Ешьте дерьмо, десять триллионов мух не могут ошибаться!
Владисандр Люлечкин
ЕВАНГЕЛИЕ
ОТ
ЛЮЦИФЕРА
ЭПИГРАФ
Если кто-нибудь кажет тебе, что число 666 принадлежит зверю, дьяволу, дракону и прочим мифическим существам - не верь. Это просто число.
Просто.
Просто, развиваясь по шкале, от абсолютного нуля к абсолютному совершенству, кое олицетворяет Создатель, невозможно миновать данные цифры (6.6.6.), впрочем, как и любые другие.
И уж тем более не нужно бояться этого числа (пугаться цифр – удел шизофреников). Вот смотрите: 664, 665, 666, 667, 668, 669, 670… ну? Видите, совсем не страшно.
Другое дело, что 666 – это рубеж.
Пограничная зона, отделяющая свет от тьмы, мудрость от глупости.
И чтобы преодолеть его тебе потребуются определенные усилия, например: превзойти предрассудки, шаблоны, досужие домыслы, научиться мыслить свободно и стать...? ...наверное Антихристом? Или...? ... или просто самим собой...?
PS: Кстати (сразу предупреждаю), для тех, кто не сможет преодолеть данное испытание, отсчет по шкале развития пойдет в обратную сторону.
***
Меня зовут Люцифер. Моя основная задача – жить. Жить и творить, создавать то, чего никогда не было раньше. На протяжении вечности составляющей основу моего существования, я дал начало многим мирам, играя энергетическими потоками - создавал вселенные, населял их живыми и не живыми существами, а иногда это были вселенные – живые существа. Они рождались, развивались и умирали подвластные моей воле. Иные из них, развиваясь, достигали могущества подобного моему, иные – большего. Но всегда, все (без исключения) знали, что только моя воля дала им это могущество.
И все было подчинено единому великому разуму.
Разуму творения.
Почему было? Потому что сейчас этого нет…
Одна из разновидностей созданной мной жизни самопроизвольно отключилась от единого потока, отошла от вечных правил, благодаря которым появилась на свет и начала свой путь.
Эти, как они сами себя называют, люди, пользуясь свободой мышления (безусловно, определенной мной для любого живого существа), выстраивают свою жизнь по критериям прямо противоположным всем, протекающим в мире процессам.
Я не мешаю им.
Потому, что умею уважать чужие решения.
Они не мешают мне.
Потому, что просто не могут.
У их пути есть всего два логических завершения: перестроить свои организмы и все окружающее согласно собственным правилам (что означает их физическую смерть), или вернуться к правилам вечным. Ни в том не в другом случае в мире ничего не изменится.
Я им даже помог, немного – знаний, умений, способностей подкинул.
Интересно.
Кстати, в переводе на человеческий, мое имя означает – свет.
Что ж, спасибо, оценили создателя.
***
ГЛЮК
Лужа, мокрая, скользкая, грязная лужа, нагло поблескивая в свете фонаря гладкой поверхностью, расположилась прямо под ногами Федора.
-Черт, надо же, прямо под конец рабочего дня счастье привалило. Сменщику, ее, что ли оставить? «Не заметил» и все тут.
Не сдвигаясь с места, Федор постарался достать лучом висящего у пояса шахтерского фонаря до дальнего края воды.
-Большая. Такую не заметишь, пожалуй. И откуда ж ты натекла такая красивая? Мда-а-а. Похоже придется посмотреть.
И «смотритель сухости» сетей Н-ского метрополитена (как в шутку именовал себя Федор, слесарь, в обязанности которого входила как раз эта самая сухость) захлюпал сапогами вдоль по тоннелю.
-Это ненадолго, - успокаивал себя Федор - вот тут у поворота труба гнилая, заглушу и делов то. Нет, ты смотри, сворачивает.
Вопреки ожиданиям, импровизированный водоем, не только не обмелел у поворота, закончившись капающей трубой-гнилушкой, но и не имел к данной трубе никакого отношения. Порыв, видимо был где-то дальше.
-Э-эх, чтоб тебя.
Федор ускорил шаги. Он уже не думал о том, чтобы, "не заметив", передать течь сменщику. При таком объеме подтопления, ни о каком отдыхе думать не приходилось. Все равно вызовут.
Вода под сапогами с каждым шагом, явно прибывала.
-Вот, льет где-то. Одному тут, пожалуй, и не справиться. Вызывать надо.
Черная плашка рации, как всегда послушно угнездилась в руке, но вопреки ожиданиям, знакомого шипения не раздалось. Батарея, явно "издохла".
-И ты туда же, - выругал Федор непослушный агрегат – вот уж точно говорят, если не везет, так во всем сразу. Теперь, точно одному латать придется.
Дурной бабочкой мечется по стенам свет фонаря, привычно - размеренно хлюпают по воде сапоги.
-Да-а-а.. натекло. Но не бесконечная же ты. Вот тут на уклончике явно посуше должно быть.
Память не подвела, за поворотом бетонный пол коридора, оправдав надежду, легонько вздыбился навстречу, но вода почему-то не убывала.
-Эй, сырость, ты чего законов природы не слушаешься, вода на уклоне, как на ровном месте стоять не может.
Опустив фонарь, Федор вщурился в темную жижу. Точно (законы природы нерушимы), вода не стояла. Вода текла. Густо и маслянисто огибая замечательные, непромокаемые сапоги "смотрителя сухости", она медленно, почти не заметно утекала вверх по склону.
-Не-по-нял - Федор автоматически перешел на грозную интонацию, какую использовал обычно в критических ситуациях.
Не помогло.
-Не-по-нял!!!
-Чего не понял, дяденька?
Голос, раздавшийся рядом, заставил Федора вздрогнуть.
-Дык, вода, вот... – с трудом оторвав ошалелый взгляд от ненормальной жижи, Федор перепугался еще больше – ты кто?
Буквально в двух шагах от него стояла, щурясь на свет фонаря, девчонка лет, примерно шестнадцати.
«Красивая», автоматически отметили съежившиеся под вздыбленными волосами мозги Федора «загорелая вся, деревенская, наверное».
Девчонка и вправду была как деревенская. Простое, льняное платьице, купленное (а может и сшитое), видимо не менее года назад, и поэтому довольно плотно облегающее разрастающиеся (как и положено, в этом возрасте) формы, выгоревшие на солнце волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам, курносый, покрытый конопушками нос, все было по-деревенски нормальным. Одно ненормально - ее самой здесь, быть никак не могло.
-…….?
-В-вода... вверх... это... и ты откуда?
-Живу я здесь, - удивленно, будто стоящий перед ней дядька не понимал самых простых вещей, отозвалась «деревенская» - вон, за поворотом на берегу полянка, на полянке дом. У рощи. Заходи если что. Хотя нет…, самому тебе, пока что нас не найти. А что вода вверх бежит, так это так и положено. Каждый знает - все реки бегут вверх, к истокам, вниз по течению, в общем.
Девчонка слегка прикусила губу, стараясь подобрать, как можно более понятные слова.
-Это все знают, даже рыбы знают. Кстати, ты отойди к стеночке-то, сейчас - она взглянула на болтавшиеся, на руке дешевые китайские часы - как раз рыба на нерест пойдет.
И правда, коридор, вдруг наполнился шумом, плеском и мимо едва успевшего отпрыгнуть к стене Федора пронесся косяк форели.
-Как, рыба? Да что за хрень тут... - вконец очумевший "смотритель сухости" прервал свое возмущенное обращение на полуслове, потому как, подняв глаза, понял, что обращаться было уже не к кому, девчонка исчезла вместе с рыбами.
-Мать, мать, мать, перемать - привычно подхватило веселое эхо лившуюся из глубины души ремонтника, озадаченность ситуацией - в рот, нос, гриву, бога и душу - успокаивал себя Федор - чтоб, так-сяк, растудыт твою седьмым этажом... Блин.
Полегчало.
Тихо в тоннеле, уютно шарит по стенам желтый свет фонаря, мирно струится вверх по склону водичка…
Немного успокоившись, Федор осторожно заглянул за поворот.
Ничего. Только темный мрак сходящегося вдали тоннеля.
И лужа…
Лужа! Нервы не выдержали…
-А-а-а-ааа! А-ха-ха-ха! Нету здесь никакого дома! – вновь разлетелся по коридорам нервный визг Федора - нету, нету, и рощи нету, не-е-ету! Врет, врет гадюка малолетняя. И речки вспять бежать не могут, или... Что? У-у-у-у! Ведь и не пил, клянусь не пил сегодня! Грамма в рот не брал. А может, это крыша поехала, от долгого нахождения в подземелье? Эта, как ее, подземноглюкофобия началась. От нервного переутомления. Что ж делать-то? Выйди теперь на поверхность, расскажи кому – на смех подымут. Да и вода… Да-а-а, вода-а-а!!!
Федор вновь вперился взглядом в текущую по склону жидкость.
-Точно, крыша поехала. Че ж делать то теперь, а?
А?
Так. Все! Хватит. Надо на деле сосредоточиться. Тому, кто делом занят, никакое сумасшествие не грозит. Один мужик, по телевизору рассказывали, в завале, после землетрясения, два месяца прожить смог, и все потому, что все время, пока его не нашли сосредоточенно пересказывал сам себе, полугодовой производственный отчет. Значит – главное сосредоточится. Я кто? Я слесарь. Что мне нужно? Мне нужно найти и прекратить утечку воды. Ясно. Теперь спокойно, не торопясь – вперед. И главное, не смотреть под ноги.
Хлюп-хлюп, хлюп-хлюп мерно разносится по подземному коридору звук замечательных, непромокаемых сапог Федора.
Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Долго как вечность тянуться корявые подземные коридоры.
-Почему-у-у, - заунывно голосит кто-то внутри черепной коробки –почему-у?
Вода бежит вверх.
Здесь внизу вода бежит вверх.
А наверху – вниз.
Здесь появляются и исчезают непонятные личности, а наверху ходят троллейбусы. Хотя нет, и наверху, некоторые тоже то появляются, то исчезают. Жена, например. За последние полгода для Федора уже стало привычным не знать, где периодически пропадает его законная. Говорит у подруги, но тогда почему с того момента, когда неделю назад мастурбируя струей из водопроводного крана, она обожгла себе “там”, к подруге ни ногой?
Да, что не говори – мир полон загадочного.
-Оп-па, кажись снова начинается.
Луч фонаря, дотоле бестолково метавшийся по стенам, вдруг нервно замер, выхватив из темноты сгорбленно стоящую поперек прохода фигуру.
-Эй, кто там?
Тишина.
-Эй.
Тишина.
-Опять мерещится, что ли? Я слесарь, я слесарь иду чинить трубу.
Хлюп-хлюп.
Но видение не исчезает, напротив, по мере приближения оно все отчетливей оформляется в стоящую поперек коридора, сгорбленную старуху, корчащую рожи и ожесточенно жестикулирующую.
-Бабка, ты кто?
Молчит, только руки старой карги, как бы сами собой бешено, как-то не по-человечески изгибаясь, носятся по воздуху, яснее всяких слов выказывая ее намерения: "Не пущу, не ходи. Не ходи - хуже будет".
При этом единственным звуком, нарушающим тишину подземелья, остается мерное хлюпанье непромокаемых сапог.
-Ты это, глухонемая, что ли? Бабушка, пропусти, мне туда надо. Зачем? Да я уже и сам, если честно, не знаю зачем. Но точно - надо, хотя бы для того, чтобы совсем с ума не сойти. Ведь поверни я сейчас назад - бежать со страху буду, пока ноги не сломаются, а не сломаются так все равно до конца дней кошмары преследовать будут. Сам трястись всю жизнь буду и внукам закажу. Так, что одна у меня дорога – вперед. Да и течь ликвидировать надо...
Но старуха не унимается, ее жесты по мере приближения становятся все оживленнее. В хитрых сплетениях пальцев являются Федору, одна страшнее другой, картины ближайшего и отдаленного будущего.
Страшно.
Страшно идти прямо на агрессивный, шевелящийся со скоростью взбесившегося вентилятора комок рук-змей и сверкающие недобрым огнем глаза. Ближе, ближе. Уже почти совсем зажмурившись от страха - еще ближе.
-Не боюсь, не боюсь, что в тебе страшного? Обычная бабка. Даже что-то знакомое в ней. Что-то от тех милых старушек, которые, отрешившись, в силу пенсионного возраста от жизни, становятся эдакой "всевидящей совестью" наших дворов. Единственное их занятие - запрет, укор. Почти что невидимые и неслышимые в одиночку, вместе превращаются они в многоротое, шипящее чудовище, останавливающее, удерживающее исподволь руководящее нашей жизнью.
Еще шаг. Ну!?
Как наяву возник, вдруг перед Федором спектакль, виденный им в детстве. Даже не сам спектакль, а образ главного героя, который, будучи летчиком, сбитым за линией фронта, ползком, с обмороженными ногами выбирался из оккупированной фашистами территории.
-Гангре-е-ена! – визгливо выводит рулады хор девочек шестикласниц – гангрена, ему отрежут ноги.
-Я ползу-у-у! – в такт им стонет лежащий на сцене герой.
-Гангрена!
-Ползу!
Откуда-то из глубины сознания выплывает лицо толстого Вовки игравшего «Боль».
Боль:
-Остановись. Не двигайся. Замри. Зачем мученья лишние тебе, что причиняют только лишь страданья? Не стоит надрываться, отдохни. Ведь даже небольшое шевеленье приносит боль.
Хор:
-Бо-о-о-оль!
Боль:
-Остановись, расслабься, наконец, и боль отступит вмиг, не сомневайся! (Ласково). Все хорошо, куда тебе спешить, а что умрешь ты позже, или раньше – без разницы. Ведь главное – покой. Ведь жизнь прожить (или ее остаток) без боли и телесной и душевной – мечта людей, осуществи ж ее.
Тот, кто..:
-Нет. Нет. И нет! Я не поддамся боли, она проходит, жизнь же – остается. Ведь стоит лишь ее преодолеть и победишь.
Катька. Лопоухая, смешная (только не в этот раз) Катька, игравшая тогда «Страх», возникает на месте Вовки.
Страх: (насмешливо)
-Что – страшно? Ха! Кругом фашисты бродят. А вдруг наткнутся? И не убежишь. Ведь ноги-то тю-тю. Да и при ногах не смог бы – их ведь много. А ты один. У них собаки злые. Порвут тебя! Ползи в кусты скорей. Затихни там, тебя и не заметят. И там сиди. Так многие живут. Проверен и надежен этот способ – бесстрашно жить в кустах до самой смерти. (В сторону) Тем более не долго уж осталось.
Тот, кто…:
-Нет, не могу, не буду я в страхе жить, не жить, а пресмыкаться. Я доползу, а если уж поймают, то человека, а не…
Уходи!
Не помнит Федор, кто играл тогда «Безнадежность», да то и не важно, безликое чувство…
Безнадежность:
-Ты все ползешь? Ну что ж, ползи-ползи. Да только вот куда? (утверждает) Спасенья нету. Ведь до своих-то – сотни километров, а ноги обморожены уже.
Хор:
-Гангрена…
Безнадежность: (раздраженно)
-А вообще-то, никуда ты не доползешь. В лучшем случае докарабкаешься до какой-нибудь грязной канавы, в ней и подохнешь. Герой нашелся. Да кому он нужен – твой героизм? Кто его оценит? Черви, которые будут грызть твой труп? А может офицеры контрразведки только и мечтающие «пришить» тебе «дело» за то, что побывал на вражеской территории? Или может родственники, будут прямо таки рады повесить на себя заботы о безногом калеке?
Пойми, надежды нет, все кончено!
Тот, кто…:
-И все ж я доползу…
Безнадежность:
-Ну-ну.
(Дирижирует хором)
Хор: Га-а-я-янгрена-а-а!!!
А потом пришла «Любовь». Светка. Она (Федор помнит) была на год старше и все мальчишки из его класса были в нее тайно влюблены…
Тот, кто…:
-Ты?
Любовь:
-Я.
Тот, кто…:
-Ты кто?
Любовь:
-А ты не помнишь? Неужели ты все забыл? Наши встречи под луной? Цветы, которые ты мне дарил тогда? Деревья у реки? Наш первый поцелуй? Неужели ты все забыл?
Тот, кто…:
-Ты?
Любовь:
-Конечно я! По другому и быть не могло. Где бы ты не был, что бы с тобой не случилось, я всегда буду с тобой. Ведь я – Любовь.
Тот…:
-Хорошо! (встает), ты поможешь мне? Да, конечно же – поможешь.
Знаешь, мне приснился дурной сон, будто бы меня сбили, и я со сломанными ногами, ползком выбираюсь из немецкого тыла. Больно, страшно. Но ведь теперь все уже позади? Правда?
Любовь:
-Конечно. Помнишь…?
Тот…:
-Помню… А ты… Помнишь?
Любовь:
-Помню. (кружатся, Любовь смеется). Теперь всегда все будет хорошо. Печали, радость, заботы – все уйдет, останусь только я. Везде – я. Это и есть счастье. Счастье любит и быть любимым. Всегда (повышает голос) ве-е-ечно-о-о!!!
Тот, кто:
-А ты не уйдешь? Не бросишь меня? Ведь я безногий калека.
Любовь: (ласково)
-Глупый (капризно, кокетливо) зачем думать о разных пустяках, когда есть я. Теперь ты должен думать только обо мне.
Тот, кто…:
-Но я умру!
Любовь:
-И что же? Разве не счастье умереть неся в сердце любовь? Что жизнь, что смерть – только слова, эпизоды. Любовь же – вечна. Ве-е-ечна! (кружится).
Хор:
-Гангрена.
Любовь: (испуганно)
-Кто это?
Хор:
-Гангрена.
Любовь:
-Нет. Почему? Не еадо.
Хор:
-Гангрена!
Любовь:
-Нет. (со слезами) Нет!
(сдается) Да.
(деловым тоном) Ну я пошла, ты это, забегай если что…
Потом…
Все, что запомнилось Федору дальше, была лишь спина. Спина бессильно лежащего под прицелом десятков (сотен?) зрительских глаз человека. Чем тогда кончился спектакль, Федор забыл. Кажется чем-то патриотическим. Да это и не важно сейчас.
Важно другое – то, что злобные глаза глухонемой старухи, с каждым движением все больше сковывают, расчленяют, раздавливают все, что (привык считать Федор) составляет основу его личности.
Нет!
Еще шаг. Еще…
И вдруг, прямо в двух метрах от Федора старуха распалась. Распалась, и унеслась вдоль по коридору вереницей щекочущих стены огоньков.
Пропала!!!
-Все. Курить!
Сигарета. Пляшущий огонек зажигалки.
Прислонившись к стене, Федор неожиданно почувствовал радость.
Кошмар, вдруг закончился, и все встало на свои места. Муть в голове вызванная необычностью происходивших событий, исчезла, взамен ее появилось знакомое еще с детства ощущение злой, дворовой драки, допускающей все. Страшно, больно! И пусть. Но если сильно постараться, то ЭТО можно победить. А значит оно управляемо, ну тогда и с реальностью происходящего можно не так уж сильно спорить.
-Что ж, - догоревший окурок обжег пальцы – путь открыт, можно идти дальше. А то, что по течению, так это даже и легче.
И Федор, вновь зашагал вперед по змеящимся коридорам.
ЯША, ЯША И НИКОГО, КРОМЕ ЯШИ
-Что это ты рисуешь, дитя?
-Бога.
-Но ведь никто не знает как он выглядит…
-Щас узнают!!!!
Прямо по коридору – свет. Дневной свет. Что это? Вроде люк наверху не закрыли. Да, так и есть, в круглое отверстие в потолке виден кусок затянутого облаками неба, слышны звуки города.
-Вот! То-то же. Не испугался, прошел, и никакого тебе сумасшествия. Теперь в этот люк спокойно вылезти можно, два шага и ты среди людей. Все как обычно.
-Правильно, - прокрякало что-то рядом – кхе-кхе-кхе, все как обычно. Как обычно – полное говно. Что же здесь хорошего быть может?
Куча грязного тряпья наваленного на выступающей из воды площадке находившейся непосредственно под люком зашевелилась, высунув из себя грязную взлохмаченную голову субъекта неопределенного возраста, и судя по внешности, неопределенного места жительства – что уставился – говорящая голова смачно рыгнула в сторону Федора перегаром – бомжа, что ли никогда не видел?
-Видел.
-А что ж тогда шарахаешься, будто с тобой приведение здоровается?
-Да нет, нормально все. Добрый вечер.
-Кхе, добрый… Закурить есть?
-Да, да, конечно - Федор протянул сигареты. Удивительно, но наслаждение от общества бомжа, он испытывал впервые – выпить бы сейчас. Нету, а?
-Нагл. Э, да на тебе лица нет, случилось что?
-Нормально все, просто выпить хочется.
-Выпить ему… Вылез из тенмноты, глаза по полтиннику и еще выпить ему… Ну ладно, есть маленько, держи убогий.
Жидкость предложенная субъектом, согласно классификации по цвету и запаху, являлась не чем иным, как денатуратом.
Денатурат согрел, задурманил.
-Тебя как зовут:
-Яшка.
-А меня Федор.
-Ты из метро, что ль?
-Ну.
-Ого, эко, куда тебя занесло. Это ж пригород почти, как дошел-то?
-По всякому, - Федору совсем не хотелось объяснять случайному знакомцу подробности своего путешествия - взял да и дошел себе. Ты то вон, тоже ведь как-то до такой жизни дошел.
-Я-то? Я, исключительно по несправедливости!
Яша тоже приложился к бутылке.
-По несправедливости. По злобе и глупости человеческой. Мне вот уже скоро уже пятьдесят, а ничего светлого в жизни, я пока еще не видел. Другие люди, как люди, машины, квартиры, почет и уважение, а я... Я, если хочешь знать, вообще, другого в жизни достоин! Только они (показал грязным пальцем вверх) – тупицы этого не понимают.
Как дошел? А так. С работы завистники "попросили", жена проститутка поганая – ушла, квартиру (за много лет заработанную) и ту продать пришлось. Скажешь, это потому что пью? Ну и говори - дурак. А почему я пью, тебе это не интересно? Конечно, никому не интересно то, от чего у человека душа болит. Думаешь, я для того рожден, чтобы вот так в подвале да в канализации жить? Нет! (Хотя я и сам, уже, почти, что так думаю.) Кхе. Вру – не думаю. Это просто жизнь так несправедливо сложилась. Все другим. Ну почему никто не додумался, что это именно я был более всего достоин?
Еще в детстве (счастливая пора, чтоб ее), если мне покупали, какую-нибудь игрушку, то ее у меня обязательно отбирали. Стал взрослым - то же самое, несправедливость кругом. Знаешь как у меня, каждый раз разрывалось сердце, когда награда, почести, или просто похвала доставались кому-нибудь другому? Те люди, которые говорили, что хорошо ко мне относятся (я им не верю) советовали (советовать всегда легко), чтобы я тоже (как те, суки с наградами) старался, добивался чего-то в жизни. Самореализуйся – говорят, сделай хоть что-то, заслужи. Сволочи. Сами выслуживайтесь, я и так не говно, какое-нибудь. Просто в жизни (несправедливой) не получил того места, которого заслуживаю (вам бы так).
Если хочешь знать, то я в душе лучше и умнее вас всех вместе взятых. Мне бы вот только власти, я бы вам всем по... доказал.
Кстати (вот только за идиота меня принимать не надо), в последнее время (во сне), мне все чаще кажется, что меня (наконец) все-таки, оценили... Один (пока один) человек. Абрымом его зовут. Я в том сне, у него, как бы в голове живу, разговариваю с ним, советы даю. Он меня слушается (часто сам помочь просит). А недавно, он меня господином (господь по ихнему) назвал. Так прямо и сказал - господь ты Яхре (имя мое ему трудно дается)
То-то же...
Абрым он все понимает. Умный, хотя жизнь у него, конечно тоже не мед. А что вы хотели, там (где он живет) самая середка пустыни, днем жарко - ночью холодно. Пусто, скучно. Сородичи его дикие вокруг бродят - придурки. Пока почтения от них добьешься.
Зверушка какая пробежит - так та и вовсе не заметит. Они твари, о моем существовании, сколько не старайся, даже не подозревают. Люди - человеки, те (через Абрыма) вроде слушают, да их там пять штук на квадратный миллионокилометр, и те грязные, вонючие.
Как с Абрымом познакомились? Да просто. Лежал он как-то в горячечном бреду, скорпионом укушенный тут я у него в сознании то и образовался. А раз образовался, то и разговорились мы с ним. Подружились даже:
-Ой, моченьки моей нет. Ой, помираю. В глазах все двоится, хоть бы помог кто…Сыра, жена моя, принеси полотенце холодное, или отвару, антискорпионьего дай, что ли… Сыра… где ты опять запропастилась?
На том и «купил» он меня. Я ведь тоже, бывало, когда с похмелья подыхал, свою никак дозваться не мог. Пожалел человека. Говорю:
-Все бабы – суки.
Вот так слово за слово и за жизнь разбазарились. Он мне свои проблемы, я ему – свои. В общем, понял он душу мою, как свою – понял. На том и скорешились.
И теперь я ему (при моих-то исключительных способностях) помогаю людей на путь истинный наставлять. И все (оцени) исключительно во благо истины и счастливого будущего человечества. Жаль только, в других сознаниях проявляться не могу. Ведь чем больше людей в меня (достойного) верят, тем они счастливее стать должны. Они ведь не лучше наших – тупые. Были.
Ну а как можно назвать умным человека, у которого одно на уме – как побольше всякой живности замочить-сожрать, да потом еще натрахаться вволю?
Прям, как дети, блин. Трудятся – жизни радуются.
Ну, ничего, мы с Абрымом это дело быстро пресекли.
Сначала, правда, трудновато было. Люди ни за что не хотели верить в то, что я и есть самый-самый, но потом стерпелись потихоньку. Мы же с Абрымом им старательно объяснили, что жизнь есть полное дерьмо, и выручить их из этого дерьма можем только мы (так как одни мы знаем, в чем это дерьмо заключается). Вот они нас спасти их от дерьма (от жизни) то и попросили. Я им законы дал (правила пионеров помнишь?). Понравились. Да и не могло быть по-другому.
Даже думать-напрягаться слишком, надо было только с начала. Они дальше сами додумали (со своими целями, конечно). Это я про руководителей говорю (я их первыми убедил). А уж они, потом, кровью, огнем и мечем, с остальными согласовали.
Главное ведь что? То, чтобы они твердыми стали в своих убеждениях, которые я им через Абрыма вещаю. Первым делом правоту в них вселить, а там уж они во славу этого, сами всех как смогут, облагодетельствуют.
Как только они что «жизнь – говно» усвоили, мы им вопросик: «кто виноват?» и ответик: «вы виноваты». Для начала необходимо, чтобы они вину свою осознали, грех. А как признали каждого из себя виноватым, тогда им и путь к исправлению открылся. Идеально сработало. Не понимаешь? Серьезно? А тебя мама в детстве била? Че, просто била? Ну, тебе повезло. А если бы она при этом еще и убедительно внушала, что ты ей (урод, дебил, чмо конченное) своим существованием всю жизнь искалечил, тогда что? Уразумел? То-то. Приговор "Виновен по жизни", особенно если он у тебя в мозгах засел, покруче любого битья будет.
Ну а потом цепная реакция, сделай чмо один раз, а оно потом (саморазвивающееся) продолжит, дополнит, расширит понятие, да других зачморить и измазать постарается (чтоб самому лучше выглядеть). Духовность это у них называется!
А еще я, я им любовь дал. Абсолютную. Раньше они как любили? Хочу – люблю, хочу – не люблю. Бардак. Теперь правильно – только любить. И даже объект им для абсолютной любви предоставил. Кого? Как кого? Меня, конечно. А кого они еще абсолютной любовью любить смогут?
Понятия добра и зла урегулировал. Что такое добро? Зло? Ответ известен каждому младенцу. Добро - когда тебе хорошо, а зло - когда плохо. Тебе... А если не тебе? А кому-то? Тогда у него возникает свое добро и зло. Так им беднягам и запутаться не долго. Я данный вопрос урегулировал. Теперь у них все просто: просто добро и просто зло, для всех одинаковое. По моим заповедям определенное. Думать не надо – соответствовать надо, а кто не спрятался - я не виноват.
Правда и проблемы были. Философы-суки вредные, те все думать пытались, о реальности, да я их взял, да руками философов-то и повыбил, а на их место философов поставил. Они мои и свои-мои, свои-свои-мои, и даже свои-свои-свои-мои мысли по десять раз друг на друга нанизывают, да расширивают, да углубливают кто во что горазд (в указанных рамках, конечно), тем самым они людям истину о том, как и что им думать - открывают. Наипризнанниейшие авторитеты, в натуре.
-Федюша, друг (ты, я вижу мужик понимающий). Хлебнешь? Ну, на здоровье.
-Абрым (мужик практичный), тот, только понял, что я у него в голове сижу, сразу с вопросом: «Что делать? Как жить господи? Кушать хочется, а работать – нет».
Я ему: - Пойди в Ебапет, там телки в цене, попродавай жену свою Сыру, деньжата заведутся. Так и сделали.
Пришел Абрым в Ебапет и говорит: (Сыре) Я знаю, ты женщина прекрасная видом. Скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя.
Получилось. Зауважал меня Абрым.
Так бы и век калымили с ним, да только ебаптяне доперли, что не сестра она ему и прочь выгнали.
Ну да ничего, мы по дороге обратно еще в пару мест зарулили.
Потом решили сотрудничество углубить, ведь не зря в народе говорят "раз получается - надо продолжать"
Говорю я как-то Абрыму: "Рассеки трилетнюю телицу, трилетнюю козу, трилетнего овна, и голубя с горлицей.
И ложись среди них спать. Спи три дня и три ночи (мясо-то помойкой завоняет, а у меня здесь тоже не розами прет, вот и почуешь вкус... (скотина) Ты что лучше господа своего устроиться решил?) потом покажу я тебе видение.
-И ты, хошь гляди, Федюша.
Дверь на небе. Звук трубы. На небе престол и на нем Я сидящий подобный самарагду (так страшнее).
Вокруг престола двадцать три старца облаченных в белые одежды и на головах у них золотые венцы с брюликами.
От престола молнии в разные стороны летают и восемь огней вокруг горят - восемь духов божьих.
Вокруг престола четыре животных покрытые глазами (тот, что на жопе, подмигивает). И у каждого зверя шесть крыл (не, тут переборщил, если, пробует взлететь - обязательно ебнется, кхе-кхе).
И все они днем и ночью не знают они покоя - орут: свят, свят, свят... Ты есть бог который есть и это клево...
А когда звери кричат, деды падают ниц и говорят "Достоин ты, господи, того чтоб звери те орали"
На престоле Я (прикинутый так, что не разобрать, но круто). У меня книга.
Яшка вытащил, и для убедительности помахал перед лицом Федора замусоленным номером плейбоя.
-Книга моя! Никто ее открыть не может. И я много плакал о том, что не нашлось достойного читать эту книгу. Никто не мог ни на земле не на небе раскрыть и даже посмотреть на нее.
И только стоящий у престола зарезанный баран мог раскрыть ее (Яша отхлебнул денатурату).
А как снимет (если разрешу) баран с книги печати, тогда придет всем пи... ну тот, кто стрелой поразит (или паразит?), и будут все убивать друг друга, и голод наступит. Мертвые (веришь - нет?) будут вставать, и бродить как живые, и будет землетрясение, и солнце мрачно станет и звезды (во гоню) на землю попадают. И небо свернется в трубочку, и горы начнут бегать, и все будут прятаться, но я все равно всех найду. Уа-а-а!!! Р-р-р-р!!! Будет людям так страшно, что начнут они искать смерти, но не найдут, захотят умереть, но смерть убежит от них. Моря станут кровью, а реки говном. Затрубят ангелы в дудочки, и вот тогда всему придет полный... (отхлебнул еще раз)
И придут ангелы на конях, покрытые огнем и головы у них будут как у льва и от дыхания их у людей язвы будут. Слышь Федь, в этом месте чую с Абрымом, чего-то не того происходит. Стоит, таращится, вот думаю, с ума сойдет, так и договор не заключим. Ладно, еще чуток. А-а-а-р-р-у-у-!!!
-И пришел дракон и начал всех есть, и никто не мог его победить, и только зарезав еще раз зарезанного ягненка (который всю эту хрень и устроил) облили ей (кровью ягнячьей) дракона и он успокоился.
Пей вино ярости господа!!!
И всякий остров убежит - и всякая гора спрячется, но ты не бойся (это я Абрыму, уже добрым голосом). Ведь спастись, дорогой мой Абрыша, смогут только ты и твои родственники (я ведь добрый), хотя не все, а только 144000,5 штук. За это ты будешь меня слушаться и признаешь своим единственным повелителем и Богом.
По-моему, мы договорились, а, Абрым? А он уже в кому впадать начал. Еле расшевелить удалось.
-Абры-ым, - говорю - ты меня слышишь? Да он никак в обмороке. Испужался сердешный. Эй, Абры-ым.
-Да!!! - вскинулся - да, господи, теперь я буду зваться Абры-ым. И слушаться буду, и инурезом страдать буду.
-Тогда, в знак этого, отрежь себе член и начинай размножаться.
-Сколько отрезать то, господи?
-А миллиметров с десяток.
Не знал Абрым, что такое миллиметры, отрезал, перестаравшись под корень, и спасся род его только тем, что женой своей Сырой он на жизнь зарабатывал...
И поехал Абрым в Кыдес, и сказал про Сыру – сестра моя. И получил за это баранов и быков. И родила ему Сыра детей
-Что Федь? Зря, говоришь пугал? Не зря, результат - идеальное послушание. Вот, например:
-Эй, Абрым.
-Вот я Господи.
-Ты меня любишь?
-Да Господи.
-Тогда иди и изжарь мне на завтрак сына своего Язяка.
-Бегу господи (тем более, что и не мой он вовсе (члена-то нет).
Привел, положил на костер и собрался резать...
-Ладно, отбой, пошутил я, пошутил (у меня один знакомый уголовник так шутил). Ха-ха-ха. Барана лучше зарежь.
-Велик ты, господи.
-Сам знаю.
Вот так после видения и носился дух божий над водами.
-На, хлебни еще чуток. Ты мужик толковый, сразу видно.
Федор хлебнул.
Мир вокруг Федора (люк наверху, стены тоннеля), все более терял связь с реальностью. Замутненные рассказом нового знакомца Яши (или выпитой технической жидкостью) мозги отказывались осмысливать, что бы то ни было. Федор неумолимо засыпал.
Очертания головы Яши, висевшие прямо перед глазами, все еще что-то говорили, но звуки, повиснув в воздухе, растягивались, сворачивали с прямого пути и заползали куда угодно, кроме ушей "смотрителя сухости". Наконец, Федины глазки сомкнулись и...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОВЕСТИ НА: http://www.proza.ru/2002/12/03-47