуешься?
- Почему нет? То, что знатные персы презирают торговлю, не означает, что её должен презирать весь мир. И вообще, если хочешь иметь дело с греками, научись уважать в них здоровое торгашество. Людям приятно, когда с ними говорят на их языке.
- Я запомню, - Мавзол улыбался. Шипя и щетинясь, она срывала на нем пережитый за день страх. - Как ты думаешь, мы поместимся на этой лавочке вдвоём?
- Сомнительно...
- Тогда сделаем так, - Мавзол сорвал на пол приготовленную постель и набросал вдобавок плащи и верхнюю одежду. Выпутывая себя из непривычного одеяния, царевна наблюдала за его эволюциями с вежливым интересом.
- Ну что ж, не хуже, чем у меня дома.
- Зато не так сыро и меньше сквозняков. Не гаси свет, я хочу видеть тебя, - сказал перс и, подумав, добавил, - ты не возражаешь?
- Нет, - ответила с улыбкой Артемис.
496 г. до н. э.
Спустя два года, как молодые люди выехали из Вавилона навстречу войне, они вместе праздновали победу Мавзола на Кипре.
- Ты теперь очень популярен при дворе, - поделился новостями Кир.
- Слишком популярен...
- Дарий только о тебе и говорит.
- Тем больше поводов у Атоссы меня ненавидеть.
- Ходят слухи, что скоро ты станешь зятем Великого царя. Возможно, уже в этом году.
Мавзол скривился.
- Для меня безопаснее воевать с греками, чем появляться при дворе, рискуя быть отравленным Великой царицей. Да и Ксеркс, наверное, не обрадуется.
Кир кивнул.
- Артобазан геройствует под Эфесом, ты покоряешь Кипр. После свадьбы вернешься, чтобы взять Милет, а он так и останется сидеть в Вавилоне или Сузах... Ему не позавидуешь.
- Боюсь, мне тоже.
495 г. до н. э.
Его невестой назначили царевну Артазостру, тринадцатилетнюю девицу, одарённую исключительной красотой, но глухонемую от рождения. В царском гареме открыто поговаривали, что это происки царицы Атоссы, ревновавшей за сына к воинской удаче и популярности Мавзола. В минуты обострения своей паранойи она подсылала к нему наемных убийц. Случалось это крайне редко. Дарий любил Мавзола, узнавая в нём свою молодость, между двумя воинами не стоял трон. Поэтому Великий царь приходил в неописуемую ярость, если узнавал о происках гарема в отношении своего любимца. И всё же царица не упускала случая устроить Мавзолу какую-нибудь пакость, из-за которой Ксерксу приходилось краснеть перед другом и однокашником. Закулисная возня вокруг трона Великой Империи не составляла предмета его интересов больше, чем того требовала элементарная осторожность. Он искренне желал Ксерксу победы в этой гонке наследников. Но то, что мать держала царевича подальше от активных боевых действий, было ему на руку, и он проводил с Атоссой политику уклонения, что невероятно бесило царицу.
- Твоя мать оказала мне великую честь, сделав такой ценный подарок, - говорил подвыпивший Мавзол на свадебном пиру расстроенному Ксерксу. - Это же настоящее сокровище: хороша как ангел и ни пары из уст. Ни нотаций, ни сплетен, ни жалоб, ни капризов... Благодать! Если бы все женщины были такими. Но, увы, мир так несовершенен! Должен сказать, я подумывал о том, чтобы отрезать нескольким своим наложницам их длинные язычки. Как назло, именно эти девушки в таком случае растеряют большую часть своих талантов. Наверное, это как-то взаимосвязано. Поэтому давай выпьем за мою жену, совершеннейшую из женщин!
Ксеркс слабо улыбнулся в ответ. Его самого недавно женили. Царевич уже успел убедиться, что приобрёл, по сути, ещё одну мать.
Лёжа в тиши своего дома рядом с притихшей Артазострой, Мавзол вдруг открыл причину своей затяжной хандры. Сильный и красивый мужчина, легко обходившийся с женщинами, прирождённый аристократ, снисходительный и свободный, вдруг становился угрюмым, а порой и слепо жестоким. Он искал и не находил. Едва увлёкшись смазливой наложницей или свободной красавицей, он оживал, предчувствуя новые удовольствия. Он добивался победы, поддерживая связь столько, сколько позволяли обстоятельства, или диктовало настроение. Но ни в победах, ни в связях не находил ничего, кроме апатии. Он овладевал женщинами, вкладывая в желание всю свою недюжинную силу, вызывая страх у одних, самодовольство у других, плотоядный восторг у третьих, и уходил без сожаления. Он был болен… Артазостра была вполне развита и хорошо обучена. Её пышная красота и тепличная свежесть ненадолго взволновали его, а старательность умилила. И именно сейчас, лёжа со своей юной женой, Мавзол дал, наконец, имя своей болезни. Это была податливость разомлевшего в ладонях воска, сплавленная с остротой и прочностью закалённого металла. Это была насмешка, тонкой вуалью драпирующая безоговорочную преданность. Это была жажда, пенящаяся нежностью. Это был ум, не боящийся наивности, и покорность истинного величия. И всё это была Артемис, карийская царевна, подарившая ему себя в неуютном дворце над гаванью Галикарнаса. Он вздрогнул, ошеломлённый открытием. И злодейка-память обрушилась на него гулом моря, запахом сырых стеблей на полу и горящего масляного светильника, маревом колышущейся ткани вокруг ложа под высоким балдахином и ощущением сильного и умного женского тела. Это последнее было таким живым, что заставило вспыхнуть кожу на ладонях, груди, животе, бедрах... Точно сама Артемис только что выскользнула из его объятий, чтобы освежиться самой и принести ему чашу ароматного, красного, чуть терпкого вина или поднос с фруктами. Он зарычал и вскочил, отбросив от себя соплячку, непонятно как оказавшуюся в его постели. Что из того, что Артемис, которую он знал, едва ли была на три года старше этой девочки! В ней была мощь молодой львицы, и Мавзола мутило от пресных ласк хрупкой газели. Казалось, целую вечность стоял он, пылающий, глухой и слепой ко всему, пока гнев не ушёл из него, оставив тупую боль и раскаяние. Он повернулся. Артазостра сидела на полу, сжавшись в комочек, маленький, испуганный зверёныш. Он наклонился над ней и медленно, давая прочесть по губам, сказал:
- Всё в порядке, женщина. У меня бывают такие приступы. Это результат удара, полученного в бою. Я немного страшен, но вполне безобиден. И всё быстро проходит. Ложись и спи спокойно.
Она потянулась обнять его колени, давая понять, что всё понимает, но он убрал её руки и, поцеловав, попросил оставить его в покое. Артазостра покорилась.
Мавзол дал себе слово быть нежным и снисходительным супругом. В конце концов, они оба были заложниками политики. Она оказалась понятливой и наделённой тем особым тактом, на грани ясновидения, который часто сопутствует людям с ограниченными возможностями, будь то слепота, глухота или немота. Ему было приятно иной раз беседовать с ней, оказывать ей знаки внимания, любить её отзывчивое и благодарное тело. Она была идеальной супругой, из тех, в кого превращает юных принцесс отлаженная и многогранная система гаремного воспитания. Она умела и любила угождать своему мужу, со вкусом и толком вела хозяйство, была счастлива объявить о своей первой беременности. Искренне обрадованный, Мавзол завалил жену подарками и, когда была возможность, лично справлялся о её здоровье. Посидев и поговорив о пустяках, он целовал женщину и уходил, стараясь не замечать надежды в её глазах. Не мог же он, в самом деле, признаться жене, что уже давно боялся, забывшись на ложе, ударить царевну, так непохожую на проклятую гречанку. Царь и бог в своем гареме, он мог бы позволить себе и пренебрежение, и прямую грубость. Но дерзкая, заплаканная охотница, с которой он грозился содрать кожу, не позволяла ему сделать хоть что-то, что оскорбило или обидело бы персидскую царевну. Быть любящим мужем для своей жены, чтобы искупить вину другого мужчины перед желанной женщиной - причудливая отрада для одиночества, живущего в тайных, никому не известных и редко посещаемых им самим коридорах его души.
Искать меня. Проклятая забота
Среди чужих пиров!
В каменоломнях адская работа
И гнёт оков.
Как солнца луч, предчувствие во мраке,
В кромешной тьме.
Твоей едой побрезгует собака
На проходном дворе.
Чем греться в стужу, рабским потом
Иль дымом от огня,
Пока несёшь проклятую заботу -
Искать меня?
К счастью для Мавзола, семейная идиллия не продлилась долго. Пора было возвращаться на войну.
494 г. до н.э.
Отправив семью в Сарды, Мавзол повернул к Галикарнасу, чтобы присоединиться к флоту, патрулировавшему побережье Малой Азии, и ещё раз увидеть Артемис. Лигдамид уже умер, и молодая царица сама приняла знатного гостя. Она встретила его, сидя в высоком кресле. Мавзолу подумалось, что в других местах правитель всегда сидит рядом с троном, ибо трон принадлежит Великому царю... Артемис выглядела чужой и холодной, длинные волосы собраны в высокую прическу, на лице строгий макияж, на теле - платье из царского пурпура.
- Привет тебе, Мавзол, сын Гобрия.
- Привет тебе, царица.
Она указала ему на кресло напротив.
- Вдвойне почетно принимать здесь, в глуши, зятя Великого царя. Здорова ли твоя супруга, царевна Артазостра? Говорят, она ожидает ребёнка.
- Спасибо, всё благополучно. Позволь выразить сожаление о твоей утрате.
- Благодарю.
- Могу я спросить?
- Спрашивай.
- Мне не давала покоя одна мысль: не тяжело ли такой гордой и нежной молодой женщине управляться с целой страной да ещё в военное время?
Её губы дрогнули, в глазах подпрыгнули озорные огоньки.
- Подлизываешься? - спросила она напрямую.
- Совсем немного, - ответил он с улыбкой.
По обоюдному согласию, ужин перенесли к ней в спальню. Там было тепло и сухо, стены задрапированы плотными тканями, в жаровне пламенели угли, пол застелен коврами.
- Я распорядилась законопатить щели к твоему приезду.
Мавзол лежал рядом с ней, разомлевший от горячей ванны, вкусного ужина, вина и новообретённой женщины - того и гляди, замурлычет - и гладил её шелковистую кожу. Наслаждением было уже одно созерцание знакомых юной дерзостью и обретших незнакомую зрелость линий этого тела. Он решался задать вопрос, гвоздивший своей бессмысленностью.
- У тебя было много любовников после меня?
Она покачала головой, вертя в руках пустой кубок.
- Ни одного.
- Почему?
- Я была слишком занята. Нужно было принимать дела, учиться править, пока жив был отец. Тем более, потом. Это слишком дорогое и хлопотное для царевны и царицы дело – любовники. Увлечёт - не обрадуешься, надоест - не сдыхаешься.
- А рабы?
Она посмотрела на собеседника с откровенной насмешкой.
- Тебя уже не бесит сама идея?
- Ты помнишь?
- Ещё бы! Не каждый день мужчины обещают ободрать меня, точно собаку на живодёрне. Я злопамятна.
- Я извинился ещё в тот раз!
- Ладно, забыли... Рабы, говоришь? Любовник раб еще хуже аристократа: ему нечего терять. Но я понимаю, что ты хотел сказать... Я неравнодушна к мужской силе и красоте, а тем паче к мужеству личности, Мавзол. Я люблю мужчин, но не стремлюсь к власти над ними, хватает и того, что я пытаюсь ими править (ха!). Меня окрыляет мужское внимание, но я не собираюсь держать его в шкатулке, чтобы вынимать и тешиться, когда плохое настроение или донимают прыщи. Это никому не сделало бы чести.
- А твой темперамент, Артемис?
- Темперамент? А что с ним?
- Ну... впечатляет. Я не хочу сказать, что ты ненасытна, но определенно не холодна. Если бы речь шла о лошади, я сказал бы, что ты горяча и вынослива, как породистая кобыла из ливийских пустынь. Ты не обиделась?
- Напротив! Ты становишься поэтом, благородный Мавзол. Если бы меня продавали на рынке, одной этой фразой можно было бы утроить цену!
- Спасибо... Но ты ушла от ответа.
- И чего пристал, право. Думаешь, я лгу?
- Не думаю. Но мне, в самом деле, интересно.
- Иногда бывало противно. Но реже, чем можно подумать. Я же сказала, я была занята. А гимнастический зал, меч, копьё, тяжёлый щит и доспех, горячий жеребец или боевая колесница могут уходить гораздо основательнее любого, самого темпераментного любовника. Я хотела быть хорошей царицей. Мой народ невиновен в том, что в бурное время венец волей богов оказался на голове женщины. Ты удовлетворён?
- Вполне. Пока я учился в школе при дворе Великого царя, мне тоже было не до нежных услад. Нас гоняли с рассвета до заката. Уроки семейной жизни тоже были, но носили чисто теоретический характер: ежедневные нагрузки сильно ограничивали практические возможности. Но, буду честен, я докапывался до другого ответа.
- А! Так бы сразу сказал. - Артемис улыбнулась и протянула ему наполненный кубок. - Считай, что его ты тоже получил.
В который раз за эту долгую ночь он мёртвым пеплом осыпался на грудь женщине, а ему казалось мало...
- Тебе не тяжело?
- С чего ты взял?
- Я совсем не маленький, гораздо больше тебя. Я знаю, у вас принято, чтобы женщина скакала верхом на своём любовнике...
- Это дело вкуса. Или после Вавилона ты считаешь остальных неграмотными?
- Я далек от этого... Но всестороннее образование в этом вопросе любой желающий может получить, пожалуй, только там.
- Ты его получил?
- Давай сформулируем это так, я сделал всё, что позволяли мне время, деньги и собственные силы. Месяц - это очень немного для такой обширной темы. Но ты опять ушла от ответа, царица! Признаюсь, когда я с тобой, я не очень соображаю, что говорю и делаю, пока всё не кончится. А потом начинаю панически бояться, что причинил тебе боль.
Она с улыбкой покачала головой и погладила мужчину по щеке:
- Если ты сделаешь мне больно, я подниму такой визг, что сбегутся воины со всего Галикарнаса.
Он вспомнил её эскападу на царской дороге:
- Как раз в этом я не уверен. Мне всё время кажется, что тебе тяжело, а ты молчишь, только кривишь губы.
- Какой бы ты ни был тяжёлый, это лучше, чем без тебя. Если бы ты знал, как мне не хватает этой тяжести одинокими ночами, ты не городил бы чепухи!
Утром, по заведённому ими обычаю, он приводил себя в порядок и завтракал в её спальне. Мавзол знал, что Артемис нравится наблюдать за ним, и был рад доставить ей это удовольствие. С набитым ртом он рассказывал о взятии Кипра и скором падении Милета. В её глазах билась затаённая мысль, которую она прятала под полуприкрытыми веками.
- Скажи, ты очень торопишься закончить осаду?
- Если бы я мог, я не выбирался бы из твоей постели, царица!
Она в раздражении скривила губы.
- Не слишком удачная шутка. Говорят, у тебя вошло в привычку заводить знакомства среди купечества...
- Интересные у тебя собеседники, познакомь. Эй, я и не думал дразнить тебя. Не хочешь знакомить - не надо. Я только хочу сказать, что не считаю зазорным послушать совета умной женщины, даже если она сложена как богиня...
- Давай договоримся, либо ты меня злишь, либо подлизываешься.
Мавзол оставил еду и налил себе вина.
- Послушай, Артемис, Артобазан мечется по всему побережью, подавляя очаги восстания, но стоит ему отвернуться, они вспыхивают с новой силой. Милет стоит. Мой флот патрулирует подходы с моря, но факт остается фактом. Царевич в бешенстве. Он рвётся сжечь Афины, чтобы отец объявил его наследником, но связан по рукам и ногам. И вот ты задаешь мне такие интересные вопросы.
- Скажи, сын Гобрия, помогать Артобазану сжечь Афины, это и есть предел твоих мечтаний?
- Хороший вопрос. Я собираюсь помочь ему. Но мечтаю о другом. Покорив материковую Грецию, я двинусь на Сицилию и дальше, к Италии. Европа невероятно богата: лес, серебро, железо, зерно, люди!
- Мне ли не знать, - съязвила Артемис. - Но Греция может здорово стать тебе поперек горла.
- Если стереть в порошок Афины и Спарту, не особенно.
- Кроме Афин и Спарты есть ещё силы...
- Те, что поддерживают жар ионийского восстания?
Она кивнула.
- Дай, угадаю с трёх раз! Военные поставки, порты Малой Азии, Геллеспонт и колонии на берегах Понта Эвксинского... Давнее яблоко раздора между Мегарами и Афинами с одной стороны и финикийцами с другой.
Артемис улыбалась.
- Выходит, если я начну кампанию сейчас, то лишь зря потеряю людей и корабли. А не начну, потери будут у Артобазана.
- Разве Артобазан торопит тебя на штурм?
- То-то и оно, что нет. Ему хочется самому взять этот приз.
- Значит, его потери это его проблема.
- Отчего такие заботы обо мне?
- Во-первых, под твоим началом флот. Хороший корабль, это хороший корабль. Он перевозит людей, новости... да мало ли что. А, кроме того, среди купечества прошёл слух, что с тобой можно иметь дело.
- От меня требуется дать Артобазану уродоваться под Милетом, закрыть глаза на контрабанду, которой промышляют мои капитаны, и ждать?
- В общих чертах, верно.
- Что я получаю за это?
- Мне кажется, скидки, кредиты, взаимное понимание... Но я, женщина, мало разбираюсь во всех этих вещах. Почему бы тебе самому не обсудить с ними подробности, выдвинув встречные предложения?
- Ха! Это ловушка?
- Гермес Трисмегус, за кого ты меня принимаешь?
- За Артемис Карийскую! - Некоторое время Мавзол задумчиво орудовал зубочисткой. - Ещё один вопрос...
- Я предпочла бы поцелуй.
- Дойдет и до этого. Я не могу валять дурака с человеком, который, возможно, будет Великим царём.
- Артобазан никогда не будет Великим царём.
- Я начинаю бояться тебя, царица!
Артемис пожала плечами.
- Вот уж где-где, а здесь я совершенно не при чём. Подумай сам: если бы Ксеркс вышел из игры, его никогда не женили бы на дочери самого богатого человека в Персидской империи.
493 г. до н.э.
Мавзол не ограничился взятием Милета. Сровняв с землёй мятежный город (мужчины были убиты в уличных боях, а женщины и дети вывезены и поселены недалеко от персидской столицы), войска и флот прошли вдоль всего побережья до самого Византия, вернув Персии контроль над ключевыми пунктами морской торговли в Малой Азии и восстановив власть империи над Ионией. За эту операцию он получил звание главнокомандующего сухопутных и морских сил Персии. Летом того же года войско через Геллеспонт морем и сушей двинулось в Европу.
В начале лета на Мавзола, как снег на голову, свалилась Артемис. Началось с того, что часовые подняли переполох: к лагерю во весь опор, прорвав линию дозоров, мчалась боевая колесница, запряжённая греческой тетриппой - четырьмя лошадьми, поставленными в ряд. Среди богатой отделки экипажа жарко горел золотой орёл Ахеменидов, поэтому воины не решились стрелять, а лишь погнались за непрошеным гостем. Эту сцену и застал Мавзол, волею случая оказавшийся поблизости. Бешеная четвёрка неслась так, словно за ней гнались все демоны ада, и персидские кони, хоть и были свежими, с трудом нагоняли колесницу. Только один человек мог позволить себе такие дикие выходки, и главнокомандующий кубарем скатился со смотровой площадки к лошадям, торопясь успеть, не допустить кровопролития. Свита бросилась за ним. Завидев приближающихся всадников, возница придержал роняющих пену золотисто-рыжих коней, сразу попав в кольцо воинов дозора. Тут подоспел и Мавзол со свитой. Иронически разглядывая фигуру в длинном плаще поверх легких доспехов, Мавзол слегка наклонился к шее своего коня.
- Приветствуя тебя, отважная царица Карии.
Артемис сняла шлем, рассыпав по плечам отливающий перламутром пепел своих волос.
- Радуйся, величайший из полководцев Великой Империи!
Они оба почувствовали, как онемели и замерли все, наблюдавшие за этой сценой. Артемис в блеске своей незаурядной красоты купалась в этом внимании, а Мавзол, хоть и был зол на неё за опасную выходку, охотно подыгрывал ей и гордился ею.
- За мной следом идут подкрепления и обозы. Кроме того, я веду с собой коней вроде тех, что в упряжке, в подарок тебе и твоим доблестным офицерам, а так же фураж и опытных конюхов для них.
- Твоя щедрость сравнима лишь с твоей красотой и искусством управления колесницей. Прокатишь меня?
- Ты доверишься женщине?
- Только тебе, царица.
Стоя рядом с ней, готовый в каждую минуту подхватить вожжи, он процедил сквозь зубы:
- Какого демона ты мчалась, рискуя сломать шею или получить стрелу в бок?
- Давно у тебя не было чиновников из столицы?
- Довольно давно.
- Жди. Скажи секретарю, пусть подчистит дела.
- У меня нет ничего такого, ради чего стоило лететь, очертя голову.
Артемис не ответила, но видно было, что он её не убедил. Следуя указаниям пассажира, женщина подогнала экипаж к роскошному шатру в центре лагеря. Выбежавшие конюхи приняли поводья, и царица буквально рухнула с колесницы в руки главнокомандующего. Мавзола неизменно удивляло, как быстро эта хрупкая на вид женщина восстанавливала силы. Тем же вечером, неправдоподобно свежая и сияющая, она сидела рядом с ним на пиру, устроенном в её честь. Слух о её экстравагантном прибытии и дорогом подарке облетел весь лагерь, и вокруг могучих рыжих красавцев целый день толпились знатоки, горячо обсуждая стати и возможности породистых животных. Вечером настал черёд хозяйки. Мавзол получил бездну удовольствия, наблюдая, как Артемис, обожавшая быть в центре внимания, бессовестно делала вид, что ничего не замечает. Она не строила из себя тихоню, теперь ей это было не по чину. Доброжелательно и немного рассеяно беседовала с его офицерами, в нужных местах делала круглые глаза, смеялась или подавала реплики. Когда, по её мнению, ей пришло время исчезнуть, многие молодые люди почувствовали себя разочарованными. Этой ночью царица пользовалась гостеприимством своего любовника. Когда Мавзол вернулся к себе, Артемис отмокала, лежа в душистой воде и положив голову с закрытыми глазами на край ванны.
- Ты спишь? - он коснулся ладонью щеки лежащей.
- Нет.
Рука скользнула по её шее, груди и дальше в воду.
- Это некрофилия.
- Когда ты морочила головы всему моему штабу, ты не выглядела мёртвой. У тебя дар устраивать представления.
Она самодовольно улыбнулась.
- С кем поведёшься...
- Ты устраивала представления задолго до моего появления в Галикарнасе.
- Значит, мы нашли друг друга.
- Не буду спорить. Но если ты ещё раз вздумаешь корчить из себя амазонку, я под конвоем верну тебя домой, привяжу к постели и поставлю стражу.
- Ты же знаешь, вокруг меня вечно какие-то истории. Я не ищу приключений, они сами находят меня.
- Почему ты не приехала со своим войском?
- Мне нужно было опередить “царское око”.
- Могла бы послать кого-нибудь.
- Не могла!
- Это называется, она не ищет приключений!
Приход карийских частей вызвал в ставке нездоровый ажиотаж, главным образом, из-за чудесных коней. Мавзолу пришлось выделить людей в помощь карийцам. Беспокоясь за свою своенравную царицу, войска почти двое суток двигались ускоренным темпом, позволяя себе лишь редкие и короткие привалы. Греки были настроены решительно и недоверчиво, и только появление Артемис успокоило её офицеров. Сама Артемис вконец замордовала Мавзола. Любопытствующая царица без устали объезжала лагерь, приветствуя знакомых офицеров, оглядывая расположение и устройство. Армия империи, объединявшая в своей мощи многие племена и народы, была подобна Вавилону в дни строительства пресловутой башни. Языки, лица, обычаи и нравы смешались в ней, взаимно обогащаясь и сплавляясь под властной рукой в боевой таран, которому могли противостоять лишь немногие.
- Ты не можешь с ходу ввести у себя все полезные новшества. Дай людям хотя бы отдохнуть! - Мавзол терял терпение.
- Всех я ещё нё видела. Вот покручусь тут немного...
- Ты деморализуешь мне весь командный состав.
- Ради хорошей лошади могут немного потерпеть назойливую женщину!
Она насупилась. Он подождал. Некоторое время Артемис ещё дулась, потом глаза её снова ожили, она улыбнулась.
- Ты прав. Прости меня. Я немного тороплюсь. Здесь так многому можно научиться!
- Только бери с собой двух-трёх своих офицеров. И делу полезнее, и мне спокойнее. Здесь всё-таки солдаты, а не искушённые театралы.
- Атропос Неумолимая, как я люблю, когда мужчина меня воспитывает, а мне нечего возразить!
Государственный чиновник, именуемый “царское око”, прибыл на третий день после неугомонной Артемис. Появление его в ставке главнокомандующего было явлением не совсем обычным. Звание “царское око” получали люди, занимавшиеся ревизией сатрапий. В их компетенцию входил осмотр состояния дорог, полей, пастбищ, государственных учреждений, проверка финансов и приём жалоб на сатрапа и его чиновников. Понятно, что в районе боевых действий делать ему было нечего. И, тем не менее, он появился.
Мавзол принял его со всей возможной почтительностью, выделил помещения ему и его свите и выбросил эту историю из головы. Он приехал проверять - пусть проверяет! Если сумеет хоть что-то разобрать в этой внешне безалаберной, но безумно сложной и хорошо отлаженной военной машине. Заботой главнокомандующего была жизнь этой машины, её дыхание, её движение вперёд. Несколько раз в кутерьме своих нелёгких будней он слышал то тут, то там глашатая, взывавшего: “Дорогу царскому оку!”, и видел растерянную фигуру чиновника, грозы мирных областей, пытающегося сохранить лицо среди всего этого смертоносного хаоса. Тогда ему приходило в голову, что в этом посещении должен быть смысл, но война шла своим чередом и не оставляла времени на досужие домыслы.
На землю уже пали сумерки, и мертвецки уставший Мавзол возвращался к себе. У него не было повода считать себя перетрудившимся, но его мучила головная боль, сопровождавшаяся дурнотой и слабостью. Он всё пытался сообразить, чего он мог съесть такого... Разве что у бедняги “царского ока” прокисло вино. Чиновник собирался уезжать, и Мавзол заскочил к нему сказать положенные слова и выпить за здоровье Великого царя. У шатра, рядом с часовым, вырисовывалась тонкая фигура. Охранник доложил:
- Это кариец, хочет говорить с главнокомандующим.
- Кто ты и чего тебе?
Мальчик упал ниц.
- Господин, я смотрю за лошадьми и упряжью. Сегодня я чистил колесницу и нашёл... Царица сказала, чтобы я отнёс Вам.
Мавзол протянул руку и взял у эфеба кольцо, то самое, что он оставил когда-то для Артемис. “Что она опять затевает, “ - размышлял он, делая вид, что разглядывает находку.
- Принесите огня, я ничего не вижу, - потребовал он, чтобы выиграть время. Дурнота усилилась, голова отказывалась соображать. Принесли огонь.
- Да, это моя вещь. Я потерял его в день прибытия царицы, - очень натурально узнал он и, кивком отпустив мальчишку, вошёл к себе. Мавзол несколько дней почти не видел Артемис, занятую, как и он. Теперь она хотела его видеть, у себя и тайно. Он рухнул на кровать и почувствовал, что уплывает. Нет, ему надо быть у Артемис. Эта женщина ничего не делает просто так. Мавзол заставил себя встать. Остаток вечера прошёл содержательно: выпив кувшин воды, главнокомандующий совал пальцы в горло и извергал содержимое желудка в таз для умывания. После нескольких процедур он почувствовал себя совершенно измордованным, но туман в голове немного рассеялся, соображать стало легче. Дрожа всем телом, Мавзол умылся, закутался в темный плащ, закрыл лицо и выскользнул из своего шатра.
Его удивило отсутствие часовых у палатки Артемис. Если бы дело было только в ней, но сами греки очень болезненно относились к безопасности своей царицы. Она сама открыла перед ним полог.
- Что это у тебя такое безлюдье?
- Это только кажется... Что с тобой?
- Не знаю. Мотался целый день, ни разу не зашёл к себе: тут ухватишь, там перекусишь. При таком обилии национальных кухонь немудрено глотнуть какой-нибудь дряни...
Она посмотрела на него внимательно.
- Уже лучше?
- Да, немного. Но я бы хотел прилечь, ноги подкашиваются.
Артемис кивнула и провела его в спальню.
- Я помогу тебе раздеться.
Мавзол не сопротивлялся и вскоре принял долгожданную горизонталь.
- Сейчас вернусь, - бросила гречанка и исчезла. Он не ответил, а к её возвращению уже спал. Царица наклонилась над мужчиной, закрыв глаза и беззвучно отсчитывая ритм, прислушалась к его дыханию, проверила температуру.
- Асклепий Милосердный, надеюсь, я не ошиблась, - пробормотала она. Потом повернулась и тихо позвала в темноту, - Кадм, Алкей!
- Мы здесь, царица, - приглушённо ответили из-за портьер, разделявших шатер на отдельные помещения. Артемис взяла в руку длинный персидский кинжал, погасила светильник и легла рядом с мужчиной.
Он почувствовал удар, ещё один, вскочил, ощетинившийся, рванул тёмное существо, хищно навалившееся на другое, любимое, услышал треск ткани, хрип и хруст проламываемой плоти.
- Всё кончено, царица, - сказал кто-то по-гречески.
- Ариман, отец демонов! Что здесь происходит? - прорычал Мавзол.
- Зажгите свет, - тихо попросила Артемис.
Завозились, и, отодвинув портьеру, вошёл высокий, худой и жилистый, точно из веревок и узлов, грек с горящей лампой. Он установил её в светильник и, поклонившись, беззвучно удалился. Перс огляделся. Артемис в рваной и заляпанной кровью рубахе сидела на полу и громко стучала зубами. Рядом валялся окровавленный акинак. В углу лежал смуглый мужчина, ассириец, насаженный на копьё.
- Не очень удачное оружие для тесного помещения, - пробормотал Мавзол.
- Так и было задумано, - огрызнулась Артемис.
Вот тут вельможу прорвало:
- Когда ты прекратишь, наконец, испытывать моё терпение? Каждый раз я едва ума не лишаюсь из-за твоих выходок. Каждый раз я дергаюсь, едва слышу твоё имя. Почему ты берёшься сама за дела, которые вполне можно доверить мне?
Он тряс её так, словно хотел вытряхнуть всю дурь.
- Отпусти меня! - Артемис смотрела на него, блестя яростью глаз и облизывая губы. - Ты сам знаешь, что военный лагерь для тебя сейчас самое безопасное место! Это не Дарий - ты у него любимец. Умён, красив, предприимчив и достаточно далек от трона, чтобы не причинять головную боль. Другое дело, Ксеркс или Атосса. Вся заслуга царевича - Вавилонское восстание. Мать бережёт сына и боится твоей популярности. Не сегодня-завтра Дарий должен будет объявить наследника, а ты близок с Артобазаном...
- Я знаю это не хуже тебя, и сам могу о себе позаботиться!
- И обвинить Великую царицу? Убитые – её люди.
- Откуда эти сведения?
Женщина качнула плечом, стягивая и отбрасывая в угол испорченную одежду.
- А стоит ли тебе об этом знать, достойный Мавзол?
- Я догадывался, что в Карии хорошо поставлена разведка. Но не думал, что она хороша настолько, чтобы дотянуться до царского гарема. Кто он?
- Один из телохранителей “царского ока”. Второй там, за шторой, - она качнула головой. - Следили за тобой с самого прибытия.
- “Царское око”? Да ты с ума сошла.
Она упрямо покачала головой.
- Вряд ли. Он не знал, но, возможно, догадывался. Распоряжение навестить тебя нашло его во Фригии. Не знаю, кто его привез, но не обычный курьер. Возможно, эти, - она кивнула на труп. – Новости догнали меня в дороге, когда войска уже выступили. Получив их, я испугалась, что могу опоздать.
- Всё равно, всё слишком притянуто за уши. Дай-ка я его осмотрю. Проклятье, у него даже нет оружия!
- Тогда зачем он следом за тобой забрался в мою палатку?! Пошевели мозгами, Мавзол Персидский!
- Ты права. Надо выпить и хорошенько подумать. Пусть твои люди принесут сюда второго.
- Тебе не стоит пить и есть хотя бы два дня. Тебе что-то подмешали сегодня. Надо дать мерзости выйти прочь. Выпей воды.
- Тогда глотни ты и перестань клацать зубами.
- Это не мешает мне думать.
- Зато мешает мне!
Она послушно затихла. Телохранители царицы внесли второе тело и, по приказу Мавзола, обыскали, разложив всё найденное на низком столике. Мавзол тупо смотрел на ремешки, кошельки, браслеты, шнурки с амулетами и прочую дребедень, какую можно найти у любого в этом лагере.
- Давай попытаемся сложить два и два. Мне сегодня что-то скормили... или споили. Если люди “царского ока” имели приказ убить меня, не будет ли слишком смело предположить, что это сделали именно у него? - Никто не ответил - Тогда почему бы меня просто не отравить?
Артемис покачала головой.
- Слишком очевидно. Ты осторожен, ел и пил то же, что хозяин…
- А лезть к тебе в шатер не очевидно?
- “Царское око” отбывает. Не оставалось времени?
- Неубедительно. Зачем тогда вообще было что-то подмешивать? Я чувствовал слабость и сонливость. Тут есть смысл. Всё равно рискованно. Если бы мне перерезали горло, было бы дознание, у чиновника развязали бы язык. К тому же они безоружны... Бред!
Один из греков пошевелился.
- Говори, Алкей, - кивнула царица.
- Смерть можно вызвать спустя некоторое время.
Перс и гречанка переглянулись. Мавзол потянул руку к кошелькам, но греки опередили его.
- Позвольте нам...
Он кивнул. Высокий Алкей вынул из-за пояса кожаные перчатки, тщательно натянул их. Развязав первый кошелек, он осторожно вытряхнул его содержимое на стол: два золотых “лучника”, горсть серебра фригийской и карийской чеканки, комочек жевательной смолы, огниво... Грек развязал второй. Вместе с деньгами на стол выскользнул тряпичный свёрток в половину ладони Артемис. Под тряпкой оказался мешочек из тонкой чёрной кожи, а в нём плотно закрытая деревянная шкатулка с позолоченным резным рисунком. Алкей протянул её товарищу. Внимательно рассмотрев отделку, Кадм попросил:
- Открой, только осторожно. Вот защёлка.
Пальцем в перчатке Алкей надавил рычаг и приподнял крышку. Внутри оказался рыхлый серый порошок, вроде того, что скапливается в заброшенных помещениях. Кадм кивнул, Алкей закрыл шкатулку.
- Египетская пыль, - сказал Кадм царице. - Её называют “проклятием фараонов”. Убивает не сразу и каждого по-своему...
- Значит, можно выздороветь?
Грек покачал головой.
- Маловероятно. Говорят, каждый прожитый день делает конец более мучительным. Противоядие мне неизвестно.
- Почему бы просто не подсыпать в вино?
- Пыль нужно вдыхать. Её берут в древних могилах колдуны и жрецы-расстриги, промышляющие отравами. Знающие закрывают лицо плотным шёлком. Остальные живут недолго.
- У убийц есть что-нибудь подобное?
- Нет.
- Вы хорошо осмотрели?
Грек низко поклонился, на его лице тенью мелькнуло неопределённое выражение.
- Я ещё нездоров, - поправил себя Мавзол. - Я сам не мог бы желать лучших специалистов, чем у царицы Карии.
Оба грека поклонились.
- Избавиться одним ударом от тебя и наёмников... хороший ход. Она превзошла себя, - фыркнула Артемис.
- Не проще было рассыпать это у меня на столе? - продолжал допрос Мавзол.
Кадм кивнул.
- Это возможно. Но египетская пыль быстро слабеет и умирает на открытом воздухе. Мой учитель говорил мне, “проклятие фараона” это злобный демон, который во тьме может пережить царства, но умирает в сиянии великого Амон-Ра. Вы порой не бываете у себя несколько дней.
- Вот она, жизнь на виду! - Мавзол повернулся к Артемис. - Если ты знала, кто и зачем заваривает эту кашу, почему молчала? Не проще ли было взять их и без лишнего шума допросить... женщина!
Она встала и посмотрела на сидящего сверху вниз.
- Ничего я не знала. Просто догадывалась, что дело нечисто, и внимательно слушала тех, кто понимает в этом больше меня. - Она кивнула на своих телохранителей. - Что до “взять и без лишнего шума допросить”, как ты это себе представляешь? Одно дело, никому не известный наемный убийца, и совсем другое, телохранитель чиновника, приехавшего с ревизией! Ты хоть представляешь, какое дело из этого можно раздуть? Заметь, они оба без оружия. Попадись они с поличным, ты оставил бы их для допроса. Но живого человека спрятать труднее, чем мёртвого. Кто бы тебе поверил?
- Не учи учёного, - неуверенно огрызнулся Мавзол.- Допустим, я тебе по гроб жизни благодарен. А как выпутаешься ты? Будет дознание...
- Ты опять недооцениваешь моих людей. Они позаботятся о телах, война спишет остальное. Никто здесь не станет внимательно присматриваться к кровавым пятнам на тряпках из женских покоев. Разумеется, ты, как ни в чем не бывало, проснёшься в своей постели.
Мавзол посмотрел на неё внимательно. Забрызганная кровью, одетая лишь в мерцание своих волос, она ничтоже сумняшеся отдавала ему распоряжения и была до безобразия желанной. Тела уже унесли, шатёр наполнялся людьми, неслышно снующими вокруг и уничтожающими следы происшествия. Перс обнял женщину и усадил себе на колени.
- Я знаю тебя неряшливым подростком с луком за плечами. Знаю скромной и внимательной девушкой, сидящей в трапезной за ложем отца. Знаю яростной и нежной женщиной, щедрой на наслаждение. Властной и хитрой правительницей. Военачальницей. Убийцей. Кто ты на самом деле, Артемис Карийская?
Она улыбнулась, провела тыльной стороной ладони по лицу, отчего свернувшаяся кровь осыпалась бурой пылью, покачала головой.
- Ты сегодня щедр на эпитеты, это обязывает. Помнишь гепардов, что сопровождают тебя на охоте или, в свободные дни, лежат у твоих ног в ожидании ласки? Ручная кошка у ножек твоего кресла, всегда и везде...
Мавзол усмехнулся, вспомнив высокое кресло царицы.
- Кроме Галикарнаса?
- Кроме Галикарнаса. Тебе пора.
Он выпустил её, оделся, завернулся в плащ.
- Ты всё еще замужем?
- Я вдова. А зачем тебе?
- Я думаю, а не взять ли тебя в жены...
- Зачем тебе такая неудобная жена, как я? Чтобы подавать дурной пример твоим наложницам?
- Чтобы править моей колесницей.
Только случаем можно объяснить, что царский чиновник, объявивший о пропаже своих людей, и карийский офицер, пришедший с докладом о ночной стычке с разъездом фракийцев и гибели двух посторонних, столкнулись наутро в кабинете главнокомандующего. Мавзол тут же провёл тщательное расследование, на котором, вследствие причастности её людей, присутствовала царица Артемис. Выяснилось, что оба телохранителя, сдав свою смену, играли в кости с солдатами, когда в поле зрения дозора появился неприятель. Нетрезвые, раззадоренные игрой и охваченные боевым пылом чужаки, желая доказать свою доблесть, увязались за солдатами и были убиты.
- Были ещё потери? - спросил Мавзол.
- Нет, господин. Только легко раненые. У наших воинов богатый опыт лесных стычек.
- В густых фракийских лесах людям царицы нет равных, - согласился главнокомандующий и повернулся к чиновнику. - Мы выслушали всех. Решение за Вами.
Это было действительно так. “Царское око” был высшим авторитетом в ревизируемой области, олицетворяя самого монарха. Но чиновник не чувствовал себя счастливым. Напротив, у него было ощущение, что он попал, как кур в ощип. Необычно вялый, он проклинал вчерашнее вино и пытался сбросить сонную одурь.
- До сих пор не было случая, чтобы в ставке главнокомандующего распоряжалось стороннее лицо, - попытался выкрутиться он.
- До сих пор не было случая, чтобы “царское око” посещал ставку, - парировал Мавзол. - Кроме того, Вы - пострадавший. Сделаем так. Вы примете решение, а я объявлю его, как своё.
Нет, гаремная война далеко не окончена. А Мавзол, вот он, сидит перед ним, облечённый реальной властью. Кто бы ни был объявлен наследником, он уже главнокомандующий над всей военной мощью Империи. Да разве только он? Эта женщина, царица Карии, тоже здесь и смотрит на него своими страшными переменчивыми глазами. Говорят, мать её была ведьмой, и сама она - дьяволица. Ездит верхом, одна среди тысяч мужчин, появляется, где захочет, и исчезает, когда вздумается. Сатрап, в чьё ведение входит Кария, жаловался ему, что царица открыто игнорирует его распоряжения. Выплачивая дань и поддерживая сношения непосредственно с царской канцелярией в Сузах, на все его запросы она отвечает: “Я - верная рабыня Великого царя”. Ни для кого не секрет, что она - любовница главнокомандующего, и он сажает её справа от себя и говорит с ней, как с мужчиной. Только дьяволице это под силу...
Последнее соображение заставило чиновника вздрогнуть. Он не был в восторге от роли, которую ему навязали, и не хотел наживать неприятностей больше, чем уже имел. Поэтому он решил, что его люди сами виноваты, проявив преступное легкомыслие в зоне боевых действий. На этом инцидент был исчерпан. Чиновник в тот же день отбыл. Спустя несколько дней, уехала и Артемис.
492 год до н.э.
Царица не льстила своему любовнику. Лучший из полководцев Великого царя, Мавзол меньше чем за полгода покорил Фракию, Македонию и Беотию, утвердившись в Фивах и расширив империю, как никогда со времен завоевания Египта. Впереди лежали Афины и Спарта. Даже самую могучую армию, ведомую самым талантливым полководцем, можно остановить, но никакая сила не остановит текущее золото. Он вёл дела с купечеством, внимательно присматриваясь и прислушиваясь к миру, в жизнь которого вторгался. Ему казалось, он начинал понимать этих чуждых персидскому духу людей, взбалмошных и мечущихся в поисках непостижимого, жадных до золота и знаний, хвастливых, беспечных, артистичных. Казалось, все они - дети, по недоразумению (или по высокому помыслу Мудрого Повелителя) получившие взрослые тела. В самых разных поступках, будь то предательство или подвиг, хула или слава, отвращение или восторг, узнавал он чувства и побуждения, руководящие его подрастающим сыном, и уже за одно это не мог не любить их. Артемис научила его непредубеждённости, а решительности и ума ему было не занимать. Греция бурлила политическими страстями, торговля ворочалась в тисках тираний. От имени Великого царя Мавзол низложил все династии и ввёл на завоёванной территории демократические системы правления, поставив Сузы перед свершившимся фактом. Дарий пришел в ярость, но, остыв и поразмыслив на досуге, утвердил решение военачальника. Великий царь сам не раз бывал в молодости в этих краях, насмотрелся на изгнанных тиранов при своем дворе и знал: олигархии давно утратили необходимую для благополучного правления популярность. Авторитет Мавзола при дворе достиг небывалой высоты.
Главнокомандующий зевнул, потянулся и встал из-за стола, заваленного свитками. Хотелось есть. Солнце ярко светило в окна его кабинета. В уши рванулся уличный шум: голоса людей, грохот повозок и колесниц, цоканье копыт по булыжной мостовой, который доносился даже во внутренний двор, куда выходили окна. Мавзолу не так уж много времени выпадало на сидячую работу, он корпел над канцелярией либо по ночам, либо ранним утром, как сегодня. К счастью, ему достался толковый секретарь. Главнокомандующий оглянулся. Вечно невозмутимый евнух, чуть старше самого Мавзола, был настолько умен, что не испытывал потребности в таких качествах как хитрость или изворотливость. Испытывая затруднения, Мавзол не чурался спросить у него совета. Впрочем, до этого редко доходило. Тот, как правило, сам обращал внимание начальника на всякое напряжение, касалось это экономики, политики или отношений между людьми, которое могло вырасти в конфликт или создать проблему. Евнух имел должность царского писца и был откомандирован в ставку главнокомандующего столичной канцелярией, чтобы осуществлять надзор за деятельностью Мавзола. Разумеется, ежемесячные донесения, очень подробные и беспристрастные, царская канцелярия получала, как положено. Но так получалось, что Мавзол не только знал их содержание, но и принимал косвенное участие в их составлении. Чиновник же успешно вёл не только дела главнокомандующего, но и собственные дела. Они оба очень тщательно соблюдали положенную видимость, будучи, по сути, единомышленниками и взаимовыгодными партнёрами, на лету схватывающими мысли и настроения друг друга. В который раз, с благодарным интересом глядя на склонённую над столом фигуру, главнокомандующий подумал о том, как им обоим повезло. Задумавшись, он не сразу понял, что на пороге давно стоит часовой. Он перевёл взгляд на секретаря.
- Вы предпочитаете, чтобы письмо царицы Артемис подождало, пока Вы позавтракаете? - дипломатично уточнил тот.
Внутри Мавзола что-то ёкнуло, ухнуло и отозвалось тягучим чувством по всему телу.
- Нет, прочту сейчас.
Вошёл шустроглазый грек, низко поклонился, протянул свиток. Мавзол принял его и долго смотрел, не в силах распечатать. Он ждал и боялся этого письма, ибо, что греха таить, государственное устройство в Карии было для него делом не столько политическим, сколько личным. Ему вдруг захотелось принести все мыслимые жертвы всем существующим на свете богам. Вместо этого Мавзол снял массивный золотой браслет и протянул посланцу. Тот поклонился, но подарка не взял.
- В чём дело?
- Я не могу принять это. Царица щедро наградила меня перед дорогой и обещала милости по возвращении.
- Ты честен, это хорошо. Вот что: я напишу царице, чтобы она сама решила, оставить тебе подарок или нет.
Лицо грека просияло, он почтительно взял украшение и опустил в кошелёк на поясе в знак того, что принял его на хранение. Когда посланец удалился, Мавзол взломал печать.
- Впервые вижу, чтобы грек отказался от золота по доброй воле, - подал голос секретарь.
Мавзол улыбнулся.
- Они чтят свою царицу и превыше всего ставят её доверие. Карийцы верят, что она - это сама Артемида, Великая Лунная Богиня. Царица Артемис живой культ своей страны. Великий Ормузд! Я знал, я должен был ждать чего-то подобного...
Перс рухнул в кресло, посидел молча и тупо уставясь в текст, потом длинно, сочно, самозабвенно, с яростью отчаяния в голосе выругался на чистейшем греческом.
- Какое-нибудь несчастье? - обеспокоено спросил секретарь.
- Почти. На, прочти сам. Бери, бери...
Евнух подошёл и, с поклоном приняв свиток, пробежал его глазами.
- “Мой род царствовал в Карии, когда арийские боги ещё не появились на свет. Если желаешь занять моё место, приди и сразись со мной.” Но ведь это формальный вызов! Она вызывает Вас на поединок... Один на один!
Вызванный на дуэль женщиной, Мавзол оказался в положении, из которого был только один выход: извиниться. Чтобы не доверить свои истинные чувства пергаменту, он поручил составление и отправку письма секретарю, и стал собираться следом…
- Дура! Непроходимая дура, неспособная заглянуть на шаг, на два вперёд... - Мавзол шагал из угла в угол, и его широкие рукава всплёскивали охрой и золотом, когда он в досаде разводил руками.
Артемис сидела, облокотясь на ручку кресла, подпирая подбородок кулачком, с отрешённым и наивным видом наблюдая за бушующим мужчиной.
- Не очень-то ты вежлив с царицей, - заметила она, закидывая ногу за ногу. Этот неприличный жест доконал Мавзола. Он уперся руками в подлокотники её сиденья и зашипел ей прямо в лицо:
- Послушай, ты... царица! Я низложил династии во всей Греции и заменил их демократиями, оправдываясь тем, что демократию дешевле купить, ею легче управлять... Сделал это, не дожидаясь санкции Великого царя. Ты знаешь, что подобные действия приравниваются к государственной измене? Но я не стал ждать санкций, я торопился. Торопился не только завоевать греков, торопился снять с тебя эту ответственность. Думаешь, я не знаю о твоём противостоянии с местной администрацией, твоих манёврах в столице? Тебе остались бы все твои земли, твоё состояние. Со всеми карийскими проблемами будет разбираться сатрап, и уже недолго ждать, когда эту должность получу я. Ты же знаешь, война всегда обходил стороной твою страну и твои земли, здесь не было ни пожаров, ни грабежей, ни резни! Ты была бы свободна, и я смог бы взять тебя в жены...
- А Артазостра? Говорят, она снова понесла.
- Ты смеёшься надо мной?
- Я тебя спрашиваю. И сядь, пожалуйста.
Мавзол сел и упёрся локтями сцепленных рук в расставленные колени.
- Если тебе будет мешать Артазостра, я верну её матери. Ты будешь единственной повелительницей в моём гареме.
- Я уже единственная повелительница! А менять народ на персидскую царевну, кучку евнухов и наложниц... Извини! Ты знаешь, мы все торговцы. Не слишком выгодная сделка.
- Ты будешь женой сатрапа всей материковой Греции.
- Ты ещё не сатрап.
- Я буду им!
- Тебя могут убить раньше, чем ты станешь им, и что тогда? Отойти по наследству твоему старшему сыну или, ещё хуже, в казну?! Да я сдохну от тоски и унижения!
Мавзол уставился на неё отсутствующим взглядом. Она умела быть жесткой, и в ярости била наотмашь, не пряча когтей.
- Сатрап ты, или не сатрап, но сейчас ты в силе, ты знатный вельможа, популярный военачальник. Мой род проводил осторожную, но твердую политику, и был верен Великому царю. Моя страна слишком важна здесь, на западе, поэтому я могу себе позволить платить только установленную дань непосредственно Сузам, вместо того, чтобы содержать местную администрацию. И влияние, которое ты имеешь, ещё одна гарантия того, что я буду поступать так и впредь. Сатрап может удавиться собственной злостью, он не станет связываться с героем греческих войн. Но только до тех пор, пока я - царица. Стоит мне перестать ею быть, и он смешает Галикарнас с дерьмом.
- А я?
- А что ты?
- Скажи, я для тебя только щит, который ты используешь то против имперских чиновников, то против хищных соплеменников?
- Давай не будем сейчас об этом. Не в этом дело.
- Хорошенькая заявка! Послушай, Артемис. Мы как-то оба привыкли к тому, что ты, наравне с другими военачальниками и союзниками, участвуешь во всех кампаниях. Так сложилось, что, оказываясь рядом, мы с тобой делим не только труды и тяготы походной жизни, но и ложе. Нам обоим это было и приятно, и полезно. Война то стихала, то вспыхивала снова, я то уезжал в столицу за своей порцией распоряжений, почестей и дворцовой грызни, то возвращался. Но с некоторых пор я заметил, что не только военная слава, которую я добываю и люблю, не только богатства Греции, серебро, золото, зерно, шерсть и искусные мастера, которых я отправляю Великому царю во славу династии Ахеменидов, влекут меня сюда. Я люблю роскошь, комфорт и красивых женщин не меньше, чем боевую славу и почести. Но на самых роскошных ложах, в объятиях самых юных и прекрасных женщин, Артемис, я стал вспоминать походный шатер или этот твой трижды отсыревший дворец, твои руки, твои сверкающие перламутром золотистые волосы, твою маленькую высокую грудь и мальчишески подтянутый живот... Я избил одну из своих рабынь за то, что она имела наглость пахнуть так, как пахнешь ты, но не была тобой. И тогда я понял, что люблю тебя, Артемис. И я хочу, чтобы ты была моей женой. Вот почему я так торопился свернуть все правящие династии Греции, рискуя к тому же быть заживо ободранным за государственную измену. Скажи, ты откажешься от царства, чтобы выйти за меня замуж?
Артемис помолчала, потом задумчиво покачала головой.
- Даже если я соглашусь, Великий царь не даст тебе разрешения на этот брак.
Он протянул руку, взял её безучастную ладонь и погладил.
- Не бойся, я уговорю его. Только бы ты согласилась.
Царица откинулась на спинку кресла и вздохнула.
- Мавзол, ты жесток. Тебе не следовало говорить мне всё это. Мужчинам свойственны прихоти, в которых они не отдают себе отчёта. Это придает им святость почти религиозную. Они необъяснимы и им следуют неукоснительно. Окружающие должны смириться с ними, если не хотят серьезных неприятностей. Как правило, эти прихоти сменяют одна другую или проходят сами собой, если им не мешать. Все эти годы, Мавзол, я верила, что наша связь - такая вот греческая прихоть великого перса. И, значит, я должна использовать отпущенную мне возможность, устраивая дела моего народа. Война обходила мою землю стороной и до тебя. Но сейчас для карийцев настали воистину благословенные времена. Они знают это и боготворят меня теперь все: и аристократы, и воины, и купцы, и ремесленники, и крестьяне. Аристократы и воины потому, что добывают славу в походах и богатство в грабежах, спокойно оставляя свои семьи под надёжным протекторатом империи. Купцы наживаются на армейских поставках и разорении конкурентов, ты даешь им возможность влиять на политику, им льстит твоё внимание и заинтересованность. Что до плебса, то эти благодарны за мир, за стабильность системы и денежной единицы. Они все думают, что я покупаю собой их благополучие и богатство, что мои сети удерживают победоносного перса. Что касается последнего, то я в это не верила. Вера в первое была моим спасением. Всё оказалось наоборот, и я сожалею об этом. Я не могу отказаться от Галикарнаса.
- Не можешь, или не хочешь?
- Ты прав, не хочу. Слишком многое было сделано, чтобы добиться нынешнего положения вещей. И ещё больше потребуется, чтобы его сохранить. Если я этого не сделаю, то не сделает никто. Здесь воцарится смерть, кровь и запустение. Ты не поможешь Карии, у тебя слишком много своих забот.
Артемис осторожно взглянула на собеседника. Тот сидел, опустив голову, и молчал, уставясь на сцепленные ладони. Потом коротко выругался.
- А мне-то казалось, всё так просто, - добавил он и встал. - Тебе незачем больше торговать собой, царица. Ты никогда ни о чём не просила, но я всегда помнил о тебе, ведь ты была моим союзником в политике, товарищем в войне и женщиной, с которой мне хорошо. Жаль, что всё это закончилось.
- Жаль, - эхом откликнулась Артемис. - Мне тоже было хорошо с тобой, Мавзол
- Тогда почему мы прощаемся?
- Не знаю. Наверное, потому, что любим друг друга.
- Скажи, ты любишь меня Артемис?
- Я твоя рабыня, Мавзол, пока речь идет только обо мне самой. Я нижайшая из твоих наложниц.
Огромный и чудовищно сильный, Мавзол сгрёб её в объятия, уткнулся лицом в её волосы.
- Послушай, это же замечательно! К демонам гарем, к демонам политику. Ты никогда не была и не будешь моей рабыней. Ты - моя госпожа, моя единственная госпожа, моя богиня, воинственная и прекрасная... Медведица, Владычица, Убийца... Артемис!
- Отпусти меня, я задохнусь. - Она упала в кресло, хватая воздух. - Впервые вижу высокомерного перса в таком растрёпанном виде. Подумать только, блестящий вельможа теряет всю спесь потому, что женщина, которую он имеет уже много лет, призналась ему в любви. Скандал на всю империю!
Мавзол сузил глаза и широко оскалился, отчего его борода задралась, а лицо стало похожим на маску сатира.
- Скандал, говоришь? Пусть будет скандал. Но я всё-таки женюсь на тебе, царица. Для этого мне нужно всего-навсего получить должность сатрапа всей Греции пожизненно. Тебе останется твой трон и твой Галикарнас. Сузы не будут возражать, ведь это будет чисто политический союз, не так ли?
- И никакого гарема?
- Как можно!?
Есть люди, что вступают в мир
Как в бой, неся свои знамёна.
В их лёгких - воздух раскалённый,
В их душах - молодецкий пир.
Одним они, как свет во тьме,
Горят. Иных они калечат...
Но вот нечаянная встреча
На них валится, точно снег.
Они тасуют времена,
Давая повод для скандала.
Как много на земле металла!
Как мало на земле вина!
Какая разница, чей муж
И чья жена сегодня боги?
Все вокруг становятся убоги
Когда кольцом совьётся уж,
Когда встречаются глаза,
Когда коса найдет на камень,
И небеса низвергнут пламень,
И разражается гроза!
И поражений, и невзгод
Не избежать путями мира,
Тихоня ты или задира,
Красавец ты или урод.
Но в душной суматохе дней
Переплетёт тела и судьбы...
Душой уставшей не уснуть бы
До встречи с дамою червей!
Как просто: страх сведя к нулю,
Людской тоской себя оплавив,
Сказать, всё прочее оставив:
“Я всё-таки тебя люблю”.
491 г. до н. э.
Ужас положения, когда смертное тело несёт в себе бессмертную душу, состоит в том, что мы всегда знаем, что с нами будет, но некому объяснить нам, что именно мы знаем. Собирая силы для последнего, решительного удара на Афины и Спарту, Мавзол колесил по всей Греции. Занятый войной, он прозевал мятеж. Двигаясь с небольшим отрядом из Македонии через тёмные фракийские леса, населённые племенем бригеров, Мавзол угодил в засаду. Кучке людей удалось прорваться и вынести раненого военачальника. Событие не столько обескуражило, сколько разозлило главнокомандующего. Едва лекарь сшил перерубленные связки на левой ноге, как он, гонимый яростью и азартом, бросился в гущу новой войны. Пусть на носилках, он должен быть в центре событий. Весть о буре возле Афонского мыса, лишившей его половины флота, привела Мавзола в неистовство. Его войска прошли по Фракии огнём и мечом, выжигая остатки мятежа. За всем этим главнокомандующий, со дня на день ожидавший выздоровления, не сразу заметил, как припухлость от раны поползла вширь, изменился цвет и запах от повреждённых тканей. Лишь когда бунт был окончательно подавлен, а по всей Фракии расставлены гарнизоны, до его сознания дошли слова лекаря о том, что для спасения жизни главнокомандующего больную ногу необходимо отрезать, и чем скорее, тем лучше. Мавзол выслушал врача, но согласия не дал. Несколько дней он пролежал, корчась от боли и наблюдая, как расползается по телу смертоносная зараза. Он приказал найти людей, которым случилось пережить подобное или наблюдать у других. Таких людей нашли, и Мавзол побеседовал со всеми. Потом он снова говорил с лекарем и, наконец, принял решение оставить ногу, положившись на милость судьбы и свое железное здоровье. Он был уверен, что выживет.
Изуродованным, но не сломленным, встретил его двор, когда осенью он с семьёй приехал в Вавилон. Встречали его не просто торжественно, но пышно. Великий царь обнял его на глазах всего двора, оказав тем самым наивысшую милость. Несмотря на зловоние, исходившее от раны, Дарий почти ежедневно приглашал главнокомандующего к царскому столу, где старый воин, скованный тяжестью венца, предавался ностальгии, слушая молодого, изувеченного в сражении. И Мавзол не разочаровывал монарха, хотя болезнь терзала болью мозг и отравляла тело. Похудевший едва ли не вдвое, похожий на долговязого хрупкого подростка, он большую часть времени проводил, лёжа в гамаке, в одной из комнат плавучего дома, пришвартованного у пристани Нового дворца, одурманенный качкой и снадобьями, унимавшими боль. Рабы с опахалами отгоняли насекомых, слетавшихся на запах гниющей плоти, в жаровнях горели благовония, безуспешно пытаясь заглушить тяжёлый дух болезни... Таков был для него зенит славы.
Зимой Великий царь принял решение о возобновлении греческой кампании. Для раненого, вопреки здравому смыслу, забрезжила надежда. Да и болезнь, казалось, пошла на убыль. Греки, живущие при дворе, тоже встрепенулись и потянулись на борт плавучего домика. Заволновался и Ксеркс, обделённый боевыми победами. Усмирив Вавилон и построив Новый дворец, царевич, по поручению отца, строил теперь роскошный царский ансамбль в Персеполе. Старого друга царевич не избегал, но сторонился, ревнуя к славе и подвигам. И вот судьба пообещала реванш. Объявился и Кир, последние годы обретавшийся в Индии на посольской ниве. Мавзол, хоть и дурел от усталости, провёл с другом почти целый день, слушая рассказы о несметных богатствах маленьких, вечно грызущихся между собой княжеств.
- Империи нечего делать на западе, - сказал, между прочим, полукровка. - Греки называют нас варварами, погрязшими в роскоши. А погляди на них, сразу вспоминаешь старую сказку о лисе и винограде. Греция нищая. Твои победы вытряхнули государственную казну и почти ничего не дали взамен.
- Ты забыл о Пангейских золотых рудниках, фракийском хлебе и лесе. Но главное, азиатские купцы получили примат на ионийском и фракийском побережье. Греция - ключ к Европе. Да, греки завистливы, а, кроме того, до демонов предприимчивы. Осуждая роскошь, они спят и видят что-то подобное для себя. Ради Ормузда, если это будет происходить под протекторатом и на благо Персии! Но как соперники они опасны. Либо Греция, либо Персия - для Средиземного моря и Понта Эвксинского вопрос торгового господства стоит именно так. Тебе ли, полугреку, этого не понимать!
Кир покачал головой.
- Мы завязнем там.
- Мы с таким же успехом завязнем в Индии. Вспомни трудности своего путешествия. Одни джунгли и бездорожье чего стоят! Вести армию прибрежными районами - куда ни шло, но вглубь... Ты говоришь, изобилие золота. Поверь, торговые дома Персиды, Египта, Финикии и Вавилона не скажут тебе “спасибо”, если их капитал обесценится в результате вливаний огромных масс индийских драгоценных металлов. А это неминуемо произойдёт в том случае, если Империя, как ты предлагаешь, завоюет Индию серией стремительных победоносных походов. Нет, пусть лучше золото, как и полагается, постепенно просачивается через границы, пробивая дорогу торговле, стимулируя земледелие, скотоводство и ремесла. А-а! Я увлекся.
- Надеюсь, Великий царь обратит свои взоры на восток. У меня там жена и два сына. Ты мечтаешь о Греции, я - об Индии. Только царевичу все равно, куда идти походом. Он - наследник всей Империи.
490 г. до н. э
Весна показала, что ни одной из этих надежд не суждено было сбыться. Во главе войск, двинувшихся на запад, Дарий поставил Артаферна, сына Артаферна, и лидийца Датиса. С ними отправился изгнанный в своё время афинский тиран Гиппий. Кир был огорчен, Ксеркс - обижен, Мавзол почувствовал себя инвалидом, списанным в резерв. На него навалилась апатия, и ничто теперь не имело значения, даже нога, пошедшая на поправку. Трудно сказать, была ли эта апатия следствием нанесённой обиды (ведь, в сущности, все они лишь рабы Великого царя) или реакцией изнурённого болезнью организма. Скорее и то, и другое. В нём всё омертвело, слова и лица вызывали раздражение, граничащее с физической болью, необходимость просыпаться по утрам повергала в отчаяние. В таком состоянии и нашла его весть о том, что молодой Артаферн отказал в участии в походе карийской царице и её войскам. “Нас обоих вышвырнули за ненадобностью, “ - подумалось больному. В тот же день он отправил письмо в Галикарнас. На очередном званом обеде у Великого царя Мавзол попросил разрешения оставить двор. Дарий не стал возражать. Едва получив ответ Артемис, содержащий лаконичное: “Я жду“, добровольный изгнанник отправился в путь.
Мавзол почти не удивился, увидев среди встречающих своего старого знакомца, Кимона. Он был всё так же импозантен и болтлив, но с гостем держался с безусловной почтительностью, дружелюбно и чуточку иронично. Грек ехал вровень с носилками, делился последними новостями и “горячими” сплетнями, словно сопровождал не калеку, бегущего от людей, а боевого офицера, приехавшего в Галикарнас по делам. Слушая его, Мавзол впервые задумался, в каком качестве прибыл он ко двору царицы Артемис. До сих пор эти мысли не приходили ему в голову. Он хотел укрыться от всеобщей снисходительности и жалости, от собственного бессилия и ненужности, и бежал... к чему? Испытывая внезапное желание повернуть назад и опрометью броситься прочь от показавшихся впереди городских ворот, он откинулся на подушки и закрыл глаза.
- Боюсь, я утомил главнокомандующего своими разговорами, - сказал Кимон. - Вам предстоит утомительный вечер. Царица извелась ожиданием и замучает Вас вопросами. И не только она...
Артемис приняла его по полному протоколу. Зал был забит людьми, всех он знал по именам и в лицо. Карийцы, фракийцы, македонцы, египтяне и финикийцы, аристократы и воины, ходившие под его началом, купцы, с которыми он вёл дела. Логика вещей требовала, чтобы все эти люди забыли о нём, занятые своими насущными делами, ведь шла новая война!
Кимон был прав. Когда поздно ночью, ошалев от всех этих неожиданностей, Мавзол оказался, наконец, в постели, ему определённо требовался отдых. Он был трезв, измучен и зол, и не спал потому, что ждал Артемис, чтобы поругаться. Но время шло, и раздражение таяло вместе с ночью. Напряжение отпускало тело, мысли текли всё медленнее, баюкая его тихим шелестом. Он улыбнулся, вспомнив, как его унесли прямо с пира и затащили в баню, куда он совсем не собирался. Можно было возмущаться и греметь до посинения, слыша в ответ неизменное: “Приказ царицы”. Поэтому он молча стерпел и нудного раба, того самого, что годы назад извёл его и Кира. Его раздели и выкупали, как младенца, потом заумный банщик делал ему примочки, втирал мази и неразборчиво бормотал себе под нос, поминая весь эллинский пантеон. Когда старик пожелал дать страдальцу покой, те же неразговорчивые рабы отнесли гостя в спальню царицы, где им занялись уже девушки. Кончилось тем, что на вопрос рабыни, не нужно ли господину ещё чего, причёсанный, надушенный и вконец обозлённый Мавзол попросил её убраться, испытывая жгучее желание подкрепить слова метко запущенной подушкой. Сейчас, вспоминая об этом, он улыбался, узнавая во всём дотошный подход и дерзкую волю Артемис. В нём родилось новое ощущение, словно после долгого отсутствия он вернулся туда, где его ждали, где о нём помнили, где властвовала женщина, но и он, мужчина, не был чужим. Он вернулся домой.
Отмахнувшись в дверях от рабыни, пытавшейся расчесать ей волосы, в комнату вошла Артемис.
- Ты не спишь?
- Нет...
- Дай я на тебя посмотрю. Асклепий Исцелитель, на кого ты стал похож!
- Это была твоя идея, собрать к моему приезду половину Империи?
- Люди приехали повидать тебя и засвидетельствовать своё почтение.
- И во сколько тебе это влетело?
Она посмотрела на него глазами, вполне правдоподобно выражающими искреннее недоумение и абсолютную невинность.
- Ты переоцениваешь меня или недооцениваешь себя? Врать не буду, многие были здесь по своим делам, но задержались с отъездом. Многие собираются просить тебя об аудиенции. У меня справлялись, когда здоровье позволит тебе их принять. Между прочим, на твоё имя скопилась корреспонденция, разберись с ней поскорее...
- Не морочь мне голову, царица! Я достаточно знаком с Артемис Карийской, чтобы знать, что переоценить её не под силу простому смертному. И достаточно хорошо знаю греков. Они не стали бы проявлять интерес к такой падали, как я, без чувствительной подмазки.
Артемис метнула в него кинжальный взгляд и вздёрнула руку, но, передумав, остановилась и несколько раз сжала и разжала ладонь, разминая пальцы.
- Ты устал духом и телом. Тебе надо выспаться. А пока, Мавзол Персидский, прими то, что есть люди, которые верят в тебя даже тогда, когда сам ты теряешь веру.
- Докажи это, ударь меня! Ведь ты именно это собиралась сделать. Греция уже превратила меня в калеку, теперь твоя очередь.
Тон Мавзола взвил гречанку, как хлыст норовистую лошадь, и она с размаху влепила ему пощечину. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, одинаково испуганные. Потом Артемис отвернулась. Её трясло. Мавзол потянулся к ней, обнял за плечи, зашептал что-то успокаивающее, что сумел наскрести в своей враз опустевшей голове. Она не плакала, только вырывалась у него из рук, её верхняя губа вздернулась над сжатыми зубами, в глазах застыла боль. Но, даже вырываясь, она старалась быть с ним осторожна и прятала лицо от стыда.
- Прости меня. Я последний дурак, что начал выяснять отношения на ночь глядя. Ты тоже устала. Я совсем не соображал, что говорю.
- Уж это точно, - процедила Артемис.
- Извини... Я очень скучал без тебя.
- И это повод доводить меня до истерики?
- Я люблю тебя.
Под его губами она успокоилась, оттаяла, позволила себя уложить, ответила на ласку.
- А этот подвиг не убьет благородного Мавзола?
- Это будет хорошая смерть. Единственно достойная мужчины, из тех, что мне остались. Только не сердись снова.
На следующий день перс заикнулся о том, чтобы снять дом для себя и своей челяди. Артемис вскинула брови.
- Я так тебя утомила?
- Нет, конечно. В этот раз я приехал как частное лицо. Карийцы почитают свою повелительницу, но, как и все греки, охочи до сплетен. Пойдут разговоры.
Она расхохоталась.
- Разговоры действительно пойдут, если ты поселишься своим домом, а я, соплячка соплячкой, буду бегать к тебе через весь город.
- Ну, раз так стоит вопрос...
- Именно так. Если Галикарнас утомит тебя, в твоём распоряжении любое из моих загородных поместий. Но я предпочла бы, чтобы ты пока остался. Мне очень нужно твоё присутствие и твоя помощь.
Он выздоравливал. Медленно, с трудом, но ходил, а чаще лежал, греясь на солнце или глядя на гавань, на входящие и уходящие корабли. Его сон был крепким и ровным, пробуждение радовало присутствием Артемис. Первое время он просто наслаждался этим ощущением обретённого дома и ни о чём не думал. Потом пришла тревога. Неслышным кошачьим шагом она прошла по краю сознания и села в уголке, посверкивая оттуда зеленью зрачков. Мир шёл своими путями, оставляя позади того, кто выпал из седла и жил бледной тенью под кровом влюблённой царицы. Тень в углу всё росла, зрачки надвигались, пока однажды ночью не разразился кризис. Мавзол проснулся и уперся взглядом в глухую тьму. Ему стало страшно, точно, уснув в объятиях любимой женщины, он проснулся в глухом склепе, окружённый церемониальной роскошью погребения. Он позвал Артемис, но никто не ответил. Мавзол пошарил вокруг, но ложе было пустым. Тонкая оболочка страха лопнула, выпуская слепой ужас, липнущий холодом к позвоночнику, впивающийся мелкими зубками в замершее сердце, тянущийся к оцепеневшему мозгу. Никакое живое существо не в состоянии спокойно вынести подобное. Мужчина вскочил, отбросив тёплые одеяла, и рванулся прочь из комнаты. Покалеченная нога отозвалась болью живого тела, но ему было мало. Он вывалился в коридор, постоял, глотая воздух, и снова пошёл, не разбирая куда. Хромота бросала его из стороны в сторону, но он упрямо проверял комнату за комнатой, всполошив нескольких рабынь. Ужас постепенно отпускал, к нему вернулась способность соображать. Ему необходимо было ощутить тепло чужого тела, и он знал, что не успокоится, пока не найдет Артемис.
Что могло сорвать женщину ночью с постели? Другой мужчина? Бред! Стало плохо с желудком? Не похоже. Попробуем иначе поставить вопрос. Что могло поднять царицу с постели? Он направился в библиотеку, кое-как добрался до неё, распахнул дверь. Она была там, простоволосая, закутанная в тёплый халат. Кроме неё на непрошеного гостя смотрело три знакомых и одно незнакомое лицо. Рядом с царицей, сидящей за столом над какими-то свитками и картами, стояли бессменные Кадм и Алкей, сбоку сидел Кимон, а перед столом стоял незнакомый грек в дорожном плаще. Все настолько ушли в обсуждаемый предмет, что даже не успели удивиться. К чести (или бесчестию?) женщины, она опомнилась первой.
- Кимон, Алкей, продолжите без меня. Кадм, помоги.
Она подбежала к любовнику, обхватила его дрожащее тело. Кадм поддержал перса с другой стороны. Женщина быстро сняла халат, оставшись в тонкой рубашке, обернула Мавзола, который к этому времени уже и не знал, какими словами себя называть, а потому тихо пошёл назад, в спальню, покорно залез под одеяла и смиренно выпил горячего, сдобренного пряностями вина. Наконец, Артемис отправила всех прочь и села рядом.
- Что случилось?
- Не знаю, - искренне признался Мавзол. - Я проснулся, не нашел тебя и испугался.
Она молча кивнула.
- Обними меня, - попросил он.
Придвинувшись ближе, она обхватила руками, прижала к себе его тяжёлую голову, погладила густые волосы.
- Как с тобой хорошо, - признался он.
Артемис не ответила, только скользила ладонью, перебирая посеребрённые болезнью пряди у висков.
- Как твоя нога?
- Сама видишь...
- Болит?
- По сравнению с тем, что было, нет.
- Когда ты сможешь сесть на лошадь? Не думаю, что нынешняя греческая компания будет успешной. Тебе нужно быть в форме.
- Сесть на лошадь... Ормузд Всемогущий, о чём ты?!
Она засмеялась.
- Ты просто устал, пойми. Твоя беспомощность, на самом деле, лишь твоё настроение. Ты ещё не понял, что победил. Каждый день видеть своё изуродованное тело, ощущать близость мучительной смерти, понимать, что все уже заживо похоронили тебя. И всё-таки выжить, всё-таки худо-бедно ходить на обеих ногах! После такого нужна передышка. Галикарнас даст тебе эту передышку. Ты достаточно окреп, чтобы начать настоящее лечение. Я распорядилась, чтобы Кадм осмотрел тебя утром.
- Кадм? Твой мордоворот, специалист по ядам?
- Он ещё и неплохой врач.
- Ну и публику ты вокруг себя собрала...
- Публика как публика. Ты на себя посмотри!
Внимательно осмотрев ногу, Кадм задал Мавзолу неожиданный вопрос:
- Вы умеете плавать?
- Я умею писать, - ответил перс, и мужчины улыбнулись друг другу.
Мавзол намекал на ходившую среди греков пословицу, гласившую: "дурак тот, кто не умеет ни писать, ни плавать".
- Вот и отлично, - сказал Кадм.
Персу пришлось переехать в маленький домик, построенный для Артемис в уединённом заливе. Телохранитель и личный врач царицы сразу же устроил ему тяжёлую жизнь, живо напомнив школу. Поднимая пациента ни свет, ни заря, грек безжалостно загонял его в воду. Поначалу Мавзол только барахтался, цепко держась за бревно, потом научился загребать по очереди то одной, то другой рукой... Особенно тяжело далось ему опускать голову под воду, но Кадм посоветовал открывать глаза, и стало легче. Скоро он уже уверенно держался на воде. После этих занятий перс выбирался на берег ползком. Его мучитель обкладывал его ногу размешанной в жидкую кашу иссиня-чёрной грязью, серевшей при высыхании, и заставлял лежать, расслабившись и делая дыхательные упражнения. От всего этого у Мавзола разыгрывался дикий аппетит, но и за едой Кадм не давал ему покоя, пичкая отварами, заставляя жевать снадобья мерзкого вида и вкуса. После основательного дневного сна беспощадный грек снова гнал перса к морю. А к ночи за него принимался старый добрый зануда - банщик царицы со всеми своими баночками, мазями, притираниями. Понятно, что никакие страхи больше не мучили Мавзола по ночам.
С появлением молодой луны Кадм сделал своему подопечному операцию, подрезав сросшиеся связки. Спустя лунную четверть - еще одну, заявив, что этого вполне достаточно. Всё остальное было по-прежнему. Передышки у больного бывали лишь в дни посещений Артемис, или когда она сама звала его в город на светскую или деловую встречу. Он уже не смущался ролью невенчанного мужа царицы и чувствовал себя вполне естественно. Главным было то, что, сражаясь с хромотой и немощью, он снова обрел своё место в мире, на остальное было наплевать.
Вести от Артаферна и Датиса были малоутешительны для Мавзола. Он однажды не утерпел и спросил Артемис, почему она была так уверена в неудаче кампании. Царица качнула плечом.
- Так развиваются события. Вспомни начало своих походов. Я не стану говорить о таких вещах, как единство. Много ли твоих офицеров были в состоянии хотя бы понять, о чём говорит его сосед?
Перс оскалился и даже заворчал от удовольствия:
- Ничего! Они у меня не только понимали, но и на спор перепивали один другого, обсуждая между делом проблемы сотворения мира и рецепты приготовления молочного барашка. Никогда не забуду, как один ветеран из Персиды допрашивал молодого индийца, что именно придает мясу такой пикантный вкус, а потом целая компания, включавшая египтянина, сирийца, каспийца и киприота пыталась выяснить, какую именно травку повар имел в виду и где она растет. Финикийский капитан тут же взял в дело знакомого грека. За вечер они прибросили, сколько можно будет на этом заработать. Я сам помог им с деньгами: выдал аванс. Клянусь Ормуздом, они научились терпеть присутствие женщины в полном боевом вооружении по правую руку от главнокомандующего!
- Вот видишь. Но не всем же быть гениями.
В конце лета к привычным уже процедурам добавилась ещё одна. После штормов бухта забивалась зелёной тиной. Водное пространство у берега превращалось в кашу, которая спустя день-два начинала заметно пованивать. Кадм укладывал Мавзола на раскалённый солнцем песок, обкладывал с ног до головы резко пахнущей, расползающейся, зеленовато-чёрной массой и заставлял часами лежать, глубоко вдыхая дурманящий аромат. Часто перс так и засыпал, согретый солнцем, загипнотизированный шумом волн, окутанный густым запахом, казавшимся уже неотъемлемой частью этого мира. Он сам заметил, как стремительно изменились его лицо и тело, каким лёгким стало дыхание, перестали ныть внутренности.
- Страшные вещи лечат этим способом, - сказал Кадм, когда Мавзол поделился с ним своими ощущениями. Я видел, как человека, который годами не вставал с постели и уже харкал кровью, поставили на ноги с помощью этой камки.
Поход Артаферна и Датиса провалился. Потеряв людей у Марафона, они погрузили армию на корабли и отправились к оголённым Афинам, но опоздали. Дарий отозвал незадачливых полководцев. Чудом спасшиеся Афины переживали мандраж. Пытаясь унять страх, восхваляли собственное мужество, верность долгу, любовь к свободе и отчизне. Историки создавали новые версии, безбожно играли цифрами, умножая число персов и не засчитывая в число погибших греческих рабов, сражавшихся не столько за Афины, сколько в надежде получить личную свободу. Сравнивая имперские войска со стадом баранов, ораторы наперебой повествовали гражданам о том, как их героические соотечественники гнали врагов в море, и делали это так громко, что создали легенду, пережившую века.
В каждой легенде достаточно правды и достаточно лжи. Из любого события можно сделать легенду, если преподнести красиво, а уж это-то греки умели. Кто помнит правду о судьбе Мильтиада или Фемистокла? Кому интересно, что гордившаяся своей воинской доблестью Спарта всегда норовила улизнуть от союзнических обязательств, и не гнушалась деньгами Империи? Вокруг достаточно свежего дерьма. Битва при Марафоне, как немного позже подвиг спартанского царя Леонида, стала легендой человечества, вдохновляя грядущие поколения. И не умрёт светлое в человеке, пока живут рядом с ним легенды о том, что было на самом деле, или не было никогда.
Мавзол, жаждущий снова оказаться в эпицентре событий, управлявший своими поместьями и воспитанием сыновей по переписке, рвался в Персиду. Но болезнь и связанный с нею опыт научили его ждать. Он заканчивал лечение и делал то, что можно и нужно было сделать, оставаясь в тени. Его имя всё чаще звучало при дворе Великого царя. Поговаривали о его уме и таланте, о его победах и ранении, о таинственном исчезновении и загадочной жизни при дворе карийской царицы. Видевшие его лично, рассказывали о волшебном превращении полуживого заморыша в красивого, сильного мужчину, каким он был до болезни, лишь в часы усталости припадающего на левую ногу. Суеверные сходились на том, что дьяволица из Галикарнаса тайным и страшным способом выкупила у Аримана жизнь и здоровье своего любовника. Реалисты ожидали его возвращения и новых греческих войн. Когда ажиотаж достиг необходимого накала, перс собрался в дорогу.
- Думаю, в следующем году командование отдадут мне, - сказал он Артемис ночью накануне отъезда.
- Вряд ли, - откликнулась она.
- А кому?
- Не в этом дело. Казна Империи не позволит снарядить полноценную экспедицию. Чтобы возместить расходы на последний поход, канцелярия усилит налоговый пресс на провинции. Не дави на Дария. Он и без того зол, что доверил командование неудачникам. А ведь Афины почти готовы были сдаться. Демократическая партия готовилась открыть ворота города. Но резня, которую устроили эти горе-полководцы после Марафона напугала даже демократов. Займись-ка ты лучше Ксерксом. Он твой ровесник и друг, застоялся в Персеполе и Вавилоне, рвётся к подвигам.
- Если налоги возрастут, Египет отложится. Там и сейчас неспокойно.
Она кивнула.
- У тебя будет хороший шанс повоевать в паре с царевичем и посмотреть, чего от него можно ожидать. Отдай ему вожделенную славу, а он отдаст тебе Европу.
Мавзол скользнул языком по краю уха, куснул за мочку.
- Я всё-таки женюсь не тебе, царица!
- На мне или на Греции?
Перс расхохотался.
- На вас обеих.
Дарий искренне обрадовался племяннику. Двор заискивал перед вернувшимся героем. Старший сын Мард, уже год живший при дворе в школе для юных вельмож, смотрел на воскресшего из мертвых отца с горделивым восхищением и из кожи вон лез, стараясь блеснуть меткостью в стрельбе и успехами в письме и счёте. Осмотревшись и обжившись, Мавзол выписал в столицу гарем: младшего мальчика тоже пора было отлучать от матери.
Когда муж вошёл к ней, Артазостра, хоть и была готова, растерялась. Мавзол писал ей, что поправляется, но она не ожидала увидеть того, что увидела. Он всегда был хорош собой, но, занятый делами в горячке военных будней, помнился ей и забеганным, и усталым, и осунувшимся. Потом, когда болезнь взялась за дело, и муж умирал в своём плавучем домике, покачивавшемся на волнах Ефрата, он запретил ей появляться подле, боясь за здоровье жены и детей. Она укрепилась сердцем и смирилась с вдовьей участью, посвятив себя сыновьям - будущей славе его рода. Но он жил и боролся, и она ждала без надежды. Теперь он стоит на пороге, ещё худощавый, но источающий новую, непонятную ей силу, в своей зрелой красоте похожий на бога древних ариев, и смотрит на неё потемневшими, как вода в потаённой заводи, глазами. Не выдержав этого взгляда, молодая женщина упала к его ногам, обхватив руками и прижавшись щекой к его коленям. Он погладил увенчанные дорогими каменьями тёмные кудри, ласково приподнял за подбородок её лицо и раздельно, медленно сказал:
- Встань, девочка. Ты хорошо держалась, и всё делала правильно. Спасибо тебе. Ты очень красива сегодня. Теперь я вернулся, и всё будет хорошо.
486 год до н.э.
Дарий умер, и на трон взошёл Ксеркс. Три товарища отпраздновали это событие в новой столице - Персеполе. Молодой царь собирался в поход на восставший Египет. Кир и Мавзол помогали принимать дела, собирать войско. Потом полукровка в должности “царского ока” отправлялся присматривать за сатрапиями, Мавзол в качестве командующего флотом - в Египет.
- Великий царь обещал мне, что, покорив Египет, поведет войска на восток. Я верю, что слава Ахеменидов будет прирастать Индией и Китаем, - сказал, прощаясь, Кир.
- Я понимаю тебя, - Мавзол знал, что друг мучительно переживал долгую разлуку с женой и сыновьями и грезил об Индии так же, как Мавзол о Греции. Брак с Пармидой, сестрой Ксеркса, не удался, и Спитама вернул царевну матери. - Но греческая партия при дворе снова в силе и во главе её стоит твоя мать.
Кир невесело усмехнулся.
- И ты?
- И я.
- Я тоже понимаю тебя.
- Прости...
Всем троим исполнилось в тот год тридцать четыре.
481 год до н.э.
Спустя два года после восшествия Ксеркса на престол Великой Империи, Кир снова отправился на восток, на этот раз в Китай. Он пустился в путь с караваном, снаряжённым на средства вавилонского торгового дома Эгиби. Мавзолу была поручена подготовка ещё одной греческой войны. Государству требовались деньги, и Ксеркс обратился с просьбой к вавилонским жрецам. Храмы отказали. Великий царь не дал воли своему гневу, но и дважды просить не стал, слегка перетряхнув храмовые сокровищницы. Вавилон ответил восстанием. Осада продолжалась год, и Мегабиз, сын убитого в Вавилоне сатрапа, взял город штурмом. Великий царь приказал сровнять храмы с землей и конфисковать богатства и земельную собственность не только жрецов, но и наиболее состоятельного купечества. Теперь денег на войну было в изобилии.
Три года, прошедшие с окончания египетского похода, Мавзол провел, в основном, в Греции. Он нанимал специалистов и руководил работами по строительству канала через перешеек, соединяющий полуостров Акме с материком. Этот канал должен был обеспечить флоту безопасное плавание и исключить вероятность крушения близ Афонского мыса, так хорошо памятного Мавзолу. Спроектированный и построенный египетскими и финикийскими инженерами, канал позволял свободно разойтись двум большим военным кораблям. Во Фракии создавались провиантские базы, завозился скот и фураж для конницы и тягловых животных. Через большие фракийские реки и даже Геллеспонт наводились понтонные мосты. Со всех сатрапий на сборный пункт в Каппадокии стекалась огромная армия, я и Мавзол руководил её подготовкой.
Артемис не только помогала своему другу, но и сама строила корабли для участия в будущем походе. Когда мир дарил им короткую передышку, спокойный день или тихий вечер накануне благодатной ночи, они часами просиживали в объятиях друг друга и говорили обо всём понемногу и ни о чём конкретно.
- Скажи, царица, если бы мы были простыми людьми... - начал было Мавзол.
Артемис фыркнула.
- Простых людей не бывает! Даже самый простой для нас с тобой человек бесконечно сложен для самого себя. И с этой сложностью он разбирается всю свою жизнь.
- Не перебивай меня, женщина! Если бы я был просто воином, из тех, что служат под моим началом, а ты какой-нибудь состоятельной греческой вдовой или девицей, ты уехала бы со мной в Персиду, в мой дом, в мой гарем?
- Не знаю. Боюсь солгать, сказав “да” или “нет”. Для того, чтобы знать правду, нужно чтобы мы действительно были теми, о ком ты думаешь. Возможны разные обстоятельства.
- А если не брать в расчёт обстоятельств?
- Обстоятельства всегда надо брать в расчёт. Пренебрежение ими никого не доводило до добра.
- А как же цель?
- Разве, готовясь к сражению, ты пренебрегаешь преимуществами, которые оказываются в распоряжении твоего противника?
- Нет, конечно.
- Но их наличие не заставляет тебя отказаться от сражения?
- Разумеется, нет. Наоборот, задача приобретает остроту. Решив её, я приобретаю новый опыт.
- Это я люблю в тебе. Ты не идешь напролом, но добиваешься своего. Я не помню, чтобы ты хоть раз отказался от поставленной цели. Просто, в зависимости от тех самых обстоятельств, ты менял пути.
- Ты ошибаешься, я часто иду напролом.
- Когда это самый действенный способ, чтобы понять, в чём загвоздка.
- Ты не ответила на мой вопрос.
- Я ответила. Просто ты плохо слушал или не услышал желаемого. Если когда-нибудь мы снова вернёмся в этот мир теми, о ком ты подумал, если при этом мы встретимся, и если возникнет необходимость принимать такое решение, тогда ты и получишь единственно правильный ответ. А если ты просто хочешь лишний раз получить доказательства моей любви, не сотрясай попусту эфир. Просто возьми меня, и получишь желаемое.
- А знаешь, что я люблю в тебе, царица?
- Что же, мой повелитель?
- Твоё умение красиво вывернуться.
Мавзол по опыту знал, что для Артемис не заканчивается ни один спор, где она не одержала верх. Она вполне могла огорошить вопросом на тему, обсуждавшуюся неделю, месяц, даже год назад. Ей было свойственно не просто победить, но докопаться до сути вещей, до смысла, который вложил в сказанное собеседник. Мавзол знал об этом, но каждый раз оказывался застигнутым врасплох, когда это пламя созревало в ней решительным разговором. Гадать, о чём он будет, было безнадежным делом. Артемис обладала удивительно точной памятью на слова, оттенки интонации, бессознательные жесты. Она не была мелочной, это был её способ любить: проникаясь и постигая.
- Скажи мне, благородный Мавзол, - спросила она однажды ночью, глядя снизу вверх в его лицо и поглаживая пальцем край его губ, - неужели для тебя так важно заключить наш брак? Разве Артемис не принадлежит тебе душой и телом? Разве царица не сопровождает тебя в походах, словно одна из наложниц? Разве не одаривает она тебя плодами своей любви, стоит лишь твоему взгляду скользнуть по её фигуре, а твоей ладони лечь на её плечо? Разве не довольно того, что шпионы и золото Галикарнаса работают на тебя и твои завоевания? Какой ещё власти надо мной желает победоносный перс? Что ещё ты хочешь получить, в оправдание тому риску и тем трудам, на которые идешь, для формального утверждения наших отношений?
Мавзол потёр свою, давно не видевшую хны, бородку и посмотрел в лицо лежащей рядом женщины.
- Не знаю. Я просто хочу, чтобы ты была моей женой. Так же, как хочу иметь под своей рукой Грецию.
- Но ведь ты живешь со мной и фактически правишь в Греции. Не забывая между делом награждать сыновьями Артазостру и дырами имперскую казну, - съязвила она.
Перс хмыкнул. Он давно привык к таким укусам.
- Это не совсем то. Я знаю массу людей, имеющих власть номинальную и власть фактическую. Те, кто царит, но не правит, редко любят кого-либо, кроме самих себя. Те, кто правит, оставаясь в тени, часто имеют сильные привязанности. Но эти привязанности носят характер чего-то запретного и граничат с жестокостью. Я вложил в эту землю много сил и труда. Я люблю её и тот труд, который был сюда вложен. Я могу сделать её цветущей, избавив от пиратства и разбоя, от междоусобиц городов с одной стороны, и произвола имперских чиновников с другой. У меня для этого достаточно авторитета в глазах Великого царя, военной мощи и знания обстановки. Мне не хватает официального утверждения моей ответственности. Сегодня вопросу: “А кто ты такой?”, я могу противопоставить лишь былые заслуги и собственную хитрость. Для того, чтобы Греция оставалась под моей рукой, мне приходится тешить монаршее самолюбие ещё одной войной, без которой я сам сумел бы обойтись.
- При чём здесь я?
- А разве это не то же самое? Я люблю тебя и хочу владеть тобой не только по праву мужчины, которому ты отдалась, или военачальника, который даёт тебе возможность осуществлять выгодную политику. Мне этого мало: получать от женщины плату за услуги, оказанные царице. Я хочу любить свою жену, ту, что живёт со мной в моём доме, находится под моей защитой, делит со мной пищу и ложе, прикрывает мою спину в бою и политической интриге. Я хочу, чтобы на вопрос: “Кто эта женщина?”, отвечали: “Это супруга сатрапа Великого царя в Греции Мавзола Персидского, царица Галикарнаса, Артемис Карийская”.
- Звучит неплохо, но сначала “царица”, а потом “супруга”.
- Это что-то меняет?
- Нет, но мне приятнее. Выходит, это не вопрос власти, и даже не вопрос любви. Это, скорее, вопрос ответственности.
- Пусть будет так. Но при одном маленьком условии.
- Каком же?
- Докажи мне, что любовь, власть и ответственность, в конечном счёте, не одно и то же.
480 год до н.э.
Проведя зиму в Сардах, Ксеркс выступил в поход. Под его началом находились три из шести корпусов имперской армии, всего шестьдесят тысяч воинов. Сухопутные силы сопровождал весь имперский флот. Двигаясь к северо-западу, войско достигло Пергама. Там, на развалинах древней Трои, Великий царь, наизусть знавший Гомера, принёс в жертву тысячу быков и поклялся отомстить грекам за своего возлюбленного предка, царя Приама, за гибель Трои и сожжение Сард. “Я - расплата! Я - справедливость! Я - Азия!” - звучал на ветру голос Ксеркса, и присутствующие замерли, потрясённые величием зрелища.
- Твоя идея? - поинтересовалась Артемис у стоящего рядом Мавзола. - Выглядит впечатляюще, хоть и немного диковато. Не нравится мне это, - добавила она, зябко кутаясь в плащ.
- Он пришёл сюда за славой, я - за судьбой. Каждый должен сыграть свою роль. Он свою играет превосходно, - откликнулся перс.
Спустя несколько дней войско достигло последнего азиатского города - Абидоса. Здесь Великий царь устроил общий смотр и морские манёвры, победу в которых одержали сидоняне. Оттуда, вплоть до Геллеспонта, путь был усеян миртовыми ветвями. При переходе через мост состоялось пышное жертвоприношение. В клубах дыма от горящих благовоний Ксеркс совершил из золотой чаши жертвенное возлияние в честь восходящего солнца, прочёл молитву и бросил в море чашу, тяжёлый золотой кубок и персидскую саблю. Переправа началась.
От Геллеспонта войско двинулось через Фракию к Стримону, а, перейдя его по мосту, к Аканту, где сухопутные части соединились с флотом. Отсюда армия направилась через полуостров Халкидику к городу Фермы. Флот прошел каналом от Афона, обогнул полуострова Сифонию и Паллену и вошел в Фермейскую гавань. Вслед за этим имперские войска заняли плодородную Фессалию, и фессалийская конница, лучшая в Греции, пополнила армию Ксеркса. Из Ферм Великий царь двинулся к горе Эте и Фермопильскому ущелью. Греки, отступившие из Темпейской долины, перекрыли Фермопильский проход. Афинский флот и союзные корабли, командование над которыми было поручено спартанцу Эврибиаду, отошли к мысу Артемизии, к востоку от Фермопил.
Маленькое войско, защищавшее проход, состояло из пелопоннесцев, спартанцев, фиванцев, феспийцев, дорян и фокейцев и насчитывало около семи тысяч человек, возглавляемых спартанским царём Леонидом. Ксеркс дал отважным безумцам четыре дня на добровольное отступление и сдачу оружия. “Приди и возьми”, - огрызнулся лакедемонянин. На пятый день началось наступление. Вся ширина ущелья составляла около шестидесяти шагов, а местами едва могла протиснуться повозка. Мидяне и киссийцы, напавшие первыми, были отброшены назад. Великий царь бросил на штурм свою личную гвардию, именуемую “бессмертными” за то, что число их всегда было постоянно и составляло десять тысяч. Но и эти искусные воины не смогли вбить клин в узкую щель, ощетинившуюся греческими мечами. Машина имперской армии забуксовала. Два дня держал Леонид шестидесятитысячное войско. В ночь на третий лазутчики обнаружили тропинку, ведущую через гору Эту в обход Фермопильского заслона. Утром отряд зашёл Леониду в тыл. Часть его союзников отступила. Остались около семисот феспийцев, триста свободных спартанцев и состоявшие при них периэки и илоты. Сам Леонид приготовился достойно умереть во славу отечества, ибо верил предсказанию оракула, гласившему, что или Лакедемон будет разрушен, или падет один из двух его царей. Воистину, первыми уходят лучшие!
Сметя хрупкий теперь заслон, персы прошли через Фокиду, покинутую перепуганными жителями. В Паноппе войско разделилось. Его главная часть во главе с Ксерксом вошла в дружественную Беотию, остальная последовала в Дельфы. Тамошний оракул долгие годы состоял на содержании имперской казны. Поэтому на вопрос дельфийцев, следует ли скрыть от врагов сокровища храма и как это сделать, пифия, не без юмора, понятного, правда, лишь посвящённым, ответила: “Бог достаточно могущественен, чтобы охранить свою собственность”.
Дела у флота обстояли не так удачно. Около трёхсот греческих кораблей, спешно собранных Афинами, Эгиной, Спартой, Мегарами и Коринфом, стояли у Артемизии, северо-восточного мыса Эвбеи. Весть о приближающейся имперской армаде посеяла панику среди капитанов, и маленький флот отступил к Халкидике, самому узкому месту в проливе между островом и материком. Переждав бурю, чуть потрепавшую персов у Сепиаса, греки снова вернулись к Артемизии и, двигаясь в пределах досягаемости армады, направились к Пелопоннесу. Предводитель персидского флота египтянин Ахеменес послал за ними погоню, которая бесследно исчезла где-то у южных берегов Эвбеи.
- Клянусь Трисмегусом, здесь дело нечисто, - откомментировала событие Артемис. Она сидела, по привычке вытянув ноги и вертя в руке опустевший кубок. Расположившийся напротив, Мавзол пошевелился, пытаясь поудобнее устроить больную ногу. Месяцы похода пошатнули его здоровье. Нога часто ныла, хромота стала заметнее, лицо покрывалось потом, свидетельствуя о чрезмерном напряжении.
- Они попали в шторм, - предположил он.
- А у тебя не создалось впечатления, что флот заманивали в узкий проход между Эвбеей и материком? Островитяне заплатили Фемистоклу из Афин тридцать талантов золотом. За что?
- За защиту острова.
- Само собой. Но взгляни: пять талантов он выплатил Эврибиаду, три - коринфянам. Талантов десять, предположим, пошли на оружие и организацию обороны. Куда девались остальные? Крупных взяток он больше не давал. Я бы узнала первой. Кроме того, этот шторм... Это не буря у Афона, так, болтанка какая-то. Она не могла поставить в затруднительное положение киликийских капитанов.
- Если было сражение, почему Эврибиад не потерял ни одного судна? Если греки захватили суда, то где они? Не могли же все корабли, ни с того, ни с сего, камнем пойти ко дну!
- Не знаю. - Артемис пыталась уловить ускользающую мысль. - Пока. Но узнаю обязательно. Фемистокл не тот, кого можно сбрасывать со счетов. Он умён, как змей, и изворотлив, как лис. Должна быть разгадка!
Царица даже зубами скрипнула от возбуждения.
- Сядь ко мне, - попросил Мавзол.
Она посмотрела на него, как на чужого.
- Там мои корабли и мои экипажи!
- Я знаю, Артемис.
- Прости... - она села рядом и обняла посеревшего от усталости мужчину. - Мне не дает покоя эта загадка, и я чувствую, что Ксерксу дорого обойдется ответ.
Спустя четыре месяца со дня торжественной службы на развалинах Трои Ксеркс вступил в Аттику. По приказу Фемистокла всё боеспособное мужское население Афин было мобилизовано во флот. Женщин, детей, стариков и рабов удалось спешно вывезти на остров Саламин. Войдя в опустевший город, Ксеркс ограбил храмы, перебил оставшихся жителей, остальное предал огню. Сарды и Троя были отмщены. Тем не менее, двести хорошо вооружённых кораблей, в которые превратился разрушенный город, и корабли союзников, ждали персов у Саламина. Спартанцы, норовившие погреть руки на чужом пепелище, потребовали отвести объединённый флот к Кенхрейской гавани в Коринфе. Там, на Истмийском перешейке, сосредоточились союзные войска, защищавшие Пелопоннес, и спешно возводилась стена, призванная закрыть Лакедемон от сухопутной армии персов. Фемистокл не поддался на шантаж. Оказавшись меж двух огней, он сыграл партию, которая могла сделать честь легендарному Одиссею.
Прежде всего, он пригрозил спартанцам, что, забрав гражданское население, афинские корабли уйдут к Сицилии и оставят Лакедемон один на один с имперскими войсками. Эврибиад испугался и уступил. Тем временем персидский флот прошёл Эврип и занял всё пространство от Суния до Фалерна. Сухопутное войско приблизилось к Пелопоннесу. Спартанцы снова заволновались. К этому времени Фемистокл уже начал тайные переговоры с Великим царём, попросив для себя денег и земли. Ксеркс обещал. В доказательство своей верности, афинянин известил нового покровителя о том, что греческий флот собирается бежать к Италии, и, если Великий царь хочет с ним покончить, нужно нападать не медля. Ксерксу идея понравилась, он приказал в ту же ночь занять островок Пситталею, лежащий между Саламином и материком, а персидским кораблям окружить Саламин вместе с греческим флотом, засевшим в проливе.
Армада надвигалась в виде громадного полукруга. На одном крыле находились финикийцы, которые, как самые искусные, должны были действовать против афинян. Другое крыло занимали ионяне, которых царь не рискнул выставить против соплеменников.
- Я не видел битвы при Артемизии и не знаю, кто свалял дурака, - сказал Ксеркс, пируя в своём шатре накануне сражения. - В этот раз я сам буду наблюдать за тем, что происходит. Заперев греков в проливе, мы покончим с ними одним решительным натиском.
- Загнав греков в угол, он повторит ошибку Артаферна и Датиса, - тихо прошипела Артемис.
Ксеркс повернулся к царице.
- Прекрасная Артемис будет моей гостьей завтра?
Великий царь был неравнодушен к женскому полу, незаурядная гречанка вызывала в нем жгучий, но осторожный интерес: своенравных женщин ему и дома хватало.
- Позволь мне находиться с моими кораблями, повелитель.
- И рискнуть попасть в руки к афинянам? Греки оскорблены тем, что против них сражается женщина. Тому, кто возьмет тебя в плен живой, обещана небывалая денежная награда.
- Выслушает ли Великий царь мнение женщины хотя бы из уважения к сумме, в которую её оценили?
Главнокомандующий замер: гречанка позволила себе неслыханную при дворе дерзость - обратиться к монарху с прямым вопросом. Заинтригованный формулировкой, Ксеркс кивнул.
- Государь! Пролив между Саламином и материком может стать могилой для твоего флота. Корабли, выстроенные на верфях Киликии, Финикии и Египта тяжелее и неповоротливее греческих. Войдя в узкий фарватер, они не смогут маневрировать и будут поражаемы не только афинянами и их союзниками, но и друг другом. Идущие позади будут напирать на тех, кто уже ввяжется в бой...
Мавзола бросало то в жар, то в холод. Ксеркс задумчиво смотрел на царицу. Артемис отвечала ему прямым взглядом ставших прозрачными глаз. Великий царь опустил веки и тихо, с угрозой в голосе, произнес:
- Выходит, я совершаю ошибку?
- Великий царь всегда прав, - так же тихо отчеканила Артемис. - Я лишь прошу позволения не видеть того, что произойдет, со стороны и в тяжкий час быть вместе с моими людьми.
- Разве могу я отказать тебе, царица? Мой добрый друг и двоюродный брат не простил бы мне этого.
У Мавзола ухнуло внутри: если Артемис права, Великий царь только что послал её на верную смерть. Простёршись ниц, гречанка вышла. Мавзол взглянул на Ксеркса. Тот, усмехаясь, кивнул. Главнокомандующий выбежал вслед за разъярённой царицей. Она уже разворачивала колесницу, но он, отчаянно хромая, успел подбежать и перехватить поводья.
- Что на тебя нашло?
- Я отправляюсь на свои корабли. Завтра будет бойня.
- Ты знаешь то, чего не знаю я?
- Я не знаю, что именно я знаю! И не хочу ещё раз выставлять себя на посмешище.
- Я никогда не смеялся над тобой, царица.
Она отводила взгляд и упрямо молчала, сдерживая коней, чтобы не сбить мужчину, который с трудом стоял, перенеся вес тела на здоровую ногу.
- Говори же, я жду. Если ты чего-то не понимаешь, давай подумаем вместе!
Артемис не ответила. Мавзол провёл незаконный прием:
- Я буду стоять здесь до тех пор, пока не повисну на поводьях, и твои звери не растопчут меня.
Гречанка метнула в него оценивающий взгляд. Перс, в самом деле, взмок от напряжения и страха за бесстрашную женщину, а теперь ещё и тяжело дышал. Шантаж подействовал, царица смягчилась.
- Мои люди донесли мне, что пока флоты маневрировали вокруг Эвбеи, отряд пловцов из Афин укладывал на дно пролива заострённые сваи. У меня есть карта, где помечено их расположение. Не знаю, какая польза от кольев, лежащих на дне, но подозреваю, что они не будут лежать там вечно. Я раздала копии всем своим капитанам и приказала найти среди экипажей хороших ныряльщиков. Обвязавшись верёвкой, они будут наблюдать, что происходит внизу. Я сказала достаточно. Думай сам. До чего бы ты ни додумался, Ксеркс сделает по-своему. Когда всё будет кончено, мы наверняка будем знать, как нас сделали. Теперь прочь с дороги!
- Как ты терпишь такую фурию? - спросил у вернувшегося в шатёр Мавзола подвыпивший Ксеркс.
- Хотел бы я знать, как она столько лет терпела меня, - задумчиво отозвался Мавзол.
Сказанное Артемис насторожило и озадачило, и он торопился обдумать это и, по возможности, собрать недостающую информацию. По мере того, как ночь близилась к рассвету, главнокомандующий узнавал всё больше, и предстоящее сражение нравилось ему всё меньше. Посеревший и осунувшийся, он занял своё место на смотровой площадке рядом с царём. Ксеркс украдкой разглядывал друга (у него было так мало друзей!), а потом спросил вполголоса:
- Она уехала?
Мавзол кивнул.
- Моя жена и мать часто бывают нестерпимыми, - бросил царь. - Что ты обо всём этом думаешь?
- Я думаю, что всё сейчас решится. Флоты сходятся.
- С каких пор боишься говорить мне правду?
Мавзол вздрогнул. До него дошло, что Великий царь только что извинился за то, как он обошёлся с Артемис, и просил поддержать его. Военачальник посмотрел в глаза монарху и покачал головой.
- Я уверен, она права. Победа дорого обойдется нам сегодня.
- Тем хуже для неё, - отрезал Ксеркс.
Он не чувствовал того, что говорил. Двое мужчин отыскали глазами лёгкие, построенные по афинскому образцу, корабли карийцев. И Атосса, и Аместрида, супруга Великого царя, всегда добивались своего, привычно действуя за его спиной. Гордая гречанка выбрала путь воина: высказавшись ему в лицо, она отправилась в бой, как повелел господин. Царь обвёл глазами собравшихся вокруг. Даже Мавзол не сказал вчера ни слова. Тоска навалилась на Великого царя, но привычка быть на глазах помогла ему выглядеть столь же величественным и безмятежным. Ленивым жестом потребовав вина и пригубив поданный кубок, Ксеркс насмешливо взглянул на старого товарища.
- Если царица уцелеет, то будет тебе хорошей супругой. Лучшей, чем ты заслуживаешь.
В тот день персы потеряли около двухсот кораблей, одну треть своего флота. Сама многочисленность тяжёлых военных судов, несущих, подобно нарвалам, обитый металлом бивень, в узком пространстве стала для них роковой. Передние корабли, теснимые греками, приводили в расстройство стоящие позади них, а те, порываясь вперёд, чтобы принять участие в битве, пробивали таранами стоящих впереди. Но и те, что вырвались из общей свалки на чистую воду в погоне за отбившимся греческим судном, непостижимым образом вдруг оседали и шли на дно со всем экипажем. Смятение в персидском флоте сделалось всеобщим. Тяжеловооружённый афинский десант высадился на остров Пситталею и уничтожил находящийся там отряд. Персидские корабли отступили к Фалерну, под защиту сухопутных войск. На одном из таких кораблей находилась царица Артемис Галикарнасская.
Не отрываясь, женщина смотрела на грозно вырастающий позади афинский корабль. Ветер трепал обрезанные накануне волосы и мужское платье. Её можно было принять за юнгу, если бы не яростный блеск глаз и не оскал, делавший это благородное лицо маской одержимого.
- Нам не уйти, царица. - Капитан тронул её за руку. - Спускайтесь в каюту. Я и команда будем готовиться к бою.
Она не ответила, всё так же глядя на настигающее судно, потом расхохоталась звонко, заливисто и страшно.
- Знаете, какая из игр самая азартная? Охота на человека... и только на человека, ибо никогда не знаешь, кто здесь охотник, а кто жертва. Всё может измениться в один краткий миг! Вам не придётся драться, мой капитан. Нехорошо заканчивать наслаждение свинством, а изысканное развлечение примитивной резнёй. Готовьте судно на таран.
- Таран? Но как, куда?
Она схватила его за доспех и, точно мальчишку, развернула к носу.
- Туда, осел! - впереди, чуть правее по борту, двигалось, уходя из котла, персидское судно.
- Зевс Громовержец, это...
- Знаю! Вспори его как можно аккуратнее, чтобы быстро и без потерь подобрать команду. - Она взглянула снизу вверх ему в лицо и улыбнулась. - Я позабочусь, чтобы у Вас не было неприятностей. Я - царица и отвечаю за всё.
С оглушительным треском таран вошёл в обшитое металлическими листами дерево, и корабль содрогнулся от носа до кормы. Артемис услышала, как капитан отдаёт приказы, начиная манёвр, освобождающий судно, и бросилась к правому борту. Вместе с матросами она бросала концы и вытягивала на борт экипаж повреждённого корабля. Люди, бывшие сегодня свидетелями многих странных и страшных событий, не задавали вопросов. Они были благодарны уже за то, что их подобрали. Лишь капитан, рослый киприот, узнав в невысоком эфебе, протянувшем ему весло, карийскую царицу, просипел сквозь негнущиеся губы:
- Почему?
- Спускайтесь в каюту, капитан. Отдыхайте и ни о чём не беспокойтесь. Я позабочусь о Вашей команде, а ответственность за случившееся целиком беру на себя. Эй, что афиняне?
- Повернули, царица!
- Конечно, повернули... Они решили, что ошиблись и погнались за одним из союзных кораблей, преследующих персидский флот. Пусть ищут Артемис Карийскую в другом месте. А теперь вели подать мне плащ, меня знобит. - Она смущённо улыбнулась обоим капитанам. - Я совсем не такая храбрая, как кажусь, а мне ещё объясняться с Великим царём.
Едва Артемис, шатаясь от усталости, сошла на берег, её под конвоем препроводили к царю. Капитаны последовали за ней. На корабле она с перепугу налегла на горячее вино, и теперь её слегка водило, голова была пустой и непривычно лёгкой, в теле угнездилась приятная слабость. Она обеими руками вцепилась в колесницу и, подставив лицо ветру, наслаждалась жизнью, молодостью, свободой... сколько их там ещё осталось?
С чем бы ни ждал её царь, когда она вошла в шатер, шаг её был легок, осанка величественной и небрежной. Под остриями взглядов, женщина остановилась, плащ съехал и упал на ковёр. Ксеркс встал навстречу царице, собравшейся пасть перед ним, как требовал обычай, подхватил и на глазах собравшихся обнял и поцеловал в губы, мгновенно ощутив сквозь все свои одеяния дрожь, пробежавшую по её телу. Этот обычай, принятый при имперском дворе, ставил Артемис в ряд наиболее близких друзей Великого царя. Взяв за руку, Ксеркс усадил её в кресло справа от себя.
- Ты ещё вчера видела то, что я увидел сегодня. А я, - обратился царь к присутствующим, - увидел, как в минуту опасности женщина превратилась в мужчину, а мужчины вели себя подобно перепуганным женщинам!
“Болван, - устало подумала Артемис. - Впрочем, он может себе это позволить, ведь гибнут из-за этого другие”. При этом она знала, что несправедлива к царю. У него была своя роль, и он честно играл её, стойко перенося тяготы монаршего величия, ответственности и одиночества.
Великому царю не без труда удалось сохранить лицо. Его гнев пал на нескольких финикийских капитанов, которые маневрировали особенно неудачно, круша больше своих, чем чужих. Напуганные расправой, египтяне и финикийцы дезертировали. У Персии осталась половина флота. Наученный горьким опытом, Ксеркс склонен был прислушиваться к советам. Мавзол предложил ему вернуться в Азию.
- Я опасаюсь за мосты через Геллеспонт. В малоазийских колониях неспокойно. Флот лучше отправить к проливу сегодня же. Это облегчит продвижение и снабжение армии. Мне следует какое-то время побыть здесь, в Аттике, и навести порядок.
- Хорошо. Я объявлю тебя сатрапом всей материковой Греции и оставлю два корпуса под командованием Артабаза.
- Мне достаточно одного. Пусть Артабаз сопровождает тебя и возьмёт под охрану дорогу от Аттики до Геллеспонта. Мне не нужны неожиданности в тылу, да и мародеров развелось без счёта.
- Пусть так. Мне тоже будет спокойнее. Я размещу войско в Милете, а сам вернусь в Сарды. - Ксеркс задумчиво посмотрел на друга. - Думаю, мы теперь нескоро увидимся. Скажи мне, на что это похоже: влюбиться в женщину? Как можно долгие годы стремиться к одному и тому же телу, видеть, как время меняет одно и то же лицо, проводить вместе дни и ночи? Я заметил, это свойственно грекам... и тебе. Ни мой отец, ни я, никто из моих братьев не имел подобных привязанностей. Когда цветок вянет, его заменяют свежим. Когда я приветствовал твою гречанку, как обычай велит приветствовать равного и друга, я понял, что завидую тебе. Ведь ты целуешь её не как монарх, а как мужчина. И получаешь ответный поцелуй. На что это похоже?
Мавзолу стало тревожно и за себя, и за Артемис. Но Ксеркс ждал ответа и не простил бы новой трусости.
- На что похоже? На смерть, за которой следует новое рождение. Унизительно быть рабом женского каприза, и никому я не позволил бы того, что позволяю Артемис. Она дарит мне мир. Я ощущаю её присутствие, когда нахожусь с ней в одном доме, в одном городе. В самые чёрные дни я думаю о том, что она есть, и остальное делается лёгким. Я хочу её даже тогда, когда нет сил, чтобы есть, говорить, дышать. Что бы я ни сказал сейчас, когда такая женщина или такая страсть придёт в твою жизнь, ты это заметишь. Греки знают, что это такое и ищут этого, честно платя и золотом, и разумом, и жизнью. Находят немногие, а выигрывают и того меньше. Мне просто повезло.
- Я соберу в гареме двести, триста женщин!
- Хоть пятьсот. Среди них может не оказаться той, единственной. Она может быть в это время супругой другого, хоть бы и твоего брата. Оставь это, Ксеркс. Ты сам помнишь, чем кончилась любовь Париса, ты сам назвал Елену спартанской шлюхой над развалинами погубленной ими Трои.
Ксеркс промолчал. Он не знал ещё, что, в самом деле, полюбит жену своего сводного брата Масиса. В День рождения Великого царя, когда, по обычаю, каждый из его семьи может просить об исполнении любого желания, царица Аместрида потребует у мужа жизнь несчастной женщины, искренне сказавшей Великому царю “нет”. Перс всегда держит слово. Ни в чём неповинной, ей отрежут груди, выколют глаза и вырвут язык. Муж и сыновья поднимут восстание, и Великому царю придётся кровью смывать последствия женской ревности. После этого он ни разу не переступит порога покоев своей супруги и тихо сопьётся, одинокий в своём полутысячном гареме. Избави Бог мечтать о том, что нам не по силам, ибо все мечты сбываются!
Дни, последовавшие за битвой при Саламине, Артемис провела в своём шатре. За этим не крылось никаких особенных соображений. Она отсыпалась, положившись на своих военачальников и советников, вставая лишь затем, чтобы нехотя поесть, привести себя в порядок или решить самые принципиальные вопросы. Такое поведение не беспокоило врача, поскольку было свойственно царице. Месяцами она могла выдерживать нечеловеческое напряжение, проявляя недюжинное хладнокровие и выносливость. Но наступал момент, когда её деятельная натура желала покоя, и горе тому, кто рисковал беспокоить царицу в такое время.
Вечером третьего дня Артемис разбудило чьё-то молчаливое, но настойчивое присутствие. Лёжа с закрытыми глазами, она попыталась сообразить, что из предметов, до которых она легко смогла бы дотянуться, могло быть использовано в качестве оружия, когда из угла донесся голос Мавзола:
- Неубедительно, царица!
Она вздохнула и открыла глаза.
- Что именно?
- У тебя сбилось дыхание.
- Такое бывает во сне.
- Правильно, когда ты меняешь положение тела или видишь неспокойный сон. Ты лежала неподвижно, даже веки не двигались. Значит, контролировала положение. При неспокойном сне дрожат ресницы, и двигается зрачок.
- Ладно, убедил. Который час?
- Солнце садится.
- Точнее некуда.
- Опаздываешь на свидание?
- С ужином.
- Пригласишь и меня?
- Ты уже вошёл.
Пока накрывали на стол, Артемис привела себя в чувство, приняв ванну. Рабыня расчесала и уложила её стриженые волосы. Царица обернула бёдра газовым покрывалом и вернулась к любовнику. Совершив возлияние Стрелометательнице Артемиде, улеглась на ложе и принялась за финики. Мужчина сел в кресло рядом.
- Какие новости?
- Ксеркс ушёл к Геллеспонту, предварительно утвердив меня в должности сатрапа.
- Поздравляю.
- Он собирается перенести столицу в Сарды.
- Лидийцы будут счастливы.
- Язвишь?
- И в мыслях не было. Тебе рассказали о подарочке, который преподнёс нам Фемистокл?
- У Саламина? Рассказали… Одна сердитая гречанка накануне сражения.
- И что она тебе рассказала?
- Что наш добрый друг и верный слуга Великого царя перекрыл пролив заострёнными сваями. Там, где свободно проходили легкие греческие корабли, наши, более тяжёлые и неповоротливые, дружно напарывались. О том, что под воду были спущены проконопаченные и наполненные воздухом бочки, где сидели вооружённые кинжалами и ручными бурами пловцы, пробивавшие днища кораблей...
- Я сама ещё этого не знала.
- Ты подала идею. Я потом ночь не спал. Складывал два и два, говорил со знающими людьми.
- Где ты их нашёл?
- Да у нас же! Просто их не спрашивали. Зато теперь могу похвастаться специалистами. Они уже отобрали сотню опытных ныряльщиков и готовят на случай подводной войны.
- После драки кулаками не машут...
- Разве последней? Мы попались у Эвбеи и Саламина. Может, хватит?
- И то верно.
- Кроме того, у Фемистокла было всего-навсего ополчение. Я готовлю профессионалов. Имея в распоряжении такой отряд, можно будет вести полномасштабную подводную войну.
- Всё равно, идея его. Лаэртид чертов! Заметь, Мавзол, Ксеркс объявил себя мстителем за Трою, а попался на старый трюк с Троянским конём. И когда люди поумнеют?
- Когда начнут слушать Кассандру.
- Ты мне льстишь.
- Ничуть. Твой поступок так подействовал на Великого царя, что он дал мне разрешение на брак с тобой.
- А Кария?
- Всё остаётся по-прежнему.
- Ха! Так значит, и это моя заслуга? Вот не знала, как полезно бывает нахамить монарху.
Мавзол схватил её за запястье, не грубо, но решительно развернул к себе.
- Я просил бы тебя больше так не делать.
- Артемис не была бы Артемис, если бы поступила иначе! Запомни это, благородный Мавзол, если всё ещё хочешь быть моим супругом.
- Я запомню это, царица.
Несколько ударов сердца они пристально смотрели друг на друга. Потом Артемис жалобно шмыгнула носом и часто заморгала. Мавзол расхохотался и повалился на ложе, опрокинув на себя упирающуюся женщину.
Сатрап не стал откладывать того, о чём так давно мечтал. В следующий раз царица вошла под полог его шатра, как супруга. Когда мужчина и женщина остались одни, перс откинул покрывало с лица гречанки и хлопнул в ладоши. Появился раб с пышно украшенной шкатулкой.
- Я долго думал, что подарить тебе к этому дню. Потом вспомнил битву у Саламина, моё поражение и твою победу, и решил, что это должно быть что-то, что напоминало бы об этом.
- О поражении?
- Нет, о том, что полезно иногда заглядывать под воду.
Перс открыл шкатулку и вынул оттуда жемчужное, в семь нитей, ожерелье. Жемчуг был круглый и чёрный, со свинцовым, точно тутовые ягоды, отливом. Он обвил им шею женщины и застегнул серебряную пряжку в виде полумесяца. Артемис сдёрнула с головы покрывало, и пепельная грива заставила украшение заиграть в ответ странным, искрящимся светом на золотисто-загорелой коже.
- Это же лулу из Аравийского моря! Пояс Афродиты! За это можно купить всю Карию, и ещё останется.
- Ты стоишь дороже. Ты счастлива, царица?
- О, да! А ты?
- Ещё бы. Сегодня мне кажется, что вся история греческих войн была для меня историей любви к тебе.
Она тихо засмеялась и приложила палец к его губам.
- Т-с-с! Только никому не говори об этом. Не поймут.
Осенью Мавзол вывел войска из Аттики в более плодородные и богатые области. Для жительства он выбрал уже полюбившиеся Фивы. В столицу новой сатрапии потянулись люди: военачальники и аристократы, вожди афинской демократической партии и представители других городов-государств, имевшие зуб на афинских консерваторов, философы и поэты, скульпторы и золотых дел мастера, и, конечно, купцы, с которыми Мавзол по-прежнему легко находил общий язык к обоюдной и несомненной выгоде. У самого сатрапа было до демонов много работы. В стране, где каждый с детства учился тянуть одеяло на себя, нужно было привить само понятие законности и правопорядка. И без того богатая разбоем Греция после войны буквально кишела пиратами и мародерами всех мастей, плодя самозванных царьков. Лишь персидские гарнизоны давали гарантию стабильности. Персам, с молоком матери впитавшим святость слова и верность долгу (“Скакать верхом, стрелять из лука, говорить правду”, - гласил кодекс чести персидского аристократа), трудно было хоть что-то разобрать в той мешанине привязанностей и амбиций, которая делала каждого грека чем-то совершенно непостижимым и непредсказуемым. Греки же, меркантильные от природы и оттого, что знали цену собственным обещаниям, пытались подходить к “варварам” с привычными мерками, выраженными в звонкой монете, чем наносили гордым воинам неумышленное, но чувствительное оскорбление. Всем этим нужно было заниматься сатрапу. Где бы ни появлялся этот высокий загорелый мужчина, припадающий на левую ногу, рядом с ним была стриженая ладная женщина, молчаливая, с гордой осанкой и снисходительной улыбкой, приветливыми глазами и хрипловатым голосом. Всегда с открытым лицом и длинным кинжалом на поясе, одетая то в греческое платье, то в одежду персидского воина, она больше слушала, а если говорила, то увлекала и военачальников, и поэтов. Она редко хмурилась, но даже ветеранам делалось не по себе. Она редко спорила, ещё реже соглашалась. Суеверные называли её ведьмой, ханжи - шлюхой, аристократы признавали в ней того, кто привык повелевать, солдаты - опытного военачальника. Но всякий, приезжавший ко двору Мавзола персидского, стремился засвидетельствовать своё почтение царице Карии, супруге сатрапа Великого царя в Греции Артемис Галикарнасской. В дни, когда её не было рядом, голос сатрапа делался резче, взгляд жёстче, и без особой надобности не стоило попадаться ему на глаза. Она снова появлялась, и в зелёном, точно темный нефрит, взгляде перса таял лёд. Присутствующим казалось, что и в зале совета, и на шумной пирушке, и в собрании философов, где бы ни находились и что бы ни делали эти мужчина и женщина, они ведут друг с другом молчаливый, одним только им понятный разговор.
479 год до н.э.
К весне стало ясно, что афинские консерваторы не только не намерены признать власть Великого царя, но строят козни назначенному им сатрапу. Чтобы проучить зарвавшуюся партию, Мавзол снова прошёлся по Аттике. Афины попросили помощь у Спарты, но та плевать хотела на проблемы своих соседей и соперников. У её правителя и регента при малолетнем сыне царя Леонида Плейстархе, Павсания были свои, далеко идущие планы. В конце лета Мавзол повторно сжёг Афины, пощипав аристократов и обескровив консервативную партию. Демократы ликовали. Предоставив дальнейшее самим грекам, сатрап вернулся в Фивы. Вот тут-то заговорила Спарта. Павсаний, подняв войска, окопавшиеся при Истме, вошел в обессиленную Аттику, требуя от сатрапа крупной денежной взятки. Деньги у Мавзола были, но он планировал для них более достойное применение.
Греческое войско надвинулось на Фивы и заняло склоны Киферона, господствующего над дорогой в Афины. Мавзол расположился у Платей, где на широкой беотийской равнине получал преимущество, используя фессалийскую конницу. Спартанцы попытались вернуться под защиту Истмийской стены, но войска сатрапа перекрыли им дорогу к Пелопоннесу. Здесь, при Платеях, и произошло решающее сражение. Тренированные бойцы, к тому же загнанные в ловушку, спартанцы сопротивлялись несколько дней, но конец их был предрешён. Мавзол сам хотел возглавить последнюю атаку на остатки спартанского войска.
- Идём, я покажу тебе жеребца, не котором выеду в поле.
Могучий шестилетка действительно был хорош, но у Артемис упало сердце.
- Нет! Ты не сядешь на него!
- Что случилось? Что тебе не нравится?
- Масть.
- Разбив Павсания, я стану единственным властелином Греции. Это моё право - сидеть на такой лошади.
- Но ведь ты ещё не разбил его!
- Я сделаю это.
- Сначала сделай! Боги всемогущие, ты не понимаешь... - она ненавидела эту лошадь.
Перс взял её за руки, сжатые в кулаки перед грудью.
- Вспомни, царица, разве останавливал я тебя, идущую в бой при Саламине?
- Нет.
- Ты забыла, как сама устраивала представления, чтобы одним точным ударом достичь цели, рискуя при этом здоровьем, честью, жизнью?
- Нет.
- Что ты сказала в ответ на мои предостережения?
- Артемис не была бы Артемис, если бы поступила иначе, - послушно откликнулась гречанка. И добавила печально, - Ты не сможешь сломить Спарту.
- Почему?
- Жертва царя Леонида хранит её.
- Ты веришь в это?
- Да.
- Признаться, я тоже. Но я должен это сделать, поэтому и выбрал эту лошадь. Послушай, Артемис. Дело даже не в Спарте, а в Павсании. Он - продажный ублюдок. Да, я устал, кроме того, чувствую, что в ионийских городах снова надвигаются неприятности. Но умереть можно лишь один раз. Единожды заплатив шантажисту, или уступив сволочи, приходится делать это всю жизнь. Рано или поздно, мне всё равно придётся идти на него новой войной, а это слишком дорогое для Греции удовольствие. Леонид остался Леонидом, закрыв собой Фермопильский проход. Мавзол останется Мавзолом, и свернёт шею подонку, не стоящему даже тени от камня над могилой своего соправителя.
- Я понимаю... Пусть будет, что будет.
Она освободила руки и снова посмотрела на красавца-коня. Разве зверь, наделённый богами ослепительной белизной, благородной статью и редкой мощью виновен в том, что в её сны на белых, царских конях въезжали лишь те, кого ждала скорая смерть? Во всепрощении отчаяния она протянула руки, прижала к щеке длинную породистую морду, коснулась губами трепещущих ноздрей.
- Прощаешься? - Мавзол положил руку ей на плечо. Голос его звучал глухо.
- Благословляю, - солгала Артемис.
Он развернул женщину к себе, заставил посмотреть себе в глаза, потом обнял, прижав голову к своей груди.
- Не бойся, я не умру завтра. Мы ещё увидим гавань Галикарнаса и твой дворец над морем... Ты веришь мне?
- Верю.
Да будет бой! Всё сделано, как надо,
Как рок велел.
Не нам искать сомнительный отрады -
Быть не у дел.
Иной всю жизнь решает, много ль толку
В цепочке дней...
Дорогу побеждает только
Шагающий по ней.
Пусть сердцу, точно ветру, тесно
В капкане крыш.
Но стоит, стоит этой мессы
Злодей-Париж!
Из бренной плоти, не из стали
(Как не понять!?),
Мы клятвы женщинам давали,
Чтобы сдержать.
Пыль, пот и кровь... Кровь, пот и пыль... И смерть устала от жертвоприношений, и кони падали на колени, и меч сжигал жизни, как огонь сжигает серу... И белый жеребец танцевал танец убийства, а усталое тело пело гимн войне, ибо в трудах и в неге, в гремящих полднях и в шелестящих ночах, в ненависти врагов и в любви женщин искал он пьянящего, жестокого наслаждения битвы. И тогда мир забывал о своих законах, солнце останавливало ход, плоть обретала божественный свет, а разум кристальную чистоту. Высокая суть боя состоит не в зрелище истерзанных тел, не в кровавой каше под ногами и копытами, не в смраде вывалившихся внутренностей и хрипах умирающих людей и животных. Всё это лишь страшная цена за краткий миг, когда хрупкая, измученная болью и страданиями смертная плоть, вовлекаясь в круговорот смерти и сея смерть, обретает свободу и бесстрашие бессмертного духа! Дорого? Да, дорого! А за что человечество платило дёшево? Он обрел эту свободу и это бесстрашие, и восторг воина передался его коню, который пал наземь, даже не заметив собственной смерти. Не выпуская меча из рук, всадник откатился от рухнувшего тела, чтобы снова вскочить и снова убивать. Хромота помешала ему вовремя подняться, и широкое жало спартанского меча, безошибочно найдя щель между пластинами его панциря, с хрустом вломилось ему в спину.
Подвешенные на сложной системе ремней к четвёрке иноходцев крытые носилки, лишь мягко покачивало даже на самых крутых ухабах. Артемис, забившись в угол, с тоской смотрела на распростёртое тело мужа, туго перебинтованное и напичканное мазями. То, что он был еще жив, было великой милостью не то олимпийцев, не то Ормузда, и она молилась всем подряд. Происходящее казалось ей нереальным, неправильным, невозможным. Мир превратился в выцветшую от времени дешёвую картинку. Она боялась прикоснуться к лежащему мужчине и только тупо и яростно повторяла и повторяла свою мольбу, чередуя священные имена. Словно в ответ на её одержимость, пронзительная и ясная зелень взгляда вспыхнула из-под ресниц.
- Артемис? Что это значит? - он говорил хрипло, с трудом. Плотные повязки не давали глубоко вдохнуть.
По лицу женщины градом покатились слёзы, но, воин и царица, она быстро и толково доложила, чем закончилось сражение, и в каком состоянии пребывали войска. Мавзол выслушал её и оскалился.
- А ты, значит, стащила меня прямо с поля битвы?
Глотая слезы, она кивнула.
- Дерзкая девчонка. Ты хоть понимаешь, какой это скандал?
Она снова кивнула.
- Что говорит твой лекарь, этот убийца в законе: я умираю? Жаль, невовремя. И Павсаний сбежал. Куда ты везешь меня?
- В Карию.
- Умница. В Греции теперь будет бойня. Тебе нечего там делать. Вытри слёзы, царица, и ляг рядом. Не бойся, я почти ничего не чувствую, просто трудно дышать. Ты была счастлива со мной? Это хорошо... Мне снился сон, что когда-то давно, на краю времен, мы уже любили друг друга. И ты так же плакала надо мной. И мне было так же больно оставлять тебя одну...
Он замолчал, пытаясь отдышаться. Обида и чувство бесконечного одиночества нахлынули на Артемис и, не щадя раненого, она уткнулась ему в плечо и забилась в рыданиях.
- Зачем снова это всё: этот страх, эти расставания, эта кровь и смерть, и пустые, холодные ночи без тебя?
Он погладил женщину по растрепанной голове и закашлялся.
- Затем, что ты и я любим всё это. Мы любим боль, потому что наслаждаемся своим телом. Мы любим смерть, ибо это основной атрибут жизни. Мы любим наше мучительное, терзающее одиночество, потому что ждём того, кто вылечит нас, и находим друг друга. Не плачь, жена, я и в аду буду искать тебя.
- Поля Аида необозримы, темны и многолюдны, а воды Леты отнимают память.
- А ты не пей много, лицо отечёт. Ты и сейчас здорово опухнешь, если не перестанешь плакать.
Она улыбнулась.
- Ты хам, и я люблю тебя.
Он улыбнулся в ответ, прижал её голову к своему плечу.
- Ты устала. Закрой глаза и полежи со мной. Сатрап ещё не умер. Я позабочусь, если возникнут проблемы.
Мягкое покачивание носилок убаюкало Артемис, и она уснула рядом с мужем, оставив его наедине с надвигающимся ничто.
Мы, проклятые, древние преданья
Храним в своей крови.
Лишь взгляд один от встречи до признанья
Тебе в любви.
В котле людском что мы с тобой забыли,
Что нас несёт
В замешанный на крови и на пыли
Судеб водоворот?
Так дешево даются нам прощанья
Иль мало бьют,
Что назначаем новые свиданья
То там, то тут...?
Но дерзкий игнорирует угрозы:
Он слишком глуп.
Я снова пью свои больные слезы
С твоих усталых губ.
Узнай меня сквозь тело, как сквозь платье!
Из тьмы, из пламени меня зови!
Мы древние преданья, как проклятье,
Храним в своей крови.
Он жил. Это было затяжное волевое усилие, оценить которое можно лишь по прошествии времени. Порой человек годами живёт в одном сплошном кошмаре, ходит, ест, пьёт, встречается с людьми, перелистывая бессмысленные и безнадёжные дни, чтобы потом, спустя годы, вспоминая беспросветную тьму своего существования, содрогаться при мысли, что это с ним было, что он это пережил и выжил. Носилки и отряд сопровождающих двигались почти без остановок. Со смертью сатрапа царице грозила нешуточная опасность. Первые дни и победители, и побеждённые были ещё в шоке. Никто не видел, куда исчез в гуще боя всадник с павшего белого жеребца. Ещё искали тело, ещё надеялись, что сатрап жив, опасались, что он в плену. Время было дорого. Артабаз уже принял командование, но у него не было ни опыта, ни авторитета Мавзола.
На рейде в укромном заливе царицу ожидал корабль, который, не медля, поднял паруса и направился к Галикарнасу. Персу не впервой было терпеть свою беспомощность, но вырывать себя из сладкого морока, полнящегося негой и далекими ласковыми голосами, и вталкивать сознание в тесное, ноющее, изувеченное тело стоило нечеловеческого труда. Он цеплялся за каждый позыв плоти, за самые примитивные желания и реакции, чтобы протянуть ещё немного, дать Артемис чуть больше времени. Он был персидским аристократом, и он дал слово. Убивая время, Мавзол говорил с Артемис о пустяках, рассказывал о своём детстве, о школе, травил анекдоты, а когда женщина засыпала, лежал глядя на неё и думая о ней, потому что больше ничто не держало его в этом мире. Так, ему однажды пришло в голову, что он и Артемис никогда не обсуждали её бездетность, бескорыстно и самозабвенно отдаваясь друг другу. Артазостра родила ему четырёх сыновей. Сейчас, наблюдая за царицей из предсмертного далека, он понял, что боги наградили эту бесплодную женщину особой, грозной формой материнского инстинкта, которая калечит рождённого слабым и закаляет сильного. Таких матерей боятся в младенчестве, дичатся в юности, почитают в зрелости. Спустя годы их вспоминают с пониманием, благодарностью и чувством горечи от недоласканности, обделённости простыми детскими радостями. То, что могло стать проклятием для ребёнка, явилось благословением для народа. Артемис рождена была быть матерью для взрослых мужчин, зоркой в своём невмешательстве, внимательной к слабостям и талантам, снисходительной к тому, что её не касалось, но страшной там, где она усматривала лень, безразличие или преступное небрежение. Она не казалась лишней ни на каком “мальчишнике”, даже непривычные персы после первых неловких минут быстро осваивались и обращались к ней как к равному сотрапезнику. В этом мощном излучении материнства заключалась и разгадка того факта, что, при очевидной и бесспорной привлекательности Артемис, при вызывающей плавности и дерзкой грации её тела, почти никто не решался флиртовать с ней. Наоборот, испытывая потребность облегчить душу, гордые и суровые мужчины приходили именно к ней. Равнодушная и занятая собой, точно кошка на солнцепёке, она готова была в любой момент, ощетинившись и дико воя, броситься в драку с самым крупным и сильным противником, если он угрожал безопасности её вполне взрослых, намного крупнее матери, котят.
Мир милосерден в своей жестокости и не посылает человеку испытаний больше, чем он может и должен вынести. Гавань и город над морем возникли, наконец, в плавящемся золоте заката, и волны с гулом бились в скальное основание хмурого в этот предвечерний час дворца карийских царей.
- Ты устал? - спросила Артемис.
- Да, - честно признался Мавзол.
- Теперь ты свободен. - Она торопила его, потому что в этот раз не могла прибегнуть к снотворному, потому что её ждала работа, которую надо сделать, и потому что, раб своей клятвы, перс извёл себя, выторговывая у небытия час за часом. - Больше я не буду вынуждать тебя давать обещания. Это дорого обходится нам обоим.
Мужчина улыбнулся.
- Если утонешь, домой не приходи?
- Что-то вроде этого.
Рядом с Артемис Мавзол вдруг увидел тёмную тень. Из-под капюшона на него смотрели миндалевидные, гематитово блестящие глаза. Фигура протянула руку. Ощутив внезапную лёгкость, он подал свою.
- Здравствуй, Азраэль.
- Здравствуй, отец. Пора.
Он встал и оглянулся на женщину, сидящую над землисто-серым, худым телом, каким только что был он сам.
- Наши пути у нас под ногами. Разве в первый раз? До новой встречи, царица. Я люблю тебя.
Вслед за Тёмным Ангелом он прошёл по длинному туннелю в ослепительное туда, где ждала его память о том, что было и что будет. Артемис не слышала его слов. Она облегчённо вздохнула, погладила мёртвого по щеке, закрыла ему глаза. Неотлучный в своей незаметности, Кадм подал ей две персидские золотые монеты, и женщина положила их на веки мужа.
- Посмотри, - обратилась она к телохранителю, - он был персом, а умер с улыбкой, как эллин.
Сидя на низеньком, резной кости, стульчике, Артемис смотрела, как обмытое и обряженное тело мужа уложили на высокий зиггурат из поленьев, сложенных согласно обычаю. Кедр, сандал, можжевельник, аллеппская сосна и киликийская ель - многие таланты серебром должны были развеяться сегодня с дымом. Ветер колыхал вдовье покрывало царицы. “Я и не знала, что чёрное так идет мне, - рассеянно думала женщина. - Интересно, знал ли ты, что делаешь, когда дарил мне этот жемчуг? Первый и последний раз - и это покрывало, и это платье, и это ожерелье. Сначала отец, потом ты, потом я. Да, платье и покрывало я одену на свой костер. Жемчуга уже не будет. Мне нужны деньги. Много денег”. Царица взяла факел и обошла вокруг сооружения, поджигая поленья. Потом снова села и сидела, вдыхая запах дыма и горящей плоти, пока всё не было кончено. Жрец собрал пепел. Взяв широкую чашу, царица сама смешала в ней вино и воду. Совершив возлияние владыкам Аида, она всыпала в напиток пепел своего мужа и, с улыбкой отсалютовав чёрному пятну кострища, выпила смрадную смесь. “Доброго пути, Мавзол, сын Гобрия. Берегись воды забвения, чтобы при встрече снова узнать свою Артемис”.
478 год до н.э.
Царица была знакома с ними ещё по Фивам. Архитекторы Пифей и Сатир, скульпторы Тимофей, Скопас, Бриаксис и Леохар смотрели на хрупкую величавую женщину и слушали, делая заметки.
- Не мне, невежде, учить вас ремеслу, я прошу лишь учесть некоторые моменты, важные для меня. Мой супруг в своих походах видел и величественные зиггураты Вавилона, и поражающие воображение пирамиды Египта, и храмы Греции. Мне нужно нечто, что будет напоминать места его славы, всё прекрасное, что встречал он на своем пути и о чём рассказывал мне в краткие дни покоя. Пусть это сооружение выглядит, как храм, и будет светлым, как моя любовь. Пусть гробница Артемиды Галикарнасской и её супруга соперничает своим великолепием с чертогами Артемиды Эфесской. Но помните, у вас нет на это ста двадцати лет. Богиня могла ждать, женщина скоро угаснет. И ещё: никаких плакальщиц, никакой скорби. Вокруг и без того достаточно горя, чтобы увековечивать его в камне.
- Что владетельная Артемис хотела бы видеть в отделке фриза? - подал голос Леохар.
Царица задумалась.
- Быть может, битву? - подсказал Пифей.
- Не хотелось бы, чтобы сделанное разбили из-за политических пристрастий, - фыркнул Скопас. - Война опять в разгаре, и ещё неизвестно, кто возьмет верх.
Артемис кивнула.
- Вот и ответ, достойный мастер! Битва греков с амазонками. Это польстит грекам и не обидит персов. Легенда о том, как Геракл добывал пояс Афродиты, принадлежавший царице амазонок. Говорят, когда герой пронзил мечом прекрасную Ипполиту, шлем упал с её головы. Потрясённый красотой царицы, убийца сам был сражен стрелой Эрота. Это подойдёт. И вот что. Я хочу, чтобы на вершине здания стояла боевая колесница, запряжённая скачущей во весь опор четвёркой.
- Кто будет возницей царицы и её супруга?
Она покачала головой.
- Вы не поняли... Когда я уйду следом за Мавзолом, некому будет править лошадьми.
Пала ночь. Мастера ушли, и Артемис осталась одна в своём высоком кресле. Некоторое время женщина молча смотрела перед собой, потом губы её скривились, в носу защипало. Какое-то время она сдерживалась, потом тихонько заскулила и, наконец, взвыла в голос, страшно, по-вдовьи забилась в рыданиях. Безразличная к тому, что конвульсии выбросили её из кресла на холодный пол, что сшивавшая прическу нить лопнула, и волосы разметались по камню, она выплёскивала своё давно вынашиваемое горе до тех пор, пока не сел голос, а молодое и полное сил тело не отказало в повиновении. Опустошённая, Артемис затихла у подножия своего трона. Тогда из тёмных углов беззвучно выступили две фигуры. Алкей наклонился и легко поднял безучастное тело царицы, а Кадм пошёл впереди товарища, освобождая ему дорогу, открывая двери и отдавая распоряжения. Так они проследовали в царскую опочивальню. Алкей уложил свою драгоценную ношу на ложе. Вдвоём они помогли раздеться едва шевелящейся женщине и, тщательно укутав её, сели у постели. Они просидят так до тех пор, пока проснувшаяся и отдохнувшая царица не потребует ванну, завтрак и рабынь для одевания, или не спросит о делах. Всем домочадцам была известна странность Артемис: гордая своим одиночеством, царица в минуты отчаяния находила мир и отдохновение лишь в обществе мужчин.
475 год до н.э
Ему шёл двадцать второй год, и он был удивительно похож на своего отца, унаследовав от матери лишь серые глаза своего народа. Он уже объехал всю Грецию, и вездесущая молва привела его в Галикарнас. Теперь, ощетинясь и раздувая ноздри, он стоял перед высоким креслом, в котором сидела та самая женщина. Артемис разглядывала молодого человека, а он разглядывал её.
- Высокая честь для меня принимать в Галикарнасе племянника Великого царя, благородного Марда, сына Мавзола. Что за нужда привела тебя к Артемис Карийской?
- Я приехал за телом Мавзола, сына Гобрия. Я разыскал свидетелей, видевших, как люди царицы сопровождали от Платей носилки с раненым сатрапом.
“Он рвётся в бой, этот мальчик, - улыбнулась женщина – Он его получит”.
- Так значит, - перебила она обличающие речи, - ты приехал требовать у меня тело моего мужа?
- Я хочу получить тело моего отца.
- Отлично! – Артемис встала. – Оно перед тобой.
- Где? – перс растерянно огляделся.
- Смотри на меня, высокородный Мард! Артемис Карийская носит в себе прах твоего отца, как твоя мать носила его живое семя. Ты получил хорошее воспитание и должен знать, что у греков принято воздвигать погребальные костры для ушедших близких и хранить пепел в специальных урнах. Я похоронила своего мужа в соответствии с обычаем своего народа и выбрала для хранения праха единственно надежный сосуд – самоё себя. Настаиваешь ли ты на своём праве получить тело?
Это был сокрушительный удар, и она знала это. Разом сбив с пришельца имперскую спесь, Артемис наблюдала, как перенесёт поражение молодой человек. Он стоял, упрямо упершись ногами в пол и положив руку на рукоять кинжала, но видно было, что ему уже очень хочется сесть. Улыбнувшись, Артемис опустилась в кресло и жестом пригласила Марда сделать то же самое.
- Мы оба немного погорячились. Это бывает даже среди близких родственников. Я предлагаю тебе отдохнуть с дороги и отужинать со мной сегодня. Будь моим гостем, Мард, сын Мавзола. Мы вместе подумаем, как быть в такой деликатной ситуации.
Персу оставалось только согласиться. Раздосадованный и злой, Мард всю ночь проворочался с боку на бок. Он не ожидал такого поворота событий и понимал, что проиграл. Все розыски, все доказательства, с помощью которых он надеялся загнать в угол скандально известную пассию отца, оказались ни к чему. “Она лжёт”, - пытался уговорить себя перс, но сам отбросил эту мысль. Не то лицо, не тот голос были у царицы, чтобы оставить ему эту надежду. Но не мог же он уехать из Галикарнаса, словно побитая собака! Лишь под утро молодой человек, вконец измучившись, заснул, как провалился во тьму.
День удивил его посетителями, а к вечеру Мард был просто ошеломлён собственной популярностью. Он получил едва ли не дюжину приглашений от самых разных людей, которые, прослышав о визите сына благородного Мавзола к царице Артемис, спешили засвидетельствовать своё почтение. Мард не обнаружил в себе сил сопротивляться дорийскому гостеприимству и принял все. Перс даже обрадовался. На визиты уйдет время, он успеет придумать, как сохранить лицо, и сможет сам разобраться в истории, которая долгие годы скандализовала империю.
Карийцы шокировали Марда. Они так охотно и с таким воодушевлением рассказывали о сердечной привязанности своей госпожи, что молодой человек осмелел. Благообразный на вид, но энергичный и остроумный грек по имени Кимон, у которого Мард оказался на второй день пребывания в Галикарнасе, посоветовал ему поговорить с одним из телохранителей царицы.
- Он лечил Вашего отца после ранения. Думаю, Вам интересно будет послушать об этом.
Мард поблагодарил и в тот же вечер испросил у царицы разрешения. Она не возражала. Так молодой человек попал в маленький дом в укромной бухте. Он не только узнал от Кадма всё, что касалось раны, болезни и лечения Мавзола, но и попросил грека дать ему урок плавания. Тот согласился. Мард оказался понятливым и старательным учеником. Когда настало время возвращаться в Галикарнас, он от души поблагодарил учителя.
- Вы совсем загоняли меня. Скажите, отцу приходилось так же тяжело?
- Он был очень слаб после болезни.
- Но ведь он хорошо плавал?
- Для него это был вопрос жизни…
- Если я вернусь, Вы возьметесь продолжать моё обучение?
- Почту за честь.
- Правду говорят, что идея создания знаменитой “сотни Мавзола” принадлежит царице Артемис?
- Так говорил Ваш отец. Сама царица считает, что её автором следует назвать Фемистокла.
Перс задумался. Покачиваясь в седле и глядя на поросшие лесом холмы, он переваривал то, что увидел и услышал за последние две недели.
Любовь – насмешливая ведьма,
И честно дарит нужный шанс.
И в пораженье, и в победе
Она испытывает нас.
Играй в назначенные игры,
Неравный сравнивая счёт.
Но с вызовом, а не с повинной
Она опять к тебе придет.
Не знаешь, закаляясь в стычках
И одиночеством гордясь,
Что в краткий миг сухою спичкой
Тебя сожжёт простая связь.
И в нищете, и в блеске славы
Наступит день, увидишь сам,
Когда захочется быть слабым
И робко пасть к чужим ногам.
Сражён судеб первопричиной,
Богов и демонов зови!
Надпей из вечности, мужчина,
Проклятие земной любви.
В тот же вечер Мард получил от Артемис приглашение на прогулку. Наутро его ждала во дворе боевая колесница, запряжённая четверкой ослепительно белых коней. Перс обомлел, узнав в тонкой фигуре возницы царицу Карии. На ней были персидские штаны, рубаха с узкими рукавами, короткий кафтан и широкий пояс с длинным кинжалом. Волосы, заплетённые на висках в две узкие косы, закрывал платок, сдерживаемый на лбу золотым обручем. Кони рыли землю и горячились в упряжке, но женщина не давала им воли.
Ты не доверяешь мне, благородный Мард? – она, казалось, потешается над его смущением. – Твой отец гордился тем, что его экипажем правит царица.
Это решило дело. Молодой человек вспыхнул и прыгнул к ней, конюхи бросились врассыпную. Мягко, как по ковру, колесница тронулась с места. Артемис откровенно наслаждалась скачкой, и молодой человек успокоился. Сам он легко управлялся с парной запряжкой и с интересом следил за тем, как женщина правит четверкой.
- Куда мы едем?
- Я хочу показать тебе гробницу, которую строю для твоего отца. Возможно, это немного смягчит твоё разочарование. Имперские чиновники послушно думают, что я строю её для себя, но бойкие на язык карийцы давно прозвали стройку “мавзолеем”…
Во дворец мужчина и женщина возвращались в глубоких сумерках. Мард молчал. Масштабы строительства произвели на него сильное впечатление. Возле строительной площадки для царицы и её спутника был накрыт стол, где представленные молодому человеку архитекторы развернули многочисленные чертежи и планы, охотно поясняя и отвечая на вопросы под молчаливое одобрение заказчицы. После обеда Артемис повела гостя в мастерские скульпторов. Там перса ждал сюрприз. Путешествуя, Мард успел привыкнуть к натуралистическому искусству греков, но когда его подвели к вырисовывающейся из цельной глыбы мрамора фигуре отца, одетой в леса, ему перехватило дыхание. Мавзол стоял, перенеся вес тела на здоровую ногу с тяжёлой грацией крупного хищника, как научился стоять после болезни. Его бритое лицо было внимательным и в то же время отсутствующим, точно, всматриваясь в происходящее, он на мгновение отвлёкся случайной мыслью. Несмотря на очевидную незаконченность скульптуры, Марду показалось, что ещё немного и из-под мраморных век полыхнет зелёным пламенем пронзительный взгляд отца. Впрочем, ему не дали времени на досужее любование. Артемис назвала ему всех по очереди мастеров, а потом крепкий сухощавый старик бесцеремонно поволок молодого человека к свету и долго вертел его лицо сильными и жёсткими, словно из металла, пальцами, что-то поправляя в глиняной модели головы, стоящей тут же на подставке.
- Вы очень похожи на своего достойного родителя, - буркнул он то ли вместо извинения, то ли вместо оправдания, то ли просто как комплимент. Но Мард думал не об этом. Покорно поворачивая голову, он ненароком заметил, как, отпустив скульпторов, царица поднялась на леса и, воровато оглянувшись, коснулась губами холодных мраморных губ. Этот поцелуй, украденный у времени, у смерти, у мира, не давал молодому человеку покоя.
- Могу я предложить тебе сделку, царица?
- Сделку? В устах персидского вельможи звучит интригующе. Какую сделку?
- Я уехал на поиски тела своего отца. Никто не знает, что с ним случилось. Поиски потребуют расходов… Значительных расходов. Я видел, что при строительстве применяется чистый мрамор. Это недёшево.
- Артемис кивнула.
- Да, это влетает в круглые суммы. Галикарнас не пострадал от греко-персидских войн. Даже наоборот. Но из-за дороговизны строительство затянется.
- Вы не слушаете меня, Артемис. Я предлагаю свою долю в оплате. Не хочу оставлять Вам исключительное право на память о нём. Все, что Вы сделали для его тела, свидетельствует о незаурядной предусмотрительности и искренней любви. Вы не предусмотрели лишь того, что не только Вы любили его.
Артемис рассмеялась.
- Хороший ход, Мард, сын Мавзола! Вы сравняли счёт. Я не откажусь от помощи, и буду присылать лично Вам отчёт о каждом потраченном “лучнике”.
- Я хотел бы ещё кое-что…
- Что же?
- Немного надежды.
Впервые за всю дорогу колесницу тряхнуло. Артемис пристально вгляделась в серые с прозеленью, похожие на её собственные, глаза молодого человека.
- Я не женщина из гарема твоего отца, мальчик! Меня нельзя унаследовать.
Вельможа ответил прямым и смелым взглядом.
- Но можно попытаться полюбить. Или у царицы есть другой избранник?
Женщина расхохоталась.
- Ты, в самом деле, слишком похож на своего отца. Возможно, ты гораздо более зрелый, чем можно судить по возрасту. В противном случае, твоя победа будет всего-навсего уступкой моего одиночества, и не принесет никому радости. Попробуй…
Она тронула поводья. Ароматная ночь уже распростёрла над миром унизанные крупными алмазами крылья, и белые кони казались призраками во мгле, царящей до начала времён.
471 год до н.э.
Мысли женщины текли медленно и печально. Она пыталась воочию представить себе вторую жену своего повелителя, хрупкую, воинственную, по-мужски умную и безоглядную. Чувствительная, как все обделённые природой люди, она слишком хорошо понимала, что значит огонь, горящий в глазах её старшего сына. О романе своего мужа она знала всё или почти всё, глядя на происходящее с высоты своего происхождения и положения хозяйки дома, рожавшей своему господину одних лишь сыновей, здоровых и крепких, как молодые львы. Сейчас, спустя годы после его смерти, для неё, в сущности, мало что изменилось. Всё, чем она жила, что составляло её счастье и заботы, отдохновение и труды, по-прежнему было с ней. Она испытывала к мужу уважение, граничащее с благоговением, восхищалась красотой и силой, была благодарна за внимание и предупредительность, но он всякий раз, точно боевой конь, рвался в Грецию, где непонятная женщина совершала ради него невероятные безумства. Видимо, она, эта женщина, потеряла с его уходом целый мир. Одинокая гречанка в своём крохотном государстве бросала вызов величию её, Артазостры, отцов во славу их супруга.
Подобно многим знатным персиянкам того времени, чтя государственный зороастризм, царевна хранила в своих покоях маленькие святилища древних арийских богов, которым молилась и делала подношения, беспокоясь о тех, кого любила. Вот и сейчас, пышная, с медлительными и плавными движениями, необыкновенно красивая в свои тридцать семь, женщина села перед статуэткой Анаит и высыпала горсть молотых благовоний в жаровню у ног богини. “Передай моей сестре, своей матери, царевне Артазостре, что это я могу сделать для него…” Одаренная тихой женской мудростью, Артазостра поняла смысл послания: этой женщине не дано было вознаградить их супруга даром жизни, но лишь даром смерти. Глаза царевны защипало от едкого дыма жаровни. “Мард следом за отцом рвётся в Карию. Что ж, пусть будет так. Храни, богиня, Артемис Галикарнасскую ради великого труда, который она свершает. Глухонемая Артазостра и её сыновья, бывшие посмешищем всего царского гарема, выиграли главный приз!
Как много знает наша память.
Храни нас от её причуд!
Пусть провидение избавит
Приподнимать заветный спуд.
Вскрывая времена и судьбы,
Пронзает нежность рук, и губ,
Что возвращается оттуда,
откуда нет возврата… Груб
Напор забытых откровений.
Здесь скрип колёс, здесь свист бичей.
Здесь мрамор на траве весенней
И связка тяжкая ключей.
Здесь ароматы благовоний
Не скроют пепла тёмный вкус.
Не семя ныне в этом лоне,
Но сам ты… Непосильный груз!
Мне всё под силу в мире: снова
Я прихожу к лесам, к рабам,
Что возят камень под основу
Дворца, оставшегося нам.
Растёт, как возраст, неуклонно,
Из самой тверди пьедестал.
На нём побегами – колонны…
Жизнь – кость и камень, и металл.
Не сцены скорби – сцены битвы,
Не слёзы – пламя в бездне глаз.
Твоим богам мои молитвы
И жертвы тайные – за нас.
И снова плещет, бьётся память.
И я как тень среди людей.
Мне выжжет сердце: не избавить
Мир от понятья «мавзолей».
31.12.97 г.
Nix!