Клетка

Baelrog
За ночь щека намертво примерзла к железным прутьям. Проснувшись, а вернее выпав из полуяви-полусна, я попытался осторожно отделиться от металла, но потом плюнул, одним  рывком головы освободился и судорожно всхлипнул, гася боль. Просунув язык в дыру на щеке, я ощупывал рваные, пульсирующие какими-то жилочками обрывки тканей, слизывая кровь и чувствуя, как рана затягивается. Минут через пять дыра затянулась настолько, что я перестал обращать на нее внимание.

Походив по решетчатому полу, я размял колени и лодыжки. Левую ногу я почти не чувствовал, после долгой ночи в стоптанном тесном кирзаче, нога обычно отходила не сразу. Правая была обута в огромный безразмерный валенок и поэтому почти не страдала. Толстое бесформенное пальто в общем-то спасало от холода, хотя тело его и так давно уже перестало замечать.
Странно, но я совсем не помнил, как ко мне попала эта одежда. Впрочем, я многого не помнил и не понимал, не только этого.

Небо стремительно наливалось багровой краснотой, напоминавшей по цвету кровь, которая все еще текла по моей шее. Всходило солнце, с каждой секундой вырывая из смога бесконечные и бесформенные ряды клеток, наполненных людьми. Между рядами вились узенькие проходы, дорожки, там вечно кто-то мельтешил, суетился, впрочем, в вечном дыму мало чего можно было разглядеть. Да в общем-то я и не старался пока.

Клетки громоздились друг на друга в двенадцать ярусов в абсолютно хаотичном беспорядке. Чем выше была клетка, тем чище воздух, тем меньше в ней людей. Эти ряды напоминали пирамиды, естественная форма которых, - сужение к вершине, к двенадцатому ярусу. Каждая клетка отличалась от всех остальных, - где это была мелкоячеистая сеть на каркасе, где грубо сваренные трубы, обтянутые колючей проволокой, где простые решетки.

Моя клетка состояла из прямых, чуть скрученных прутьев. Отчего-то железо постоянно было влажным, поэтому я постоянно примерзал к нему по ночам. Иногда клетка прорастала здоровенными шипами, которые прокалывали меня во сне и загибались, не давая мне двигаться. Если получалось разогнуть их обратно, рана быстро заживала, часа за полтора всего. В противном случае приходилось лежать, напрягая волю, чтоб не закричать, не сорваться. Да впрочем это были пустяки, семечки, по сравнению с тем, что происходило внизу.

Мне до этого уже не было никакого дела, через все это я уже прошел, все это видел и больше не хотел видеть. Но стоило мне закрыть глаза, как сознание вполне отчетливо проникало вниз сквозь вязкую кашу смога, грязи, экскрементов, огня, страха и боли.
Где-то левее, внизу вдоль клеток не спеша прогуливались коренастые мужички с лысыми головами, обмотанные вместо одежды ремнями и обрывками черной кожи. В руках у них покачивались перевитые шлангами, уходящими за спину, трубки.
На миг мне стало интересно. Таких я еще не видел.
 То что происходило вне клеток, почти никогда не повторялось, хотя преследовало лишь одну цель.
Ну вот, - так оно и есть. Один из мужичков подошел ближе к клетке, присел как-то странно, запрокинул голову, и из трубки внутрь клетки хлестнула багровая жаркая струя. Я слышал, я не хотел, но я слышал, как источают пароксизмы боли эти сморщенные мешки из мяса, костей и крови, заключенные в клетке, я сам корчился в судорогах, но тянулся к ним, наполняя, накачивая обезболивающим их тела.
 - Терпите, терпите, - шептал я, и ненависть угасала во мне, уступая место покорности.
Наконец, мужичок со шлангом вдоволь натешился, и нехотя отступил. На истонченных, обугленных прутьях остались лежать три бесформенных, черных куска мяса.
Я видел, как они медленно наполняются жизнью, как пробуждаются лопнувшие каппиляры, нак начинает оживать, разрывая чешуйки сажи, сердце, как натягивается пленка легких, как с легким треском вырастают сухожилия...
Через восемь-десять суток невероятных мучений тела восстановятся, чтобы вновь сгореть по чьей-то прихоти…

Недалеко от меня, почти напротив, на двенадцатом ярусе находился изможденный, угрюмый парень, невысокого роста, одетый в непонятного цвета плащ и стоптанные, обе на левую ногу, сапоги. Когдя я попал на двенадцатый ярус, он, судя по всему, уже давно обитал здесь. Он всегда был спокоен и меланхоличен. Каждый день парень сидел в одной и той же позе, закрыв глаза и опустив подбородок на грудь.
Сейчас он лежал, широко раскинув руки, лицом вниз на прутьях пола, его пальцы мелко подрагивали, словно он предпринимал какое-то титаническое, неведомое мне, усилие.
На миг он приподнял голову, и его глаза встретились с моими. Я вздрогнул, ибо в глазах его я увидел не отражение багрового неба, а пустоту, наполненную светом. Его губы зашевелились. "У каждого свой путь" - скорее додумал, чем угадал я его слова, произнесенные, как откровение.
Через мгновение его тело начало непостижимо погружаться вниз, прямо сквозь прутья и иззубренное железо. Плоть лопалась под давлением невидимого пресса, тут же срастаясь, оставляя на обнажавшемся теле уродливые шрамы. До меня донесся скрип зубов, ломающихся от неимоверного напряжения и боли.
На парня уже смотрели десятки внимательных глаз.
Через минуту он уже свешивался вниз, на одиннадцатый ярус, на одной руке, сквозь кисть которой проходил прут. Напряжение, повидимому, совсем исчерпало его силы, и он беспомощно оставался в этом положении, пока, женщина, обитатель клетки одиннадцатого яруса, мощным рывком не стащила его вниз.
Парень открыл глаза. Женщина ласково гладила его по волосам и что-то шептала, но ни звука не доносилось до меня. Парень что-то сказал в ответ, перевернулся, и снова начал уходить вниз, сквозь колючую проволоку, и переплетение ржавых труб.
Мне показалось, что это усилие далось ему чуть легче, словно он уже отчетливо знал, что делает.
На десятый ярус он прибыл абсолютно голым, обрывки одежды и кожи свисали с потолка и с них капала кровь. Обитатели десятого яруса лишь хмуро качали головами.
Очнувшись, парень продолжил свой путь, цель которого пока была мне неведома. По мере приближения ко дну пирамиды, обитатели становились все агрессивней, злее.
На первом ярусе несколько озверевших людей с рычанием набросились на измученного непрерывным самоистязанием человека. Они давили его пальцы тяжелыми сапогами, утробно хохоча, ломали руки, выдавливали глаза, голыми пальцами рвали кожу и выворачивали мышцы.
Я закусил губу, до рези в закрытых глазах всматриваясь в подножие ужасной пирамиды.
Внезапно напротив клетки выросла трехметровая фигура, словно отлитого из бронзы существа. Оно было бы совсем похоже на человека, если бы не огромные, даже на вид острые, рога на голове.
Рогатый протянул руку и, ухватив несчастного парня за лодыжку, рывком выдернул тело из-под визжащей кучи обитателей первого яруса, которые задергались, замычали от досады и бессилия, и рыча от натуги протащил прямо сквозь трубы, подобно тому, как это недавно делал парень сам.
Рогатый поставил несчастного перед собой и вскинул мускулистые лапы, в которых появился огромный зазубренный топор.
На мгновение задержавшись над головой рогатого, топор обрушился на парня.
Я ожидал увидеть распластанное на две половинки тело, но вместо этого в глаза ударила ослепительная, длившаяся всего мгновение, вспышка, и парень исчез, а вместе с ним исчез и рогатый, и только хриплый вой взбудораженных обитателей нижних ярусов напоминал о нем.

Я обессиленно опустился на пол.
- У каждого свой путь, - повторил я про себя, пытаясь понять скрытый смысл и посмотрел вверх, на решетчатый потолок, защищавший меня от кровавого неба.
Небо смотрело на меня в ответ.
Я до боли в глазах вгляделся в поперечный стык прутьев на потолке, представляя, как на соединительной балке прорастают петли и засов. От напряжения глаза заслезились, но через минуту я увидел, как вспучивается и меняет очертания неподатливое железо.
"Ну слава Богу", - пробормотал я, и тут же меня с размаху швырнуло на прутья, протащив пару метров вдоль стенки. 
Наказали.
Забыл, опять забыл, - улыбаясь разбитыми губами, подумал я, вставая и вытирая кровь с лица.
Подпрыгнув, я ухватился за решетку. Засов отодвинулся так, словно его только что смазали, одним движением. Дверца, вернее люк, с лязгом открылась наружу.
Я стоял на крыше и первый раз вокруг меня на было решеток. Первый раз я был выше всех и теперь тщился понять скрытый смысл этой паноптической машины.
- У каждого свой путь, - крикнул я небу, которое никак не хотело мне отвечать.
Оно и сейчас не ответило.
Впрочем я сам нашел ответ.
Ответ был внизу, откуда я и начал когда-то свой путь.
Я шагнул с крыши.
Вниз.

Каждый ярус проплывал передо мной целую вечность.
Я заново переживал все, что мне довелось испытать на этом долгом пути наверх.
Я снова горел заживо.
Я тонул в нечистотах.
Меня снова разрезали на сотни частей.
Меня жрали и выблевывали.
Убивали и снова воскрешали.

В то мгновение, когда я коснулся земли, все пропало.
Исчезло.
Я осознал себя в маленьком, уродливом тельце.
Вокруг было тепло, влажно и уютно.

Истина, которую я так долго ждал, открылась мне.
Я понял все и закричал, от боли, вырывающейся за пределы крохотного мозга, но не услышал своего голоса.
Тогда я рванулся изо всех сил, заключенных в это еще маленькое тело, рванулся к слабой ниточке света, отчаянно суча кривыми ножками и раскрывая еще не умеющий кричать рот.
Рванулся, чтобы с первым глотком воздуха облегчнно забыть все, пройти свой путь заново, и совершить предначертанные этим путем ошибки, чтобы получить в награду за неведение то, что заслужил.

Свою пресональную клетку.

На первом ярусе.