Глава 10
Зимой с питанием было трудно. Нам не хватало денег, приходилось искать другие источники питания, особенно это остро почувствовали к весне. Наши запасы: картошка, мясо, заготовленные с осени, были израсходованы. Корова не доилась в течение двух месяцев. Мы буквально сидели на голодном пайке.
Мне пришлось принимать конкретные меры. Я решил поговорить со своей сестрой Верой, ей в то время было пятнадцать лет. Сможет ли она поехать поездом до станции Каргат, которая находилась в 120 километрах от Барабинска. На этой станции можно было что-то купить на обмен. Многие люди везли оттуда картошку, там она была дешевле.
Вера согласилась, хотя она родилась и выросла в деревне, но была смелая и находчивая девушка. Она много раз ездила на товарных поездах, на паровозе, примостившись на конденсатном баке, где обогревалась снизу. Не смотря на то, что ее одежонка была не очень теплая, она бедная понимала, переносила все страдания, холод и голод.
Однажды я сам пошел пешком в выходной день в соседнюю деревню Морозово, что находилась в 25 км от Барабинска. Взял с собой санки, надеясь, что-нибудь раздобыть. Там проживали мои хорошие знакомые еще до военной поры.
Из Барабинска я вышел в субботу после обеда и к вечеру пришел в деревню. Я с ними не виделся более шести лет. Встретили меня хорошо, обогрели, накормили тем, что у них было. Я рассказал о своем положении, что меня сюда привело.
Мою знакомую хозяйку, где я остановился, звали Полина. Хорошая была задушевная женщина. Она выходила замуж в нашу деревню. Но война их разлучила. Муж нашел себе другую, к ней не вернулся. Она была разведенная. Мне Полина организовала шесть ведер картошки. За картошку я частично заплатил деньгами, а часть обменял на оконное стекло. С этой картошкой к концу дня в воскресенье я вернулся домой.
1 марта 1947 года была отменена карточная система на хлеб и на все продовольственные товары. Жизнь налаживалась.
У нас с Таней родился первый сын, которого мы назвали Женей. Он прожил всего пять месяцев и умер. Сильно болел. Таня с ним лежала в больнице. У него был менингит, в народе болезнь называлась младенческой, его били припадки. Женю вроде бы уронила Вера с качки, он испугался, и стал с тех пор болеть.
Когда я работал кладовщиком, мне пришлось принять склад ГСМ. В нем было две емкости по тысячи литров керосина. На день приема они были неполные, литров по 500, что соответствовало данным бухгалтерии. Но прошло всего дней 20-25, к нам приехал заправляться трактор. Он был колесный и работал на керосине. Я его заправил, он уехал, но не поехал до места работы и заглох.
Тракторист не поймет в чем дело, стал проверять систему зажигания, все нормально, топливо поступает. Решил зажечь керосин, а он не горит. Стали разбираться детально. Проверили керосин в емкости, а там оказалась вода. Сверху был керосин, а внизу вода, так как вода тяжелее. Мы черпали ведрами, поэтому сразу не заметили.
Оказывается, нас старый кладовщик Федоров надул. В том же подвале, где хранился керосин, всегда стояла грунтовая вода, глубиной не меньше метра. В войну было трудно с керосином, он его продавал, а емкость добавлял воду. Недостачи у него не было. Когда он почувствовал, что скоро керосин кончится, решил увольняться.
Меня в этом не обвинили, так как склад ГСМ я принимал не один, а с комиссией. Я, конечно, в начале переживал, думаю: вот влип.
В должности управляющего домами я доработал до своего первого трудового отпуска, хотя прошло всего восемь месяцев, как я устроился на работу. Но уволенным в запас из армии не обязательно было отрабатывать одиннадцать месяцев.
Мы с Таней решили поехать в Джамбул к ее маме. Билеты у нас были бесплатные, так как я работал в железнодорожной организации. К тому времени сына Женю похоронили. Дома осталась моя сестренка Вера.
До города Новосибирска доехали хорошо. Предстояла пересадка на южное азиатское направление. Пассажирский поезд Новосибирск-Ташкент был единственным поездом, на котором мы могли добраться до станции Джамбул.
Просидев на вокзале двое суток, мы не смогли закомпостировать билеты, и решили возвращаться обратно домой в Барабинск, но попасть на поезд не могли, не было свободных мест. Время было такое, что набралось много людей, а поездов не хватало.
Можно было уехать пригородным поездом Новосибирск-Чулым. Станция Чулым находилась на границе нашего отделения дороги. Мы надеялись добраться до Чулыма, а там может быть, попадет какая-нибудь знакомая паровозная бригада, и с ее помощью доедем до Барабинска. Таким образом, добрались до Чулыма. Сидим на станции и соображаем, что нам делать дальше.
Вдруг я встречаю знакомую мне девушку из Барабинска, она работала в вагонном депо. Ехала тоже в отпуск куда-то на Восток. Я ей рассказал о нашем путешествии, что не смогли закомпостировать билеты в Новосибирске, поэтому возвращаемся обратно домой.
Она меня назвала: дураком, и говорит:
-На станции стоит товарный состав (его в то время прозывали пятьсот веселый), он едет до Ташкента. Беги быстрей забирай свою жену и садись в поезд, пока не дали отправление.
Мы так и поступили. Через два часа были снова в Новосибирске. Все пассажиры были размещены на полу. Вагоны обыкновенные, товарные, двух и четырехосные. Ехал в вагонах всякий сброд, в основном мешочники в поисках продуктов. Были пожилые, среднего возраста и молодые мужского и женского пола.
Поезд до станции Барнаул шел хорошо, быстро. Рельсы были двух путные. Но от Барнаула, проезжая по Казахстану, часами стояли на разъездах. От Новосибирска до Джамбула ехали десять суток. Весь мой отпуск ушел в один конец. Мне было дано 15 дней, а мы уже 12 дней потеряли. Нам оставалось три дня на встречу с родными.
Поездка в этом поезде была веселая. За дорогу все сдружились, а многие даже поженились. При остановках поезда пассажиры, кому требовалось оправиться, уходили подальше от состава, искали какое-нибудь укрытие. Но уже на второй – третий день далеко не бегали. Садились рядом, не взирая ни на что, мужчины или женщины. Только прикрывали от стыда лицо газетой. Не грешницу, а лицо. Освоились в дороге, стали как родные. Вот почему поезд назвали пятьсот веселый. Ехали песни пели. Свадьбы справляли, и разводы тоже были.
В Джамбуле нас ждали. Но, оказывается, Саша с Катей уехали в Барабинск, мы в дороге разъехались. Побыли в гостях два дня и решили собираться домой.
У Щербаковых кроме нас еще были гости с Барабинска. Мария Илларионовна Салова, которая работала завучем в школе и Мария Николаевна, воспитатель школы ФЗО. Они целую неделю ходили на вокзал и никак не могли купить билетов, а значит уехать. Время уже приближалось к 1 сентября, к началу учебного года.
Мы тоже с Николаем решили пойти на вокзал. Утром пришли пораньше, заняли очередь и стали ждать, когда откроют кассу и объявят продажу билетов.
Станция была проходящая, и на поезд Ташкент-Новосибирск мест свободных давали мало. А желающих ехать было много. Хотя очередь была живая, порядка в ней не было. Касса только откроется, к ней сразу подходил милиционер старшина, казах по национальности. Всех, кто стоял в очереди, от кассы отпихивал и ставил в очередь своих знакомых, в основном казахов, а русские оставались на бобах.
Мы с Николаем ходили три дня, и каждый день такая история повторялась. На четвертый день мы с ним пришли очень рано, и наша очередь была первой. Но только открылась касса, этот старшина опять появился и привел своих казахов. Отталкивает меня с Николаем от кассы и пытается поставить своих. Я не отхожу от кассы, ухватился за окно, держусь и говорю ему:
-Никуда я не уйду, пока не возьму билеты.
Он меня берет силой и выкидывает из очереди. Здоровый был бугай. Я не выдержал и ударил его в лицо. Завязалась у нас с ним борьба. Он пытается меня ухватить. Я стараюсь его от злости бить. Подбежал еще один милиционер. Скрутили мне руки и увели в железнодорожную милицию, которая находилась рядом с перроном.
Николай не отстает от меня, идет вместе со мной в отделение милиции. Посадили меня в дежурке за перегородку.
Через несколько минут заходит капитан милиции, русский. Смотрю, что-то лицо знакомое. Вспоминаю, оказывается, в 1942 году вместе с ним лежали в госпитале в городе Уральске. Его списали на гражданку по ранению. Он посмотрел на меня и ничего не сказал.
Я ему говорю:
-Что, товарищ капитан, не узнаешь? На одной кровати лежали в госпитале.
Он мне отвечает:
-Вижу, что знакомый, но не могу вспомнить.
-Я Богданов Михаил, был ранен в голову.
-Да, да, вспомнил. Но, что же ты натворил? Как здесь очутился?
Я ему все подробно описал письменно, так как нам мешали разговаривать. Он прочитал и говорит:
-Хотя ты мой старый знакомый, но наказать я тебя обязан. Придется заплатить штраф 25 рублей. Иначе я не могу, они меня сволочи съедят.
-Хорошо, - согласился я, и сунул руку в карман, где у меня лежали деньги, а их там не оказалось. По-видимому, когда мы с милиционером возились, кто-то залез ко мне в карман. Там были не только мои деньги, но тещины, она дала мне 100 рублей, чтобы мы купили ей билет, собралась с нами ехать.
Я попросил Николая:
-Беги, возьми деньги у барабинских женщин взаймы.
Они были на перроне, ждали нас с билетами, взяли с собой вещи. Нашей драки не видели. Николай подбежал к ним, попросил 25 рублей. Те не поймут, думают, что не хватает на билеты. Я заплатил штраф. Капитан помог нам прокомпостировать билеты. А теще, Анне Устиновне, купили билет до станции Алма-Ата. Больше денег не было. Нас было пять человек, все остались без копейки. В дороге питались тем, что Анна Устиновна смогла приготовить дома, настряпала печенье, булочки, ели яблоки.
Анна Устиновна доехала до Алма-Аты, ей нужно было выходить. Но мы с Таней решили посадить ее в наш вагон. Мы ехали в плацкартном вагоне. Положили ее на третью полку. Сами разместились на боковой полке. Как только производилась проверка документов, мы забирались на полку. Таня была очень тоненькой, да и я тоже, поэтому свободно размещались вдвоем на одной полке. Я прикрою ее шинелью сверху и прижму вплотную к стенке, ее не видно. В билете было указано, что едут двое. Меня спрашивают:
-Где второй пассажир? Я им показываю на третью полку. До Новосибирска дважды проверяли, но прошло все удачно. Хотя мы опасались.
В нашем купе ехали евреи, всю дорогу ели, нас травили запахами. Нам есть было нечего, но мы старались не подавать виду, хотя слюнки текли, когда они ели курятину или рыбу. Думали, что они нас выдадут, что Анна Устиновна едет без билета.
Из Новосибирска тоже никак не могли уехать без пересадки до Барабинска. Пришлось ехать пригородным поездом до станции Коченево, которая находилась в 60 км от Новосибирска. Надеялись на маленькой станции договориться с проводниками. Приехали на станцию Коченево.
А через несколько минут на этой станции остановился проходящий скорый поезд “Владивосток-Москва”. Я кричу:
-Давайте поедем этим поездом. Беру наши вещи и закидываю в тамбур, который был открыт. Но поезд уже оправляется. На ходу сажаю Таню, и сам прыгаю, и чуть не угодил под колеса. Я был в шинели и за что-то зацепился. Хорошо, что вышел проводник и помог мне залезть. Когда мы садились, его не было.
Оказывается, мы угодили в правительственный вагон. Нам предложили через площадку перейти в другой вагон. Мы уехали, а наша мать, Анна Устиновна, осталась на перроне без копейки денег и куска хлеба. Вещи с ее яблоками я успел погрузить, а ее не смог, не было уже времени. Поезд остановился на станции только на одну минуту. У нее осталась одна сетка с яблоками. Ну, думаем, приедет, до Барабинска оставалось недалеко. Мы уже спали, слышим, стучит, приехала ночью сердитая и голодная.
Покормили ее, она нам рассказала, как добиралась. Один проводник посадил ее в вагон в тамбур, где хранился уголь, за два – три килограмма яблок, которые у нее были в сетке. Затем какой-то неизвестный, тоже наверно без билета, оказался в этом тамбуре и стал к нашей бабке приставать и чуть ее не изнасиловал. Хорошо, что поезд уже прибывал на станцию Барабинск. Мне от тещи было сделано внушение, что уехали, а ее оставили.
По возвращению из отпуска меня назначили строительным мастером с окладом 700 рублей. По должности я уже относился к инженерно-техническому персоналу. Еще до назначения на эту должность я интересовался работой мастера, ведением документации, выпиской нарядов, составлением отчетов. Начальник планово-производственного отдела Кудрявцев Михаил Васильевич научил меня составлять сметы. Его жена работала главным бухгалтером.
Михаил Васильевич был грамотным инженером. В то время разрешалось составлять сметы частным лицам, им платили из расчета до 2% от общей сметной стоимости. Михаил Васильевич составлял сметы не только для своей организации, но и для других. На этом деле много зарабатывал.
Мы с ним сошлись характерами. Он однажды меня попросил, чтобы я ему помог переписать несколько экземпляров. Я согласился. Взял его работу на дом. Вместе с Таней все переписали. У Тани подчерк был хороший, и писала она быстро, грамотно. Вот с тех пор вместе с ним стал составлять сметы, их переписывать. После войны печатных машинок не было. В маленьких организациях все делалось от руки.
Когда меня назначили мастером, полученные знания мне пригодились. Как закрывать наряды я уже знал, работая управляющим домами наряды, для оплаты труда рабочим, закрывал сам и списывал стройматериалы.
Вот так в течение года моей работы в НГЧ я стал строителем, руководителем. В моем распоряжении было двадцать опытных квалифицированных рабочих: столяра, штукатуры, маляра, печники. Мне приходилось давать им работу и спрашивать с них за сроки и качество выполнения.
Хотя я сам особенно не был компетентным в этой работе, как практически, так и теоретически. Но благодаря моему желанию и любви к делу, трудности с терпением преодолевал. Я не стеснялся, что являюсь мастером, учился у других. Рабочие мне охотно помогали и никогда меня не подводили. Все делали на совесть.
Я со своей стороны, как руководитель, проявлял заботу о них. Старался всегда обеспечить фронтом работы, материалами, транспортом. Создавал условия для выполнения работы, а, следовательно, укреплял их заинтересованность к выполнению плана, чтобы получить хорошую зарплату.
Мне было поручено отремонтировать заброшенный домик. Раньше там размещалась железнодорожная кинофикация. Домик состоял из двух комнат, кухни 16 м2 и спальни 18 м2, кроме этого там был холодный тамбур с кладовой. Домик этот можно назвать жилым особняком с надворными постройками, сараем, туалетом. Он был деревянным старым строением, типа железнодорожной казармы царского времени.
Этот домик себе облюбовал директор железнодорожного клуба, так как он находился рядом с железнодорожным парком и входил в его ведомство. Директор разошелся с женой, и ему требовалась квартира. Он договорился с начальниками из отделения дороги и нашего НЧГ, чтобы этот домик привели в надлежащий вид. Требовалось в основном произвести штукатурно-малярные работы внутри самого здания.
Время было зимой. Я руководил ремонтом. Директор Головин часто навещал место работы, интересовался ходом дел. Иногда делился с моими рабочими своими мыслями. Ему вроде бы нравился этот домик, то вдруг высказывал противоположное мнение:
-Что я буду делать один в этом доме? Печку надо топить. Дом стоит на отшибе. Здесь могут обворовать.
Мои маляра люди были хитрые, его еще больше запугивали.
-Зачем вы сюда переходите в эту дыру.
Он после разговоров уезжал совсем расстроенным.
Я однажды пришел к рабочим посмотреть, как идут работы. Женщины мне все рассказали. Что Головин не очень-то настроен сюда переезжать.
-Вот вам бы, Михаил Андреевич, взять этот домик. Все же у вас семья, четыре человека и пятый ожидается, а живете вы в одной 14 м2 комнатке.
Я подумал: не плохо было бы. Пришел домой поговорил с Таней. Она в принципе не возражала. Квартира у нас была действительно небольшая. Вера с Валей уже почти взрослые и еще маленький ожидается. Комната наша была угловая с северо-восточной стороны, холодная. Стены постоянно были сырыми.
Я решил со своим начальником посоветоваться. Рассказал ему, что Головин не очень хочет то переходить в этот домик.
-Может быть, я займу его самовольно, а вы будто об этом ничего не знаете. Но если нужно, станете ли вы меня защищать? Вам известно же в каких условиях я живу. Я раньше тоже не пожалел, отдал свою хорошую комнату нашему работнику, в виду того, что у него большая семья и старики. Вы же знаете Дьяченко, они сейчас живут довольные. А мне пришлось себя ущемить. В то время еще можно было терпеть. А родится ребенок, там жить будет совсем не возможно. Нельзя даже искупать, температура в комнате не поднимается выше 14-16 градусов тепла.
Так что, Василий Иванович, я, решаясь, занять этот домик. Пока он еще не отремонтирован. Думаю, большого скандала не будет. Пошумят и успокоятся. Но если уж что-то завяжется большое, соберусь и перееду тогда на старое место.
Мне в ответ начальник ответил:
-Договорились. Но смотри, не подведи меня. Делай, как хочешь.
Маляра уже заканчивали штукатурить спальную комнату. Осталось только ее побелить, убрать мусор и помыть полы. На другой день они приступили к кухне. В этот день пришел Головин, я как раз был там. Он говорит мне:
-Не очень здесь нравится. Дом стоит на отшибе и комнаты тесные.
Я ему советую:
-Зачем вам такие казематы на одного. Вы здесь от скуки пропадете. Вас здесь могут ограбить и даже убьют, и никто вас не выручит.
Опять его расстроили разговорами. Он ушел, а мы над ним посмеялись. Не хочется ему сюда переезжать, но никак не решится отказаться.
Я думаю про себя, надо сегодня переехать, а то завтра будет поздно. Вдруг еще надумает с кем-нибудь поменяться.
Рабочие в спальне помыли полы, покрасили окна. Я пришел домой и сказал Тане:
-Сегодня вечером будем переезжать, с лошадью я договорился. Мы с тобой переедим, а Веру пока оставим здесь. Если все уладится, тогда ее заберем.
Поужинали, слышим какой-то запах дыма. Прибегает соседка:
-У вас ничего не горит?
Мы отвечаем ей:
-Нет.
Но запах дыма чувствуется все сильнее. В нашем подъезде жил одинокий старик на втором этаже. У него прихватило водопроводную трубу, перемерзла труба в туалете. Он решил ее отогреть, поставил ведро с горячими углями на пол, а пол был деревянный. От этого угля загорелся сначала пол, а затем стенка перегородки, она тоже была деревянная. Сам старик, по-видимому, про ведро забыл, ушел в магазин. Двери закрыл на замок.
Пока разобрались, где горит, уже разгорелось по-настоящему. Охватило всю квартиру. Попытались тушить вручную, с ведрами не подойдешь. Воды близко не было. Из крана много не наберешь. Вызвали пожарных. Те тоже не могут подобраться. Лишь когда пришел паровоз, смогли затушить полностью пожар. Выгорела вся секция. Люди в панике стали выскакивать из квартир, выносить свои вещи.
Мы тоже все отнесли в сарай. Я потом пошел на конбазу, запряг лошадь, и с вещами под шумок переехал. Как говорится: не было счастья, да несчастье помогло. Мы с Таней ночевали вдвоем на новой квартире, а Вера на прежней.
Утром я ушел на работу. Головин что-то почуял, прибежал утром до работы посмотреть. Таня как раз что-то готовила на плите на кухне. Он поздоровался и спросил:
-Что наверно здесь ночевали? – видимо сначала подумал, что она рабочая топила печки, чтобы хорошо просыхала штукатурка. Но когда открыл дверь в спальню, то там увидел вещи: шифоньер, этажерку и прочее, он сразу остолбенел, и какое-то время не мог выговорить ни слова, а когда пришел в себя, спросил:
-Кто это переехал? Чьи вещи?
-Богдановы, - ответила Таня.
-Как он мог так сделать! На каком основании! – выбежал, и через несколько минут начались звонки моему начальству. Сначала звонил сам Головин, а потом звонил председатель Дорпродсоша, Силантьев, он был безногим, ему одну ногу отрезало поездом. Головин был работником Силантьева, заведовал клубами, они были приятелями.
Мой начальник меня яростно защищал на заседании Дорпродсоша, где выносили решение о выселении меня из квартиры. Он им прямо заявил:
-В принципе у вас ничего не получится. Он участник войны, член КПСС, квартирные условия не соответствуют семейному положению. Горком партии вас не поддержит, а его защитит.
Не смотря на предупреждение, они все же обратились в горком партии, но им согласие на выселение коммуниста не дали. Для выселения нужно получить санкцию прокурора, а прокурор эту санкцию не дает, так как нет согласия горкома партии. Они покричали и успокоились.
В этом домике мы прожили два года, а потом все же обменялись с Головиным на две квартиры.
Когда окончательно решился вопрос о нашем переселении, мы выписались с прежней квартиры, и прописались по месту нашего жительства. Домик, по сравнению с той комнатой, где жили раньше, для нас показался большим. Кроме двух кроватей, шифоньера, этажерки под книги и нескольких старых самодельных стульев, один из них еще сделал Танин отец, а другой я принес с работы, да двух простых, тоже самодельных столов, детской качалки, у нас ничего не было.
Из-за нашей бедной мебели квартира казалась совсем пустой.
К нам на квартиру попросились мои родственники, троюродные сестры Мария и Соня с мужем Сашей.
Саша был старше Сони на 10-12 лет, он служил лейтенантом в Красной Армии, уволился в запас. Он временно устроился слесарем паровозного депо, и одновременно написал заявление на работу в органы милиции. Пока проходила проверка его документов в высших инстанциях, решил поработать слесарем. Другой работы себе не мог подобрать, так как парень был деревенский, городской специальности, как и я, не имел.
Такова судьба нашего брата военного, в армии приходилось командовать взводами, ротами, и даже батальонами в критический момент, а на гражданке работу было трудно подобрать. Приходилось начинать с нуля. Кто виноват в том, что мы не научились грамоте, не получили специальность? Нас учили воевать, защищать Родину. После окончания войны приходилось браться за самую черновую и мало оплачиваемую работу.
А те, кто не нюхал пороха и всю войну просидел в тылу, не очень то любезно относились к нам, участникам Великой Отечественной войны, не старались оказать помощь с трудоустройством, а наоборот ехидничали и просмеивали нас.
Хотя мы имели большие льготы, но не всегда ими пользовались, так как власти на местах не очень добросовестно выполняли свои обязанности, а 1948-49 годах льготы для участников войны вообще отменили.
Все средства, по желанию народа, были направлены на восстановление народного хозяйства, разрушенного войной. Отменили даже праздник день Победы 9 мая, он стал рабочим днем.
Лишь только спустя двадцать лет со дня разгрома фашистской Германии 9 мая вновь стал праздничным. Всех участников войны наградили медалью: “Двадцать лет победы в 1941-1945 г в Великой Отечественной войне”. Начиная с того времени, стали восстанавливать заслуги и роль участников войны.
Но вернемся к событиям сороковых годов. Соню и Сашу по всей вероятности поженили не по любви. Они не соответствовали друг другу по возрасту.
Мария и Соня до нас жили на квартире у своей тети Ульяны.
Ульяна была хитрая и расчетливая женщина. Ее не устраивало проживание племянниц у нее на квартире, надо было как-то от них избавиться. Она подговорила Марию, чтобы она в свою очередь повлияла на свою сестру Соню, что есть хороший для нее жених, только что демобилизованный из армии, он ей интересуется и хочет на ней жениться.
Неизвестно почему Ульяна остановилась на Соне, а не на Марии. Мария была старше по возрасту, с 1923 года рождения, уже дважды была замужем, и для Саши как раз была более подходящей невестой. Но в жертву отдали младшую сестру Соню.
Когда они поселились у нас, со стороны было хорошо видно, что у них нет ничего общего. Соня больше общалась с Марией, а мужа совсем не замечала. Так они прожили у нас 10-15 дней, у них произошла драма.
Саша был на работе, а Соня и Маша пришли домой раньше обычного, и решили поехать к матери в деревню. Их мать, Анна Борисовна, была родная сестра моей бабушки Натальи, она жила в деревне Попово со старшей дочерью Татьяной.
Две сестры решили навестить мать и привести что-нибудь из продуктов. С питанием в Барабинске было трудновато. Не дождавшись Саши, ушли на вокзал и уехали, только сказали Тане, что поехали в деревню. Приходит с работы Попов Саша, и спрашивает у Тани:
-Где Соня с Марией?
А Таня говорит:
-Уехали в деревню к матери на выходной.
Саша сильно обиделся.
-Как могли уехать, не сказав ни слова. Наверно, раньше договорились? Могли бы мне утром сказать, что поедут. Возможно, я бы с ними поехал. У меня тоже выходной.
Во всем была виновата Мария. Казалось бы наоборот, ей надо стараться их объединять, чтобы у них была дружба, совет и уважение к друг другу. Он придет с работы грязный усталый, а у них еще ужин не готов. Не оказывали ему никакого внимания.
Саша высказывал свои обиды мне и Тане. Мы со своей стороны говорили сестрам, что они к нему неуважительно относятся. Но они гнули свою линию.
Из деревни они вернулись в воскресенье вечером. Саша был дома. Пришли, разделись и молчат, ни слова ему: где были, как дела в деревне, что привезли. Он тоже не спрашивает, да и мы молчим. У нас еще один парень поселился, из города Щедринска прибыл на работу мастером.
Я сижу с ним, разговариваем в спальне, а они были на кухне. Но дверь открыта, все видно и слышно. Таня своими делами занималась. Все же не выдержал Попов, сказал им:
-Ну что молчите? Где вы были?
Соня ему отвечает:
-Ездили к маме.
-Почему мне не сказали? Я бы тоже поехал. У меня был выходной.
Мария говорит ему:
-А тебе там делать нечего.
-Вот как! Я кто муж или портянка? Уезжаете, а мне ни слова!
Мария что-то ему ответила, обидев словами, что Саша не стерпел, схватил свой офицерский ремень и им ударил Марию, раз, другой.
Мария прижалась к печке, визжит. Он тогда обращается к Соне:
-Значит я тебе никто? Ты меня не признаешь за мужа? Тогда все, и ты мне никто.
Вытаскивает чемодан с вещами из-под кровати. Вещи вываливает на кровать, на которой сидит Соня. Выдергивает из-под нее байковое одеяло, расстилает его на пол. Тут же у кровати начинает дележку.
-Это твое, - бросает Сонино в чемодан, - это мое, - бросает на одеяло. Все, что было в чемодане, разделил. Хватает ее за ноги, снимает с нее валенки.
Та кричит, обращаясь ко мне:
-Братка, он меня разувает! Но я не вмешиваюсь.
Он говорит ей:
-Валенки я тебе покупал на свои деньги, значит они мои. Снимает пальто с вешалки.
Соня кричит:
-Ватин и подклад я на свои деньги брала.
-Хорошо, - Саша берет опасную бритву, отпарывает подклад с ватином и бросает ей в чемодан, а верх от пальто в свой узел. Быстро завязывает четыре конца, одевается, вскидывает узел себе на плечо и уходит, даже не попрощавшись. Эта драка длилась минут 10-15 не больше.
Мы с Виктором сидим, чуть от смеха не лопнули. Но смеяться было неудобно, кое-как выдержали.
Вот таким образом они разошлись, жили отдельно, пока у Сони не родилась девочка. Попов к тому времени уже работал в милиции, был участковым в деревне. После рождения ребенка вновь сошлись. Он ее увез в деревню. Времени прошло немного, девочка умерла. Они снова разошлись, уже навсегда.
Попова из милиции уволили за пьянку. Он женился на нашей деревенской, звали ее Мария, она была с 1921 года рождения. Жена нарожала ему двух или трех детей. Относилась к нему с любовью и уважением.
Соня вышла замуж за машиниста электровоза. Мужик был неплохой, но пил и дебоширил. Детей у них не было. Так что Соня прожила свою жизнь, ни с первым, ни со вторым мужем доброго счастья не видала.
Мария умерла молодой, ей и тридцати лет не было. После того как они ушли от нас, она познакомилась с каким-то парнем. Я его ни разу не видел. Они поженились, У них было двое детей. Муж работал вроде тоже машинистом. Сильно ревновал Марию. Однажды пришел домой пьяным и стал ее избивать, да так избил, что она вскоре умерла. Вот такая ее судьба.
Дважды выходила замуж в деревне. Первый раз до войны. Муж ушел на фронт. Она его не дождалась, вышла замуж за нашего деревенского Карабаева Василия, который вернулся с фронта по ранению. А через год пришел первый муж Иван Мигунов тоже по ранению. А вот третий муж ее доконал. Баба была работящая.
Наше детство проходило вместе. Соня и Мария росли без отца, он сгорел от вина. Мы с Марией на санках возили дрова. Ходили в лес и рубили березняк и на себе возили на расстояние 1.5 – 2 км. Хотя жили в колхозе, но не всегда можно было взять лошадь. Поэтому приходилось таскать на санках. Мы с Марией в школу пошли вместе в первый класс. Жили через дорогу. Мне часто приходилось у них ночевать.
В 1948 году мне пришлось уволиться с работы. В нашей организации сменилось руководство, заступили новые работники, и стали вводить свои порядки. Многим это было не по душе, стали уходить с организации, в том числе и мне, пришлось уволиться.
Я поступил на работу старшим комендантом школы ФЗО с окладом 570 рублей. Моя работа заключалась в основном следить за порядком в школе. В двух общежитиях в моем подчинении были коменданты общежитий, а также технички и кастелянша, всего обслуживающего персонала было 10-12 человек.
В мою обязанность входило соблюдение распорядка дня, начиная от подъема до отбоя, учащимися. Чтобы кровати у них были всегда заправлены, в тумбочках должны находиться только книги, тетради и туалетные принадлежности: мыло, зубная щетка. Все лишнее выбрасывалось и хранилось в каптерке.
До прибытия меня в школу дисциплина в общежитиях была на низком уровне. Режим дня не соблюдался. Кровати не всегда заправлялись, как это требовали правила общежития. В комнатах было грязно. Учащиеся в открытую курили в спальнях. Обслуживающему персоналу грубили. Уходили после отбоя в самовольные отлучки. Возвращались утром.
Воровали друг у друга вещи и деньги. В ФЗО в основном обучались сироты из детдомов. Родители их погибли во время войны. Ребята были грубые, нервные, к ним нужен был особый подход.
Я как-то с первых дней нашел с ними общий язык. Меня зам. директора по культурно-воспитательной работе Федоров представил, как участника войны офицера награжденного боевыми правительственными наградами за проявленное мужество в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Поэтому они ко мне с первых дней относились с уважением.
Я им для первого нашего знакомства рассказал о себе, как проходило мое детство, юность. Как много пришлось хлебнуть горького в военные годы. Ведь мое детство было чем-то похоже на их детство.
С первых дней работы ввел строгий распорядок дня. В спальнях не курить, на кроватях не сидеть в верхней одежде. Кровати заправлять единой заправкой. В помещениях соблюдать идеальную чистоту. За нарушения режима виновные будут строго наказываться в административном порядке, вплоть до исключения из школы ФЗО.
Правда не все приняли эти правила к сведению. Старались не выполнять распорядок дня. С ними пришлось много поработать мне, мастерам, воспитателям. В конце концов, через пару месяцев, наша школа вышла на хороший счет. По дисциплине и по учебе заняли третье место по нашему управлению трудовых резервов.
В последствии меня директор школы перевел на должность воспитателя. Тут уж я целиком включился в работу с подростками. Рано утром к 6 часам приходил в общежитие. В начале дня: подъем, физзарядка, заправка кроватей, туалет, политинформация на 15 минут. Строем отправляемся в столовую на завтрак. После завтрака подготовка к занятиям, группы ребят у меня принимают мастера.
Я располагал свободным временем от 8 утра до 17 вечера, находился дома. А вечером снова выходил на работу от 17 до 22 часов. В это время мастера и руководство уходили домой. Учащиеся оставались под присмотром воспитателей. Нас было в школе двое.
Мы проводили с ребятами массовую воспитательную работу. Устраивали громкие читки книг, журналов, всевозможные игры: в шахматы, шашки, домино. Был организован кружок художественной самодеятельности.
В празднично-выходные дни проводились коллективные посещения кинотеатров за счет средств школы ФЗО.
Работа мне нравилась, живая, был всегда в курсе всех событий, и оклад был хороший 800 рублей, отпуск 45 дней, как педагогам.
В 1948 году у нас родился второй сын Володя. С первых дней был очень неспокойный, днем и ночью плакал. Особенно ночью, совершенно не давал спать. Мы с Таней устраивали ночами дежурства. Я нянчусь с ним до полуночи, а до утра Таня. Так продолжалось несколько месяцев, а тут его еще собака испугала.
Были в гостях у дяди Алеши. Володя только стал ходить. Таня куда-то отвлеклась, а Вова вышел на улицу, а там была собака на цепи. Он к ней подошел, что-то сделал не то, никто не видел. Только услышали крик. Выбежали все на улицу. А он лежит на земле весь в крови. Мы думали, что собака его искусала, но когда подняли на руки, то увидели царапины на лице. По-видимому, собака ударила его лапой по лицу и когтями расцарапала до крови.
Дядя Алеша так расстроился и рассердился на свою собаку, тут же взял ружье и пристрелил ее.
Этот случай не прошел бесследно. Через два-три дня наш Вова заболел. У него появился испуг. Мы с Таней перепугались, что второго ребенка не сберегли. Вова стал кричать, закатывать глаза и стало его бить припадками. Мы уже не знали что делать. Довериться врачам не рискнули, они в этих случаях берут пункцию из позвоночника. Так они сделали с первым сыном Женей, которого загнали в могилу.
Выход был один: искать народного лекаря. Такая бабка жила в деревне Костино, недалеко от нашей деревни. До войны я ее хорошо знал. Она у нас не раз бывала. Лечила моих сестренок от испуга. Но с того времени уже прошло 8-9 лет. Была ли еще жива та бабка, никто их наших Богдановых не знал.
Мне как-то случайно удалось узнать, что есть одна такая бабка, живет она в Барабинске на Северной улице, лечит от испуга. Я навел справки и решил побывать у этой бабки. Как бы это не было странно для меня партийца идти искать лекарку, но я был вынужден был это сделать. Для меня ребенок был дороже моей чести.
Я был очевидцем того, как мучительно страдал мой первый сын. Не находил себе места и не хотел, чтобы это повторилось со вторым сыном.
Когда я пришел по адресу и спросил: проживает ли тут бабушка, которая лечит людей, мне ответила молодая женщина:
-Да.
-Как мне с ней свидеться и поговорить?
-Сейчас она выйдет, подождите, посидите, - а сама пошла во вторую половину дома. Не прошло и пары минут, как вышла бабушка, по годам ей было 80 лет, но еще такая шустрая. Я как ее увидел, сразу узнал, оказывается, она была наша Костинская. Я ей все рассказал, что меня сюда привело, что я из Попово. Из Богдановых она вспомнила нашу бабушку Наталью и моих родителей. Сказала мне:
-Приходите ко мне вечером со своим мальчиком.
Я от радости не шел, а бежал. Еще не знал, что будет в дальнейшем, но у меня уже появилась какая-та надежда на выздоровление сына Володи.
Пришел домой, обрадовал Таню, что нашел бабку, о которой раньше ей рассказывал.
-Велела вечером прийти. Она все сделает и скажет, отчего он испугался. Будет жить или умрет.
Но мы почему-то надеялись на лучшее.
И действительно бабушка, что-то нашептала в кружку, а затем содержимое из кружки вылила на листик. Немного погодя застывший воск показал очертание собаки.
Она говорит нам:
-Он испугался собаки, - мы ей об этом ничего не говорили, так что она не знала.
Еще она сказала:
-Ваш сын будет жить, поправится, с недельку поносите его ко мне.
Так мы и сделали. Все прошло. Володя стал спокойно спать, крики его прекратились. Только на глазок повлияло, он стал немного раскосым.
Вот тебе и бабка! Многие из них больше врачей знали, пользуясь мудростью народной медицины.
Вова рос толстеньким. Четок молока выпивал зараз, а если ему казалось мало, пустую бутылку бросал на пол, просил еще.
Однажды мы всей семьей чуть не отравились угарным газом. Сестра Валя рано закрыла задвижку на трубе печки. В ней еще хорошо не прогорел уголь. Мы не знали, что она закрыла задвижку.
Ночью первым проснулся Вова и заплакал. Таня соскочила к нему покачать качку и упала, успела крикнуть. Мы все проснулись. Я тоже поднялся и не пойму в чем дело. Таня говорит:
-У меня голова кружится.
Валя вообще не может подняться. Я сразу сообразил, что мы все угорели. Смотрю, задвижка закрыта. Быстро открыл двери, чтобы проветрить помещение. Нашел нашатырный спирт и всем стал натирать им виски.
У меня тоже голова болела, но я, как мог, двигался. А Таня с Валей себя плохо чувствовали. Если бы Вова не проснулся, то мы все бы смертельно угорели до утра, никто бы не остался в живых.
Такое часто случалось в домах при печном отоплении.
После Ашхабадского землетрясения Щербаковы стали по одному уезжать из Джамбула.
Весной 1949 года первым приехал Саша. Он остановился у нас. Поначалу не работал. Рисовал ковры и продавал их на базаре. Но представители из горфинотдела задержали его раз на базаре, отобрали у него ковер, выписали ему патент, за который нужно было заплатить деньги. Таких денег у него не было. Чтобы заплатить за патент, ему нужно было работать несколько месяцев бесплатно.
Мне пришлось идти выручать его. В горфинотделе работал мой земляк с одной деревни друг с детства Монастырев Сергей. Конфликт удалось уладить. Но рисовать и продавать ковры ему запретили.
Я его устроил на работу к себе в ФЗО столяром по ремонту мебели. Через пару месяцев приехала его жена Катя с дочкой Людой. А через неделю после ее приезда поселилась к нам мать Кати из деревни. Семейство прибавилось. Мы занимали комнату, а они кухню.
Однажды произошел скандал между Таней и Катей. Поскольку плита, на которой готовили обед мы и Щербаковы, находилась в кухне, то Таня поставила кастрюлю, чтобы сварить суп. Но Катя не спросила ее, убрала Танину кастрюлю и поставила свою. Таня увидела, что ее кастрюля отставлена в сторону, также ни слова не говоря, ставит свою кастрюлю на огонь, а Катину отодвигает.
Тут подбегает Катя к Тане, отталкивает ее от плиты. У Тани на руках был Вова, она его положила на кровать, снова подходит к плите и снимает Катину кастрюлю. Катя хватает Таню и валит ее на кровать, где лежал Вова, которого они чуть снова не испугали и не придавили в потасовке своими телами.
Хорошо, что подбежала Вера и убрала ребенка. А они продолжали бороться. Катя старалась ударить Таню, и душила ее за шею. Тане удалось схватить Катю за серьгу в ушах, она ее вырвала прямо с мясом. У Кати побежала кровь из уха.
Нас с Сашей дома не было. Они там одни воевали. Катя с матерью вдвоем на Таню наступали. Катя особых телесных ушибов Тане не нанесла, поэтому она попыталась пойти в милицию, пожаловаться, что у нее разорвано ухо.
Таня испугалась, что та на нее может пожаловаться, давай сама себе царапать грудь, чтобы и у нее тоже были следы драки, и стала выговорить сопернице:
-Ты меня хотела задушить и поцарапала мне грудь.
Вера видит, что они настроены агрессивно, прибежала к нам на работу, нашла меня, рассказала все, чтобы мы шли быстрей домой.
Когда мы с Сашей пришли домой, они сидели каждая в своей комнате. Стали их успокаивать. Но такие драмы стали часто повторяться. Пока они жили у нас, много принесли нам страданий. Скандалы устаивала Катя, она очень плохой человек, ни из чего может раздуть ссору.
После возвращения Анны Устиновны и Физы семья еще добавилась. А конфликты происходили теперь каждый день. Тещу не раз приходилось отваживать, падала в обморок. В таких условиях мы прожили все лето 1949 года.
Головин вновь захотел взять себе домик, но уже просил на добрых началах, так как ему этот домик не давал покоя. Я еще огород к участку прирезал, на нем росла хорошо картошка, капуста. Он предложил нам поменяться. У него была однокомнатная квартира на улице Ленина.
Мы с Таней были на все согласны, лишь бы избавиться от Щербаковых, конечно не в счет матери и Физы.
Я говорю Головину:
-Я не против с вами поменяться. Но мне нужно две раздельные квартиры, и чем они будут друг от друга дальше, тем лучше.
Он сказал:
-Хорошо, попробую.
Таким образом, обмен у нас состоялся. Мы ушли на улицу Ленина, а Щербаковы на Привокзальную улицу. У них была одна комната на 14 м2, а у нас на 20 м2, но мы жили всемером, а они втроем.
Как только разъехались в разные стороны, обиды сразу прошли. Стали друг к другу ходить в гости. Саша все же родной брат Тани. Мать его жила с нами. Он придет или она пойдет к ним. Снова помирились.
Но подлости они нам сделали много, трепали нервы, корову нам испортили. Корову, которая у нас была раньше, мы продали. Купили другую помоложе. Катька, как только приехала из Джамбула, попросила у нас корову съездить в свою деревню Осиново, за 40-45 км от Барабинска. Привести оттуда вещи своей матери.
Я согласился, понадеялся на ее совесть. Они поехали, нагрузили на ее большой груз и надсадили. Корова еще была молодая. И вот с тех пор стала давать мало молока. Пришлось ее зарезать.
Это был последний надел и память о моих родителях. В течение трех лет ничего не осталось, было порезано или продано, использовано на питание или на покупку вещей. В дальнейшем все наживалось уже нашим трудом.
Вере исполнилось шестнадцать лет. У нее образования было всего три класса. Я решил ее устроить учеником штукатура-маляра в НГЧ. Эта специальность в то время считалась престижной, пользовалась авторитетом не только на производстве, но и быту. Хорошие специалисты всегда хорошо зарабатывали.
Вера охотно согласилась. Стала классным мастером. Работала штукатуром всю жизнь. Ей не давали спокойно отдыхать в выходные дни. Выполняла заказы жильцов. Но левые заработки в основном шли на выпивку. Да и жильцы старались ее отблагодарить, угостить и, в конце концов, сделали ее алкоголиком.
Вера на 52 году своей жизни умерла, похоронена в городе Кемерово.